Ресторан "Карасуно"

Асахи уже шесть, поэтому сегодня должен быть его первый школьный день. Это вызывало в нем мало каких чувств, кроме искреннего страха. В семье Азумане к образованию относились серьезно, и хотелось бы надеяться, что это касается университета, и пока что страх можно отложить на потом, но его старшие сестры относились к школе, к урокам и к домашней работе, как будто каждый балл на тесте решает их будущую судьбу. Наверное, Асахи надо относиться так же. И поэтому ему безумно страшно. Ему нравится его ранец, но, пожалуй, будет странно, если в первый учебный день он будет смотреть только на него. А куда еще? Смотреть кому-то в глаза еще хуже. Самая старшая из его сестер, Узуме, к своим тринадцати годам уже обзавелась сотней друзей. Они, правда, не проводили время вместе вне школы, но в школе тоже здорово – насколько Асахи знал, девочки каждый день собирались в библиотеке, помогали друг другу с домашним заданием и просто болтали. Узуме была яркой, активной и очень дружелюбной. Она позволила бы Асахи сидеть вместе с ними. Средняя сестра, Чиаса, была другой. Ей было одиннадцать, так что, может, это вопрос возраста, но отношения с людьми давались ей сложнее. Она говорила, что ей вообще все дается сложнее, чем Узуме, но Асахи не очень понимал, что это значит. Чиаса от природы была довольно угрюмой, но это не помешало ей завести одну подругу, хоть они и часто ссорились. Может, она не хотела бы, чтобы Асахи становился третьим лишним, но она хотя бы подходила бы к нему на переменах поговорить. Младшая из сестер, которая была старше Асахи всего на четыре года, наверное, была больше похожа на него, чем остальные. Косуке была тихой, и, хоть она уже проучилась довольно долго, друзей она найти так и не смогла. Асахи правда сочувствовал, но, может, это значило, что они могли бы проводить время в школе вместе. Да, они были бы в разных классах, но когда уроков нет, они могли бы хотя бы сидеть рядом. Не обязательно говорить. Просто сидеть. Но ничего из этого просто не могло бы сбыться, потому что его сестры ходили в отдельную школу, куда могли ходить только девочки. Асахи вроде девочкой не был, так что сегодня его первый день пройдет исключительно с мальчиками. Такое распределение от его родителей не было вызвано ничем, кроме того факта, что две эти школы были очень известными и находились близко к дому. Если честно, Асахи лучше бы шел пешком два часа в совсем непопулярную школу, если бы это значило, что он там будет не один. – Ну как, ты готов? – спросил папа, хлопая его по плечу. Асахи поднял взгляд и покачал головой. – Н-нет. Я… Точно должен идти?.. – Мы говорили об этом, – мягко улыбнулся мужчина. – Это – лучший день, там даже уроков быть не должно. Просто поболтаешь с одноклассниками, познакомишься поближе. – М… – только выдохнул мальчик. – Опаздываем! – прикрикнула мама, выбегая в гостиную и тут же впиваясь грозным взглядом в мужа. – Ты почему еще не обут-то, блин?! – Потому что у нас сын расклеился, – только пожал плечами папа. – В школу идти не хочет. Асахи стыдливо прикрыл глаза. Теперь мама будет пытаться его уговорить, а ведь они с папой и правда опаздывают. Они могли бы просто заставить его пойти, но они были хорошими родителями, почти идеальными. И сестры его были такими же. Он никак не мог понять, почему за ними не поспевает. – Я разберусь, – закинув на плечо рюкзак, улыбнулась Узуме и подошла к брату. Облегченно выдохнув, родители продолжили собираться. – Асахи? – Да?.. – Это всего несколько часов. Мальчик кивнул. Он знал, что это не должно продлиться слишком долго. – Я отведу тебя в школу, а потом заберу. Ты сам не заметишь, как быстро пролетит время, хорошо? – …Хорошо, – только сказал он. – …Я буду тебя ждать. – Вот и молодец, – улыбнулась девочка. – И папа прав, сегодня ты можешь не думать об уроках. Просто подружись с кем-нибудь. – Хватит разговаривать с ним, как с идиотом, – закатила глаза Чиаса. Она как раз проходила рядом, чтобы сложить обед в свой рюкзак. – Может, кто-то не может похлопать ресницами и влюбить в себя всех за одну секунду. Он нервничает, потому что понимает, что не для всех все так просто. – Ты можешь не лезть? – огрызнулась Узуме. Поняв, что сестры снова начинают ругаться, Асахи отвел взгляд в сторону и начал рассматривать гостиную. Он не мог разнять их, как бы ни пытался, а в какой-то момент понял, что и не должен. Никому не будет приятно, если его затыкать и утихомиривать. Так что сейчас он просто смотрел по сторонам, наблюдая за тем, как родители отвлекаются от сборов, чтобы поторопить Косуке, которая, как и он, не особо горела желанием идти на учебу. Ненадолго они пересеклись взглядами, и Косуке попыталась улыбнуться, но вышло кривовато. Наверное, тоже нервничает. – Бо-же-мой, сколько вас ждать?! Асахи обернулся на раскрывшуюся входную и дверь и приподнял руку, здороваясь. Мужчину, который сейчас вошел в их дом и начал в шутку лупить его папу портфелем, звали Рио. Они втроем с его мамой познакомились еще в университете и, когда Рио смог основать компанию, он взял старых друзей на работу. Их отношения сложно было назвать отношениями начальника и подчиненных, потому что они знали друг о друге все на свете, а еще потому что мужчина постоянно заезжал за ними, часто оставался на ночь, да и все время присутствовал на праздниках. Рио никогда не ассоциировался у Асахи со словом «босс». «Друг семьи» – скорее так, даже не друг, просто семья, ведь гостевой спальней пользовался только он, так что, технически, у него была своя комната в этом доме. – Вы в последнее время все позже и позже выходите, – поцокал языком Рио, глядя на часы. – Понижу нафиг. – Все угрожаешь и угрожаешь, а как только проверка приходит, так сразу мне под юбку плакаться бежишь, – весело фыркнула мама и, подхватив мужа под руку, кивнула. – Все, пойдем, пойдем. Всем удачи! – Вам удачи! – протянули сестры и Асахи вместе с ними. – Эй, Асахи! – прикрикнул Рио прежде, чем закрыть за собой дверь. – Хорошего первого дня в школе! Первый учебный день сложно было назвать хорошим. Как только Узуме привела его обратно домой, он побежал в свою комнату и, попытавшись бесшумно прикрыть дверь, опустился на пол. Это было ужасно. Это была настоящая катастрофа. Асахи пытался дышать тише, но не получалось. Он вообще дышал слишком громко. Он все делал слишком громко. Даже во время беспокойных утренних сборов, когда кто-то может начать ругаться, а кто-то поторапливать остальных, он всегда будет громче всех, хотя все, что он делал – это дышал. Как же он громко дышит. А если он пытается делать что-то еще, это еще хуже, потому что говорит он тоже слишком громко. И когда плачет, плачет слишком громко. И когда не сдерживается и смеется, смеется слишком громко. Если он пугается чего-то и вскрикивает, это вообще ужас, потому что у него самого уши закладывает от своего крика. Так что сейчас Асахи изо всех сил старается дышать тише. Он берет первую попавшуюся книжку и, подползая к окну, прячется в длинные шторы. Они были не очень плотными, так что не идеально укрывали его от внешнего мира, но зато через них просачивалось достаточно света, чтобы видеть буквы. Вытерев слезы, мальчик раскрыл книгу на случайной странице и уткнулся взглядом в текст. Книги родителей были, в большинстве своем, посвящены машинам. Это неудивительно, потому что это было их работой. Книги его сестер в основном состояли из учебников, что тоже вполне понятно. У него тоже появилось много учебников, но читать их, чтобы успокоиться, совсем не хотелось. Они были сложными, ассоциировались со школой, да и буквы в них были намного меньше, чем в тех, которые Асахи читать любил. В этой, например, как он понял за какое-то время чтения, рассказывалось про прекрасную пару. Асахи не был уверен, насколько они были прекрасными, потому что начал не с самого начала, но парой они точно были, так что и прекрасной, наверное, тоже. Юноша пришел в деревню к своей возлюбленной, собрав все цветы с ближайшего поля. Асахи несколько раз перечитал одну и ту же страницу, но там не было указано, какие именно цветы он собрал, так что мальчик решил представлять хризантемы. Они не были его любимыми цветами (с этим он еще не определился), но они ему очень нравились, ведь лепестков было так много, что в цветок можно было уткнуться прямо лицом или даже пальцами, но они все равно возвращались к изначальному состоянию. Когда девушка коснулась руки юноши, Асахи выдохнул и приблизил книгу ближе к лицу. Строчка на этом кончалась, и дальше шел диалог, и было очень обидно, что автор не расписал этот момент подробнее. Поэтому мальчик прикрыл книгу и, подняв взгляд к потолку, к шторным складкам, задумался. Если юноша долго собирал хризантемы, то его руки, наверное, довольно грубые. Все-таки, если ты собираешь ВСЕ ПОЛЕ, то кожа просто не может остаться гладкой. А еще она не может остаться чистой – кожа наверняка стала зеленой и немного красной, но это уже от лепестков. Девушка жила в деревне, Асахи пропустил, насколько она занималась физическим трудом, но решил, что ее руки нежнее. Просто для истории, но пусть они будут нежнее, чтобы руки юноши могли окрасить ее кожу в такой же зеленый и красный. А еще пусть ее руки будут холодными, как родниковая вода, пусть она только что стирала ткани, не ожидая, что возлюбленный появится так скоро. И тогда, касаясь его рук, она будет согреваться, но ему будет становиться холоднее, потому что это, наверное, и есть настоящая любовь. Поймав себя на том, что он широко улыбается, глядя в потолок непонятное количество времени, Асахи собрался и вернулся к чтению. В следующий раз он запнулся на слове «ибо», с которого начал свою строчку юноша. «Ибо, проходя все трудности эти, я не мог не думать о вас». «Ибо». Что такое «Ибо»? Может, это такое обращение? Не «любимая» или «сердце мое», что тоже очень красиво, а «Ибо». Может, это как-то связано с хризантемами? Может, это значит «прекрасная, как собранное мною поле хризантем»? Прижав книгу к груди, Асахи встал и вышел в коридор. Он не был уверен, к кому обратиться с этим вопросом, так что просто постучал в ближайшую дверь, и уже через секунду выглянула Косуке. – Что? – Что такое «Ибо»? – тут же спросил он, забыв перестать улыбаться. – Это связано с хризантемами, да? – Э… – девочка помотала головой. – Подожди, а контекст есть? – Ам… – опустив взгляд в книгу, он прочитал. – Ибо, проходя все трудности эти, я не мог не думать о вас. – А, нет, – осторожно улыбнулась сестра. – Это как… «Потому что». То есть, ну… Не знаю, «Я заварила чай, ибо у меня болит горло». Так, правда, уже не говорят, но смысл тот же. Тебе надо посмотреть на предложение до этого. – …А, – только сказал Асахи. – …Понятно. Спасибо. Все теплота и легкость из тела куда-то пропали. Вернувшись в свою комнату, он осторожно положил книгу на тумбочку и завернулся обратно в шторы. Мальчик не был уверен, почему, но ему снова стало грустно. Снова вспомнился сегодняшний день, снова пришло осознание, что на завтра уже что-то задали. Снова он начал дышать громче, чем следовало бы. Асахи шмыгнул носом, и получилось так громко, что он заткнул нос вовсе, чтобы больше не повторять этот звук. Возможно, ему было бы спокойнее, если бы вокруг было шумнее, но никто никогда не был шумнее, чем он. Дома, в основном, было тихо. Сестры сидели по комнатам, родители возвращались поздно, район был спокойным. Тут даже не было птиц, чтобы они пели по утрам. Дороги были ровными, а машины – качественными, так что и они не шумели, проезжая под окном. Единственный, кто шумел больше Асахи – это Кау, и ровно в этот момент он решил о себе напомнить. Асахи вздрогнул, потому что его дверь с грохотом выбили две пятнистые лапы. Пес нашел его сразу и, вцепившись зубами в шторы, начал тащить их в сторону, чуть не разрывая. – Стой-стой!.. – попросил мальчик, мгновенно выбираясь. – Я здесь!.. А ты чего только сейчас пришел? Спал? Кау ничего не ответил, но радостно залаял и начал сражаться с ногами Асахи, то избивая их лапами, то кусая. Мальчик улыбнулся и пересел на кровать, и пес тут же оказался рядом. Кау был пятнистым, и в щенячестве, как рассказывали Асахи, ел траву в каких-то невообразимых количествах, поэтому его и назвали "коровкой", но на английском, чтобы звучало получше. А еще он был шумным. Он гавкал, рычал, пукал, хрюкал, храпел, царапал двери и выл. Недостаточно шумный, чтобы считаться «проблемным», но достаточно шумный, чтобы перекрывать собой Асахи. И это было прекрасно. Глянув на приоткрытую дверь, мальчик нервно выдохнул и погладил собаку по голове. – Я сегодня был в школе. В первый раз. Кау посмотрел на него секунд пять, прежде чем перевернуться на спину. – Мы… Знаешь, мы просто сидели в классе, и… И меня посадили назад, чтобы я никому не перекрывал доску, и это хорошо… – Асахи почувствовал, что его голос начинает дрожать, но собака начала громко фырчать, отвлекаясь на угол его одеяла, так что он продолжил. – В общем… Т-ты только никому не говори, ладно?.. Пес вгрызся в его одеяло, все еще подставляя живот, чтобы его продолжали гладить. – В общем… – мальчик прикрыл глаза и всхлипнул. – Сенсей говорил, и в-все молчали, а я… Ч… Ч-чихнул… Вспомнив, как все обернулись на него, и насколько оглушающе громко это было, Асахи опустил голову и уткнулся в живот Кау, начиная плакать. Кау из-за этого запинался и загавкал пуще прежнего, так что мальчика совсем не было слышно. Кау был самым хорошим мальчиком на свете, и Асахи не уставал говорить ему это. А когда родители вернулись домой, папа рассказал, что помогало ему справляться со стрессом в возрасте Асахи. Он сказал, что можно рисовать на ладони иероглиф «человека» и как бы съедать его, а вместе с ним и все плохие мысли. Стоило повторять это раза три, чтобы точно сработало, и, в целом, это и правда немного помогало. Но школа все еще была страшной. Асахи продолжал быть неуклюжим и громким. Он сломал столько стульев и парт, сколько никто никогда не ломал, при этом он не делал буквально ничего для того, чтобы они сломались. Он просто невовремя дергался или поворачивался, и вещи трещали и сыпались. Асахи правда не понимал, почему над ним не издеваются хулиганы. Он слышал, как порой кто-то говорил о нем, и это были обидные слова. Он видел, как люди чуть отходили, когда он проходил мимо, и это тоже было больно. Но почему-то никто из одноклассников никогда не пытался его ударить. Наверное, это хорошо, потому что он и так слишком часто плакал при всех. А еще в школе он узнал, что он «жирный», и совсем не знал, что теперь ему делать с этой информацией. Все вокруг было слишком быстрым, холодным и резким.

***

Когда Асахи было девять, Кау умер. Все произошло так быстро, что он едва успел понять, что происходит. Кау не был молодым, но он не должен был так быстро заболеть. Не должен был так быстро ослабнуть. Его не должны были так быстро усыпить. Никто много не плакал, и Асахи не мог понять, почему. Точнее, они плакали, они гладили собаку прежде, чем накрыть крышкой и бросить первые комки земли, но они двинулись дальше, а он не смог. Он говорил об этом с сестрами, и они вытирали мокрые глаза и показывали фото Кау, когда он был совсем щенком. Он говорил об этом с родителями и Рио, и они грустно смеялись и рассказывали, как первое, что сделал Кау в новом доме – написал прямо посреди гостиной. И Асахи, как они и советовали, старался жить дальше. Он даже смог принять то, что Кау никогда не вернется, он знал, что такое смерть. Но он не мог принять того, что не успел попрощаться. Держать его за лапу, пока его веки тяжелеют – не прощание. Один раз поцеловать его в уши, прежде чем взглянуть на него в последний раз – не прощание. Кау постоянно приходил к нему во снах. Асахи лежал в полудреме, чувствуя лапы на своей груди, но когда он открывал глаза, над ним никого не было. И Асахи плакал. Он плакал все больше и больше, и эти слезы были ужасными, они жгли лицо, и глаза от них болели, как от чистой соли. И плакал он так громко, как никогда бы не хотел плакать, он кашлял, сопли стекали по подбородку, а лицо становилось красным, только теперь рядом не было кого-то, кто мог бы перекрыть этот шум своим. Он плакал и сейчас, разрывая руками землю там, где был похоронен Кау. Грязь забивалась под ногти, но было не так сложно, как могло было быть, ведь почва еще была довольно рыхлой. Асахи не знал, сколько часов у него это заняло, но он даже не пытался найти лопату или хоть какой-то инструмент, а просто рыл и рыл, пока наконец не добрался до крышки гроба. Когда он открыл его, его обдало резким запахом, из-за которого могли бы начать слезиться глаза, но они уже слезились, так что мальчик просто спустился вниз и обнял тельце, которое совсем перестало быть таким теплым, каким было когда-то. Он гладил жесткую шерсть и осторожно касался губами влажного лба. Он прижимал Кау к себе и продолжал плакать, и плакал так долго, что слезы перестали жечь его глаза. Они стали какими-то приятно-прохладными, очищающими, может даже исцеляющими. Сейчас, когда Асахи в полной мере понимал, что они прощаются, он мог потратить время на то, чтобы сформулировать слова в предложения и произнести их. Да, на руках оставался странный склизкий след, а вся пижама пропиталась чем-то мокрым, но это все еще был Кау, словно спящий, просто немного деформированный и очень, очень холодный. Асахи держал и держал его, а пес согревался и согревался от его объятий и прикосновений. Проснулся Асахи, только когда родители и сестры напуганно закричали, увидев его там, внизу. Они были в ужасе, его то ли ругали, то ли успокаивали, но его быстро, как обычно быстро заставили вылезти и вымыться. Как только он проснулся, он плакал, и плакал целый день после этого, и когда он лег спать, он тоже плакал. Он очень, очень скучал по Кау, и эта безумная тоска становилась слезами, и они были приятными. Кау все еще часто снился ему. Чуть просыпаясь, Асахи чувствовал ногами теплый бок и улыбался сквозь слезы. Он знал, что такое смерть. И смерть совсем не запрещала приходить Кау к нему во снах, в лае других собак или в мычании коров на экране телевизора. Он согрел его, поэтому сейчас бок, ощущаемый сквозь дрему, был таким теплым, и поэтому Асахи не спешил просыпаться. Если он откроет глаза, Кау придется уйти. Пусть полежит рядом еще немного, прежде чем побежать делать свои собачьи духовные дела. А когда Асахи было десять, Рио начал учить его играть на пианино. – Твоя мама когда-то рассказывала, что ее намучали в детстве этим пианино, – смеялся он, показывая мальчику, как ему ставить руки. – Ну, не знаю, мне всегда нравилось. Представляешь, ты приходишь домой, не знаешь, чем заняться – и садишься играть. Здорово, да? – …Я слышал, научиться играть очень сложно, – неуверенно пробормотал Асахи. – Вы, наверное, учились с раннего детства, Рио-сан… – Не думай об этом, – лишь отмахнулся он. – Просто попробуем. Если тебе не понравится – просто скажи, и мы перестанем. И Асахи попробовал. И ему понравилось. Было в Рио что-то такое просто-добродушное, что делало все объяснения не такими страшными, как в школе. Асахи понимал, почему все сестры так хотят попасть к нему на стажировку, а потом и работать под его началом, как мама с папой. Наверное, если у тебя такой начальник, ты не побоишься прийти к нему и честно сказать, если чего-то не понимаешь. Потому что сейчас, день за днем объясняя одно и тоже, Рио совсем не раздражался и не ругался. А еще только сейчас, общаясь так близко, Асахи узнал, что Рио умеет очень красиво формулировать предложения, и так понимать все намного проще. Компания Рио занималась автомобилями, и Асахи все еще не мог до конца понять, что это значит, но казалось, что для ведения чего-то такого технического не нужно уметь так красиво разговаривать. А он разговаривал. Он говорил: «Когда твои пальцы касаются клавиш, звучишь ты, звучит твоя душа, а не инструмент». И у Асахи начало получаться. Когда кто-то из родителей заикнулся про такую карьеру он, правда, почти сразу начал бояться пианино, но Рио настоял на том, чтобы пока что это оставалось хобби, и все снова стало хорошо. Когда в его руках в последний раз содрогнулась утка, которую он нашел и задушил в ближайшем парке, он подумал, что было бы здорово написать про это композицию. Писать он, правда, их не умел, так что он решил просто выбрать какую-нибудь и научиться ее играть, и посвятить ее бедной маме-утке, которая умерла такой молодой, оставляя своих детишек-утят совсем одних. Ох, Асахи так любил грустные истории, и так плакал, когда чувствовал их. Но, если достаточно громко играть на пианино, собственный плач уже не кажется таким громким, и это тоже прекрасно. Было бы славно, если бы с учебой все было так же. Пока что он получал стабильные тройки. Предметы, особенно технические, давались ему тяжело, но дома он мог понять хоть что-то, однако стоило ему прийти в школу или, господи, выйти к доске – все превращалось в кошмар наяву. – Если ты хочешь чего-то добиться, тебе нужно взяться за ум, – однажды сказала Чиаса, которая в основном помогала ему с уроками. Асахи просто смотрел на размытые от слез формулы. – …Д-добиться чего? – Чего угодно, – пожала плечами она и присела рядом. – Не плачь. Я же не говорю, что это невозможно. Я говорю, что тебе надо собраться. – Я не могу собраться еще б-больше… – тихо сказал мальчик. – Так только кажется, – видимо, попыталась приободрить его сестра. – Всегда кажется, что больше не можешь, но на самом деле можешь. Просто нельзя себя жалеть, понимаешь? После долгой паузы она вздохнула и махнула рукой. – Впрочем, думаю, Рио-сан в любом случае возьмет тебя к себе. – Что?.. – моргнул Асахи. – Почему?.. – Ты мальчик, – просто ответила она. – Вас охотнее берут на работу. Ты можешь знать в десять раз меньше вещей, чем я, но этого будет достаточно. Асахи ничего не понял, но решил сказать. – Если честно, я не… Я не думаю, что хочу работать у Рио-сана. М-мне не очень нравятся машины. – …Да? – приподняла брови Чиаса. Даже линзы ее очков не помешали Асахи увидеть, как ее взгляд смягчился. И тогда он подумал, что он всегда бежал в конце этой гонки, но те, кто бегут впереди, скорее всего, устают намного больше. И что, наверное, тяжело относиться максимально тепло к кому-то, кто бежит рядом с тобой, а тем более – обгоняет тебя. А еще он подумал, что Рио-сан с радостью возьмет на работу всех троих сестер, но, видимо, они этого еще не поняли. От слов вроде «стажировка» их глаза загорались красным, и они сразу думали, что это значит, что им надо друг друга поубивать или что-то в этом роде, и тогда Асахи точно не будет участвовать в этой гонке, потому что он не хочет убивать своих сестер. Он их любит, и они его любят. И друг друга они любят, даже если немного это подзабыли. Асахи мог это чувствовать.

***

К своим тринадцати годам Асахи стал выше не только всех своих одноклассников, но даже перерос приличное количество преподавателей, и это очень его расстраивало. К этому возрасту он знал, что был толстым, но становиться таким высоким было совсем не обязательно. Когда он говорил, что хотел бы выглядеть иначе, люди думали, что он имеет в виду только вес, но он имел в виду внешность в целом. Его тело просто расстраивало его. Асахи чувствовал музыку, чувствовал чужой смех и слезы, он чувствовал дрожание земли от проносящегося в метрополитене поезда, он чувствовал непропечатанные на старых страницах буквы и сок, брызжущий из ягод, когда сжимаешь их зубами. Свое тело он не чувствовал. Он всегда ударялся лбом, не рассчитывая свой рост. Всегда гнул вещи, садясь и не рассчитывая свой вес. Всегда крушил, ломал, рвал и деформировал все, начиная с хрупких статуэток, заканчивая доверчивыми белками, не рассчитывая свою силу. Была бы его воля, он бы так не выглядел. Асахи долго думал, как бы он хотел выглядеть, но придумать что-то одно было сложным. Он не хотел быть телом в принципе. Он хотел бы быть утренним туманом или, если можно совсем размечтаться – горячим воздухом над свечкой в храме. Было бы очень приятно стать маленькой каплей росы на поблескивающей паутинке, а еще хотелось быть бликом от далекой звезды на зеркальной глади одинокого озера. Но он был собой. Тринадцатилетним парнем, который постоянно валит шкафы, неудачно оборачиваясь, когда его звали со спины. Асахи не думал, что такое может произойти, но, кажется, он стал еще более одинок, когда вырос. С ним и до этого никто особо не общался, но сейчас ребята, совсем не знакомые ребята, начали сторониться его, как-то странно косясь и перешептываясь. Асахи долго крутился перед зеркалом, пытаясь понять, что именно напрягает их. Он, на самом деле, находил много причин, но, кажется, все не угадывал и не угадывал. А еще к этому возрасту Асахи понял, что считает красивым не все на свете, как считал до этого. Это заставило его почувствовать себя лицемером. Но… Но когда ты берешь возлюбленного в парк и, достав нож, доставшийся тебе от папы, вырезаешь на дереве ваши инициалы – это красиво. Неважно, разойдетесь вы на следующий день или нет, потому что это память. Если бы Асахи был деревом, он был бы рад видеть на себе чужие вырезанные инициалы. Однако видя, как дерево спиливают, чтобы проложить в этом месте новую дорогу, Асахи не мог не плакать. Не мог не испытывать слабой, но злости. Когда ты нападаешь на человека, которого ненавидишь всей душой и начинаешь избивать его в кровь – это красиво. Асахи так, конечно, никогда не делал, он же никогда никого не ненавидел, но в фильмах и книгах это было красиво. Но когда одноклассники выбирали кого-то козлом отпущения и начинали шептаться за его спиной, а порой даже ранить его физически и ментально, это не было красиво. За этим не было никакого мотива. Это не было личным. Если Асахи становилось слишком тошно, он начинал додумывать. Понимал, что не стоит, но так было легче. Он думал, что это дерево погибнет, но по дороге, которую здесь построят, будут ездить люди, каждый со своей историей. Может, рядом построят автокинотеатр, и парочки будут приезжать ночью, парковаться и смотреть кино, сидя прямо в своих машинах, держась за руки. И когда кого-то обижают, это ужасно, но, может, этот главный задира влюблен в бедного парня. И когда-нибудь, когда-нибудь, он все поймет, они будут долго говорить о своих чувствах и тоже возьмутся за руки. Когда он додумывал, все становилось красивее, а ему становилось спокойнее. Когда Асахи было тринадцать, он увидел свою старшую сестру, Узуме, плачущей. Он и до этого видел ее плачущей, но в этот раз она выглядела как-то иначе. Ранним утром он пошел в туалет и встретил ее в ванной комнате, стоящей перед зеркалом. Было сложно понять, что она делает, потому что она словно пыталась помыться в раковине, хотя ванна была совсем близко. Девушка продолжала мылить руки и проводила по уже покрасневшим шее и ключицам, по груди и плечам, оставляя на пижамной майке темные пятна воды. Узуме уже было двадцать. Ее взгляд был не таким «злым», как у мамы или Асахи, и она хорошо этим пользовалась, умея как-то проводить пару линий косметикой и украшать себя всего за секунду. Она умела улыбаться ослепительно ярко, очаровывая людей вокруг, но Асахи знал, что дома она улыбается по-другому, более искренне. Обе эти улыбки были очень приятными, он изучал их всю жизнь. Но сейчас она как-то странно кривила губы, и ее лицо выглядело треснутым. На нем не было настоящих трещин, но выражение лица было таким, словно внутри нее разбилось что-то очень хрупкое, и теперь она не знает, как собрать все эти крошки обратно в прекрасное и цельное произведение. Ее глаза были красными от долгого плача. Ее плечи тряслись. – Оу… – негромко выдохнул Асахи, опираясь о дверной косяк. Сестра обернулась и, смутившись, быстро вытерла веки и криво улыбнулась. – Доброе утро, я… Не увидела тебя. Т-тебя пустить? И голос ее звучал необычно. Очень сипло, с таким болезненным надрывом. Немного помолчав, Асахи мягко улыбнулся. – …Знаешь, ты сейчас очень красивая. Он не знал, что было плохого в том, что он сказал, но это точно была ошибка. В этот день он впервые увидел вторую сильную эмоцию Узуме – бешеную злость вместе с отвращением. Не сказав ни слова, она резко оттолкнула его и громко захлопнула дверь прямо перед его носом. Было как-то неправильно плакать из-за того, что на тебя разозлились, когда ты, очевидно, виноват, так что Асахи быстро вернулся в свою комнату и спрятался там, чтобы никого не смущать. Плакал он снова громко, но надеялся, что Узуме все еще стоит с включенной водой и не слышит этого. Он ее, по крайней мере, не слышал. Ей, наверное, тоже надо поплакать так, чтобы никто не слышал. Когда она ушла из дома, парень выдержал долгую паузу и наконец позволил себе пойти в туалет. Спустившись на кухню, он немного подумал, но решился уточнить у всех собравшихся за завтраком. – А… Узуме в порядке?.. Сестры подняли головы от тарелок и вопросительно взглянули на него. – А что? – спросила Чиаса. – Заболела? Выглядела нормально... – Она плакала... – негромко сказал Асахи. – Одна. П-плохо плакала. – Плакала? – с волнением переспросила Косуке. Старшие тоже растерянно переглянулись, и мама снова повернулась к Асахи. – Когда это было? Сегодня? – Может, парень? – неуверенно предположил папа. – Или просто стресс накопился? Рио неловко кашлянул и ткнул друга в плечо. – Не хочу лезть не в свое дело, но тебе стоит с ней поговорить, а не гадать на кофейной гуще. – Какой ты умный… – огрызнулся папа. – Люди ее возраста могут плакать из-за множества личных причин. Порой их лучше не трогать. Асахи ненадолго задумался, поднимая взгляд к потолку. Поэтому сестра так разозлилась? Потому что он ее «тронул»? О нет, если бы он знал, что так делать нельзя, он бы не стал… – Я думаю, это может быть связано с тобой, Рио, – вздохнула мама, наливая всем чай. – Со мной? – Да она с ума сошла из-за этой стажировки, места себе не находит. – Стоп-стоп-стоп, – замахал руками Рио. – Я же сто раз ей говорил, что она точно будет у меня стажироваться, зачем ей так переживать? Почувствовав, как похолодел воздух вокруг, Асахи повернулся на сестер и вздохнул. Казалось, они тут же забыли, что Узуме нехорошо. Они обе начали выглядеть зло-сосредоточенными, даже младшая Косуке, которая начала отличаться таким настроением совсем недавно. Наверное, доросла. Асахи до такого дорастать не хотел. В любом случае, с Узуме они помирились этим же вечером. Она извинилась, и Асахи извинился, но он так и не смог понять, что случилось, а больше всего его удивило, что сестра позвала его на ночь в свою комнату. Асахи в комнаты сестер старался не заходить, хоть ему и было очень любопытно, а тут его пригласили, причем и в ночное время. Только в это время он мог увидеть, что у Узуме в комнате, оказывается, есть милые светильники, которые кажутся яркими только в полной темноте. А еще кровать у нее меньше, но это, наверное, логично – Асахи бы такую сломал. – Это прозвучит странно, но ты можешь побыть тут?.. – негромко спросила она, садясь на матрас. – Конечно, – кивнул парень. – Мы будем что-то делать? – …Нет, – покачала головой Узуме. – Если честно, я просто хочу поспать. И, если бы ты мог… Побыть тут, было бы здорово. Асахи снова ничего не понял, но ему было и не нужно. Узуме выглядела уставшей, и он не был уверен, как его присутствие может ей помочь, но это было неважно – оно, видимо, помогало. Девушка уткнулась в подушку и прикрыла глаза. Асахи присел на пол и, спросив разрешения, положил голову на ее кровать, чтобы лучше слышать, что она говорит. – Как у тебя дела в школе? – едва слышно спросила она. – Нормально. Как всегда. – Понятно. Нравится кто-нибудь? – …Не знаю. В смысле, да, конечно, но… Но я никого не знаю так близко, чтобы влюбиться, наверное… Узуме мелко улыбнулась и кивнула. – Я имела в виду просто «нравится», но так тоже можно. То есть, пока на горизонте никого нет? Асахи совсем смутился. – Нет… Я… Я и не очень планирую, что будет. – Ой, да ладно тебе… – только зевнула она. – Почему нет? Ты добрый, милый и сильный, настоящий мужчина. Или кто-то сказал тебе, что это не так? Парень вспомнил многие слова, которые слышал в свой адрес за спиной, но не был уверен, какое привести в пример, так что просто сказал. – Я толстый. – Ты массивный, – фыркнула Узуме. – Ничего с этим не сделаешь, но это не плохо. Попробуй… Не знаю, подкачаться, если хочешь. Про парней не скажу, но девчонки таких любят. Асахи запомнил. Наверное, он был не совсем на той волне, что и его сестра, но, в любом случае, если кто-то будет больше с ним общаться хотя бы из-за внешности, будет неплохо. Кто угодно по какой угодно причине. Просто пообщаться хоть с кем-то было бы неплохо. Они поболтали еще немного, прежде чем она уснула. Асахи не знал, что случилось потом. Видимо, кто-то из старших все-таки поговорил с ней, потому что больше он не видел, чтобы она плакала. А еще больше они так не разговаривали, хотя лучше ей, очевидно, не становилось.

***

Когда Асахи было семнадцать, он выглядел лет на тридцать. По крайней мере, это то, что он слышал за своей спиной. От спорта его тело и правда не стало меньше. Иногда даже казалось, что наоборот. Ему нравилось, что если он тратит несколько часов в день на протяжении какого-то времени, то мышцы становятся тверже, а если расслабляется и дает себе перерыв – на животе снова появляются складки. Приятно осознавать, что его тело может меняться, пусть и не становиться утренним туманом, как он мечтал в детстве. Спорт помогал хотя бы немного любить свое тело так, как он любил чужие. Не потому что ему больше нравилось то, что он видел в зеркале, а потому что он начал лучше его чувствовать. После долгих тренировок все болело, а еще, оказывается, он безумно потел, когда уставал. Его тело было живым, и ненадолго Асахи даже подумал, что оно, возможно, красивое. Но он передумал, когда наконец-то понял, почему его не особо задирали все эти годы. Видимо, его побаивались. Асахи знал, что он всегда был крупным, а еще что выражение лица у него «недружелюбное», в маму, но он не знал, что это такая проблема. Сейчас, когда он мог без проблем погнуть арматуру голыми руками, его начали бояться только больше. Шепотки за спиной перестали быть злыми, скорее напуганными, и это было еще хуже. В семнадцать лет он обнаружил, что если он нервничает, он умирает. Буквально, не в переносном смысле. Если Асахи слишком пугался чего-то, он так часто дышал, что начинал задыхаться. Он знал, что рано или поздно умрет от недостатка воздуха, но пока что обходилось – он просто прятался куда-нибудь, и смерть обходила его стороной. Наверное, Кау просил ее дать ему пожить еще немного. Спасибо. Узуме давно получила работу у Рио и съехала. Странным было то, что она почти перестала общаться со всеми, даже с Асахи, но единственная, с кем она сохранила связь – это Чиаса. Асахи хорошо помнил, как девушки ругались с самых ранних лет, и не очень понимал, почему сейчас Узуме общается только с Чиасой, но, наверное, хорошо, что хоть с кем-то. Особенно хорошо это было, потому что Чиаса тоже погрустнела. Асахи не видел ее плачущей в ванне, как старшую сестру, но ее лицо часто было похожим. Это здорово, что они есть друг у друга, что бы у них ни происходило. Общался Асахи сейчас только с Косуке. Она единственная из сестер пока не «доросла» до этой фазы, когда они почему-то выглядели разбитыми, но и она сейчас была слишком занята, чтобы поговорить долго, по душам. Девушка уже сдала экзамены, и сдала их прекрасно, поэтому сейчас полностью сфокусировалась на устройстве на работу. Родители тоже были все в работе, как и Рио, который, хоть все еще постоянно оставался в гостях, сейчас пытался разобраться с каким-то «расширением» компании. И, хоть в доме кроме Асахи было четыре, иногда даже пять человек, ему было безумно одиноко. Часто бывало такое, что за целый день он не говорил ни с кем, ни с одной душой. В школе он тоже был один. Раздельные парты создавали иллюзию, что все одни, но эта иллюзия рассеивалась на переменах, особенно на обеденных перерывах. Асахи занимал какой-нибудь столик и садился кушать, все еще наивно надеясь, что к нему кто-нибудь подсядет, может, просто потому что человеку не хватит места за другими столиками, но этого не происходило. Если людям не хватало мест, они ели стоя или теснились за другими столиками, но не за его. Он даже немного отодвигал стулья рядом, а за них все равно никто не садился. Как-то Косуке, улыбаясь, рассказала, что до нее дошел слух, что Асахи продает наркотики и избивает задолжавших ему денег несчастных или что-то в этом роде. Она улыбалась, потому что это было бредом, но в этот вечер Асахи снова плакал. Он открывал окно нараспашку, чтобы слышать, как люди разговаривают на улице. Не с ним, но можно представлять, что с ним. Только их улица была тихой, практически беззвучной. И он снова был самым шумным идиотом на земле. Они не общались с Чиасой уже долгое время, но когда она съехала, стало еще больнее. Людей вокруг становилось все меньше.

***

Когда Асахи был двадцать один год, он разучился чувствовать музыку вокруг. Гонка, в которой он не хотел участвовать, все равно его настигла. То, что он упал и не мог встать, не значило, что земля за ним не рушилась, вынуждая подниматься и бежать дальше. С Косуке произошло то же самое, что произошло и с остальными сестрами, и тогда Асахи потерял последнего собеседника. Когда девушка, коротко обняв его на прощание, съехала, он остался в доме родителей один. Он не знал, как продолжать рисовать иероглифы трех человек на ладони, если этих трех человек больше нет рядом, так что он перестал. Экзамены со скрипом и пересдачами, но были сданы, и теперь он совсем не представлял, что ему делать дальше. Он должен поступить куда-то. Он должен найти работу. Он должен съехать. Он должен начать жить, он должен продолжать бежать и бежать, понятия не имея, куда и зачем он бежит. Господи, да Асахи же ничего не умеет. Ему нравились вещи, но он точно не хотел строить на них карьеру, он вообще не хотел строить карьеру!.. Да и, если честно, эти вещи перестали ему нравиться. Он не помнил, когда в последний раз садился за пианино. Поэтому сейчас он просто слонялся из угла в угол, не понимая, что ему делать дальше, а дышать становилось все сложнее и сложнее. Одной ночью, когда он, как обычно, лежал, уставившись в стену, к нему зашел Рио. Асахи давно потерял хоть какую-то надежду поговорить с кем-то по душам, но все равно почувствовал слабое тепло в сердце. В конце концов, Рио всегда умел успокаивать. И они поговорили. Точнее, говорил Рио. Он говорил хорошие вещи, даже приятные, пока ложился рядом. Он говорил, кладя руки на живот Асахи, говорил, прижимаясь крепче. Асахи молчал. Когда Асахи был двадцать один год, он понял, что юноша не собирал никаких хризантем своей возлюбленной. Там не было слова «хризантемы», «ибо» – это синоним «потому что», да и вообще это просто сказка. Никто не мог бы собрать целое поле цветов. Кау умер, болея. Он ничего не чувствовал, когда Асахи обнимал его там, в земле. Он не приходит к нему во снах, потому что он мертв. Это просто гниль под твердой почвой. Пианино – это просто музыкальный инструмент. Нажимая конкретную последовательность клавиш, ты заставляешь его издавать звук. На дороге, которую построили на месте срубленного дерева, не будет автокинотеатра. Это просто одна из миллиона, миллиона бессмысленных дорог. Ее тоже будут ломать, чтобы потом построить две, а потом три, а потом четыре новых дороги. Хулиган, задиравший парня, не влюблен в него. Когда парень спрыгнет с крыши, хулиган, прочитав об этом в новостях, не узнает его на фото. Это просто травля. Ему будет все равно. А тело Асахи, хоть и могло меняться, было просто телом. Оно не могло стать туманом или воздухом, бликом – тем более. Оно не могло просочиться сквозь чужие руки и сбежать через окно. Оно могло просто лежать на одном месте, трясясь. Асахи не мог придумать ничего красивого в том, что происходило сейчас. А еще он снова был слишком шумным. Чертово тело не делало ничего. Оно просто лежало и лежало, а легкие сдавило, а в горле и сердце стало очень-очень больно. Асахи снова почувствовал, что сейчас умрет. Он задыхался, даже немного надеясь, что в этот раз он потеряет сознание и не очнется, но этого не произошло. Он просто оглушительно громко дышал. Это все. На следующее утро Рио вел себя, словно ничего не случилось. Он болтал с родителями, болтал с Асахи, расспрашивая, что тот планирует делать теперь, не нужна ли ему помощь с поступлением куда-нибудь. А в следующий раз Асахи не было лучше, как и в следующий, и в следующий. Он думал, что, может, привыкнет, но пока не получалось. В какой-то момент он подумал, что, наверное, у него теперь лицо такое же разбитое, как у его сестер, если это то, из-за чего они были такими. Их наверняка было легко шантажировать. Пригрозить тем, ради чего они старались каждую минуту своей жизни – обучением, очередной стажировкой, работой. Так, чтобы они не дергались. Так, чтобы не говорили никому. Но Асахи не работал на Рио, не планировал работать, но все равно молчал. Он был больше него раз в десять, он мог остановить все в любой момент, хоть физически, хоть криком, чтобы разбудить родителей. Но он молчал, сам не понимая, почему. Наверное, поэтому Рио и не боялся. Знал, что Асахи будет молчать, просто потому что это Асахи. Однажды Асахи оказался на вечеринке. Он и раньше был в местах, где шумно играла музыка и было много людей, но ему там не очень нравилось, потому что даже там он умудрялся быть громче остальных. Но сейчас родители взяли его с собой, то ли чтобы он развеялся, то ли чтобы он хоть с кем-то познакомился. Асахи просто был рад, что ему не надо проводить этот вечер дома. Какие-то парни начали болтать с ним, но он быстро понял, что они приняли его за кого-то другого. Не буквально, просто то, как они говорили, показывало, что они словно пытаются произвести на него впечатление, будто он был старше и круче. Он точно был младше, чем эти ребята. – …И она так напилась, что имя свое назвать не могла, – закончил рассказ один из них. – В прошлом году тут же было, представляете? – Погоди, это которую выебали в итоге? – Да-да! Ты слышал эту историю? – О боже… – засмеялся второй. Асахи невидящими глазами смотрел перед собой, пытаясь понять, где он вообще находится. Кажется, диалог уже пошел дальше, но он, не зная, зачем, тихо сказал. – У меня так б-было. – Блять… – шугнулся один из парней от громкого голоса. – Ты о чем? А, ты кого-то в- – Нет, – качнул головой Асахи. – Наоборот. Не то время, не то место, не те люди, но ему хотелось рассказать об этом хоть кому-то. Наверное, зря. – О-о-о… – с уважением протянули парни. – Ты хочешь сказать, какая-то девчонка споила тебя, чтобы с тобой переспать? Офигеть, она была красотка? Асахи ненадолго прикрыл глаза. «Переспать»? То есть, это все-таки считается. Как глупо. Он уже не девственник, а все еще ни разу не касался чьей-то руки.

***

В этом же году Асахи впервые увидел следы «внешнего мира». Он знал, что Япония кишит преступностью, но в его районе такого не было, так что и переживать было не о чем. Однако сейчас он подъехал к местному небольшому банку и, взяв деньги, вышел из машины. Вокруг стояли люди, они толпились, не заходя внутрь. Асахи подошел ближе и увидел битое стекло, застилающее тротуар рядом с банком, выбитые окна, следы пуль на стенах. – Оу… – только выдохнул он. Подъехала какая-то машина, и внутрь положили носилки с черными мешками на них. Парень неловко потоптался на месте, глянул на деньги в своих руках. Видимо, в следующий раз. Он двинулся обратно к автомобилю, но на секунду замер, заметив на ближайшем столбе фотографии двух людей. Они были размытыми, да и напечатаны некачественно, так что Асахи быстро отвлекся, вместо этого опуская взгляд вниз. Приподняв ногу, он увидел, что случайно наступил на маленький, совсем маленький росток, который каким-то чудом смог пробиться сквозь трещину в асфальте. Даже битое стекло обогнуло росток, будто специально рассыпаясь куда угодно, но не на него. А Асахи раздавил его, не заметив. В эту ночь Рио настиг его в коридоре. Асахи даже не успел дойти до спальни. Поднимаясь по лестнице, он почувствовал на себе чужие руки и мгновенно притих. Спальня родителей была совсем близко, туда даже была приоткрыта дверь, и именно поэтому Асахи задержал дыхание, чтобы не шуметь. Он знал, что они не знают. Если любовь и секс выглядят так, как их видел сейчас Асахи, то дружба точно не была лучше. Сколько лет они считали Рио своим лучшим другом? Сколько лет будут дальше в это верить, если сейчас Асахи промолчит? Сестры наверняка поделились друг с другом, но даже вместе не могли ничего сделать. Почему они не сказали Асахи?.. Хотя бы сейчас, когда он в такой же ситуации?.. Наверное, потому что они не думали, что он в этой ситуации окажется. Наверное, потому что сейчас они думают, что хотя бы для кого-то из младших Азумане Рио не будет угрозой. Они же работают на него, да?.. Он может вызывать их в свой кабинет?.. То есть, даже съезд – не спасение для них?.. Господи, как же больно. Ужасно больно, слезы снова жгут лицо и глаза, это неприятные слезы, это отвратительные слезы, и Асахи уже никогда не научится плакать старыми, исцеляющими и прохладными. Стало так тяжело, что он не сдержался и рефлекторно оттолкнул Рио. Совсем несильно, заведя локоть назад, за спину, просто чтобы тот дал ему хотя бы секунду на то, чтобы не умереть от боли в груди. Только Асахи так и не научился рассчитывать силу за все эти годы. Он помнит только грохот, оглушительный грохот, помнит, как обернулся и увидел Рио, лежащего у основания лестницы, далеко внизу. Его рука была выгнута под странным углом, а глаза смотрели в пустоту. У родителей в комнате включился свет, и Асахи, абсолютно не понимая, что он делает, слетел вниз по лестнице, перепрыгивая через тело, под головой которого начала растекаться алая лужа. И сейчас, прямо в пижаме, он стоял на эстакаде, глядя вниз, на безмолвную и серую магистраль под собой. Слезы больше не жгли лицо, потому что они кончились. Он не мог заплакать, хотя очень и очень хотел. Сегодня Асахи услышал хруст человеческих костей. И стоя здесь, так высоко, глядя на асфальт внизу, он надеялся, что не успеет услышать свой. А еще, если ад есть, он надеялся, что не встретит там Рио. Он стоял на дороге, рядом был припаркован его автомобиль, да и внизу была дорога, но на улице все равно не было ни души. Почему даже перед смертью он не может услышать хоть кого-то?.. Хоть что-то?.. Почему вынужден слышать только себя и свое хриплое дыхание? Наверное, можно было бы подобрать много слов к тому, как он себя чувствовал, но они все не подбирались и не подбирались. Сравнить ни с чем не получалось. Пустота. Даже записку оставлять не хотелось, потому что слова кончились, их перекрыли, и теперь они не всплывали в голове Асахи сами собой, как… Как... Черт его знает, как что. Надо просто решиться и сделать хоть что-то правильное. Надо просто- – ТЫ МЕНЯ СЛЫШИШЬ ВООБЩЕ?! Вскрикнув, Асахи обернулся и увидел, как какой-то незнакомый сероволосый парень закидывает второго на заднее сидение его машины. – ЗА РУЛЬ САДИСЬ, ГОВОРЮ! Асахи замер от ужаса. Даже через стекло он видел, что брюнет, лежащий внутри, был ранен. По крайней мере, он прижимал к боку окровавленную руку, а его бледное лицо было искажено болью. Возможно, ему повезло, что в его голове не было ни единой мысли, потому что, не думая, Асахи бросился к машине и убедившись, что сероволосый успел запрыгнуть, двинулся прочь с эстакады. В голове была такая пустота, что резкая и абсолютно абсурдная ситуация совсем выбила его из колеи. – К-куда… Куда вам надо?.. – наконец понял, что надо что-то спросить он. – Неважно, дальше отсюда! – сероволосый наклонился к напарнику и осторожно похлопал его по щекам. – Ч-черт… Дайчи, ты как?.. – Я в порядке… – сипло отозвался, видимо, Дайчи. – П-просто плывет все… Сейчас, дай мне минуту… Асахи неловко выдохнул. – Ам… М-может, в больницу?.. – Нет, никаких больниц, просто едь! – заорал второй. – Ради бога, просто едь! – Суга, усп-покойся… И Асахи послушно ехал. Только через пару минут он начал понимать, что происходит, и к нему вернулся сильный удушающий страх. Он же… Он же не спасает каких-то случайных ребят, да?.. Они не хотят в больницу, им неважно, куда ехать, они… Они сбегают, верно?.. О боже, салон полностью пропах кровью… – Б-блять… – пробормотал Суга, задирая чужую кофту. – О н-нет… Эй, открой ок-кно! – А?.. – Асахи на секунду обернулся, но тут же поспешил выполнить приказ. Сероволосый ловко высунул голову на улицу, и уже через мгновение его вырвало на проносящийся мимо асфальт. Дайчи попытался присесть, но Суга уже вернулся обратно и, вытерев губы, заставил его лечь. – Лежи, я-то в п-порядке!.. – Ты з-зеленый… – Ам… – начал Асахи. – У меня есть ап-птечка. – Что? – прикрикнул Суга, вытягиваясь к нему. – Говори громче! – Я… Я г-говорю, у меня есть аптечка! Там, в бардачке!.. Сероволосый кивнул и, достав аптечку, снова исчез на заднем сидении. Асахи не был уверен, как долго он вез их. Дайчи уже успел немного прийти в себя, а Суга вырыл где-то карту и сейчас крутил ее в руках, пытаясь понять, куда им ехать. Но когда в зеркале дальнего вида Асахи увидел красно-синий свет полицейских машин, когда услышал голос, говорящий ему остановиться у обочины, он почувствовал, что сейчас взорвется от ужаса. Обернувшись, он на секунду увидел лица Суги и Дайчи при более ярком освещении и вспомнил, где их видел. Это их фото висели там, рядом с банком. Они не только разбили стекла и украли что-то, они убили несколько человек. За ними гонятся, и за ними гонятся справедливо. Полиция подумает, что они в сговоре?.. Или, может, Суга и Дайчи сами убьют его?.. Этой секунды, что он смотрел на них, хватило, чтобы они все поняли. Почувствовали страх и сомнение, почувствовали то, что он узнал их. Они только успели прищуриться, как-то синхронно приподнимаясь, но взгляд Асахи сам собой опустился вниз, и он вздрогнул. Они держались за руки. Суга, все еще немного зеленоватый, держал окровавленную руку Дайчи, причем не просто держал, а сплел их пальцы, крепко сжимая. Асахи повернулся обратно и, выдохнув, резко выжал педаль газа в пол. – ВОУ!.. – напуганно прикрикнул Суга, чуть не вылетая вперед. Дайчи недолго посмотрел на Асахи, а затем, растерянно усмехнувшись, повернулся к сероволосому. – Так. Они начнут стрелять с секунды на секунду. Б-будь готов. – Хорошо… – Суга провел руками по своей одежде и пару раз моргнул. – Твою мать… Я где-то пистолет посеял… – Что?! Когда?! – Дайчи тут же достал свое оружие и выгнал Сугу пинком в переднюю часть салона, ближе к Асахи. – А ему ты чем угрожал?! – Я- Эм, – Суга нахмурился и глянул на Асахи, который, нервно потея, гнал вперед, стараясь контролировать дыхание. – И правда. А ты чего нам помогаешь вообще?.. – Сам н-не знаю… – только пробормотал он. Парни переглянулись, но не успели ничего ответить, потому что раздался первый выстрел. Пуля точно даже не попала в машину, но Асахи выдохнул так хрипло и шумно, что стало стыдно. Да, даже перед преступниками-незнакомцами. Боль на секунду сдавила все тело, и в мыслях снова загремело что-то страшное, неживое, бесчувственное, снова начали проноситься картинки, которые он не хотел видеть, снова внутри было настолько громко, снова он шмыгнул носом настолько громко, снова снаружи настолько тихо- – Сейчас будет громко! – рыком предупредил Дайчи, прежде чем выстрелить в заднее стекло. Асахи словно обдало холодной водой. В спину ударил ледяной воздух, он услышал звон стекла, а затем череду выстрелов, причем каждый был словно громче предыдущего. Помотав головой, чтобы прийти в себя, он глянул назад и увидел, как Дайчи, пригибаясь, палит по полицейской машине, очевидно стараясь попасть сразу в водителя. – ГОЛОВУ БЕРЕГИ! – заорал ему Суга. – ПОЧЕМУ В ЭТОМ РАЙОНЕ СВИНЬИ ЛОВЧЕЕ, ЧЕМ В НАШЕМ?! – с гневом прокричал в ответ Дайчи. Суга только засмеялся, тоже громко, очень громко, запрокидывая голову и зажмуриваясь. Было видно, что они оба в ужасе, но они… Они источали такие сильные чувства, что Асахи сам не заметил, как впервые за несколько лет слабо улыбнулся. Когда им пробили колесо, и машину сильно крутануло, он даже не услышал собственного крика, такой грохот стоял вокруг. И сейчас, когда они прятались за его машиной, которую пробивали все большим количеством пуль, он тоже не мог ни о чем думать. И когда Дайчи крикнул что-то, хватая его и Сугу за плечи, он тоже не мог ни о чем думать. И когда спину обдало жаром от взрыва, а они полетели вниз, в темноту, разделяясь в воздухе, он тоже не мог ни о чем думать. Подумал он только, когда ударился о ледяную гладь воды и резко погрузился глубоко вниз. Он снова не мог дышать, хотя очень пытался. Оказывается, если попытаться вдохнуть под водой, внутри становится безумно холодно и больно. А еще вокруг было очень темно, только где-то сверху были размытые круги фонарей моста и, кажется, пламени. Подумать Асахи успел о том, что, в целом, и планировал все сегодня закончить. Может, судьба дала ему хоть что-то яркое и шумное перед смертью, но не более. А потом Асахи подумал, что если он умрет здесь, то, может, он и не попадет ни в какой ад. Может, он станет русалкой. Его кровь становилась такой же холодной, как и вода вокруг, как и небо сегодня вечером, так, может, на его шее прорежутся жабры, так быстро, словно кто-то провел лезвием по еще не запеченному хлебу. Вокруг было так много воды, что он не почувствовал слез, сочащихся из глаз. Приятных слез, не жгучих. О чем Асахи не подумал перед тем, как потерять сознание, так это о том, что сегодня он впервые подержится за руки. Громко сказано, с учетом того, что его рук коснулись лишь на секунду, чтобы затем перехватиться за локти и плечи, но это – точно считается. А еще Асахи не подумал о том, что его тело большое и тяжелое, и кто-то крепкий, даже как Дайчи, скорее всего, не вытащил бы его, но если к нему добавить менее сильного, но все еще не хрупкого Сугу – это уже становилось выполнимой задачей. На его губах, кажется, были чьи-то губы. А еще кто-то гладил его по спине, пока его рвало водой. И даже когда он лежал на берегу, трясясь и громко кашляя, не понимая, где он находится, Дайчи и Суга были громче. Они то ли ругались, то ли пытались решить что-то, параллельно разбираясь с раной первого, и за всем этим шумом Асахи даже не постеснялся прокашляться окончательно, наконец открывая глаза.