Любовь загробная

      Ночь вступила в свои законные права, и небо обволокло непроглядной, как смоль, темнотой. Но темнота эта была не из приятных. Это не та самая ночь, когда звезды освещают тебе путь и на душе становится так легко и спокойно. Нет. Эта темнота была пугающей. Как будто все внутренности вывернуло наизнанку и не оставило в человеке ничего живого. Густой туман висел над городом, не позволяя видеть дальше собственного носа, а вокруг не слышалось ни единого звука. Ни пения птиц, ни шуршания травы. Ничего. Это пугало и завораживало одновременно. Мертвый город. Мертвые люди. В каком-то смысле так оно и было...              Прошло полгода с исчезновения Патрика Хокстеттера. Психопата и живодера, который без какого-либо сожаления убивал животных, закрывая их в холодильнике. Не испытывающий даже малейшей эмпатии ни к кому вокруг, как и свойственно психам. Считающий себя единственно реальным, так называемый солипсист. Казалось бы, кто будет сожалеть об исчезновении такого человека?       Кто бы мог подумать, что Генри Бауэрс, ярый гомофоб и садист будет искать Хокстеттера. Каждый день объезжая этот мертвый город, в надежде отыскать того, кого скорее всего уже не вернуть. Все уже и позабыли об исчезновении Патрика, но не он. Вот и сейчас Бауэрс сидел на пустоши и курил одну за одной. Чего он ожидал? Невъебического чуда? — Меня ждешь? — послышался насмешливый и немного хриплый голос где-то над ухом. Но из-за непроглядного тумана никого нельзя было разглядеть.       И Бауэрса передернуло. Нет, он не мог ошибиться. Это был его голос. Только вот какой-то неживой. Хокстеттер и раньше не отличался эмоциональными речами, но сейчас он был лишен каких-либо оттенков. Будто голос пропустили через радио и он начал воспроизводиться с помехами. — Патрик? — единственное, что смог выдавить из себя Бауэрс.       И из тумана показался он. Брюнет с безумной ухмылкой, серыми глазами, которые смотрели прямо в душу, и ножом в руках. — Это твое, — сказал он, безучастно протягивая Генри нож.       Бауэрс, немного подумав, забрал свой складной нож и продолжил вглядываться в черты Патрика в темноте этой ночи. "Вроде Хокстеттер, а вроде и нет" — пронеслось в мыслях Генри. Как он заметил спустя пару мгновений, рука Патрика была неестественно изогнута, а на лице и вовсе появились трупные пятна. Улыбка, если ее можно назвать таковой, была нечеловечески широкой и скорее напоминала оскал. И увидев это, Бауэрс отшатнулся. — Ты боишься? — все с той же иронией в голосе спросил Патрик.       Конечно, он, блять, боялся. А кто бы не испугался, увидев прямо перед глазами живой труп? "А Патрик ли это вообще"? — вновь пронеслось в мыслях Бауэрса. Это был животный страх, который Генри доселе не испытывал, но одновременно с этим ему пиздец как хотелось вновь прикоснуться к Патрику. Как же ему хотелось, чтобы Хокстеттер был жив. Но, увы... — Да не боюсь я блять.       Патрик на это лишь рассмеялся. Так неестественно, что это больше походило на белый шум. Сев на колени к Бауэрсу и обведя своими худыми и неестественно выгнутыми руками лицо Генри, он заговорил. — А ты сегодня односложен, — усмехаясь, сказал Хокстеттер, — не пизди, Бауэрс. У тебя на лице все написано.       Испытал ли Бауэрс отвращение? Как ни странно, нет. Он наконец прикоснулся к Патрику и вдохнул запах его волос. Они пахли землей, аммиаком и табаком. Мерзкий запах. Но ему было похуй. — Это глюки, да? — прошептал Бауэрс куда-то в шею Хокстеттера.       С хриплым смешком Хокстеттер ответил почти что шёпотом, все еще удерживая голову Генри своими пальцами. Его губы были так близко, что можно было почувствовать его дыхание на своей коже. — Ты уже видишь мертвых людей. Если это не твоя галлюцинация....то чья же еще? — усмехаясь изрек Хокстеттер, а затем скалясь добавил, — Я твое безумие, Бауэрс.       Во взгляде Генри читалось ни что иное, как...сожаление? Боль от утраты и осознание собственной ничтожности. Что он вообще из себя представлял? Жалкий мальчишка, который ссался своего отца пуще всего на свете. Вымещающий свою обиду на весь мир, на тех, кто объективно был слабее. Не способный признаться в чувствах даже самому себе. "А помнишь тот случай на пустоши, Бауэрс?" — шептало ему подсознание: "А тебе ведь понравилось, от себя не убежишь". А может, главным неудачником был именно он? И ненавидеть нужно было тоже только себя самого...       Заметив реакцию Генри на сказанное, будто читая его мысли, Хокстеттер рассмеялся и впился в губы Генри, целуя настойчиво и страстно, зарываясь своими длинными и худыми пальцами в шевелюру Генри. В этом и был весь Хокстеттер. Что при жизни, что после смерти: ему всегда было похуй. Потому что реален только он. — Да ладно тебе, Бауэрс, расслабься. Ты же знаешь, что в Дерри никто не умирает по-настоящему.       А затем, слизав каплю крови с губ Бауэрса, прошептал. — Даже такие моральные уроды, как мы, могут обрести своего рода счастье.