Why?

Пейринг: Рокэ Алва|Лионель Савиньяк или Рокэ Алва/Лионель Савиньяк Можно рассматривать и как джен, и как слэш (преслэш) Герольд в последний раз перечисляет имена «жеребят», готовых… вручить свои судьбы столпам королевства — так, кажется, говорится? Через несколько минут писец с указом поднимется на помост, чтобы передать пергамент Его Величеству Фердинанду, и все будет кончено. Остается все меньше времени, — а Лионель по-прежнему стоит на своем месте ледяным изваянием. Арно Сэ, держащийся чуть позади своего нового монсеньора, сверлит брата злым и в то же время почти умоляющим взглядом. Это пламя только слепой не заметит. Сильвестр слепцом никогда не был — разумеется, он видит. Это удачно, как, впрочем, и сама просьба, высказанная Арно несколько недель назад. Алва не слышал того разговора, но пересказ был достаточно красочным. Арно просил Лионеля взять Ричарда Окделла в оруженосцы. Графиня Савиньяк с лукавыми нотками в голосе передавала манеру речи младшего сына, но смотрела на старшего — молчаливого, насмешливого, отрешенного. Непреклонного. Вот только ни сестра экстерриора, ни Первый маршал не имеют права обращать внимание на такие глупости. Как, впрочем, и капитан королевской охраны. Что с того, если пламя давней боли до сих пор не угасло? Что с того, если до сих пор саднит первая внезапная — а от того еще более болезненная — настоящая рана? Это люди могут позволить себе боль и память, а чины, гербы и перевязи опираются лишь на логику и разум. «Разные побуждения часто приводят к одинаковым поступкам», — так, кажется, говорит граф Валмон. Арно просил за друга, просил от сердца — герцог Рокэ Алва и граф Лионель Савиньяк руководствовались разумом. Но пришли к тому же выводу: одному из них желательно взять к себе в оруженосцы Ричарда Окделла. Манрики рвутся в Надор, а чтобы играть против них, нужна сила. Сила, которую дают чины и перевязи. Сила, которая рождается здесь, на площади святого Фабиана. Лионель стискивает кулаки так, что белеют костяшки пальцев. Он знает, что должен сделать. И все же медлит. Подобное не в его характере, хотя, может быть, все как раз наоборот. Лионель смотрит на «жеребят», а Алва смотрит на Лионеля. И почти видит, видит собственными глазами, как на площади святого Фабиана — на тот самом месте, где сейчас стоит Ричард Окделл (хотя ни один из них не способен узнать мальчишку с такого расстояния) — возрождается из небытия призрак Карла Борна. Это — неразумно и уж определенно это — нелогично, но что делать, если подручные Леворукого — где-то там, под всем грузом чинов, гербов и перевязей, несмотря ни на что и почти вопреки собственным стремлениям, — не перестали быть люди. Неразумными людьми, не властными над своей болью и своей памятью. — Я — убийца герцога Эгмонта. — Кто-то должен сделать первый ход и наконец сказать это вслух. Жестоко, но чины не оставляют выбора. — И потомок Предателя. — И самая желанная мишень для старого мерзавца. — Ему кажется, или это соображение и в самом деле помогает Лионелю справиться со своей памятью? Хотя бы немного. Вот только достаточно ли? — Ли, ты — самый логичный выбор. — Да. Самый логичный. Почему они оба даже не заикнулись об Эмиле? Потому что Эмиль не станет — не захочет — держать ухо востро с обделенным судьбой мальчишкой? Или потому что Эмиль, подобно брату-близнецу, точно так же будет видеть призрак Карла Борна? Алва этого не знает и никогда не узнает: от всех призраков и от всех ударов своего наследника оберегает граф Савиньяк. Или — Лионель бережет и защищает своего брата, словно им по-прежнему пятнадцать и за их спинами все еще высятся кардинал Диомид, соберано Алваро, граф Арно?.. Ответа на этот вопрос Алва тоже никогда не узнает. Писец с пергаментом в руке поднимается на помост. Лионель глухо скрипит зубами — Алва не может этого слышать, но он чувствует. А еще — знает, что в эту минуту в ушах Лионеля снова и снова раздается тот самый выстрел. Выстрел, которого он не слышал. Выстрел, который он не смог предотвратить. И — вопреки рассудку, логике, составленному плану и отрисованной карте просчитанных рисков — Алва не в состоянии безучастно выносить эту какофонию несуществующих звуков. — Ричард, герцог Окделл. Я, Рокэ, герцог Алва, Первый маршал Талига, принимаю вашу службу. Неразумно. Нелогично. Совсем как внезапно вспыхнувшее желание вознести хвалу несуществующим богам. За то, что — против судьбы и против Ветра — они по-прежнему остаются людьми.