dictum est factum.

🩸

      Утро в Сеуле было холодным и мрачным, словно город ещё не был готов к пробуждению. Туман стелился по улицам, окутывая здания и улицы, лишая их четких контуров. Серое небо, не обещавшее ни света, ни тепла, медленно опускалось всё ниже, будто оно было тяжёлым, не способным подняться. Повсюду была влажность, как след от ночного дождя, что забрал всё тепло. В воздухе ощущался запах дождя, свежий, но с примесью холода, который проникал в самые глубины.       Юнги шёл по мокрому тротуару, его шаги едва слышались в этом пустом утреннем мире. Каждый шаг отдавался в пустоте. Переулки были почти пустыми, только редкие прохожие спешили, спрятавшись под капюшонами, стараясь не попасть под холодные капли тумана. Далеко впереди на горизонте мелькали тусклые огни, отражавшиеся в лужах, будто кто-то случайно разлил свет.       Утром Хосока дома не было, а он сказал водителю о том, что хочет прогуляться и пойдёт в школу пешком. Естественно, об этом уведомили альфу, но тот понимал, что Юнги нужен покой. Они так и не поговорили после вчерашней истерии Юнги.        С каждым новым шагом Юнги ощущал, как тяжело на душе. Он не мог избавиться от того, что терзало его внутри, и даже этот холод и мрак, окутывающий мир, лишь усиливал его беспокойство. Все вокруг казалось неясным, не определённым, как будто даже туман не хотел раскрывать тайны этого утра. Юнги не хотел думать о том, что случилось, но мысли о Хосоке всё равно возвращались. Холодный воздух становился только холоднее, его дыхание превращалось в пар, как и все его чувства — будто они просто испаряются, не оставляя следа.       Его шаги неуклонно вели его в школу, но сердце было тяжёлым, как никогда. Даже в этом сером мире, в этом холодном утре, он чувствовал, как внутри него всё бурлит. Ревность, которую он пытался скрыть, не отпускала его, и каждый его шаг был как попытка отойти от этого чувства, но оно всё равно следовало за ним, как тень.       Юнги шёл, углубляясь в свои мысли, не замечая, как улицы постепенно меняются. Он привычно двигался по направлению к школе, но чем ближе он подходил, тем больше в его голове усиливалось чувство неопределённости. Он не мог представить себя сегодня в классе, среди таких же людей, с такими же лицами, разговорами, раздражающими его пустыми шумами. Он не мог просто делить один воздух с Киёном. Его чувства к Хосоку не отпускали, и с каждым шагом на пути в школу они становились всё громче, как будто невидимая рука сжимала его грудь. Он почувствовал, как сдавливает внутренний комок, и вдруг осознал, что не может так просто продолжить этот день.       Он замедлил шаги, и когда подошел к перекрёстку, остановился. Его взгляд скользнул по зданию школы — массивному, строгому, и серому. Всё вокруг было столь обыденно, словно ничего не происходило, кроме того, как шаги людей вписывались в ту же, проверенную схему, день за днём. Но Юнги не мог найти в себе силы войти в это здание, среди этих людей, которые не чувствуют то, что чувствует он. Он не мог быть частью этого мира сегодня.        Не мог.       Скользнув взглядом по улице, он заметил старую, почти забытуую дорогу, ведущую в сторону заброшки — того места, которое было его убежищем в такие моменты, когда внутренний мир накрывает его, как шторм. Заброшенные здания, с их облупившимися стенами и покосившимися окнами, были его домом, здесь он мог быть самим собой, скрыться от всех и всего. Он обернулся и, решив, что больше не имеет смысла быть в том месте, которое его угнетает, начал поворачивать в сторону пустыря.       Подошёл к небольшому магазину по пути — неприметному, угрюмому, но с полками, полными всего, что ему нужно было в такие моменты. Он зашел внутрь, даже не думая, что берёт. Несколько бутылок пива, не слишком дорогого, но того, что позволяло забыться. Он не знал, зачем ему пиво. Может, чтобы заглушить мысли. Может, чтобы просто выключить себя на какое-то время. Когда кассир, с угрюмым выражением лица, подал ему товар, Юнги, не обращая внимания, расплатился и вышел на улицу. Пиво сразу стало тяжёлым в его руках, как символ того, что всё не так, как должно быть. Но он не мог иначе.       Он пошел к заброшке, где его не ждали, где не было никого. Это было его место, тихое, укрытое от глаз. Здесь не было вопросов. Здесь не было ревности, обид или чувств, которые он не мог понять. Стены старого здания встречали его как старых знакомых — холодные, неумолимо жесткие, но такие родные. Он встал у входа, чувствуя, как тяжело дышать, и сделал глоток. Пиво обожгло горло, не давая боли расслабиться, но заставляя его замолчать хотя бы на минуту.       Юнги забрался внутрь, прошёл через знакомую пыльную тишину. В воздухе стоял запах старости, пыли и чего-то давно забытого. Здесь, среди старых труб и сгнивших досок, его чувства становились тише. Он пробирался вглубь здания, стараясь не касаться руками ничего, что могло бы оставить след. В этом месте не было нужды следить за тем, что происходит с его телом, с его мыслями. Здесь, в этой старой заброшенной стене, можно было почувствовать себя потерянным и одновременно целым. Всё вокруг было будто в другом времени.        Никаких бурей не было.        Только он сам.       Юнги снова прикоснулся к бутылке, раздумывая, стоит ли напиться, или же лучше оставить всё, как есть. Он знал, что это не решение, что это не поможет. Но его мысли продолжали возвращаться к Хосоку, к тем словам, которые не отпускали его. Он не мог избежать ревности, несмотря на свои усилия. Он не мог забыть. Он не мог понять, почему он так сильно переживает из-за этого, почему это ощущение не давало ему покоя. Хосок сказал, что Киёна не трахал, и это вроде дожно было успокаивать. Но почему для Юнги это было полным пиздецом?       Заброшка, с её обрушенными потолками и покосившимися дверями, была отражением его собственного состояния. Он пытался найти укромное место, где мог бы закрыться от всего, но каждый угол, каждый вздох был частью того, что он пытался спрятать. Но не мог. Всё равно не мог.       Юнги снова отпил немного пива, чувствуя, как оно помогает раствориться в этом пустом мире, хоть на мгновение. Но этот момент проходил быстро, как туман. Он понимал, что пиво не избавит его от того, что нужно решить. В его голове всё равно была эта пустота, это напряжение, эта невидимая боль от ревности, которую он не хотел принимать. Но от этого не становилось легче.       Он сидел в тишине заброшенного здания, ощущая, как весь мир кажется далеким и чуждым, и не знал, как выйти из этой ловушки. Он пытался понять, что нужно сделать с собой, чтобы не чувствовать этой боли. Но ответы не приходили.       Юнги сидел в заброшенном здании, его спина была прижата к холодной, гладкой стене, а в руках он держал книгу, которую ему посоветовал Хосок — «Граф Монте-Кристо». Он чувствовал себя так, как будто книга была его последним якорем в этом хаосе. Но каждый раз, когда он пытался сосредоточиться на тексте, его мысли снова и снова уводили его от слов на странице. Он поверил, что чтение поможет ему забыться хотя бы на пару часов, но теперь не мог избавиться от чувства растерянности, которое с каждым словом усиливалось.       Юнги не знал, что он чувствует к Хосоку. Были моменты, когда ему казалось, что он всё понимает, но стоило только немного задержаться на этом, как всё снова становилось расплывчатым, неясным. Он испытывал что-то, но что именно — не мог сказать. Он был в замешательстве, и эти слова, которые он читал в книге, лишь усугубляли его состояние. Он снова вернулся к тому месту, где остановился, и его взгляд задержался на строках: «Легко любить тех, кто любит тебя, но истинная доброта — это любить тех, кто тебя ненавидит».       Эти слова как будто были не о персонажах книги, а о нём самом. Почему он так остро почувствовал их? Почему это касалось его глубже, чем любые слова, которые он когда-либо слышал? Всё в его жизни становилось запутанным, и этот момент был ещё одним доказательством того, что ему было сложно отделить свои чувства от того, что происходит вокруг. Почему Хосок — тот, кто, казалось бы, всегда будет рядом и всегда будет заботиться о нём, — почему его поступки теперь вызывали только боль и неуверенность?       Юнги отложил книгу на пол и закрыл глаза, как будто надеясь, что это поможет ему хоть немного успокоиться. Он не мог поверить, что эти слова так сильно затронули его. Он не мог понять, что они значат для него.        Ревность… Это слово никак не выходило у него из головы. Хосок говорил о другом омеге, с которым, по мнению Юнги он всё-таки переспал, и какого будет его удивление и новая волна боли, когда он узнает, что не ошибался.  Юнги с каждой минутой чувствовал, как это разрушает его изнутри. Он мог бы отмахнуться от этого, сказать себе, что это не важно. Но всё, что он чувствовал — это горечь. И не важно, сколько раз Хосок говорил, что ничего между ними не было, — Юнги не мог избавиться от ощущения, что что-то осталось нерешённым. Он чуял враньё в его словах. Жалкое оправдание, дабы не усугубить ситуацию.        Он снова подумал о Хосоке и о том, как тот всегда был готов объяснять свои поступки, как всегда искал пути, чтобы быть рядом с ним. Но что, если это не было настоящей любовью? Юнги чувствовал, как его грудь сжалась. Он не был уверен в том, что его чувства к Хосоку — это любовь. Может, это была просто привязанность? Или зависимость от того, что Хосок был рядом, что он мог обеспечить защиту и заботу? Но разве это можно было назвать любовью? И что, если Хосок был просто тем, кто хотел держать его в своих руках, не давая свободы?       Юнги снова открыл книгу, не зная, что он ищет, но надеясь, что хоть слова в ней дадут ему ответы. Но вместо этого его мысли только запутывались ещё больше. Он перевернул страницу и наткнулся на ещё одну цитату: «Молчи, когда не можешь сказать ничего хорошего». Юнги сжал книгу в руках, чувствуя, как напряжение нарастает в его теле. Эти слова касались не только Хосока, но и его самого. Юнги всегда молчал, когда не знал, что сказать. Он был закрытым человеком, и слова для него были тяжёлыми, если даже они могли изменить ситуацию. Он не знал, как выразить всё, что происходило в его душе. Он не знал, как говорить о своей ревности, своей боли.        Эти слова, казалось, вонзались прямо в его душу. Молчи, когда не можешь сказать ничего хорошего… Но что если молчание лишь усугубляет ситуацию? Что если он сам был причиной того, что всё стало таким невыносимым? Он чувствовал, как его грудь сжимается с каждым словом. Он чувствовал, как его страх и неуверенность накапливаются в нём, как буря, готовая прорваться наружу. Но как он мог сказать Хосоку о своих чувствах, о том, что не знал, что он на самом деле чувствует? Как он мог сказать это, не разрушив всего, что и так кажется разрушенным, даже не начавшись?       Юнги почувствовал, как слёзы стали подниматься из глубины. Он схватился за книгу, пытаясь удержать себя, но это было уже невозможно. Он опустил голову и закрыл глаза, ощущая, как холодные слёзы начинают стекать по его щекам. Он не мог сдерживаться. Он не знал, что делать, как разобраться в этих чувствах, и поэтому просто лежал на холодном полу, не в силах двигаться. Он плакал долго, не зная, как остановить этот поток, который нёс его в никуда. Плакал от боли, от неуверенности, от невозможности разобраться в том, что было между ним и Хосоком.       Когда слёзы утихли, когда его тело стало немым и тяжёлым, Юнги просто закрыл глаза и погрузился в забытьё. Этот холодный бетон, эта заброшенная обстановка — всё это казалось частью его мира, его замкнутой вселенной, из которой не было выхода.        И, возможно, это было самым страшным.

🩸

      Тусклый свет лампы еле-еле пробивался сквозь серую пелену дыма в просторном офисе на верхнем этаже. Здесь всегда царила некая хищная тишина, словно стены пропитались секретами, кровью и незримо витавшей угрозой. Вчерашняя новость о взорванном складе оружия выбила всех из равновесия, но вместо крика и суеты в воздухе висела сдержанная ярость. Это было хуже, чем взрыв. Это было затишье перед бурей.       Хосок сидел за столом, его руки переплетались в замок, а взгляд, холодный и острый, как лезвие ножа, впивался в пустоту. Напротив него, развалившись в кресле, сидел Джексон — его ближайший советник. Он выглядел расслабленным, но каждый, кто знал его, понимал: это обманчивое спокойствие. Намджун стоял у окна, сцепив руки за спиной. Его челюсть напряжённо сжималась, выдавая, что он всё ещё переваривает информацию, которую удалось собрать за ночь.       Чонгук молчал, стоя чуть в стороне. Взгляд его был устремлён в пол, но мысли кружили вокруг одного лица, которое он старался прогнать из головы. Тэхён. Чонгук уже неделю не мог нормально спать. Каждый раз, закрывая глаза, он видел перед собой те самые карие глаза, полные боли. Вчерашний взрыв лишь усугубил всё.       — Что-нибудь нашли? — прервал тишину голос Хосока.       — Пока ничего конкретного, — ответил Намджун, оборачиваясь к нему. — Но это явно не случайность. Всё слишком слажено.       — Кто-то нанёс удар так, чтобы это выглядело максимально личным, — добавил Джексон, потягивая сигарету. — Этот склад был ключевым. Они знали, что делали.       — Как будто кто-то хочет оставить послание, — бросил Чонгук, отрываясь от своих мыслей. Его голос звучал ровно, но в нём сквозила глухая боль.       Хосок поднял на брата взгляд, задержал его на секунду и снова перевёл глаза на Джексона.       — Это Ли?       — Не думаю, — ответил Джексон. — Ли просто сунулся бы в наши границы, а тут… тут что-то другое.       — Выходит, мы сидим здесь, а кто-то снаружи просто охреневает от собственной наглости, — процедил Хосок, сжимая руки в кулаки.       — У нас есть один зацеп, — тихо начал Намджун. — Несколько свидетелей видели чёрный фургон неподалёку от склада за пару часов до взрыва. Мы пробили, но номера стёрты. У них была аппаратура, чтобы зачистить камеры.       — Это точно профессионалы, — кивнул Джексон.       — Чёрт возьми, — выдохнул Хосок, ударяя кулаком по столу. Звук эхом разнёсся по комнате. — Какого чёрта вы до сих пор топчетесь на месте?       Намджун поднял руку, чтобы успокоить босса.       — Мы работаем. Но, если честно, я думаю, это что-то личное. Кто-то, кто знает нас слишком хорошо.       — У нас полно врагов, — огрызнулся Хосок.       — Таких врагов, которые знают, как обойти наши системы? — тихо уточнил Джексон.       Чонгук напрягся. Ему не нравилось это ощущение. Всё слишком сходилось на одном. И он, чёрт побери, боялся, что его догадка окажется правдой.       — Ты что-то хочешь сказать? — обратился Хосок к нему.       — Нет, — коротко бросил Чонгук.       Но это было ложью. *       Прошло несколько часов, когда Джексон вернулся с новыми сведениями. Он выглядел напряжённым, его обычная ухмылка исчезла.       — У нас есть имя, — сказал он, закрывая за собой дверь.       — Говори, — потребовал Хосок, не сводя с него глаз.              — Ким Сонхо, — произнёс Джексон.       Тишина в комнате стала почти осязаемой.       — Отец Тэхёна, — медленно повторил Намджун, будто проверяя, правильно ли услышал.       Чонгук почувствовал, как его сердце сжалось. Словно что-то ударило его в грудь, заставляя потерять дыхание.       — Ты уверен? — тихо спросил Хосок.       — Слишком много совпадений, — ответил Джексон. — Он вернулся в город неделю назад. И за это время началась вся эта чертовщина.       Чонгук стиснул зубы, чувствуя, как внутри него поднимается глухая ярость, смешанная с болью.       — Это объясняет, почему он был так уверен, что мы ничего не узнаем, — добавил Намджун.       Хосок посмотрел на младшего брата.       — Чонгук.       — Что? — резко бросил тот, стараясь не выдавать эмоций.       — Ты точно ничего не знал?       Чонгук вскинул на него взгляд.       — Думаешь, я бы молчал, если бы знал?       — Хватит, — резко бросил Джексон. — Никто никого не обвиняет.       Но Чонгук уже не слушал. Вдруг внутри проснулась буря. Перед глазами появилось сообщение Тэхёна.       «Давай расстанемся. Я осознал, что просто внушил себе любовь к тебе. Прости.»       Чонгук вышел из офиса, не в силах больше находиться там. В груди всё сжималось, горло было будто перехвачено невидимыми тисками. Он спустился вниз, выйдя на улицу, и остановился, прижимаясь спиной к холодной кирпичной стене.       Он закрыл глаза, пытаясь унять дрожь, но вместо этого перед ним снова возник образ Тэхёна. Такой маленький, такой нежный, такой весь принадлежавший ему. Он сжал кулаки, чувствуя, как по венам разливается гнев. Тэхён точно бы предупредил его, если бы знал. Нет, Чонгук был уверен, омега ничего не знал.        Чонгук глубоко вдохнул, пытаясь подавить эмоции. Но боль была слишком сильной. Она разрывала его изнутри, смешивая обиду, гнев и отчаяние.       Он вспомнил, как Тэхён смеялся, когда они были вдвоём. Как его глаза искрились, когда он рассказывал о своих мечтах. Как его голос дрожал, когда он впервые сказал, что ему страшно.       Он не верил написанным словам теперь ещё больше, и материл себя в мыслях за то, что не сдержал данное Тэхёну обещание.        Он опустился на тротуар, закрывая лицо руками. Слёзы подступили к глазам, но он не дал им выйти. Он не имел права плакать. Не сейчас.       Вчера ему не показалось. Под глазом Тэхёна точно был синяк. В этом всём было что-то странное, что-то не до конца ясное. Что-то угрожало не ему, не брату, не их общему бизнесу. Что-то угрожало жизни Тэхёна.  *       Чонгук вцепился в руль, как будто он мог удержать свою растерянность и злость таким образом. Каждый поворот колеса отдавался в его сердце, каждый шаг по дороге в университет становился борьбой. Внутри него бушевала буря, и, несмотря на то что он пытался держать себя в руках, это было всё более невозможно. В голове возникали мрак и неясность. Ким Сонхо. Отец Тэхёна. Всё это не может быть случайностью.       — Почему я не заметил этого раньше? — мысленно спросил он себя, скрипя зубами.       Чонгук осознавал, что ситуация с Тэхёном не такая простая, как он думал. У него всегда был этот маленький уголок в сердце, который надеялся на лучший исход. Но теперь, с этим взрывом, с этими словами, всё изменилось. Он больше не мог закрывать глаза на происходящее. Он знал, что что-то скрыто, что-то опасное. И это было не только связано с бизнесом. Тэхён, его омега, был в опасности. И тот факт, что всё может быть связано с его отцом, привёл Чонгука в замешательство.       Он до сих пор не мог выкинуть из головы ту сцену, когда вчера увидел Тэхёна из далека. Он выглядел не так ярко, как обычно. Он не сиял, не улыбался своей самой прекрасной на свете улыбкой. Интересно, смог бы улыбаться Чонгук, увидев своего омегу в объятиях другого?       Время тянулось медленно, но Чонгук не мог ускорить его, даже если бы хотел. Когда он приблизился к университету, его сердце забилось быстрее.       Подъехав к кампусу, Чонгук быстро припарковал машину в стороне от главного входа. Он не хотел привлекать внимание, хотя и так, с его известной репутацией, был на виду у студентов. Он скользнул взглядом по кампусу, отмечая знакомые лица. Студенты шли по своим делам, весело переговаривались. Они казались такими далёкими от всех тех проблем, которые были у него. Тех проблем, которые он не мог игнорировать, даже если бы хотел.       Чонгук направился к зданию факультета искусств, зная, что Тэхён должен быть там. Его шаги отдавались эхом в пустом холле, когда он вошёл внутрь. Он чувствовал, как воздух вокруг тяжелеет от предвкушения. Его сердце неумолимо колотилось в груди, а эмоции перехлёстывали друг друга. С одной стороны, он ждал этой встречи, он ждал, что всё станет на свои места. Но с другой стороны, он был напуган. Напуган тем, что Тэхён мог скрывать от него нечто важное. Может, из-за того, что не хотел вовлекать его в опасность. Или, может, потому что его отец, тот человек, который теперь стоял за всем этим, угрожал ему.       Чонгук поднимался по ступеням, чувствуя, как каждый его шаг становится всё более тяжелым. Когда он наконец оказался на втором этаже, его взгляд сразу упал на расписание, прикреплённое на стене. Всё оказалось проще, чем он думал. Тэхён был в аудитории 204, и, судя по времени, лекция должна была вот-вот закончиться.       Когда он дошёл до двери, его тело на мгновение застыло. Он стоял у неё, ощущая, как напряжение внутри него нарастает. Он мог бы войти и сразу подойти к Тэхёну, чтобы поговорить с ним. Но он не знал, как именно начать. Он не знал, что скажет, когда окажется лицом к лицу с ним. Просто сам факт того, что он, Чонгук, стоял на пороге этой комнаты, а его омега находился там — уже казался чем-то важным, чем-то, что изменит всё.       Дверь открылась, и студенты начали выходить. Он следил за каждым, пока не заметил его. Тэхён, как всегда, был в центре внимания, хотя и не хотел того. Он был таким, каким всегда был для Чонгука — красивым и загадочным. Но сегодня всё было иначе. Тэхён не встретил его взгляда, даже не заметил его, как будто пытался избежать встречи. Это было характерно для него, до начавшихся отношений. В ту первую и единственную неделю их отношений, если Тэхён был рядом, он всегда смотрел на Чонгука с тёплым выражением на лице, с тем взглядом, который заставлял его чувствовать себя нужным.       Но теперь… теперь всё было по-другому. Тэхён, заметив его, словно застыл на месте. Чонгук мог увидеть, как его глаза сначала округлились, а затем он поспешил отвернуться, словно боялся, что его заметят. Он даже не взглянул в сторону Чонгука, как будто не знал, что делать.       Чонгук, почувствовав, что не может ждать больше, шагнул вперёд. Он позвал его по имени, но Тэхён не ответил. Чонгук не был готов к тому, что омега снова отвернётся от него. Он подошёл ближе и перехватил его за руку.       — Нам нужно поговорить, — тихо, но твёрдо сказал он.       — Чонгук, — прошептал Тэхён, оглядываясь по сторонам. — Здесь не место.       — Тогда скажи, где место, — не отпускал его Чонгук.       Тэхён вырвал руку, но не убежал. Он стоял, словно разрываясь между желанием уйти и необходимостью что-то сказать.       — Может у нашего обрыва? — наконец бросил он и направил взгляд на свои лаковые лофферы. «Наш обрыв» разорвал сердце обоим.        Альфа в этот раз нежно взял Тэхёна за руку и поспешил к машине. Всю дорогу до машины и после в ней они молчали. Доехали до «их» обрыва. Ничего вокруг не изменилось, только зелёные листья деревьев были мокрыми от дождя. Было холодно, как будто после их расставания весна решила больше не расцветать.        — Чонгук, — начал он, избегая его взгляда. — Ты не должен был приходить.       — Это отец? — перебил его Чонгук, склоняясь вперёд. — Это из-за него ты мне написал?       Тэхён замер, его глаза блеснули страхом, но он сдержался.       — Я… не могу говорить об этом, — сказал он.       — Тогда слушай меня. Если он причинил тебе боль, если он угрожает тебе, я… — голос Чонгука сорвался, но он продолжил. — Я не позволю ему забрать тебя.       — Чонгук, ты не понимаешь, во что вмешиваешься, — прошептал Тэхён, вставая. — Я сделал это, чтобы защитить тебя.       Но на лице Чонгука заиграла ухмылка. Как этот маленький, по сути, ребёнок может защитить его? В этом городе все дела решает он, ну или же его брат.        — Это моё дело тебя защищать, — выдохнул альфа, не заметив, как на глазах младшего образовались капли слёз.        Он держался, держался с последних сил, чтобы не заплакать. Но сейчас это невозможно. Чонгук стоит перед ним и, на самом деле, может защитить его от всего, даже (в особенности) от собственного отца, который так безжалостно поступил с ним. После пару тихих капель слёзы начинают идти ручьём и их уже не остановить. Альфа тянет младшего к себе и обнимает.        Они так скучали.        Теперь больше никогда не придётся скучать так сильно. 

🩸

      Хосок стоял у окна своего офиса, глядя на город, поглощённый серым, холодным утром. Он пытался собрать мысли в кулак, но всё, что ему удавалось — это чувствовать нарастающую тревогу. В голове постоянно звучали слова, которые он не успел произнести вчера, когда Юнги был рядом. Он был занят своими проблемами, не заметил, как остался один, и, возможно, именно это стало решающим моментом.       Телефон снова зазвонил, вырывая его из размышлений. На экране высветился номер классного руководителя Юнги. Сердце Хосока пропустило удар. Он взял трубку, не задумываясь ни секунды.       — Хосок-си, — начал знакомый голос женщины, и Хосок сразу заметил тревогу в её интонации. — Юнги сегодня не пришёл в школу. Он не был на первом уроке. Мы пытались дозвониться до него, но он не отвечает. Вы не могли бы узнать, где он?       Слова учительницы отозвались эхом в его голове. Юнги не был в школе. Как так получилось? Он словно почувствовал, как в груди растёт пустота, и его пальцы инстинктивно сжались вокруг телефона. Он знал, что Юнги переживает, что вчерашняя ссора оставила след, но не думал, что всё закончится так. Беспокойство захлестнуло его.       — Спасибо, что сообщили, — сказал Хосок с напряжением в голосе. — Я разберусь, не переживайте.       Когда разговор завершился, он сразу же набрал номер Намджуна.       — Нам, Юнги не было в школе. Начинайте поиски. Забейте на дело Кима. Обзвоните все возможные места, где он может быть, — приказал Хосок. — Я хочу знать, где он. Сейчас.       Хосок почувствовал, как адреналин начинает скакать по венам. В голове крутились только мысли о Юнги, и всё остальное стало неважным. Всё, что он хотел — это найти его, вернуть его. Но как он мог позволить ему уйти одному? Как он мог не понять, что Юнги нуждался в поддержке? Он сам, своим молчанием, своей отстранённостью, оттолкнул его. Хосок снова почувствовал укол в груди. Он был рядом, но не рядом. И теперь, когда Юнги ушёл, не оставив ни следа, он терял уверенность в себе. Почему он всегда так поздно осознаёт, что важно? Почему он не сделал этого раньше?       Хосок вышел из кабинета, не сказав никому ни слова. Он направился в свой личный кабинет, где обычно решались важные дела. Он оставил за спиной телефонный звонок, но его мысли не отпускали его ни на секунду. Он не был уверен, что Юнги обиделся, что он затаил обиду. Всё могло быть проще. Но он был слишком сосредоточен на своих делах. Как же он мог позволить этому случиться? Сейчас, в этот момент, его разум был переполнен чувством вины. Он просто не знал, что делать.       Он уже не мог оставаться в офисе. Каждая минута становилась дольше, каждый взгляд на телефон — будто подстрекающий его к действию. Хосок глубоко вдохнул и, наконец, направился к выходу. Он знал, что у него есть свои люди, но ему нужно было быть с ними. Он сам должен был быть рядом с Юнги. Он не мог позволить, чтобы тот оказался один в этом мире, полном разочарований и невыраженных эмоций.       Хосок сидел в машине, крепко сжимая руль. В голове царила суматоха. Он не мог больше ждать, не мог просто сидеть и надеяться, что всё уладится. Юнги исчез, и всё, что оставалось, — это действовать. Он понимал, что каждое мгновение может быть решающим, что время, которое он потратит на размышления, будет только увеличивать боль Юнги. Это чувство тревоги заполнило его целиком. Он чувствовал, как сердце сжимается, и, несмотря на весь свой опыт, не мог найти способ успокоиться.       «Что я сделал?» — спросил он себя снова и снова, представив, как тяжело было Юнги после той ссоры. Почему он не остановил его утром, когда тот сказал, что пойдёт в школу один? Почему позволил ему уйти в таком состоянии? Он знал, как сильно Юнги может закрыться в себе, знал, как легко тот может уйти в свои мысли и не дать никому войти. Хосок был готов пойти на всё, чтобы его вернуть. В его душе горела решимость, которая не давала ему права на бездействие.       Он взглянул на экран телефона, где мигала картинка с адресом старого заброшенного здания. Всё стало ясным и простым, как никогда. Никакие дела, никакие обязательства не могли стоять между ним и Юнги. Он понимал, что есть моменты, когда нужно отпустить всё и просто быть рядом с тем, кого любишь. И в этот момент не было ничего важнее. Хосок включил машину и резко выехал на улицу, его сердце теперь билось в такт с каждым оборотом колеса, и он знал, что не остановится, пока не найдёт Юнги.       «Легко любить тех, кто любит тебя, но истинная доброта — это любить тех, кто тебя ненавидит».       Юнги, воистину, теперь его возненавидеть станет.