Духов лесных голоса

             Альфы возвращаются в лагерь в самом начале осени, когда редкие березы роняют сорванную ветром первую пожелтевшую листву.       — Не спеши, — Юнги удерживает за руку рвущегося вперед Тэхёна. — Куда ты бежишь с таким пузом? Не приведи духи, запнешься обо что-нибудь и упадешь.       Пристыженный Тэхён чуть замедляется, но уже спустя несколько мгновений снова переходит на быстрый шаг. Несколько последних недель он проводил у моря несчетное количество времени. Каждый день вместе с Галаном сидел часами на поваленном дереве и вглядывался в синюю даль. Тэхён мечтал первым заметить ладьи с белыми парусами, часто видел об этом сны, но в торжественный день, как назло, оказался слишком далеко от берега. Радостная весть о возвращении альф застала его в трактире во время обеда.       Мимо проносятся омеги, торопящиеся встретить своих мужей. Вслед за ними бегут повизгивающая от восторга ребятня. Тэхёну хочется последовать их примеру, помчаться так же быстро и легко, но уже выпирающий живот и уговоры друга тормозят надежнее самого тяжелого якоря.       Тэхён добирается до моря, когда первые ладьи уже достигают суши. Альфы сбрасывают канаты и спрыгивают в воду, чтобы вытащить суда на песок. Через столпившихся на берегу омег и детей видно плохо, и Тэхён поднимается на цыпочки, чтобы лучше разглядеть вернувшихся альф, которым бросаются на шеи соскучившиеся мужья и дети. Арим крутит головой, пытаясь отыскать взглядом Чонгука, мечется в шумно горланящей толпе людей; и по спине пробегает табун мурашек, когда он наконец-то видит своего мужа.       Чонгук стоит в стороне и машет руками, как видимо, отдавая приказы воинам, которые выгружают из ладей набитые мешки. Как и Тэхён, он оглядывается вокруг и недовольно хмурится. Альфа выглядит чересчур собранным, его движения резкие, а тело напряжено так, будто он собирается вступить в бой или ожидает нападения. Тэхён хорошо помнит мужа в похожем состоянии. Именно таким был Ирбис в первые дни их знакомства — хищный зверь, жадный до крови и готовый отразить любую атаку, — но дикий взгляд голубых глаз теплеет, едва альфа замечает прорывающегося к нему мужа.       Позабыв про все дела и долг вождя, Чонгук подается навстречу и едва не задыхается от восторга, когда видит под собранной на груди тканью туники изменения в омежьей фигуре.       — Я многое пропустил, — после жарких поцелуев и приветствий шепчет альфа. Он проводит рукой по тэхёнову животу и тихо смеется от счастья, ощутив под ладонью шевеление. — Пока меня не было, наша жемчужинка выросла такой большой.       — Главное, что ты вернулся, — так же тихо отвечает Тэхён. — Мы снова вместе, а всё остальное неважно.       Поздней ночью размякший от долгих ласк и купания омега ворочается на постели, чтобы было удобнее обнимать безостановочно крутящегося мужа. Чонгук, словно не чувствует усталости, попеременно то целует мужа, то сползает ниже и любовно оглаживает живот. Недолго шепчет жемчужинке милые глупости, потом осыпает омегу короткими поцелуями и снова склоняется над животом. Подобное поведение альфы очень быстро утомляет Тэхёна.       — Ты угомонишься или будешь скакать по постели до самого утра? — лениво интересуется омега. — Спать пора.       — Я не могу уснуть. Я ужасно соскучился, — говорит Чонгук. — Когда я был в походе, то каждый вечер представлял нашу встречу. Мечтал, что пройдёт лето, будут улажены все дела, и я снова смогу обнять тебя. Постоянно думал, чем ты занят, как часто вспоминаешь меня и насколько сильно скучаешь, — он нависает над омегой и убирает с его лица темные локоны отросшей челки. Спрашивает, проникновенно глядя в глаза: — Как ты тут жил без меня?       Тэхён обнимает руками альфу за шею и притягивает, чтобы уложить его голову к себе на грудь. Утыкается носом в пепельную макушку и глубоко вдыхает родной запах. Как он жил без Чонгука? Подыхал от тоски. Ночами выл от безысходности, лежа в пустой постели. Каждый день боролся с дурными мыслями и находил успокоение, слушая голоса духов, но едва возвращался из леса в лагерь, то беспокойство вновь клещами сжимало сердце.       Разумеется, ничего подобного Тэхён не расскажет Чонгуку, не станет его расстраивать.       — Нормально жил, — с безрадостным смешком бубнит омега в макушку альфы. — Сначала меня тошнило и постоянно хотелось спать. Потом тошнить перестало, и появился бешеный аппетит. У меня ничего интересного не происходило. Я только ел и спал, спал и ел. Это ты расскажи: как прошли ваши переговоры с кочевниками?       — Даже лучше, чем я предполагал, — с готовностью отвечает Чонгук. Он переворачивается на спину и мечтательно пялится в потолок. Одну руку подкладывает под голову, а второй обнимает устроившегося на его плече Тэхёна. — Как выяснилось, «дикие кочевники» вовсе не дикари, а вольный народ со своими традициями и устоями, «старейшины» нифига не старые, а степи не такие уж и бескрайние, как думают аримы. Мы нашли все племена кочевников, пришли, не обнажая мечей, и нас встретили с уважением и гостеприимством. Знаешь, — Ирбис подскакивает, чтобы перевернуться со спины на бок, и Тэхён видит в его взгляде искорки восторга, — у старейшин тоже есть вторые имена. Как у нас, иссолов. Правда, здорово?       — Да, — с улыбкой соглашается Тэхён. — Это действительно очень мило.       — Только они берут себе имена птиц, — продолжает рассказывать Чонгук. — Больше всего я общался со старейшиной по имени Ворон. Представляешь, он мой ровесник, совсем молодой альфа, а уже «старейшина». Мы с Вороном очень неплохо поладили. Думаю, что со временем сможем стать не просто союзниками, а настоящими друзьями. Ворон, чтобы доказать искренность своих намерений, даже хотел отдать за меня замуж своего младшего брата-омегу и очень сильно расстроился, когда узнал, что у меня уже есть муж.       — И как тебе омеги-кочевники? — недовольно косится на альфу Тэхён, совсем не воодушевленный подобными новостями. — Симпатичные?       — Я к ним не приглядывался, — отмахивается Ирбис, и на душе омеги становится теплее. — Но некоторым воинам они пришлись очень по душе. Не удивлюсь, если они после победы над Донхэ сыграют свадьбы и породнятся с кочевниками.       — Скорее бы это случилось, — с легкой грустью вздыхает Тэхён и жмется ближе, согреваясь теплом альфы. — Хочу, чтобы как можно быстрее наступил тот час, когда нам больше не придется разлучаться.       — Всему своё время, цветочек, — успокаивает его Чонгук. — Через два года я вернусь с великой победой, а сейчас нас ждут другие дела. Нужно пересыпать в амбары пшеницу и разделить между воинами деньги.       — Ещё на острова отправить подарки, — вспоминая заботы вождей из прошлой осени, добавляет Тэхён, на что альфа надменно хмыкает.       — Никаких подарков отец больше не получит. Я ему ничего не обещал, а все его расходы на наш первый поход уже давно окупились стараниями Элсмира. Заваливать старого козла благодарностями я не собираюсь. У меня нет ни лишнего зерна, ни лишнего серебра. У меня есть только то, что я привез с собой и что хранится в моей сокровищнице.       — Так мало пшеницы? — удивляется Тэхён, вспоминая, что в прошлом году иссолы забрали у аримов огромные возы, а на этот раз смогли перевезти всё зерно на ладьях. — Был неурожайный год?       — Наоборот. По словам наместников, этот год был урожайным, как никогда раньше, но я изначально не планировал забирать слишком много. Теперь я правитель аримов и не могу допустить, чтобы мой народ голодал. В первый год иссолы грабят, чтобы доказать свою силу. Теперь пришло время показать людям наше милосердие и соучастие. Аримы должны осознать, что при вожде-иссоле им будет житься ничуть не хуже, чем при прежнем правителе. Мы забрали лишь десятую часть от урожая, на обратном пути поделились пшеницей с кочевниками. Оставшееся зерно пойдет на нужды лагеря и будет выдано тем воинам, которые решат перезимовать на островах.       — Ты самый заботливый, добрый и справедливый вождь, — хвалит мужа Тэхён. — Лучшего правителя нет ни на островах, ни на аримских землях.       — Я стараюсь и у меня всё получается, — с благодушием принимает похвалу Чонгук. — Следующей весной у меня будет ещё больше воинов, когда альфы на островах увидят, как много богатств привезут те воины, которые поддержали меня и пошли в поход. Кстати, — вспоминает Чонгук, — не забудь выбрать и забрать себе украшения, пока я не начал делить между альфами содержимое своей сокровищницы.       — У меня много украшений. Больше не надо.       — Нет, — остается непреклонен Ирбис. — Того, что лежит в твоих шкатулках, будет недостаточно. Если не хочешь выбирать сам, то я это сделаю за тебя.       Тэхён зябко ёжится от пришедших на ум мыслей, при каких обстоятельствах ему будет недостаточно подарков мужа, и почему тот так яро хочет отложить еще драгоценностей. Омега встряхивает головой, отгоняя прочь дурные мысли.       — Не жалко будет отдать всё воинам? — переводит омега разговор на другую тему. — Ты долго собирал богатства и так гордился своей сокровищницей.       — Мой глупенький цветочек, — с умилением улыбается Ирбис и прижимает к груди мужа. — Самое ценное, что я смог отыскать на аримских землях, — это ты. И тебя никто не сможет у меня забрать.       Пальцы альфы скользят по омежьей шее, проводят по черному узору метки, и Тэхён тихо смеется от счастья. Он обнимает в ответ и затихает, вслушиваясь в биение родного трепетного сердца. В кольце рук беспощадного воина находит защиту и покой. Они навсегда вместе: хрупкий весенний цветок и снежный барс с северных островов. Повенчанные любовью. Окованные меткой, что сильнее судьбы и выше смерти.       — Ты мое главное сокровище, — шепчет Ирбис, обнимая омегу так, что никакая на свете сила не сможет разжать его руки. — Мой ласковый цветочек. Мой самый любимый, самый чистый душой и нежный ландыш.

***

      Осенняя пора расцветает ослепительными красками. Низкорослые кустарники окрашиваются желтым и красным, а высокие стволы сосен под лучами заходящего солнца приобретают ярко-оранжевый оттенок, уютный как огонь семейного очага. В лесу упоительно пахнет опавшими сосновыми иглами и грибами. В зеленом мху ещё виднеются чахлые кустики брусники с редкими ягодами, повисшими на иссохших стебельках; а во влажных низинах рассыпан кроваво-красный ковер из спелой клюквы.       Галану нравится бесцельно бродить по осеннему лесу, глубоко вдыхая многообразие витающих в воздухе запахов, хоть с огромным животом подобные прогулки становятся всё тяжелее. Даже короткий путь от дома вождя до побережья даётся непросто, но к морю омега выходит каждый день, несмотря на погоду и самочувствие.       С тихим кряхтением Галан ёрзает на бревне, пытаясь сесть так, чтобы не ныла поясница, и укрывается краем шерстяного плаща. Дни ещё достаточно теплые, но вечера несут в себе прохладу, и омега прячет живот от свежего бриза. Он неотрывно смотрит вдаль, наблюдая, как на простирающихся до горизонта волнах качаются белые птицы, а соленая пена лениво лижет прибрежный песок. Галану нравится наблюдать за морем и представлять, как однажды он увидит раздутый парус ладьи, что отстала от флота иссолов, но спешит в родную бухту. Арим часто мечтает, что сможет снова увидеться с Элсмиром и Кипреем. Как будто они не погибли, а отправились изведывать новые, еще непокоренные земли, и если очень сильно ждать, то они обязательно вернутся домой.       Если постоянно думать, что останки любимых покоятся на морском дне, то нестерпимо захочется войти в воду и лечь рядом с ними на холодный песок.       От скорбных мыслей Галана отвлекает идущий изнутри пинок. Малыш, словно почувствовав родительскую печаль, тревожно ворочается, и омега, болезненно морщась, прикладывает руку к животу.       — Эй, хватит пихаться, — с шутливым укором обращается Галан к ребенку. — Про тебя я никогда не забуду.       Он наклоняется ниже, обеими ладонями гладит ходящий ходуном живот и восхищается вслух:       — Какой ты у меня сильный. И уже такой большой. Тесно тебе, да? Потерпи ещё немножечко, сыночек, очень скоро ты родишься.       — А дома поговорить с пузом никак нельзя?       Галан поворачивает голову в сторону пришедшего и улыбается, заметив на лице Юнги искреннее возмущение.       — Ты почему опять удрал? — продолжает строго отчитывать лекарь. — Роды могут начаться в любой момент, а ты опять далеко ушел от дома. Тебя хотя бы ненадолго можно оставить одного, или ты так и будешь при каждой возможности к морю бегать?       — Вы с Хосоком почаще в спальне запирайтесь — я ещё дальше успею уйти, — насмешливо фыркает Галан, а после заходится веселым смехом, заметив, как от его слов стоящий напротив омега начинает оглядываться по сторонам. — Чего ты боишься? Что нас кто-то услышит? Да и пускай слушают на здоровье, вы с Хосоком больше не родственники и имеете право делать всё, что только захочется.       — Так-то оно так, — соглашается Юнги, присаживаясь рядом с аримом. — Но я не хочу, чтобы о наших с Хосоком чувствах знали посторонние люди.       Он поправляет сползший с его живота краешек плаща и нервно покусывает губы. Между друзьями не осталось каких-либо тайн или недомолвок. За прошедшее лето они рассказали друг другу обо всём. Долгими часами вели беседы, скрываясь от посторонних глаз и ушей в спальне лазарета, в доме Кейске или в том, что принадлежит Галану. Они делились радостью и выплескивали накопившуюся боль. Вместе плакали и смеялись, разделяя на троих и счастье, и печаль. Для Галана уже давно не секрет, что «сыновей покойного лекаря» связывают отнюдь не родственные узы, но Юнги по-прежнему тщательно хранит в тайне от других иссолов их с Хосоком любовь.       — Не хочу, чтобы другие догадались, что мы с Хосоком уже давно пара, — бурчит Юнги. — Нам обоим хотелось бы, чтобы всё выглядело естественно и правильно.       — Это как? — игриво прищурившись, любопытствует Галан.       — А вот так: два осиротевших брата, скорбя по отцу, нашли утешение друг в друге, постепенно сблизились, прониклись нежными чувствами и внезапно осознали, что они вовсе не братья и могут себе позволить стать парой, а потом и создать семью.       — По-моему, ты просто до сих пор не можешь поверить счастью.       — Может и так, — не спорит Юнги. — Я слишком долго этого ждал. Верил много лет, что всё обязательно наладится. Но всякий раз, когда казалось, что счастье уже совсем близко, оно ускользало прямо из рук.       — Не боишься, что сейчас тоже может ускользнуть? — спрашивает ставший серьёзным Галан. — Вдруг твой папа снова подыщет нового жениха и потребует вернуться на остров?       — Не потребует, — категорично отвечает Юнги. — Он уже наверняка знает о гибели Элсмира, и что Ирбис стал моим вождем. Папа прекрасно понимает, что Ирбис наплюет на все его просьбы и не отпустит меня. Мы с Хосоком сыграем свадьбу, обязательно станем настоящей семьей, только… Только пускай пройдет время и закончатся сражения, чтобы наше долгожданное счастье не омрачалось ни грязными сплетнями, ни тревогой разлук.       — Ирбис никому тебя не отдаст. У тебя замечательный друг.       Галан накрывает ладонью лежащую рядом руку и тепло улыбается, когда друг в ответ переплетает с ним пальцы.       — А у тебя замечательный брат, — не скрывает ответной улыбки Юнги.       — Да, наш Ирбис самый лучший.       — Вот за этот «наш» Кей бы тебе сейчас по голове настучал, — фыркает от смеха Юнги.       — Не, не настучал бы. Тэхён ревнивый, но отходчивый и очень добрый, — присоединяется к веселью Галан, а после вновь становится серьёзен и озвучивает просьбу, которая давно сидит в голове, но ни разу не была произнесена вслух: — Знаешь, Ирбис с пониманием относится ко всем моим желаниям. Он мне разрешил через два с половиной года первым приехать в город Донхэ, чтобы очистить его от нахальных аримов и лично расквитаться с их мерзким правителем. Сказал, что когда будет одержана победа, то уже следующей весной я смогу взять воинов и отправлюсь на аримские земли.       — Через два с половиной года? Весной? — непонимающе переспрашивает Юнги. Кажется, он так сильно погряз в отношениях с Хосоком, что перестал вникать в дела друзей.       — Ну… да, — запинается растерявшийся Галан и подробно объясняет: — Следующее лето альфы проведут с кочевниками, чтобы придумать совместную тактику боя.       — Это я знаю, — говорит Юнги.       — На второй год они отправятся на войну с Донхэ, — продолжает терпеливо объяснять Галан. — Обязательно одержат грандиозную победу, прикажут всем жителям города убираться прочь, а сами вернутся в лагерь, чтобы перезимовать. Мы дадим аримам достаточно времени, чтобы они смогли уйти с миром из нашего города и найти себе новые дома. Кто не успеет, тот сам виноват.       Галан с милейшей улыбкой пожимает плечами, мол, это не я кровожадный зверь, а просто так выходит, но у Юнги от этой улыбки по спине ползет предательский холодок.       — А чего Ирбис вместе с тобой в город не отправится? — спрашивает иссол, чтобы с лица арима поскорее ушел зловещий оскал.       — Он поедет на остров за Виоланом и, скорее всего, проведет там много времени. Будет глупо откладывать переселение лагеря, и поэтому этим стану руководить я, — не скрывая гордости, заявляет Галан, а после возвращает разговор к своему желанию, которое до сих пор не сказал: — Знаешь, я хочу тебя попросить подыскать омегу, который смог бы научить меня сражаться на мечах. Не сейчас. После того, как ребенок появится на свет, и я оправлюсь от родов.       — Зачем?       — Потому что я хочу научиться защищать себя, — восклицает Галан. — Я понимаю, что вряд ли смогу сравняться с иссолами в мастерстве боя, но должен уметь хотя бы отразить несколько ударов. Мне безумно хочется присутствовать на сражении с Донхэ. Пускай издалека, с безопасного расстояния, но увидеть собственными глазами, как к ногам моего народа падут все аримские земли. Разделить с воинами момент триумфа и первым войти в побежденный город. Но я смогу всё это осуществить, только если научусь держать в руках меч, — омега смущенно опускает взгляд, — и если вы с Тэхёном согласитесь временно позаботиться о моем сыне.       — Пойдем домой, вояка, — посмеивается Юнги и протягивает руку, чтобы помочь встать. Заметив требовательный взгляд, отвечает: — Я подыщу подходящего омегу. И с малышом понянчусь. Думаю, Тэ тоже не откажется помочь.       — Спасибо. Большое-большое спасибо, — горячо благодарит Галан и хватается за руку друга.       Он с тихим стоном поднимается с бревна и растирает ладонью ноющую поясницу. Вразвалочку ковыляет к тропинке, что приведет к дому, в душе ужасаясь, какой долгий предстоит ему путь, хоть и не показывает этого. Галан понимает, что лекарь прав. Ему не стоило так далеко отходить от дома.

***

      Роды Галана начинаются через пару дней, о чем сообщает Чонгуку и Тэхёну среди ночи примчавшийся Хосок. Открыв взволнованному лекарю, который барабанит в дверь, супружеская пара выслушивает его сбивчивые объяснения, а после снова укладывается в постель, но забыться сладким сном больше не удается. Несмотря на хосоковы слова, что младенец родится в лучшем случае ранним утром и спешить некуда, потерявшие покой Ирбис с Кейске ворочаются среди подушек весь остаток ночи, а уже на рассвете выходят из дома.       Они бредут в трактир, не особо надеясь получить завтрак в столь ранний час, но к своему удивлению видят, что на кухне уже вовсю кипит работа, а за столами тесно от пришедших людей. Слухи среди иссолов разносятся с молниеносной скоростью, и все жители лагеря уже знают о родах омеги из правящей семьи. Альфы громко смеются, разливают по кружкам эль и наперебой выкрикивают тосты в честь малыша, который ещё даже не появился на свет. Добродушно улыбающиеся омеги восхваляют силу духа арима, а крутящиеся рядом с ними дети то и дело спрашивают, когда им покажут венценосного младенца.       Радость иссолов непонятна Тэхёну.       — Почему они заранее празднуют и поздравляют друг друга с рождением маленького вождя? — тихо спрашивает он, наблюдая за всеобщим весельем. — Роды Галана в самом разгаре. Как-то нехорошо получается, вдруг сглазят, и всё закончится очень плохо.       — Наоборот! — жарким шепотом переубеждает его Ирбис. — Люди открыто радуются, чтобы показать судьбе, как им важны и дороги жизни омеги с ребенком. Своим счастьем отгоняют беду, ведь на веселом празднике нет места для смерти и горя.       Услышав объяснения мужа, Тэхён согласно кивает, но расслабиться и прочувствовать царящую в трактире праздничную атмосферу не выходит. Омегу снедает тревога за друга; Ирбис, несмотря на показательное ликование, тоже искренне волнуется; и поэтому сразу после завтрака, не сговариваясь, оба идут к Галану.       Тэхён начинает сомневаться в правильности решения, едва переступив порог, а спустя полчаса уже точно уверен — они с Ирбисом пришли зря. В трактире они могли отвлечься от переживаний на звучавшие повсюду тосты и поздравления. В доме, в спальне которого рожает Галан, их тревога возрастает до вселенских масштабов.       — Его там режут, что ли? Чего он так орёт? — Ирбис дрожащей рукой стирает выступившие на лбу капельки пота, когда из соседней комнаты доносится очередной душераздирающий крик.       — От удовольствия, блин! — вскидывается взвинченный Тэхён. — Всем же известно, что рожать ребенка так же приятно, как и делать.       — Я знаю, что Галану больно, но почему он так громко визжит? — огрызается Ирбис. — Рожает Галан, а страшно мне.       — Ну так зайди в спальню и попроси его вести себя тише. А то вдруг нанесет душевную травму нашему вождю! — возмущается Тэхён, но вздрагивает всем телом и жмется к мужу, когда слышит новый вопль боли. Омега проводит ладонью по круглому животу и жалобно ноет: — А ведь мне будет так же плохо. Уже через три месяца.       — Ни о чем не переживай. Я буду рядом с тобой, — клятвенно обещает Ирбис, но омегу это не успокаивает.       — И что? — Тэхён вскидывает голову и с вызовом смотрит в глаза напротив. — Мне от этого легче станет, что ли?       — Чего ты на меня ругаешься? — тушуется Ирбис. — Все альфы так утешают своих мужей. Мол, буду рядом, за ручку тебя подержу. Или что там обычно альфы делают…       — Нихрена обычно альфы не делают, — шипит Тэхён. — Это омеги мучаются от боли, а альфы только радуются рождению наследников.       — Если бы я мог, я забрал бы всю твою боль.       — Потому что ты воин. Ты любишь причинять боль другим и своей не боишься. Ты к ней привык.       — Нет. К боли нельзя привыкнуть, — качает головой Ирбис. Он кладет руку на плечо и осторожно притягивает к себе мужа. Обнимает прильнувшего к груди Тэхёна, словно пытаясь защитить от всех бед и невзгод. — Боль каждый раз новая, не похожая на предыдущую. Она выматывает тело и ломает волю. К боли невозможно привыкнуть, но можно научиться ее терпеть и не поддаваться отчаянию. Верить, что рано или поздно она обязательно закончится. Нет уязвимей человека, чем тот, которому невыносимо больно, и поэтому в такие моменты рядом должны быть те, кто поддержат, а не воспользуются беспомощностью, чтобы добить. И я сейчас говорю не только про физическую боль. Не только про неё. Галан научился жить, невзирая на боль потери. И с рождением ребенка он тоже обязательно справится.       — Я тоже справлюсь, честное слово, — клятвенно обещает Тэхён и обхватывает руками Ирбиса. — Никогда не оставлю тебя, не причиню такой боли.       Омега шмыгает носом и трется лицом о чонгукову тунику, стирая выступившие слезы. На миг закрывает глаза, но очень быстро открывает их снова и, отстранившись, с испугом смотрит на мужа. За время их разговора многое изменилось, и Тэхён сдавленно шепчет:       — Ты тоже слышишь это?       — Что? — непонимающе спрашивает Чонгук и крутит головой. — Я ничего не слышу.       — В том-то и дело, что больше ничего не слышно. Галан не кричит. Он… — Тэхён часто моргает вновь заслезившимися глазами, — он умер?       — Не говори ерунды! С ним всё в порядке! — возмущается Чонгук, но недолго послушав звенящую тишину, уже не скрывает накатывающей паники. — Кажется, правда умер.       Они одновременно вскакивают со стульев, чтобы броситься в спальню, но не успевают сделать и шага, как по дому разносится звонкий детский плач.       — Он родился! — восторженно кричит во всю глотку альфа. — Мой племянник родился!       Схватив Тэхёна за руку, он несется к заветной двери, но не успевает зайти в комнату. Дверь внезапно распахивается, и путь супружеской паре преграждает Хосок.       — Куда прёшь! — рявкает лекарь, оттесняя альфу с омегой подальше от спальни. Он плотно закрывает за собой дверь и уже спокойнее объясняет: — Что вы, как маленькие. Разве не понимаете, что младенца надо искупать, запеленать, покормить. Галану тоже сейчас больше нужен отдых, а не поздравления от счастливых родственников. Ой, Ирбис, — не сдерживает язвительного смешка Хосок. — А ты чего такой бледный? Переволновался? Может, тебе успокоительной настойки накапать?       — Давай лучше я тебя мордой в корыто окуну, — злобно прищурившись, предлагает Чонгук.       — Не надо, — примиряюще поднимает вверх ладони лекарь.       Смирившийся с тем, что в ближайшее время увидеть Галана и малыша им не дадут, Тэхён тянет мужа за рукав туники обратно в просторную комнату. Они оба возвращаются туда, где провели последние несколько часов, и садятся на стулья, всем своим видом показывая, что никуда не уйдут.       — Чего вы тут расселись? Шли бы в трактир, поели бы, — миролюбиво предлагает Хосок.       — Мы недавно завтракали, — отвергает предложение Ирбис.       — Тогда погуляйте где-нибудь, — делает ещё одну попытку Хосок.       — Куда я гулять пойду с таким пузом? — отзывается Тэхён, указывая на свой живот. — Мне тяжело.       — Ну и сидите дальше, как дебилы, раз вам заняться больше нечем, — бурчит себе под нос лекарь и отлучается ненадолго в трактир, чтобы сообщить всем жителям лагеря радостную новость.       Лекари разрешают зайти в спальню к Галану только спустя несколько невыносимо длинных часов. Едва перешагнув порог комнаты, Тэхён замирает на пороге, а от увиденного начинает щипать в носу.       Галан лежит на постели. Он выглядит вымотанным, но при этом невероятно счастливым. Прижимая к груди новорожденного младенца, омега любуется его личиком и легонько проводит подушечкой пальца между двух сурово нахмуренных бровок.       — Смотрите, какой милый, — тихо, нараспев произносит Галан, обращаясь к пришедшим. — Такой маленький, а уже настоящий иссол.       Он приглаживает ладонью белый пушок волос и наклоняется, чтобы оставить на красной щечке малыша неуловимый поцелуй.       — Альфочка, — сообщает Юнги таким же негромким голосом, чтобы не потревожить сон новорожденного. — Пора дать ему имя.       Понимая намек, из спальни бесшумно выскальзывают прислуживающие омеги и лекари. Последними направляются к выходу Юнги с Хосоком, но Галан окликает их.       — Не уходите. Останьтесь.       — Данное при рождении имя ребенка знает только его семья, — напоминает Хосок традиции иссолов, на что омега ясно улыбается.       — Вы и есть наша семья.       — Уже придумал имя? — нетерпеливо спрашивает Ирбис.       Галан неопределенно пожимает плечами. Зимой он хотел назвать ребенка Инсоном, а теперь видит, что это имя совсем не подходит. Инсон был аримом, смуглым и черноволосым. В спящем на руках сынишке омега видит черты другого, не менее любимого человека. Ребенок вобрал в себя все холодные краски людей севера, в его внешности нет даже намека на аримскую кровь. Светлые волосы и широкие скулы, серые глаза и узкий лобик.       — Он так похож на своего отца. Я хочу, чтобы сын получил его имя, — шепчет Галан и переводит взгляд на Чонгука. — Скажи, как звали нашего вождя Элсмира?       — Намджун, — отвечает тот и сжимает зубы, чтобы позорно не задрожал подбородок. — Моего брата звали Намджун.       — Какое красивое имя, — улыбается Галан и вновь склоняется над ребенком. — Ты слышишь это, мой милый? Теперь тебя зовут Намджун.       Омега воркует над младенцем, неотрывно любуется им, повторяет дорогое сердцу имя и не сразу замечает, как трогательная атмосфера в спальне от радости рождения новой жизни меняется на серую скорбь. Дальше по традициям иссолов ребенка должен взять на руки отец. Омега даёт малышу жизнь и выбирает имя, дарит первую ласку и первое питание. Альфа же показывает сыну солнце и небо. В его крепких объятиях младенец впервые увидит весь окружающий мир, а если родился в правящей семье, то получит второе имя.       Новорожденного Намджуна некому взять на руки. Он не узнает защиты и поддержки отца. Малыш остался сиротой задолго до своего рождения.       — Можно? — делает шаг вперёд Ирбис.       Он неуверенно тянется к племяннику, боясь получить отказ, но Галан отдает его, безоговорочно доверяя альфе самое ценное. Ирбис прижимает к груди малыша и тихонько шипит, когда тот начинает ворочаться и слабо хныкать. Недолго укачивает и прикасается губами к крохотному носику.       — Он похож на медвежонка, — как следует рассмотрев младенца, говорит Ирбис. — Давайте назовем его Беар.       — Медвежата бурые, а наш Намджун такой светленький, — не соглашается Тэхён.       — Мореплаватели рассказывают, что далеко на севере есть медведи с белой шерстью.       — Опять шутишь, да? — разочарованно вздыхает Тэхён.       — Не шутит, — вступает в разговор Юнги. — Я тоже это слышал.       — Тогда пускай будет Беаром, — разрешает Галан. — Мне нравится это имя.       Он устало откидывается на подушки и закрывает глаза, явно собираясь немного поспать. Сидящие у него на постели Юнги и Хосок держатся за руки и обмениваются счастливыми улыбками. Тэхён, думая, что друзьям может понадобиться его помощь, устраивается рядом. А Ирбис, одной рукой крепко прижимая к груди младенца, другой снимает с себя плащ. Он укутывает новорожденного в теплую шерстяную ткань и тихо выходит из комнаты. Идёт к выходу из дома и останавливается на высоком крыльце.       Вокруг дома уже собрались все жители лагеря. Они сидят на ступенях крыльца, на лежащих неподалеку бревнах, а многие уселись прямо на траве. Альфы, омеги и дети ведут между собой сбивчивые, взволнованные разговоры, но все они замолкают, когда видят появившегося вождя.       — Открой глаза, не бойся, — ласковым голосом просит Чонгук, обращаясь к недовольно сморщившемуся младенцу. — Посмотри на свой народ и окружающий тебя мир. Я покажу тебе море и солнце, сидя на моих руках ты впервые увидишь луга и поля. Я научу тебя управлять ладьей и сражаться на мечах. Ты пойдешь по жизни безбоязненно и легко, потому что я буду идти рядом. Подхвачу, если ты споткнешься. Подниму, если упадешь. Я защищу тебя от любой опасности, всегда буду на твоей стороне и никогда не предам.       От переполнивших сердце чувств глаза застилает пелена слез. Ирбис отрывает мокро блестящий взгляд от ребенка и переводит на столпившихся у крыльца людей.       — Альфа, — с улыбкой говорит Ирбис. — Наш маленький вождь Беар.       Сотни кулаков вздымаются вверх, приветствуя новорожденного вождя. Тысячи птиц срываются с ветвей и с громкими криками устремляются ввысь, испуганные ликующими воплями иссолов. Последним раздаётся возмущенный рёв разбуженного Беара.