Духов лесных голоса

             От вида пришедшего Ирбиса у Тэхёна учащается дыхание и начинает бешено колотиться сердце. Его личный мучитель, не торопясь, шагает между расступившихся воинов и на ходу расстегивает крупную серебряную брошь на правом плече. Тяжелый плащ из меха, светло-серый цвет которого нарушается редкими темными пятнами, скользит вниз, и альфа подхватывает его, чтобы, не глядя, передать в руки одному из иссолов. Так же небрежно он снимает ножны с мечом, и на широком поясе, охватывающем достающую до середины бедра тунику, остается только короткий нож.       Тэхёну хочется отвернуться, не видеть, как неминуемо приближается этот альфа, но, словно завороженный блестящим взглядом голубых глаз, продолжает следить за каждым его движением. В облике Ирбиса Тэхёну чуждо всё: его волосы пепельного цвета, чтобы не спадали на лицо, спереди заплетены в тонкие косы и стянуты на затылке в тугой пучок; холодный и тяжелый, как зимнее небо, взгляд цепко замечает все вокруг; сильное тело при кажущейся громоздкости на удивление гибкое и пластичное. Ирбис не просто подходит ближе — он как хищник подкрадывается к своей жертве, а белозубая дикая улыбка только подтверждает это.       Тэхён стоит прямо и не отводит взгляда. Он успел заметить, что иссолы проявляют меньше жестокости к тем омегам, которые покорны; а значит, Тэхён должен быть послушным. Быть может, ему удастся понравиться Ирбису настолько, что тот захочет его поцеловать, ведь многие воины позволяют себе впиться губами в губы аримов. Вытерпеть хотя бы один поцелуй будет противно, но Тэхён согласен смириться, потому что для этого Ирбису придется развязать закрывающее рот полотенце. Надо постараться очаровать альфу, показать себя кротким, беспомощным, не опасным.       Когда поражение неизбежно и исчезает вера в собственные силы, остается только одна надежда — надежда на милосердие врага.       Тэхён замирает на месте. Он стойко выдерживает жадно рыскающий по его обнаженному телу взгляд и не позволяет зажмуриться от страха, когда Ирбис на расстоянии одного шага обходит его вокруг, оценивая со всех сторон. Тэхён правда изо всех сил старается выглядеть очень покорным; но когда остановившийся напротив альфа протягивает руку — невольно отшатывается в сторону, избегая нежеланного прикосновения.       В ледяных глазах Ирбиса вспыхивают огоньки азарта.       — Ты решил убежать от меня? — раздается низкий, грудной голос зверя, от которого у Тэхёна по спине ползет холодок. — А я тебя всё равно догоню.       Ирбис подается вперед, почти сталкивается с омегой грудью, но тот снова отскакивает. У Тэхёна мало возможностей для маневров. Длина веревки позволяет сделать лишь пару шагов в сторону, и омега бегает по окружности, уворачиваясь от ленивых выпадов. До хруста стягивает суставы запястий, стертая жесткой веревкой кожа предплечий вспухает красными полосами и сочится сукровицей, а кисти рук уже потеряли чувствительность.       — Догоню-догоню, — хлопая перед омегой в ладоши, в голос хохочет Ирбис.       Тэхён глухо вопит от страха, от чего лопается пересохшая верхняя губа, но он не замечает выступившей крови. Вся его сущность охвачена огнем пылающей паники. Больше нет разумных мыслей и невозможно сохранять хотя бы относительное спокойствие. Тэхён, как загнанный зверек, бестолково бьется в ловушке удерживающей веревки. Он отскакивает от альфы как можно дальше, балансирует на цыпочках и приставными шагами семенит за его спину, но Ирбис с небрежной грацией снова поворачивается лицом к своей жертве.       Это длится мучительно долго — игра зверя, забавляющегося с пойманной добычей, которой дает иллюзорный шанс на спасение. Все присутствующие иссолы на время забывают про собственные развлечения и стягиваются в центр помещения, где младший брат вождя веселится с истерично визжащим омегой. Воины громко гогочут, тычут пальцами и воплями подбадривают Ирбиса на более решительные действия, а кто-то делает ставки, сколько ещё сможет изворачиваться омега, перед тем как попадет в захват сильных рук. Тэхён продолжает мучительную борьбу и плачет от боли и унижения. Над ним издеваются не один или несколько альф, как это происходит с другими аримами. Его открыто втаптывают в грязь все присутствующие иссолы.       Разгоряченные воины ликуют от разыгравшегося перед их глазами представления. Они поддерживают альфу и отпускают в сторону мечущегося омеги пошлые шутки. Дергающийся на веревке паренек от напряжения покрывается капельками пота, и Чонгук с упоением вдыхает полной грудью его усиливающийся запах. Омега пахнет теплом солнца и ароматом цветочного меда, а его тело становится искушающе влажным. Чонгук готов вечность упиваться чужим страхом, болью и отчаянием, но жажду мести он уже утолил, издеваясь над «лошадкой». Сейчас альфу приятно изматывает жажда похоти, и ему не хочется надолго откладывать скорое удовольствие.       — Поймал.       Тэхён широко распахивает глаза и хрипит от ужаса, когда Ирбис обхватывает рукой его талию и резко притягивает к себе. Омега даже через ткань чужой туники ощущает насколько горячее тело альфы, жар его дыхания обжигает кожу, но все внутренности сводит как от глотка морозного воздуха — Ирбис пахнет ледяной смертью бескрайней снежной пустыни.       — Какой же ты юный. Какой красивый, — Чонгук шепчет слова восхищения и прижимает омегу крепче, чтобы тот смог почувствовать пахом насколько сильно его возбуждение. От возникшего трения член сочится смазкой, а низ живота сладко ноет. — Совсем молоденький, а уже успел выйти замуж за воина. Сколько вы прожили в браке? Полгода? Пару месяцев?       Тэхён рыдает в голос и дрожит всем телом. На сопротивление почти не осталось сил. Он уже не чувствует израненных рук, и нестерпимо сводит раскрытые челюсти. Мокрая от пота челка противно липнет ко лбу, а кожу пощипывает от безостановочно льющихся слез. Тэхён вымотан морально и физически. Он практически на грани сумасшествия, дергает ногами и, как от сковавшей все тело судороги, прогибается в спине, но альфа не испытывает сострадания и не позволяет отстраниться от себя ни на шаг.       — Наверное, твой муж был, как и ты, очень молод, — продолжает нашептывать на ухо Чонгук, ошибочно принимая омежью истерику, как тоску по погибшему супругу. — Молодой, красивый альфа. Сильный, храбрый, всем сердцем любящий тебя. Но теперь он сдох, и у него даже не будет могилы, куда бы ты смог прийти, чтобы выплакать свое горе. Не будет никаких похорон и последнего прощания. От твоего мужа осталась лишь горстка пепла да кучка обугленных костей. Мои воины убили твоего альфу, прирезали, словно бешеного пса, а тело порубили топорами и сожгли на костре, как вонючую падаль.       Тэхён заливается слезами и безостановочно мотает головой. У него не было никакого мужа. Он ни в чем не виноват перед иссолами. Ирбис обхватывает ладонями лицо, тянется к глазам большими пальцами; и Тэхён зажмуривает веки, подумав, что альфа хочет ослепить его, но тот лишь осторожно стирает подушечками пальцев потоки безудержных слез.       — Не плачь. Не надо, — голос Ирбиса похож на тихое журчание ручья, но дикий оскал выдает фальшивость успокоения. — В смерти твоего мужа есть и положительные стороны. Он не накажет тебя за нашу маленькую шалость.       Дальше тянуть время не хочется. Чонгук отступает назад, задирает подол туники и распутывает завязки штанов, но сгибается пополам и шумно выдыхает от боли, когда воспользовавшийся моментом омега бьет его коленом прямо в пах. Испуганный Тэхён до упора веревки пятится от медленно выпрямляющегося Ирбиса. Он уверен, что теперь его не просто изнасилуют, а наверняка убьют, перережут ножом горло за причиненную боль; но в глазах альфы нет ожидаемой злости, только туман неконтролируемого животного желания.       — Хочу тебя, сученыш, — рычит Ирбис и набрасывается на омегу.       Он ловит болтающиеся в воздухе ноги и широко разводит в стороны. Становится между тощих бедер и раздвигает пальцами ягодицы. Исследует и царапает ногтями сжатое колечко мышц, но не растягивает его.       — Люблю бойких омежек, — шепчет Ирбис, до красных отметин покусывая тонкую шею. — И узкие сухие дырки тоже люблю. Давай же, сученыш. Сожмись еще сильнее. Пусть нам обоим будет больно.       Заходятся торжествующим воем иссолы. Их вопли оглушают, а перед глазами мелькают вскинутые вверх кулаки. Чонгук прижимает к себе омежьи ноги, скрещивая их за своей спиной.       — Вот так. Держись за меня.       Тэхён зажимает коленями чужие бока и делает попытку подтянуться вверх, чтобы уйти от упирающейся в задний проход головки, но альфа обхватывает рукой за талию и тянет вниз, медленно насаживая на член. Обжигающая боль от проскользнувшей внутрь головки выбивает из легких приглушенный полотенцем визг. Тэхён чувствует, как под напором твердой плоти расходятся и рвутся девственные соединительные перегородки ануса, а его нутро заполняется теплой кровью. Омега истошно кричит и тянется вверх, чтобы соскочить, прекратить невыносимую пытку, но альфа крепко удерживает на месте, продолжая все глубже пропихивать член. Свирепая боль растекается по телу и сжимает в тисках трепыхающееся сердце. Внезапно глохнут все звуки и меркнут окружающие запахи. Перед глазами Тэхёна сгущается темное марево, и он, последний раз дернувшись всем телом, безвольно обвисает на веревке, потеряв сознание.       Чонгук не сдерживает протяжного стона, проталкиваясь в узкое нутро. В этом омеге ему нравится все: непокорность, сопротивление, дрожащее, как натянутая тетива, молодое тело и теснота задницы. Он вцепляется зубами в плечо и зажмуривает глаза. Сосредотачивается на собственных невероятных ощущениях. Чужие колени до синяков зажимают его бока, а тугой анус мертвой хваткой стискивает член. Это сладкое мучение, толкаться в сухую, потрясающе узкую глубину. Чонгук часто дышит из-за боли, что исходит от сдавленного члена, входит в омегу на всю длину и медленно движется обратно. Очень скоро мышцы омежьего ануса будут растянуты настолько, что перестанут причинять неудобства, и тогда можно будет сорваться на дикий ритм, но сейчас Чонгук наслаждается той тонкой гранью, когда удовольствие смешивается с едва терпимой мукой.       Чонгук немного вытягивает член и снова толкается в самую глубину. Наращивает темп настолько, насколько это вообще возможно, и цепляется за утихающие отголоски боли, но омега внезапно всё портит.       — Эй, рано тебе терять сознание, мы ещё только начали.       Обманутый ожиданиями Чонгук с силой шлепает ладонью по мягкой заднице, но омега больше не реагирует на его действия. Висящее на веревке тело расслаблено, и Чонгук обхватывает пальцами подбородок, чтобы поднять сникшую голову.       — Да что с тобой не так?       Чонгук отвешивает звонкую пощечину, но и это не приводит омегу в чувство. Он рассерженно оглядывается на притихших воинов. Веселье безнадежно испорчено, и разгорающаяся внутри злоба жаждет жестокой мести. Пусть только гребаный сученыш откроет глаза, и Чонгук с особым рвением расквитается с ним за сорванное удовольствие. Пусть только придет в сознание, и он узнает, насколько извращенными могут быть иссолы. Но омега продолжает бездушной куклой висеть на веревке, и Чонгук, отступая назад, вынимает из него член.       На обмякшей плоти альфы видны красные разводы, а по бедру омеги тонким ручейком стекает алая кровь.       — Ирбис, ты что, порвал его?       Ошеломленные увиденным воины замирают на месте. Намеренно калечить омег не входит в правила иссолов. Оскорблять и издеваться? Да. Изощренно насиловать? Да. Но причинять травмы и подвергать настоящим физическим страданиям слабых омег — это недопустимо для каждого уважающего себя воина.       — Чем я мог порвать сотни раз выебанного омегу, придурок? — огрызается Чонгук, затягивая завязки штанов. — Своим членом?       Всё идет не по плану. Кровь, которой не должно было быть, настораживает, выбивает из душевного равновесия, и обеспокоенный Чонгук снимает с пояса нож, чтобы перерезать веревку. Он подхватывает рухнувшее вниз тело. Берет омегу на руки и, придерживая мотающуюся голову, несет к лестнице.       — Хосок!       Чонгук стремглав спускается по ступеням, не сбавляя хода, подскакивает к лекарю и кладет перед ним на стол омегу.       — Что с ним?       Разбуженный Хосок недовольно морщится и закатывает к потолку глаза. Подобный глупый вопрос он слышит за сегодняшнюю ночь уже не первый раз, но съязвить в ответ Ирбису не успевает. Лекарь замечает, что бедра омеги перепачканы свежей кровью. Хосок быстро моет руки и обрабатывает их снадобьем. Раздвигает тонкие ноги, но не переходит к внутреннему обследованию — причина кровотечения перед глазами лекаря. Хосок осторожно прикасается пальцем к расходящимся от ануса разрывам. Сомнений быть не может, лекарь точно знает, что именно случилось с этим омегой.       — Что с ним? — настойчиво повторяет вопрос Чонгук.       — Позовите отца, — просит Хосок. Объясняться самому перед плохо контролирующим свои эмоции младшим братом вождя совсем не хочется.       — Ты мне расскажешь… — начинает было озвучивать свое требование Чонгук, но Хосок обрывает его громким криком.       — Я же попросил! Кто-нибудь, срочно приведите сюда моего отца!       Чтобы скоротать время мучительного ожидания, Хосок склоняется над омегой. Он развязывает узел полотенца и собирает тканью скопившуюся во рту слюну. Распутывает на руках веревки, растирает похолодевшие пальцы и обрабатывает снадобьями полоски ссадин.       Пришедший отец — альфа, который много лет является главным лекарем иссолов и научивший этому ремеслу своего сына — становится рядом со столом и внимательно ощупывает омежьи руки, но Хосок останавливает его и кивком головы указывает, на что именно должен обратить внимание пожилой альфа. Главному лекарю хватает одного взгляда, чтобы понять, что произошло с омегой этой ночью.       — Ну, что? — спрашивает переминающийся с ноги на ногу Чонгук. Молчание лекарей начинает не на шутку раздражать. — Мне какой-то больной попался?       — Нет, омега не болен, — тяжело вздохнув, лекарь смачивает водой отрезок ткани и начинает протирать бедра Тэхёна.       — Тогда почему из него хлещет, как из подрезанной свиньи?       — Не преувеличивай, крови совсем не много, — качает головой лекарь. Он собирается с духом и озвучивает причину случившегося: — Ты лишил его девственности.       — Что?! — ревет от ярости Чонгук.       — До встречи с тобой этот омега был непорочен, — повышает голос лекарь. — Это девственная кровь.       В комнате первого этажа стихают все звуки, а стоящие рядом иссолы, боясь попасть под горячую руку, благоразумно отходят подальше от Ирбиса.       — Кто? — тихим, зловещим голосом спрашивает Чонгук. — Кто мне подсунул девственника?       — Оставить омегу для тебя было моим решением, — делая шаг вперед, честно признается один из воинов, но Чонгук отрицательно мотает головой, ведь сородичи не могли его подставить.       — Я спрашиваю, кто из аримов додумался приволочь девственника на наш праздник? Я дал им четкое указание привести мужей павших воинов. Мужей! Омег, которых уже много раз трахали!       Ярость затмевает разум, и Чонгук одним ударом руки переворачивает накрытый угощениями стол. Жалобно звенит разбитая посуда, а по полу раскатываются свежие фрукты и разливается темными потоками эль.       — Его, кажется, привел Киём, — что-то припоминает один из альф. — Точно Киём! Он сунул омегу мне в руки и сказал, чтобы я его не развязывал, а то слишком буйный.       — Разыщите эту мразь. Завтра утром я лично разберусь с ним, — отдает распоряжение Чонгук. — Отпускайте омег и зовите Элсмира. Вождь должен знать обо всем случившемся.       Постепенно успокаиваясь, Ирбис делает глубокий вдох. Он смотрит на тощего омегу, вокруг которого суетятся два лекаря. Видит обеспокоенные лица своих воинов и вытирает ладонью покрывшийся испариной лоб.       — Повеселился, блять.

***

      — Мой вождь, омега здесь.       Намджун кивает головой распахнувшему перед ним дверь иссолу и заходит в сумрак храма. На дворе угасает день, но последние лучи скрывающегося за горизонтом солнца не проникают в этот дом. Вырубленное в крыше оконце не дает достаточного света, и мягко обволакивающую темноту нарушает лишь подрагивающее сияние зажженных свечей. Намджун проходит дальше, шум от его шагов гулким эхом отскакивает от стен и взметается вверх, но неистово молящийся омега словно не замечает, что теперь в храме он не один.       Намджун с кривой ухмылкой разглядывает расставленных вдоль стен идолов. Вырезанные из дерева и вытесанные из камня фигуры богов усыпаны увядшими лепестками осенних цветов, а у их ног стоят щедрые подношения: корзины с фруктами, горшки с медом и мисочки, наполненные серебряными монетами. В воздухе умиротворяюще пахнет растопленным воском, по полу пролегает узор длинных теней, а у самой крыши тихо воркуют прилетевшие голуби. Стоящий в центре храма омега непрестанно молится, закрыв глаза, беззвучно шевелит губами и сжимает в пальцах зажженную свечу. Альфа подходит ближе и сверху вниз глядит на него.       — Кажется, богам больше пришлась по вкусу пролитая человеческая кровь, а не ваши подношения, — ухмыляется Намджун. — В этот раз удача была на нашей стороне.       Омега никак не реагирует на произнесенные слова. Он не открывает глаз, не двигается с места и не прерывает обращенные к божествам немые просьбы.       — Ваша конница разбита, а воины сгорели на кострах.       Снова никакой реакции. Омега словно не слышит альфу, и тот, если бы не знал наверняка, мог бы поклясться, что парень, стоящий на коленях перед изваяниями богов, глухой. Намджун тянется рукой и осторожно, почти ласково, проводит раскрытой ладонью по голове омеги. От ощущения гладкого шелка длинных до самой поясницы черных волос учащается дыхание, и альфа зарывается в них пальцами, тянет на себя, чтобы запрокинуть назад голову молящегося.       Омега действительно прекрасен, и не выдержавший искушения Намджун проводит подушечкой пальца по пухлым, манящим губам. Эти губы были созданы для ласк и поцелуев, с них должны срываться сладкие стоны, а не бессмысленные слова молитв.       — Чимин, — тихо шепчет альфа, но омега почти не реагирует даже на собственное имя, а только открывает глаза.       Намджуну кажется, что в теплом взгляде карих глаз можно потеряться навсегда. Омегу хочется взять за плечи и силой поставить на ноги. Рассмотреть со всех сторон, оценить рост, потрогать мягкость кожи. Сорвать и выбросить прочь черные одеяния, обнажить молодое тело. Намджуну хочется очень многого, но ничего этого он не может себе позволить.       — Я заберу тебя с собой, Чимин. Увезу на ладье в наш лагерь, — альфа наклоняется совсем низко, почти касается губами чужого лица, но омега не пытается отстраниться. — Ты станешь бесценным подарком для близкого мне человека.       Чимина не трогают ни произнесенные слова, ни близость вождя. Его душа отдана в услужение богам, а телесная оболочка не ведает страха, не боится боли, не испытывает трепета перед сильным и властным альфой.       — Ты знаешь, куда сбежал твой старший брат? — Намджун присаживается перед омегой на корточки, задает вопрос, не надеясь получить ответа, но Чимин внезапно прерывает молчание.       — Мой брат Тэмин сбежал из окруженного врагами города и вплавь пересек реку, чтобы найти защиту и помощь у правителя соседних земель, — мелодичный голос Чимина очаровывает своей бесстрастностью. — Почему ты спрашиваешь меня о том, что знаешь сам, вождь Элсмир?       Намджун довольно улыбается. Людская молва была правдивой — этот парень по-настоящему удивителен.       — Твои родители мертвы. Они, как и все правители порабощенных мной земель, повешены на площади города, — сообщает омеге Намджун, пытаясь хоть как-то вывести на эмоции.       — Зачем ты рассказываешь о том, что мне уже известно?       — Чтобы ты смирился со своей участью и не тешил себя напрасными надеждами. Никто не поможет тебе вырваться и сбежать. Теперь ты принадлежишь иссолам. Идём.       Намджун сжимает пальцами и тушит оранжевый огонек чужой свечи. Он поднимается на ноги и протягивает руку, предлагая омеге помощь, но тот, игнорируя услужливый жест, встает сам и не подает вида, как сильно ноют перетруженные колени и затекшие мышцы.       — Истинный сын правителей, — шепотом восхищается Намджун.       Он пожирает взглядом тонкую фигурку. Чимин без слез, мольбы и сопротивления уходит из храма под охраной иссолов, которые отводят его в один из занятых воинами дом и запирают в комнате. В этот же дом чуть позже приходит и сам вождь.       На город медленно опускается ночь. На улицах пылают костры и раздаются пьяные песни, которые горланят празднующие победу воины. Слышны слезные причитания стариков, визги омег и громкий рев перепуганных детей. Иссолы бесчинствуют и разоряют горожан, но вождю нет до этого никакого дела. Он, почти не раздеваясь, заваливается на постель и утыкается взглядом в потолок. Все его мысли не здесь, а в просторном храме, рядом с молящимся омегой, о красоте которого люди слагали легенды, дополняя их тревожными перешептываниями.       Люди не лгали. Чимин действительно тот, кого так долго искал Намджун.       Альфе удается ненадолго уснуть, сомкнуть веки, чтобы уже через короткое время быть разбуженным громким стуком в дверь.       — Чего надо? Я сплю.       — Мой вождь, случилось непоправимое, — раздается взволнованный голос из-за закрытой двери. — Это касается Ирбиса.       — Ну что ещё натворил мой полоумный братик? — разочарованно стонет Намджун.       — Будет лучше, если ты сам увидишь это.       Намджун с кряхтением поднимается с постели, накидывает на плечи волчью шкуру и подхватывает рукой ножны с мечом. Выходит из комнаты и следует за воином, который ведет его туда, где дожидается Ирбис.