Пустоцвет

Мари свернулась, обняв колени, стиснув в руке пакет. Подышав в него на счет, стало правда легче. Холодная поверхность ванной значительно прочищала мозги, а ограниченное пространство создавало иллюзию безопасности. Будто она находится в колыбели. Увы, здесь она не согреется. Чертов Зенин до сих пор никуда не уходил — а прошло порядка недели. Более того, он просто взял и прописался в этой квартире, где и так места не было. Поспать можно было лишь в одной спальне и гостиной. Первую Мари отдала детям и не могла лечь с ними же, потому что блядский Зенин искусал ей шею и плечи, и не дай бог детишки увидят это безобразие! Но и оставить их одних вместе со взрослым мужчиной в одной комнате она тоже не собиралась. На кухне нельзя было постелить — мало места. Пришлось ложиться с ним на один диван, в котором его широкая гориллья туша занимала практически всю площадь, да надеяться, что он постесняется спящих за стеной собственных детей. Был, конечно, еще один футон, но Зенин фыркнул на ее робкое предложение на него лечь, а сама она не находила в себе сил снова спать на этом чертовом куске синтетической ваты. Спасибо, пару лет на таком ее поваляли, больше не хочется. Во всяком случае, не в нынешнем состоянии. Мари в первую ночь не посмела дать себе уснуть, исподволь ожидая поползновений, но Зенин в самом деле, казалось, спал. Тихо, в одном положении… И во вторую ночь, и в третью, следующую… Мари все это время так и не отдохнула. Лишь отправив детей в школу, могла немного подремать на кресле, однако лишь почувствовав рядом его шевеление, снова деревенела. Она уходила в магазин, и Зенин шел рядом. Выходила на прогулку, и он снова здесь. Снимала с карт деньги, и он дышал в затылок. Мари хотела шмыгнуть в аптеку, чтобы взять препарат экстренной контрацепции и свечи от трещин, но просто не могла. А сейчас уже поздно. Оставалось лишь молиться, чтобы ее организм был ослаблен от последнего аборта и ничего не прилипло. Ждать следующей менструации не выйдет — на фоне стресса у Мари и по полгода ее быть не может. Ходила осторожно, опираясь о трость. Когда не чувствовала его поблизости, клала на низ живота разогретый в микроволновке носок с солью, чтобы избавиться от ноющей боли. От стресса на расческе снова оставалось слишком много волос. Она выдыхается. Когда пришла хозяйка квартиры, то тихо спросила у Мари, что от нее хочет этот мужчина и не стоит ли вызвать полицейских? Ей пришлось использовать весь опыт актерского мастерства, чтобы в самом деле не воскликнуть в лицо этой женщины — да, разве не видишь, старая дура, что этот козел непонятно зачем отирается рядом и только ждет удобного момента сожрать ее и не подавиться?! Нет, все хорошо, это просто мой друг — сказала она, оплатив и его присутствие на следующие две недели. К тому же, пока Зенин рядом, Мари снова слепа. На протяжении этих четырех-пяти дней она даже своего отражения видеть не могла, что уж про окружающий мир? Она столько раз говорила ему уйти, но он… Однако он сдержал свое снисходительное слово и действительно сделал ее опекуном детей. Сказал, что Хотару, его жена и мать Цумики, больше никогда не вернется. Никак не пояснил свои слова, и Мари разрывалась в предположениях, что же случилось с этой женщиной и что отвечать ее дочке, задайся она вопросом, почему мамы так долго нет. Она сбежала, побоявшись ответственности? Пожертвовала собой, чтобы увести от дома тех преступников? Ее грохнул сам Зенин? А ведь они даже имен друг друга еще не узнали. Это какое-то время смешило Мари — трахнул ее, зачем-то сделал ее почти-матерью для своих детей, а имени спросить не удосужился. Смешило, пока не вспомнила, что и в прошлом месте работы ее иначе, чем по псевдониму, и не называли. Была дикаркой, стала — Камией. Провидицей, потерянной кровью. Казалось бы, большой взлет ее карьеры, но как была шлюхой, так и осталась. Мари, какой бы дурой не была, тупой назвать себя не могла, и не имея зрения, все равно понимала свою привлекательность в чужих глазах. Когда детей не было, кидала единственный комплект одежды в стирку и ходила по квартире голой. Она могла накинуть простынь, но Зенин понимал намек. Она чувствовала стремительный холодок по коже, когда он оказывался рядом и подхватывал ее на руки, унося куда придется: на стол кухни, котацу в гостиной или диван. Лишь кровать в спальне, где спали дети, никогда не относил. Позже — вязала на шею шарф. Быть может, Зенин не лез к ней ночью, потому что она и днем хорошо работает? И почему он вообще еще не сдавал ее своему клану? Ослушался главу? Чего он вообще от нее хочет? Понимание пришло неожиданно и ударило ее так сильно, что пришлось срочно бежать и закрываться в ванной, чтобы не напугать детей. Почти вывернула ящик с банными принадлежностями, но нашла грязный от мыла пакет и стала в него дышать. Очевидно, что Наобито просто позволил ей жить здесь, у себя под боком. Да не просто так приставил к ней этого проклятого Зенина. Мари сама раздвинула ноги, и в ней теперь… Старику даже делать особо ничего не пришлось. Она и так сбежать не сможет, и дело не только в отсутствии на это возможностей. Мари за эту неделю успела привязаться к чужим детям, которые даже не подозревали, чья кровь в них течет. — Хамада-сан, — постучался Мегуми. Мари мигом сложила пакет и засунула назад в ящик. Проверила, все ли на своих местах, поправила одежду и волосы. Ополоснула водой лицо, надеясь, что оно не красное. Хоть Зенина рядом и не было, она почему-то все равно не могла вернуть калейдоскоп под веки. Мари открыла дверь и опустила лицо вниз, на уровень ребенка. Дети уже поняли, что она «не очень хорошо видит», но пока не догадались обо всем. — Вам плохо? — Немножко, — не стала так нагло врать Мари, — но уже получше. Мальчик помялся и выпалил: — Вам не нравится папа, да? — Почему ты так думаешь? — вскинула она вопросительно брови, наклонив голову. Нельзя показывать свое беспокойство. Она — сильный взрослый, о которого могут опереться дети. Мальчика ее спокойствие, казалось, немного выбило из колеи, но он продолжил увереннее: — Вы болеете, — указал ребенок. — Вы раньше не болели. И не улыбаетесь. И кушаете плохо. — Потому что я немножко простудилась, — растянула губы ободряющей улыбке Мари, осторожно положив руку на его волосы и пригладив непослушные, колючие пряди. У его отца, к слову, те более спокойные. Такие же твердые, но более гладкие. — Только когда папа рядом, — не купился мальчик, но к ее руке прильнул. За последние дни дети будто свыклись с ее присутствием. Часто ли Зенин приводил других женщин, что Мегуми с Цумики не видели смысла ее прогонять? Или она выстроила хорошие с ними отношения? Или им просто страшно, также как ей? — Глупости, — отмахнулась Мари, не зная, что еще сказать. Правду ведь говорил. — Хотите, мы его прогоним? — предложил негромко Мегуми. Зенин, к ее счастью с самой ночи где-то пропадал. Цумики не было рядом, но она была где-то в квартире. Может быть, даже в этой комнате. — Он ведь ваш папа. Так нельзя. — Он ушел, — серьезно сказал Мегуми, вкладывая большой смысл. — А вы… просто появились. И не уходите. — Но он вернулся. — Потому что вы оказались здесь. Мари тихо вздохнула. Как бы она не относилась к Зенину, она не могла допустить, чтобы дети лишились единственного родителя. Не настолько она жестокая. — И… Я хотел еще кое-что сказать, — боязливо добавил Мегуми, осмотревшись по сторонам. Мари посерьезнела. — Что-то случилось? — Нет. Да. Не так страшно, но… Мальчик засопел, собираясь с силами. Мари сжала зубы, усилием воли подавляя панику. Его хотят забрать Зенины? Ему кто-то докучает в школе? Он влюбился в хорошенькую девочку? В плохую? Она раскрыла руки и подозвала ближе. — Иди сюда. Расскажи на ушко. Переминувшись с ноги на ногу, он все-таки залез на нее и подставил возле уха ладошку, говоря шепотом: — Я видел маленьких монстров. Такие… не как в мультиках. У них были зубы, хоботы. Не было крыльев, но они летали над людьми. Другие люди почему-то их не замечали. Кто это? Они не были похожи на насекомых или мышек. Они странные. И говорят гадости. Мари утвердительно промычала. — Кенджи сказал, что у меня проблемы с головой. Это правда? — Нет. С тобой как раз все в порядке. Просто у тебя очень-очень хорошие глаза и уши, Мегуми-кун. Я, знаешь, тоже слышу и… иногда вижу такие штуки. — А почему Цумики не видит? У нее плохо со зрением и слухом? — Нет. Просто мы с тобой родились такими. — А папа? — Не знаю. Надо будет спросить. — А что это за штуки? — Это проклятья. Я, по правде, и сама не знаю, откуда они берутся. Одна тетя говорила мне, что они выходят из людей, когда тем очень грустно или страшно. — Значит, это плохие штуки. — Да. Но их не надо бояться, хорошо? Делай вид, будто совсем-совсем их не видишь и не слышишь. Потому что Мари понятия не имела, как защищаться от проклятий.

***

— Я храм на днях посетил, — сдавленно говорит Шиу, явно зажав во рту сигарету, — Поэтому да, Фушигуро, отныне я приличный верующий человек. Потому что эта Камия — действительно дар божий. Сам президент лотерейного клуба ищет «мошенника», вот-вот подключит полицию. Уверен, что это она облапала старика на двадцать лямов? — Да он столько в выходные на шлюх спускает, — не впечатляется Тоджи, бросая в рот мармелад. — В том и дело, что его как эту самую шлюху, да еще и без бабок… Он пребывал, хм, в глубокой досаде. А я искренне уверен, что он своим состоянием может нагнуть даже твою семью. Клянусь, от такого количества нулей в заказе я чуть не кон… — Как это произошло? — перебивает его вовремя Тоджи, брезгливо убрав телефон от уха. — По радио передали, что у тельцов ныне денежная неделя, вот я и зашел на сайт, — охотно начал чесать языком Шиу. В Тоджи почему-то крепла уверенность, что параллельно тот себе ногти красит. Кокетка, блять, — а там объявление от знакомого псевдонима, я и глянул. Честно, без шуток, даже немного привста… — Как она провернула тот трюк с билетами? — рявкает Фушигуро, жалея, что нельзя просто выбросить чертов телефон. — Если, как ты говорил, он не выпускает реальные билеты на большие суммы? — Так оно и есть, — чуть серьезнее говорит Конг, уловив его настроение, — Лишь мелочевка, чтобы народ не унывал. Но не миллионы, Фушигуро. Не в продажу, а лишь и только на воскресные передачи с подставными лицами. Кажется, от открывшихся возможностей, разом пролетевших перед глазами, Фушигуро уронил мармелад. — Она что… — М, нет, — тянет Шиу, сразу поняв ход мыслей, — Старик мне пояснил, что был в его рядах подчиненный, который как раз реальные билеты печатал. Шайка у них была, планировали немного подоить его козу и сбежать, не привлекая к себе внимания. Однако наш старик не лыком шит и не нажил бы такое состояние, если бы не следил за каждой йеной, понимаешь? Поэтому их отрядик быстро нашли, вскрыли их деятельность и брюхо. В назидание другим. — И когда это было? — Да вот, их перемолотые косточки полгода как удобряют парк. А Камия появилась, если я не ошибаюсь, меньше месяца назад? Тоджи вскрыл новую упаковку орехов в шоколаде, а Шиу снова щелкнул зажигалкой. — Значит, не все билеты старик смог найти, — спокойно продолжил Шиу, — а эта Камия так, за три дня успела в пределах одного лишь Токио собрать ровно половину. А ведь клуб разросся, филиалы по всей Японии. Те самоубийцы были не идиотами и билеты печатали по штуке в разных провинциях. Да и как старик мог просмотреть билеты в своем же городе? Однако все словно не замечали их. Никто не мог найти, хотя никто и не прятал. И даже в продажу не пускали… — Камия, — зачем-то сказал Тоджи, щуря глаза. — В общем, он довольно зол. Считает, что не весь отряд порешил и страстно хочет найти последнего члена. Дает сорок за наводку. — Отказывайся, — бросает Тоджи. — Да я уже, — вздыхает на той стороне Шиу. — Она же слепая. Старик за такой фокус меня самого на удобрение пустит. — И зачем ты мне тогда позвонил? — удивляется Тоджи, но не показывает этого голосом. Шиу некоторое время молчит, затягиваясь. — Просто знай, — становится его голос спокойно-непосредственным, с каким он ведет обычно тяжелые переговоры, — что эта Камия — реально штучка непростая. Ты-то в школе не учился, но понимать все равно должен, что вероятность того, что она играючи выполнила, настолько мала, что скорее ты сейчас дрочишь на мой чудесный голос. Тоджи, ничего не сказав, просто сбросил вызов. Прошло достаточно времени с его прихода в этот дом, и он до сих пор не принял решение, что же делать с этой шаманкой. К тому же, он в первый раз, вероятно, пребывал в раздрае. Мозг активно работал, сиреной вереща, что нужно кончать с ней — дать по темечку, чтобы не брыкалась, скинуть в руки Наобито, да уйти, не прощаясь. Забрать Мегуми с Цумики из этой халупы, найти, быть может, снова жену, чтобы позаботилась о детях. Тоджи — кто угодно, но не отец, тут Камия права. Однако инстинкты говорили иное. Те самые внутренние чувства, по чутью которых он землю эту топтал, стремились найти Камию взглядом, проследить, чтобы эта слепая дура не напоролась на угол стола, чтобы не порезала себе руки столовым ножом, не выколола глаз щеточкой туши (вот зачем красить бесполезные веки?), да не шагнула на проезжую часть. Тоджи мог отдавать себе отчет — женщина красива, и да, неплоха как человек — а это многого стоит в их мире. В конце концов, она спасла Цумики от местной банды, которые досаждали Хотару. Пришлось уйти на ночь, чтобы убедиться, что эти люди больше не побеспокоят его семью. Узнал, что и мать Цумики никогда не вернется. Когда он сунул в руки Камии новые документы на опеку детей и наказал ей куда-нибудь убрать, чтобы потом нашла, женщина от шока не могла говорить добрый час. Долго сидела за котацу и цедила травяной чай, ни словом, ни жестом не высказав своего мнения. Тоджи отпустил несколько язвительных фраз, но то ли она слишком глубоко ушла в себя и не слышала, то ли просто проигнорировала. Потом, когда дети вернулись со школы, вновь стала добродушной хозяйкой, чуть не облизывая их. Стыдно было признаться самому себе, что он испытывал вину перед детьми. Нет, не за свой уход, а за то что не проследил за безопасностью и позволил уйти Хотару. Кто же знал, что ее горе-отец и его тесть в одном лице проиграет в карты не только дом и бизнес, но и собственную дочь с внучкой? А Цумики с Мегуми ведь ждали их. И теперь думали, что их папаша нашел новую жену и тянулись к Мари. Ну, Мегуми точно. Цумики же всегда знала одну лишь Хотару и до сих пор не понимала, почему мама их покинула, но и сама хотела ласки, как и всякий ребенок. А днем, когда они уходили… Тоджи давно не видел настолько большого соблазна, как Камия. Нет, он в жизни не находил ничего более желанного — уж самому себе можно не врать. Может быть, поэтому его предки и украли их прямо из-под носа императора? Присвоили себе самое ценное. Никто доселе не знал истинных мотивов произошедшей трагедии, которая привела к кровавой эпохе, отголоски которой магический мир может чувствовать на себе до сих пор, но Тоджи, кажется, их начинает понимать. Если отстраниться от собственного тела, посмотреть на происходящее со стороны — его действия не несут смысла, это простая алчность, вожделение, потребность в чужом теле и душе. Тоджи не помнил, испытывал ли такое к Каору? Пять лет назад, когда они преклонили колени в одиноком храме, те ли чувства в нем играли? Отнюдь, это был покой, его нужда в принятии была утолена. Сейчас он не был хозяином ни собственного тела, ни мыслей. Действовал как одержимое животное: из раза в раз прижимал к себе эту женщину и видел, что и она испытывает то же самое, а иначе зачем обнажалась? Ждала его и цеплялась за плечи, постоянно, стоило детям только скрыться за дверью, раскрывалась перед ним? Дарила ему полуулыбки, на все готовая, на все согласная… Он пытался с ней завести разговор. Нахально спрашивал в лицо, что она думает, следил за малейшими изменениями в лицевых мышцах. Хочет ли она остаться с ним? Они слишком быстро пришли к этой точке, но ему лишь нужно время, он все компенсирует… Да, знакомство вышло некрасивое, временами он вел себя как ублюдок, но он попытается исправиться. К тому же и сама Камия, как оказалось, не чтит магов, терпеть их не может, а быть одной против целого мира достаточно тяжело. И Тоджи когда-то был частью магического общества и до сих пор знает их кухню. Знает кто такие Камия, ибо какое-никакое образование в клане да получил. Он сможет защитить ее. С другой стороны… А что с другой-то? Деньги? Благодарность Наобито? Мегуми? Да к черту. Он заработает еще больше. Камия может заняться чем-то другим. Ей же нравится ухаживать за детьми, за домом? У нее и в Косаке есть, он сможет купить еще один. Тоджи чувствовал, что первый раз в жизни выиграл в лотерею. Вернувшись домой, он увидел спящую за столом Камию и нетронутый ужин. Дети уже были в кровати. Неужели ждала его? Может быть, она тоже что-то хотела этим сказать? Чувствуя в груди теплый клубок надежды, он осторожно поднял ее на руки, следя за дыханием. Камия не проснулась, только прильнула к его плечу, пряча лицо. Она часто так делала в моменты их близости… Оставив ее рядом с детьми и укрыв пледом, ушел, закрывая их на ключ. Нужно забрать у Шиу деньги и с ними же посетить Наобито.

***

Мари складывала чистые вещи, нежась под теплыми лучами солнца. С окна слышала детские счастливые повизгивания и легко разобрала среди них голоса Цумики с Мегуми. Сегодня был выходной, и накормив их утром, наказала не возвращаться с детской площадки до обеда. Ее немного смущало, что у детей не было друзей, поэтому она прикупила игрушечные машину с роботом и отправила их гулять, надеясь, что они найдут себе приятелей. Сама занялась сортировкой вещей. Ей очень нравился запах кондиционера, она вообще любила чистоту и наводить порядок. Этим утром ей удалось все же купить тест на беременность. Подышав на счет, все же смогла одним глазком глянуть на результат. Две полоски. И вторая палочка, и третья показывала то же самое. Мари прижала к пока еще плоскому животу ладонь и счастливо улыбнулась. Несмотря ни на что, она хочет сохранить эту жизнь. Она будет усердно стараться, работать над собой. У нее уже есть дом, и, может быть, займется массажем? Или даже репетиторством, она неплоха в истории… Будет готовить учеников к экзаменам. Она сможет. У нее получится. В низу живота кольнуло. Мари прислушалась к ощущением, стараясь не допускать паники. Быть может, просто съела что-то не то? Да нет, утром так переволновалась, что кусок в горло не лез. Что же это… Она ахнула, когда что-то отчетливо толкнуло ее изнутри. Словно кишки поменяли свое положение. Мари прижала к животу руку, не понимая, что происходит. Под кожей что-то шевелилось, что-то… Резкая режущая боль выбила все мысли из головы. Она вытянулась и глухо, сквозь зубы закричала. Что-то толкалось под ее рукой, стремясь выбраться из живота, сквозь мышцы и кожу, скреблось и крутилось. В страхе Мари упала с кровати, одной рукой шаря вокруг себя, ища вокруг себя хоть что-нибудь. Ногти только царапали каменный, пыльный пол. Она не могла встать хотя бы на колени, в ногах снова скрипели осколки костей, а за стенами визжали-рычали чудовища, чующие ее слезы. Мари открыла рот, чтобы позвать на помощь, но не могла дышать от боли. С глубоким вдохом она открыла глаза. Замерла, не дыша. Она была все еще на кровати. Рядом слышала чужое сопение. Осторожно ощупала в темноте фигуру. Маленький калачик. Тихо выдохнула, отпуская напряжение. Не разбудила. Скинула с себя плед, в нос сразу ударил кислый запах пота. Касаясь стен, взяла с сушильной доски по дороге свежевыстиранную простыню и, закутавшись, хотела открыть дверь, но та была закрыта. Несколько минут простояла, глупо дергая ручку. Что вообще происходит? Чего она хочет от себя? Мозги работали медленно, мысли текли неспеша. Вспомнилось, что она вообще уснула за столом. Она хотела дождаться Зенина… То есть, Фушигуро. Признался ей, пока трахал у стены, что взял фамилию первой жены. Романтично. Заранее приготовила двойную порцию этой горилле, чтобы поел и размяк, а потом попросить помочь как-нибудь Мегуми. Слабо верилось, что таких крох с пеленок учат защищаться от проклятий. Может быть, есть какое-то средство, чтобы проклятия не чувствовали детей, вроде кремов от комаров? Но не рассчитав собственные силы, просто задремала, а теперь оказалась на кровати. Лунатила что-ли? Ключ был на месте и она скоро покинула теплое помещение, оказавшись в ночной прохладе улицы. Или это уже предрассветная? Нет, Мари прислушалась — где-то трещал сверчок. Глубокая ночь. Сунув руку в нижний почтовый ящик, вытащила початую пачку сигарет и зажигалку. Выдохнув сизый дым и чувствуя под задницей холод лестничной ступеньки, прижала к животу руку. До сих пор внутри чудилось что-то чужое. На второй сигарете все-таки не смогла сдержать всхлип и зажмурилась, опустив низко голову. Приехали, блять. Теперь ее самая светлая мечта приходит в кошмарах. В голове оставался гул, а за грудиной все еще стягивал страх, потому Мари плюнула на скорый рак легких и, бросив окурок куда-то за лестницу, закурила следующую. Она честно пыталась внимать всеобщей оптимистичной мудрости: забывать плохое, помнить лишь хорошее, смотреть вперед, дышать полной грудью. Мари смогла простить матушку, Дайичи — пока в процессе. Мари исправляла свою жизнь, прошла через боль, кровь и рвоту, но завязала с колесами. Начала честно зарабатывать, думать о своем будущем. В конце концов, позволила себе грезить о большом и светлом, просто чтобы воспаленный утренний мозг прекратил искать крепкие балки с веревкой, а поднимал ее тело на работу. И к чему она пришла? Вселенная за каким-то хером ее пережевала и выплюнула в незнакомое дерьмище. В какой-то мере даже обидно. И хорошо, если бы у Мари осталось (хотя бы) зрение — она бы слова не сказала! Но не избавившись от смердящих тараканов в голове она получила дополнительные проблемы. Вот что ей делать? Куда идти? Кому она тут нужна то? Кто позаботится о ее разуме и сердце, побеспокоится и наложит пластырь? Никто. Никому она здесь не нужна. Хоть что-то не меняется в ее жизни. Константа, так сказать. Мари с сомнением посмотрела на сигарету. Странно. Да, у нее раньше были упаднические мысли, но не в таком количестве. Точнее эта меланхолия всегда была конечной ее беспричинных тревог и страхов на грани с паникой, но еще ни разу она так просто, на ровном месте не возникала. Утренние мысли, конечно, не в счет, это даже несерьезно. Ударив по соломинке пальцем, провожая взглядом затухающий пепел, Мари думала, как же поступить дальше. Задвинула прежние мысли, пронесшиеся буквально несколько секунд назад, подальше в уголок. Ну, подумаешь. Мысли обдало холодом. Все под кожей замерло. Мари почувствовала, как двигаются мышцы ее глаз. Как дилатируется ее зрачок, импульс проходит по ганглиям, вспышкой озаряя мозг. Сигарета дотлела до фильтра, но Мари больше не сделала ни затяжки, завороженная огоньком в пальцах. Не зная даже, видела ли она что-то прекраснее за обе свои жизни. Присвятые боги. Она снова видит. Запоздало Мари поняла, что Зенина больше нет в квартире. Нигде рядом. Сердце в груди так быстро и громко застучало, что впору побеспокоиться об инфаркте, но Мари была слишком возбуждена, чтобы задумываться о таких мелочах. Кровь остро ударила в голову, напитала ткани и заставила ее подскочить, оставив плед на полу. Как сумасшедшая, бегло обошла квартиру, мотая туда-сюда головой, желая убедиться, что она на самом деле здесь одна. Она заглянула в шкафы, под стол, за диваном, под котацу, в душевую кабинку, за каждую дверь, в каждый угол. Кусала губы, чтобы не рассмеяться вслух и не разбудить детей. Тихо прошла в спальню, чтобы замереть над кроватью и впитать в себя образ мирно спящих в безопасности детишек. Задержала дыхание, чтобы не побеспокоить их сон, но не смогла удержаться и погладила по макушкам. Проветрила комнату, чтобы спали получше и, покидая, закрыла дверь. Когда она снова ослепнет, то хотела бы выжечь себе под веками их образ. Да, это не ее дети, но она беззаветно привязалась к ним, как реципиент к недостающим органам. К тому же и Мегуми с Цумики не были избалованы любовью, покинутые родными людьми в столь нежном возрасте. Наверно, будь они немного взрослее, то пришло бы сознательное отторжение чужой женщины, но сейчас дети сами тянулись к ее рукам, тихо ждали, пока она положит им свою еду и расстелет теплую постель. Мари честно не видела в этом ничего дурного. Она просто хочет укутать их теплотой и безопасностью. Разве это плохо? Шмыгнула в уборную, чтобы посмотреть на себя в зеркало. Боги, как же давно она себя не видела и даже отвыкла от своего лица! Внутри все перевернулось, когда в отражении она увидела бледное лицо с лихорадочно горящими глазами. Волосы отросли, но, к счастью, очагов алопеции не наблюдалось, как она опасалась. Шея ее была чиста. Удивительно, на самом деле. У нее что, пассивное исцеление, как в играх? К ней даже вернулся аппетит. Увидев на столе нетронутую еду, Мари выпила суп с миски залпом так быстро, будто вдохнула. Прикончила и блины, и сок. Желудок неприятно стянуло — она давно не ела так много и калорийно. За окном проехала машина, освещая стену и часы на ней — время перевалило за полночь. Она проспала-то от силы три часа. Дети засиделись за мультиками, и ей пришлось наощупь переносить их в кровать. Сама хотела дождаться гориллу, но… Мари замерла, а по коже поползли мурашки. Черт побери, вот о чем она забыла. Хорошее настроение как ветром сдуло. Мари сжала в руках край стола, чтобы не бросить посуду на пол. Она взрослый человек, ей надо решать вопрос, а не вести себя как ребенок. Как ей избавиться от этого Зенина? На удивление, стоило трезво задать себе вопрос, ответ был найден довольно быстро. Будто она в панике искала нужную вещь по всему дому, переворачивая мебель и ломая стены, а потом догадалась посмотреть в кармане. Сбежать она больше не сможет — не с ее ответственностью за его детей. За ее детей. Значит, нужно его убить. Он так удобно сделал ее опекуном. Но как? Она не сможет его загрызть как Акидзаву, хотя бы потому, что она не помнит как сделала это в первый раз. Там было состояние аффекта, и первый Зенин явно даже не смог почувствовать от нее намерений, все произошло спонтанно. Здесь же важен план. Но, как уяснила для себя Мари, хороший и жизнеспособный план должен заключаться в двух, максимум трех частей и обширной подготовки. Она не сможет его задушить, заколоть, застрелить — у нее нет для этого навыков. Она подозревала, что этот Зенин хороший боец, что бы это ни значило, и не собиралась допускать хоть одной ошибки. На его поле она не выйдет, не собирается. Остался яд. Какой? Не бытовую же химию ему в чай наливать. Цианид она в кармане не носит, олеандр на подоконнике не выращивает. К тому же нужен мощный, чтобы такая горилла точно ушла к прадедам в ад. Каким образом ввести в него яд? Мари потерла грудину — сердце все чаще шалит от стресса. Стоило, наверно, где-то взять амплодипин, а не надеяться на хороший исход… Возможно, и из-за давления ее голова так часто болит и в груди тянет, а не только от стекол под веками? О, как не вовремя эти размышления… В очередной раз проговорила в мыслях: она взрослый человек. Нельзя надеяться на случай, на какую-то помощь извне, а решать свои проблемы самостоятельно. Она ведь хотела когда-то разом лишиться своих трудностей, сбежать от всего мира? Вот, пожалуйста, и новые ей проблемы взамен старых. Если она примерно уже понимает как можно дать Зенину яд, то где его найти? Придется все-таки войти в калейдоскоп. Мари никто не учил пользованию этой странной технике-магии, она буквально двигалась всплепую в своих попытках сделать что-то стоящее. Не стоило даже пытаться себе врать: она боялась своих умений. И не отпускало ощущение, словно она супер-пушкой-лазером нарезает яблоки на ломтики. Мари удалось за пару дней сколотить если не целое состояние, то неплохое наследство, но разве это пик ее возможностей? Детский сад. Стоило начать играть серьезнее. Нужно, наконец, прекратить себя жалеть и попытаться побарахтаться. Кроме того, не оставляло ощущение, что проклятья это нечто большее, чем остаточные людские эмоции. Да, она встречала только тупых, как заевшая пластинка, но так и не все люди отличаются умом. Не просто так магический мир боялся некого Двуликого и грезил об ее матке. Будь Сукуна таким глупым и простым, его бы просто завалили как Годзиллу. И император бы не лебезил перед ним. Значит, в этом больном мире есть и другие сообразительные проклятия, которые не любят магов и, хочется верить, нашли способы как их грохнуть — не только в прямом столкновении лоб в лоб. Коротко помолившись богам, Мари с комфортом села на кресло, выпрямив ноги. Еще раз подышала на счет, настраиваясь. И, пока есть время, не стала тянуть, чтобы не испугаться и не дать заднюю. Закрыла глаза, глубоко вдохнула. С силой мысленно потянула за ресницы, почти выворачивая свои веки. Беспокойство накатывало волнами и так же исчезало. нет границ, нет пути Воздух замер в легких. Мышцы разом спазмировались, заставив ее тело выгнуться дугой, как в приступе столбняка. Она до боли в голове сжала челюсти. Импульсы ее мозга стали мерцать фейерверком, а мысли кружиться ураганом. Она чувствовала, как расширяется ее мозг, вдавливаясь в череп, вот-вот из ее глаз, ушей и носа польется бело-серое вещество. нет греха, нет добродетели Калейдоскоп под веками пошел трещинами и стал рушиться. Она не могла поймать ладонями его части, но сама падала в бездну. Теряя в полете свои органы и мысли. страдание и искупление Она разбилась на части и снова обрела себя. В этом месте нет горизонта. В темном небе нет звезд. В тумане нет запахов. Ее, казалось, тоже нет. Мари шагает по мощеной осколками дороге. Ее стопы изрезаны, изорваны, как старая тряпка, и каждый след оставляет лужицу крови, растворяющейся уже через шаг. Однако и всевидящий Годжо не смог бы отличить ее кровь от чужой. Ее засохшие на щеках слезы от копоти пожаров, ее боль от всеобщей. Мари не смотрит назад, боясь вновь увидеть в разбитом свою жизнь, но не может отвести взгляд от больших и малых картин впереди. Так много страдания, смертей. Слишком мало добродетели. Баланс был нарушен. Она слишком неопытна, чтобы избавиться от рамок собственного разума и возвыситься над временем. Она слишком слаба, чтобы закрыть глаза и уши. Чувствуя, как внутри мечется рев, она ступает дальше. Смотрит. Запоминает. Обращает внимание на детали, на основополагающие факторы, на камни преткновения. Их немного, но все важны и стойки. Раз, два… Она ходила так долго среди лабиринта чужих теней, путаясь в паутине времени, как в мусоре заброшенного мира. Она крутилась в клетке миростроения, не в силах разрушить ржавые прутья, вынужденная следовать правилам. Каждое ребро — мысль, точка — причины. Шесть, семь… Она ела свои пальцы, ступала по бело-грязно-серым хребтам змей и кошек, чутко считала разбросанные ногти, когти и ресницы. Подбирала свисающие, как у самурая кишки, вены и обматывала ими сердце. Одиннадцать, двенадцать… В поиске ответов потеряла свое дыхание, но засунула в себя чужое. Позвоночник рассыпался по ржавчине воздуха, она — уронившая даже свое имя, — ползла змеей, искала плоды. Собственный мозг вытек из трещин в лице, пришлось одолжить из другой головы. Не уверена, человека ли. Шестнадцать, семнадцать… Чтобы не растерять свои границы за всеобщим безликим и зыбким, тянула себя за сухожилия, складывала мысли в брюшину и желудочки мозга. Ей нужно что-то запоминать. Не сметь оставаться пленкой плесени в неверной правде пустоты. Держала в руках глаза и водила ими над обломками неопределенного. Щупала. Искала. Почти-почти, осталось немного… Двадцать. Она выдавила себе глаза, чтобы вынырнуть из век. Мари собирала себя по частям. Вспоминала, как следует дышать. Не чувствовала своего тела, но узнавала боль, мысли все еще метались, взрывались синапсы и ударялись по черепу. Туман расступался. Звуки приглушенные, далекие, словно их размыли волны сна. Через страх Мари решается открыть глаза и с облегчением выдыхает горячий воздух. Она чувствует стопами холод пола, всей кожей — промокшую от пота одежду, во рту — кровь от прикушенных щек. В висках стучит, но прежней боли нет, эта — терпимая, глухая, и вокруг нее нет ни хищных чудовищ, ни бесстрастных теней, тем не менее, ищущих удобный сосуд. С каждым вдохом мир возвращается на место, но у этой ясности остается сладко-гнилой привкус — отпечаток того, что Мари видела, чувствовала за гранью. Так ли ощущается смерть? Или это было посмертие? Или нечто, всегда существующие на изнанке реальности? Последнее кажется более правдивым, поскольку Мари запомнила. Она понимает, что такие вещи очень быстро растворяются в человеческом сознании, а потому стала подниматься. Делать мелкие шаги, возвращая к мышцам кровь. Она обувается в сандалии и, с облегчением погружаясь в прохладу ночи, выходит из квартиры. Ступает по мощеной иглами дороге, не зная, но надеясь, что дальше будет мягче.

***

У этого места достаточно входов. Не у всех есть глаза, не каждый наделен чутким слухом или острым носом. Не всякое проклятие наделено терпением, но стоит постараться, наскрести в себе смелости и совершить прыжок доверия. Почувствовать безопасность, прекрасно помня, что подобное в их мире чревато. Но найдя вход однажды, его больше не потеряешь. Мари нашла заброшенное здание среди пустоши. Половина его была разрушена, блестела открытым переломом балок и арматур, кровоточило тишиной. Мари ходила по его коридорам, слушала среди осевшей пыли разговоры прошлых лет, дышала забытым смехом, наслаждаясь законченной историей. Забылись собственные тревоги, куда-то делись страхи. Она хотела раствориться в этом спокойствии, и снова ее ноги, не внимая желаниям, двигали ее дальше. Она спокойно переступила через кривой ряд острых зубов, входя в сокращающийся желудок проклятия. Потянула за ручку двери и оказалась уже на другой улице. Времени было мало, поэтому Мари не стала обращать внимания на снующих по своим делам духов и проклятий, с удивлением и опаской следящих за человеком, сразу переходя на другую сторону дороги. Искала нужную вывеску, название которой видела во всех своих жизнях… Главное успеть до рассвета. На фоне остальных зданий, подкосившихся, кривых, эта аптека выглядела довольно ухоженно. Сразу понятно, что здесь торгуют и физическими элементами, не ограничиваясь лишь одним типом клиентуры. Мари не стеснялась ни своей простой, легкой одежды, ни распущенных волос — какое дело мертвым? — Мне нужен яд, — начала она, подойдя к стойке. Из-за закрытых шкафов вынырнул осьминог с умными глазами за стеклами двух очков. Критически осмотрел ее — не каждый день в проклятое место приходит маг. Однако этот переулок всегда был нейтральной территорией, оплотом спокойствия, где можно отдохнуть и зализать свои раны. Пусть перемирие временное, оно длится порядка девятисот лет. Ни у кого пока нет желания его нарушать. — Кого отравить? — Человек. Проклятый Зенин. — Божественное ограничение, — сразу поняло проклятье, часть щупалец метнулось к боковым шкафчикам, раскрывая створки, но тело осталось на месте. — До какого результата? — До смерти, — не сомневалась ни секунды Мари. Проклятье лишь качнулось будто бы в кивке. — Что есть взамен? — Пальцы двуликого. Точное местоположение и их маршрут в зависимости от времени поисков. — Камия, — раскрыло глаза в понимании проклятие. Мари мелко кивнула. Проклятие возбужденно задрожало щупальцами и положило на стол вырванный лист блокнота с карандашом. Через несколько секунд — пузырек с прозрачной жидкостью. — «Слезы обреченных» — сказало оно, — Без запаха и вкуса. Принимать внутрь с едой или как инъекцию, неважно. Отравляет в первые полчаса. Используешь сразу весь объем — срок сократится наполовину. — Какие симптомы? — протянула Мари руку, но щупальце вцепилось во флакон. — Слабость, головокружение, легкое чувство эйфории. После — кома. Ни одна человеческая экспертиза не определит этот яд. Человек просто уснет. Мари была довольна. Она написала на листе десять строк — координаты. Взяла флакон первее щупальца. — Сначала я испытаю это на практике, — твердо произнесла она, — Потом приду и дополню. — Я не так веду дела, — с нажимом произнесло проклятье, обматываясь вокруг ее руки и ног. — Тебе придется поверить, — хмыкнула Мари, — Ты знаешь, почему. Осьминог возмущенно передернулся от нескрываемой в голосе угрозы, хлестнув по воздуху, но отпустил ее руку. Еще не успев сделать и шага, Мари засомневалась. — Есть ли противоядие? — Оно стоит дороже, — прозвучал тот же голос, но чувствовалось недовольство. Мари хорошенько подумала и решила, какой правдой может откупиться: — Сейчас на территории Токио находится маг, родившийся в мою эпоху. Его плоть давно истлела, но разум гуляет по чужим телам. Он принесет много несчастий магам и может казаться, что разделяет желание проклятий, но это не так. Многие встанут у его плеча и пропадут. Осьминог беспокойно внимал ее словам. Щупальца не могли оставаться на месте, будто не подконтрольные мозгу, выдавая тревогу хозяина. Одно из них проникло под стойку и вытащило похожий флакон, но меньше объемом. — Принять строго внутрь, — булькнуло оно тише, словно погруженное в свои мысли, — Перед или после приема яда, но не раньше и не позже получаса. Мари забрала оба флакона и, не прощаясь, покинула здание. Перешла дорогу, прошла через арку. Осторожно, мягко ступила в желудок и пищевод, пригнулась, чтобы пройти через зубы — проклятие задремало и чуть прикрыло пасть. Вернулась в пыль заброшки и пошла к проездной дороге, решив поймать попутку. Времени все меньше и меньше.

***

Солнце вышло из-за горизонта, остатки проклятой техники, наконец, осели где-то на подсознании. Наконец можно было спокойно лечь и дать себе отдышаться. Мари понятия не имела, что это, блять, было. Она не представляла даже, куда попала этой ночью. Она что-то не так сделала? В попытке узнать правду заглянула слишком глубоко? Она видела много запутанного, нелепого, лишнего. Она не всегда осознавала, смотрит она или участвует. Продолжает ли она сидеть в кресле в темноте арендуемой квартиры или на двойной скорости проживает чью-то жизнь? К черту. Да пошло оно все. Это было слишком абсурдно, она такого не видела даже когда пыталась устроить себе передоз. Она уже поочередно разбудила детей и отправила в школу. Сегодня пятница, и Мегуми придет вместе с Цумики, поскольку девочка сегодня дежурная и задержится в классе, а освободятся они в одно время. Тем лучше. Ополоснувшись, наконец, от пота и грязи, Мари начала готовиться. Ближе к полдню должен явиться Зенин. Если Мари могла выбирать будущее на свое усмотрение, то темная фигура этого Зенина была в каждой. Мари не всегда могла его заметить, но его появление было неотвратимо, как перемены в погоде. Он всегда оставался где-то на периферии, но был, и значительно, как оказалось, влиял на ход картин и рисунок калейдоскопа. Однако поняв принцип его участия, Мари училась его замечать. Итак, он придет в обед. Значит, нужно приготовить еды. Пока варилось мясо, успела сбегать в магазинчик за большой тарелкой, подозревая, что такая махина съест всю кастрюлю. Взяла небольшую бутылочку вина, шприц, спички и новую одежду. Пока было время, собрала в сумку основное: документы, детскую одежду, кое-какую еду и воду, остатки денег. Телефон, опять же, с номером Тэкеры-сан. Если все будет хорошо, дальше она сможет обеспечить им с детьми безопасность, кров и еду. Пока было время и она все видела, набрала в шприц весь яд и ввела иглу в пробку, стараясь не сильно повредить воск. Остановилась на половине, опасаясь, что иголка может сломаться. Осторожно нажала на поршень, и убедившись, что все внутри, вытащила шприц и взболтала бутылку. Теперь в пробке осталась заметная дырочка, но Мари озаботилась и об этом. Подожгла спичку и провела над пробкой, чтобы воск закрыл деформацию. Действовала осторожно, чтобы не испортить сургуч. Готово. Отложила бутылку в холодильник и продолжила готовить еду. Со вновь вернувшимся зрением, пусть даже через мутное стекло, это было несложно, она даже не порезалась ни разу! Поглядывая на часы, отошла к зеркалу, взяв пакет с одеждой. Новое белье, короткое светлое платье. Распустила волосы, но прихватила пряди у лица заколкой ближе к затылку. Тушь, чтобы блеклые глаза были не так страшны, Мари часто их опускала якобы в смущении. Красная помада — не слишком яркая, но и не темная, просто чтобы он обратил внимание на губы. Пробник легкой, почти незаметной туалетной воды на шею, декольте и пальцы ног. Ненавистные ей тонкие браслеты на запястья и щиколотки. Подготовила стол, прибралась. Почувствовала себя как в своей личной комнате у Дайичи. У нее не было личной принеси-подай девочки как у других, ей всегда приходилось самой стирать и убираться. Оставшееся время настраивалась на нужный лад. За десять минут до его прихода опрокинула в себя противоядие. На всякий случай. Когда мир снова стал темнеть и, наконец, исчез, сама подошла к двери, открывая. — Ты задержался. Зенин неопределенно хмыкнул. Мари указала ему в сторону уборной. Все в этом доме уже выучили, что Мари не пустит за стол с грязными руками. К своему телу — тоже. Пусть Зенин был тих, Мари могла определить его по запаху. Нет, там был не столько едва заметный пот, сколько терпкий металлический оттенок. Хотелось верить, что он был в металлургическом заводе или хотя бы в скотобойне, но Мари не питала надежд. Уж кровь-то она отличит. Его не было достаточно долго. Мари успела и тарелку его наполнить едой, и вино с бокалами вытащить, и даже лениво составить порядок японско-китайских войн. По звуку, Зенин принимал душ, и слава богу. Мари не хочет снова мучиться с молочницей. Его возвращение сопровождалось запахом шампуня и звуком голых стоп по полу, словно бы он хотел, чтобы она его услышала. — Вау, — сказал он без эмоций, — как это понимать? Мари слегка повернула к нему голову, глядя, возможно, куда-то в уровень его лица. — Наше знакомство прошло как-то не так. Сумбурно, — чуть нахмурилась она якобы в огорчении. — К тому же я еще не поблагодарила тебя как полагается. — Да ну? — опустился он на стул, не прикасаясь пока к пище. Жаль, что Мари не могла его увидеть. Не могла списать изменения в его лице, хотя была уверенность, что он контролирует свою мимику так же хорошо, как и она — жесты, позу, намерения. Ей помогал только опыт общения с мужчинами. Уж интерес к своему телу она всегда увидит. — Трудно не заметить мою заботу о твоих детях. И неимоверными усилиями она заставляла себя не вмешиваться в его общение с Цумики. Сколько раз ей хотелось просто убрать его руки от девочки, сказать прекратить. — Ешь, — пододвинула она тарелку. — Где ты был? Я тебя ждала. — Наобито больше не будет тебя беспокоить, — сказал он, постучав палочками. Это было неожиданно. Мари не смогла сдержать удивления на лице, и Зенин довольно цыкнул. — Ты его… — Нет, — с толикой недовольства протянул Зенин, жуя мясо. — Жив. Мари кивнула. Ладно, даже если так. Она пока поверит. Потом обдумает его слова. Сейчас не время. Нужно сосредоточиться на плане. Время шло, Зенин жевал еду. Когда палочки стали касаться дна с характерным звуком, сняла ножом воск с горлышка и стала тянуть за пробку. Зенин сам взял с ее рук бутылку и быстрым движением вскрыл. — Я не пью. Мари замерла. Да неужели? Какой мужчина откажется от вина в обществе красавицы? — Из-за солнца? — Не пьянею. Прекрасно. Это пиздец. На губы Мари легла безмятежная улыбка. Она слегка наклонилась вперед, выставляя напоказ открытое декольте. Демонстративно убрала в сторону оба бокала и отодвинула стул, чтобы подойти к нему вплотную. Села на край стола, закинув ногу так, чтобы оголилось бедро из-под края накинутого будто в спешке полупрозрачного халата. Попробовала вино прямо с бутылки, убрав волосы на одно плечо, обнажив шею со стороны Зенина. Облизнула губы. Зенин не двигался и не трогал ее, поэтому она осторожно перебралась ему на бедра, чувствуя кожей мягкие домашние штаны. Слава богу, не нужно будет тратить время на ремень. Набрав побольше жидкости, запустила в его влажные волосы ладонь и, оттянув назад голову, прижалась к губам и выпустила в рот вина на пару глотков, лизнула язык. Отстранилась с невесомым поцелуем, довольно улыбаясь. Проглотил все. Не пьет он, как же. Часть вина попала и в ее организм, слегка ударив в голову. Мари всегда была слаба к алкоголю, но сейчас это не имело значения. Не она будет напиваться. Провернула этот трюк еще несколько раз, в перерыве сжимая и царапая его тело — не нужно было снимать одежду, он уже сидел с бесстыдно оголенным торсом. На собственном лице горел румянец, глаза чуть увлажнились. — Забыла сказать, — вспомнила она вовремя, — Тебе нужно поговорить с Мегуми. Он видит проклятия и не понимает этого. Боится. — А Цумики? — в его голос пробралось легкое беспокойство. — Нет, — подумав, сказала она. — Или она не говорит. Но скорее всего нет, иначе бы Мегуми рассказал мне. — Хорошо. Я принесу им амулеты. — А такие есть? — удивилась Мари. — Само собой, — фыркнул Зенин, — Но ты действительно сейчас хочешь поговорить о детях? Мари не ответила. Ткнулась губами ему в щеку. Спустилась поцелуем до челюсти, куснула в нескольких местах кожу. Зенин уже переместился руками к ее бедрами, гладя и сминая мягкую плоть, сжал в широких ладонях ягодицы. Мари с открытым намеком двинулась несколько раз взад и вперед, потерлась об выступающий бугор. Под халатом у нее не было лифчика, а купленная смазка без запаха, которой Мари воспользовалась заранее и которая не вытекала только из-за сидячего положения и скрещенных ног, уже намочила белье. Когда он поднялся, успела обхватить его руками и ногами. Надеялась, что половины бутылки хватит, чтобы он хотя бы уснул. Каждый раз, стоило этой махине поднять Мари на руки, внутри все в страхе сжималось. Даже несмотря на свой немаленький, по сравнению с другими женщинами, рост, на фоне этой гориллы Мари чувствовала себя слишком слабой и это ее напрягало. Она догадывалась о содержании этой головы, и приходила в ужас только от мысли, что случись что, и она даже оказать сопротивление не сможет. Она только вспоминает, как он без всякого труда поднял ее одной рукой и без усталости донес до дома. Немыслимо и то, что она умудрилась расслабиться на его руках и уснуть. Пусть ничего не случилось, такой ошибки она допустить больше не может. Мари ожидала броска на кровать, но на удивление он положил ее довольно бережно. Не тянул за волосы, касался ее лица осторожно, даже почти нежно. Не став мучиться в страхе, Мари сама приподнялась и сняла с себя халат, опустила его на пол. Стянула и белье. Вытянулась на кровати, неспеша оглаживая свое тело. От холода и волнения она покрылась мурашками, но улыбнулась: — Нравится? Зенин опустился следом, коснулся губами ее губ. Мари обхватила его шею, закинула ноги на мощные бедра — он тоже успел раздеться. Он не углублял поцелуй, не лез языком в заднюю стенку глотки, просто… касался. Ласково. Непривычно. Мари не давилась от чужого напора, не подавляла рвотный рефлекс, а, возможно, впервые за долгое время могла насладиться поцелуем? Вкусом чужих губ, теплого дыхания на лице. Мари касалась руками его плеч, спины, и могла угадать холодные следы шрамов на коже. Прямые и тонкие, короткие и идущие диагональю по туловищу. На боку был остаток рваной раны, словно его укусил какой-то большой зверь. В области левого плеча и чуть ниже ключицы — маленькие вдавления, вероятно, следы от пуль. На его губе она всегда уделяла особое внимание короткому росчерку. Не покидало чувство, что у этого Зенина пусть и крепкое тело, но на погоду все оно ноет. Уж Мари-то знает. Мари поняла, что слишком вовлечена в процесс изучения, когда не ощутила на себе никаких касаний. — Нравится? — нахально спросил над ней Зенин. Мари недоуменно нахмурилась и потерла пальцами под ключицей, словно желая стереть следы. — Нет, — ответила она запоздало, — это остатки боли. Насилия. — Я был молод и неопытен, но мои противники крепко пожалели о сделанном, — с толикой гордости сказал мужчина. — Не сомневаюсь. Только они оставили на тебе свое клеймо. — Я забрал их жизни. — Имеет ли это значение? Они остались памятью на твоем теле. Зенин хмыкнул на ее замечание и опустился ниже, присосал кожу шеи, но не сильно, не до явных синяков, осознав, наконец, почему Мари так часто носила платок. Мари дышала глубоко и часто, неосознанно выгибаясь навстречу ласкам. Это из-за вина? Или давления? А, неважно. Зенин опускался мелкими влажными поцелуями все ниже и ниже, но стоило ему дойти до края ребер, Мари его остановила, потянув наверх: — Нет, — тонко сказала она. — Будет неприятно, — с намеком он произнес, горячей ладонью потирая низ ее живота. Почему тогда не подумал об этом в прошлые разы? — Я потерплю, — уверенно произнесла Мари, шире раздвигая бедра, побуждая его подняться, — Хочу тебя внутри. Пожалуйста. Какое волшебное слово. Можно нести в постели любую ересь, а Зенин уже вернулся на место и закинул ее ногу себе на плечо. Мари терпеть не могла, когда клиенты лезли лицом вниз. Часть из них обижалась, что даже от их ласк Мари не становится влажной. Часть — сукины дети — кусали. Сейчас просто нельзя допустить, чтобы он почувствовал химический привкус. Зенин снова остановился и произнес с усилием: — У меня нет резинок. Внутренне Мари начала сопротивляться происходящему, исподволь приходя в ужас от возможного заражения. Только поздно. Пусть после первого их спонтанного раза, когда Мари пыталась его задобрить, Зенин всегда таскал с собой презервативы, если заражение произошло, то нечего теперь играть в недотрогу. — Неважно, — приподнялась она на локтях и произнесла ему в губы: — Хочу чувствовать тебя. Зенин хмыкнул и опрокинул ее назад на подушки. Приставил головку ко входу и неожиданно сказал: — Назови меня по имени. Мари растянула губы в улыбке и подняла ноги, обхватив себя под коленями, раскрываясь: — Пожалуйста, Тоджи, войди в меня. Мари ахнула от первого толчка — неспешного, размеренного, когда Зенин просто проверял, насколько она готова. Мари мысленно себя похвалила. Хорошо, что додумалась сунуть в себя поглубже смазку, но стоило бы растянуть. Каждый божий раз забывает. С другой стороны, редко хотелось совать в себя пальцы или предметы, когда стенки и без того болят, будто в ней одна большая ссадина. Дальше — хуже. Мари выученно, профессионально сделала жадное до удовольствия лицо, намочила слюной губы с остатками помады и двигалась навстречу. Видя такую отдачу, Зенин двигался быстрее, резче в погоне за собственным освобождением. Мари вонзила ногти в бедра, стараясь заземлить себя. Внутри стал подниматься страх, потихоньку нарастало чувство падения. Голова стала кружиться, к горлу подступать тошнота. Не помогали и звуки: шлепки, влажное хлюпанье — кажется, немного перестаралась со смазкой. В нос ударил запах жасмина — откуда ему взяться?! Именно такой был в ее комнате в тот злосчастный год… Зенин навалился на нее, снова прижимаясь губами к ее рту, и на этот раз запустил язык глубоко, почти до глотки. Мари все принимала, но пара слезинок все-таки покинули ее глаза. — Быстрее, — взмолилась она искренне, пряча мокрое лицо в чужой шее, — Пожалуйста, быстрее. Зенин внял ее тихим словам на грани плача. Теперь Мари натурально подбрасывало от толчков, хоть Зенин и крепко держал ее. Ее грудь тряслась, кожей она чувствовала чужой взгляд, но, слава богу, никто не стал обнажать зубы. Рука Зенина опустилась между их телами и стала мелко тереть клитор. Мари вскрикнула от этого ощущения — слишком резкого, почти болезненного, но, черт возьми… Она откинула голову, выгибаясь в спине и беззвучно раскрыв рот. Вытянула ноги, одновременно поджимая пальчики, и стиснула ладонями его бедра. Зенин остановился, пока она переживала оргазм — такой неожиданный и пугающий, от которого пустело в голове и теле. Разом ослабели все мышцы. Он покинул ее тело и сам довел себя рукой до разрядки, разливаясь по ее животу теплыми брызгами. Мари ожидала, что он упадет следом или уйдет в душ привести себя в порядок, или наконец издохнет. Она что, зря это все устроила? Зря подняла ему давление и заставила кровь циркулировать быстрее? Прошло около двадцати, может, минут. Точно неизвестно. Брезгливо вытерев живот краем одеяла, Мари потянула Зенина за руку, укладывая на себя. Тазобедренный сустав отдался болью и она осторожно согнула ноги в коленях. Зенин, пытавшийся до этого лечь в сторону, осторожно опустился на ее живот. Немного повозившись, они нашли удобную для обоих позу: он почти лег лицом на ее грудь, основной свой вес оставив на кровати между ее ног, чтобы Мари не было так тяжело. Сохраняя почти уютное молчание, Мари массировала кожу его головы, гладила шею и плечи. — Что будешь делать дальше? — спросил он чуть хриплым, будто уставшим голосом. Мари искренне надеялась, что, наконец, яд начал действовать. Да, он не принял его весь, но половину флакона — точно. Пусть всего лишь уснет, а Мари накроет его лицо подушкой… — Сейчас хотелось бы вздремнуть. Потом встречу Цумики с Мегуми. Я обещала им сходить завтра в парк, если они помогут мне сегодня с уборкой. — Почему бы не переехать в другой дом? У меня есть несколько хороших на заметке. Ладони Мари на миг прекратили свое движение. Это что, Зенин сейчас пытается поиграть в папашу и хозяина? Да пошел он к черту. Он предал однажды доверие чистейших созданий. Что помешает ему сделать зло уже к Мари? Ее мягкие сиськи? Удобство между ног? О, ради бога. — Давай подумаем об этом позже, — сказала она и коснулась губами макушки. — Накрой нас. Немного поспим. Удивительно, но Зенин почти сразу ее послушался. Вытащил из шкафа запасной комплект одеяла и лег рядом. Мари с комфортом устроилась головой на его груди, перекинув через его тело ногу и руку. Слушала, считала его пульс. Ей, по правде, действительно удалось расслабиться наедине с обнаженным мужчиной. Может быть это из-за знания о яде в его организме. Может быть, потому что он уже был расслаблен и верил о своих правах на Мари. Кто же знает. Важнее то, что она задремала, убаюканная теплом его тела и абсурдным чувством безопасности. Как нелепо, ведь именно из-за этого Зенина у Мари столько проблем. Она вынырнула из дремы, когда его рука с ее волос упала на кровать. Она прислушалась к сердцу. Секунда, две, три… двадцать. Незначительно приподнялась на вдохе грудная клетка. Стук. Не умирает, сукин сын. — Тоджи? Он не ответил. Мари встала. Почему-то и сама пошатнулась, стоило принять вертикальное положение. Списала все на вино, яд и противоядие. Взяв свою подушку, прижала ее к лицу Зенина и надавила. Стоило, кажется, подождать пять минут? Уже к концу первой рука Зенина взметнулась вверх и сжала ее тонкую шею. Мари хрипнула от боли — было чувство, словно он хотел не столько ее задушить, сколько перемолоть ее позвонки. В панике Мари хотела вцепиться в его предплечье, но не успела — он сам разжал ладонь. Его рука упала ей на колени. — Да… сдохни ты уже, — прошипела она гадюкой, жалея, что не может его заколоть. Ни к чему ей лишние проблемы. На четвертой минуте, когда к ней под веки вернулись стекла, Мари услышала щелкающий звук позади себя. — Убрала подушку и отошла в сторону. До трех считать не стану. Обладатель баритона говорил уверенно, не сомневаясь в своих словах, и Мари тоже этого делать не стала, живо стекая в сторону вместе с подушкой. Ей не было смысла открывать глаза — все нужное уже было на обратной стороне век. На пороге комнаты стоял мужчина в костюме и увесистым пистолетом в руке. Он переводил гневно-ошарашенный взгляд с Зенина на нее и все же остановился на ней. — Что с ним? Мари скривила рот. Еще не успела ничего сделать. В который раз ее план рушится. Недолго думая, она снова мысленно дернула за ресницы, чтобы окунуться еще глубже. По ощущениям, прошло ничего не значащие пару секунд, но этого хватило сполна. Пусть в глазных яблоках, висках и затылке потянуло мигренью, Мари довольно улыбалась, зная, как все, на самом деле, просто. Без стыда поднялась, чтобы накинуть на себя халат. Называемый себя Шиу Конгом, мужчина направил на нее ствол. — Я задал тебе вопрос. — Тебе то что? — фыркнула она, семеня на кухню. — Он умирает. — Вижу. Но как? Это же чертов Фушигуро… Кто его заказал? — Никто. У меня глубокая личная неприязнь к Зенинам. Мужчина издал почти истеричный смешок. — Ладно, пусть будет так. Чем ты его так? — Не имеет значения. Он больше не проснется. — Стоять! Раздался выстрел, от которого зазвенело в голове. Пол взорвался щепками в сантиметре от стопы Мари. Побледнев от гнева, она без страха вплотную приблизилась к Шиу. Тот упер пистолет ей в грудь, обжигая металлом. Некоторое время она разглядывала его в проекциях, решая, что делать дальше. Какую судьбу ему выбрать. — Я не убийца, — призналась она. — Да? — ядовито «удивился» мужчина. — У него был выбор отпустить меня с детьми или… вот это. — С его детьми, — уточнил Конг. — Родство не делает его родителем. Тебе ли не знать, Чи У. Лицо мужчины на глазах потеряло всякие глазки. — Давай, — сказала она с нажимом, сжав его запястье. — Останови меня. Попытайся. Ни жестом, ни словом он не выдал своего волнения, но Мари чувствовала пальцами его участившийся в страхе пульс. А силуэт мальчика с голодными глазами, прячущегося за его ногами, окончательно лишил ее злости. Большая доля напряжения покинула голову Мари. Не встречая сопротивления, Мари вышла из спальни, чтобы поднять сиденье дивана и взять сумки и одежду. Ей нужно встретить детей и уехать с ними из этого города. Покидая квартиру, она лишь надеялась, что Зенин никогда не проснется.