Стань моей... Наставницей?

— Ангелина, ну как же так? — все тщательно заготавливаемые слова беззащитно и жалко таяли в горле. Мир, так воодушевляюще и живо, казалось бы, обретший краски, погас в один миг. Он стал серым. Пустым. Ненастоящим. Самым настоящим из всех существующих — ведь таких чудес, блять, просто не бывает! Не бывает таких совпадений! Но, Толик побери, Череватый же видел в ее глазах этот счастливый, неверящий блеск! Он чувствовал!.. Он знал, что это она. Да и в конце-то концов, много ли в этой стране — в мире людей, обладающих такой силой! — Ангелина! — Владислав тут же бросился за стремительно удаляющейся женщиной. Врешь — не уйдёшь, колдовка! Того, наивного семнадцатилетнего пацана ты ещё могла бы обвести вокруг пальца, а вот сильнейшего чернокнижника страны, почти победителя прошлого сезона Влада Череватого — хуй там плавал! — Хорошая попытка, Ангелина Юрьевна! — надо сказать, она неплохо бегает для своих лет. И строит из себя «великую невозмутимость» — тоже. — Ну че за хуйню вы тут устроили? — совершенно беззлобно усмехнулся парень, удачно «поймав» ее возле пушистого, спасибо Толику, еще не «помеченного» «работой» собравшихся здесь «ритуалистов» тополя. — Вы думаете, я совсем из ума выжил за эти годы? Или превратился в слепого крота? — Уходи! — не слишком довольно — почти зло сверкнула глазами женщина. — Я действительно тебе не знаю, — Андреева (а это точно была она!) недружелюбно отвернулась. Ее красивые, усеянные кольцами, сейчас так и мило дрожащие руки, сильно и весьма недвусмысленно ударили по бедрам. «Волнуется» — предвкушающе хихикнул Толик. Но бабоньку надо было спасать — ведь элегантно-черное, надо сказать, весьма соблазнительно подчеркивающее каждую… гм, выпуклость, платье, не предусматривало в себе карманов. — Ну хватит вам комедию ломать, — Череватый, так и быть, протянул женщине сигарету. Она, конечно, смерила ее пренебрежительным взором — но все же, сочла за милость взять и преподнести к губам. — Вы ж не дура далеко. — Все верно я говорю, — блаженно откинулась на так удачно нашедшийся у дерева, изгиб, женщина, словно бы в издевку пуская ему в лицо кольца едкого дыма. — Бесовод, от которого за версту разит нечистотами канализации, мне совершенно незнаком… — Блять, да вы издеваетесь! — а вот это было уже обидно. Не ради этого он бежал за ней на край этой ебучей поляны! Это ж надо было сморозить?! Канализация, блять! — Ну вы знаете, тоже, — неожиданно столкнувшись с тяжелым, насмешливым, когда-то высосавшим из него него всю душу (точнее то, что осталась от нее после Толика) взглядом, Череватый понял, что просто не сможет также. Но украдкой поглядывающая на него Изосимова терпеливо выжидала дальнейших слов, а значит, нужно было что-то, да рожать. — Вы тоже, чай, не с Архангелом Михаилом работаете. И ромашками благоухать — также не ваше кредо, что бы вы тут не плели на камеру. — Плетут венки на Купалу. А я работаю, — Ангелина небрежно бросила дотлевший окурок в траву, для верности носочком втоптав его в землю. — И работаю в соответствии с канонами старой русской традиции. По всем правилам работаю. Ты бы тоже мог — мог не хуже меня, если б не поддался пороку, — ее взгляд горел яростью. Не преподавательской — чисто женской обидой. — Если б ты не ушел в Тень Креста… — Ангелин, ну чего ж вы несете? — Владислав усмехнулся снова, неожиданно опустив голову. Все же, ему было стыдно. Впрочем… За что? — Сами меня из дома выпнули, а теперь тут выясняется, что я вам чуть ли не сердце разбил… «Надо было брать ее тогда силой, я же тебе говорил!» — очень некстати вмешался Анатолий, да и тот, кажется, сделал нехилую такую лужицу под изумрудными дьявольскими искрами, что метали сейчас ее, полные полные непримиримого гнева, очи. Это была уже не обида. Это была ненависть. — Пошел вон, гаденыш! — не произнесла — прошипела Андреева. Вот теперь нужно было уебывать — благо, словно бы четко чувствующие приближающийся пиздец организаторы, объявили пятимимнутную готовность экстрасенсов. Настала очередь «Ширмы». Благо, все нюансы прохождения сего испытания молодому человеку были знакомы. Наверное, именно это помогло ему справиться — справиться без преувеличения, на «ура». Он знал, что своенравная питерская колдовка непременно пройдёт его — и она прошла. Да и чернокнижник, надо сказать, не вмешивался. А вот «багажник» захотелось немного «подпортить», чтобы не расслаблялась. Впрочем, о содеянном пришлось несколько пожалеть — когда узнать довелось о том, что устроили эти клоуны. Мешок на голову — это, блять, приговор. И если Илье ещё повезло — он, как-никак, в этом цирке ведущий, то Владислава могла настичь и заслуженная кара — в лице «не входящих в арсенал женщины» порчевальных работ. Хотя, чего-чего, а этого боятся ему не стоило точно. Да и «бабонька» пока помалкивала, лишь адресуя ему в перерывах сожалеющие, совершенно не «воинственные», взгляды. И Череватый не выдержал. Череватый сдался. В один прекрасный августовский день он решил отыскать ее в соцсетях — благо, предприимчивая Джебисашвили успела собрать у себя в «друзьях» полную коллекцию из участников двадцать третьей «Битвы». «Ангелина, здравствуйте! Не кажется ли вам, что наше общение началось как-то неправильно? Вы знаете, рядом с особняком есть одно очень милое кафе. Может, заглянем туда после съемок завтрашнего готзала?» Ответа не последовало — несмотря на пару чертовых галочек, появившихся буквально в тот же миг. «Ангелина, ну мы же так давно не виделись. Ну чего вы, в самом-то деле?» Вновь молчание. Но на сей раз оно длилось минут пять. А потом она заговорила. Заговорила — в самом прямом смысле. «Владик, думаю, это плохая идея, — голос женщины звучал спокойно, можно сказать весело — в противовес ее жестоким, прозвучавшим в следующий момент, словам. — После того, что между нами произошло, радуйся, что я вообще с тобой разговариваю». Вот стерва! Айфон в сердцах полетел в сторону, каким-то чудом лишь не разбудив Леву, спокойно дремлющего в своей кроватке. А он ещё распинался, пытался как-то наладить контакт… Да пошло оно все лесом! Вместе с этой вредной, красивой, так кардинально и неприятно изменившейся, женщиной! «И куда пропала та чуткая, заботливая Ангелина, так терпеливо вдалбливающая мне в башку азы эзотерики?» — с досадой вопрошал не у Толика — у кого-то неизведаннее и выше молодой человек, в волнении расхаживая по комнате. Пожалуй, ответ был здесь более, чем очевиден. Той Ангелины просто больше нет. Сожрали ее годы, поюзали знатно, превратив из милого, пусть и строгого ангела в такого демона, что и Толику даст «прикурить». Череватый вдруг остановился возле кроватки, взглянув на сынишку, так трогательно, по-родному причмокивающего соской во сне. Щемящее, нежное тепло, едва ли загоревшееся в груди, неожиданно полыхнуло огнем жгучей, вполне оправданной, ярости. Пламенем, так странно и внезапно пролившим свет на эту темную, казалось бы, беспросветную, ситуацию. О чем он думает вообще? О чем ему жалеть? По кому страдать-то теперь? По мороку? По заманчивому, искрящемуся давно забытым, призрачным сиянием, миражу, отдаляющемуся все сильнее с каждым, сделанным навстречу, шагом? Пустое это все. Первая любовь — пожалуй, должна оставаться первой любовью. Болезненной, горьковатой точно ягоды рябины по ноябрю, первыми заморозками ударившему. Той, что только видится сладкой и привлекательной на ветках голых в отсутствии жизни и цвета, деревьев. Той, к которой нет возрата — в этой уж точно жизни. Той, которая несбыточна — и тем прекрасна более всего… *** Съемки первого, «отдувшегося», верно, сразу за несколько выпусков, готзала, затянулись до позднего вечера. Наверное, получилось даже жарче, чем в прошлый раз — чего стоили только его «грандиозные скандалы» с «бабонькой» при участии легендарной могильной земельки. Удалась шутка, удалась. Впрочем, Ангелина, наверное, не заценила — ведь, как выяснилось, у других участников также накопилась куча претензий к своенравной, по-прежнему любящей высказывать свои «ценные» критические замечания, ведьме. Помоями ее облили знатно, конечно. Даже жаль ее стало немного — хоть должна была понимать бабонька, что как-то так оно и будет — коль уж решила засунуть свое прекрасное личико в телек. — Ну что, Ангелина Юрьевна, как вам жизнь успешного, популярного экстрасенса? Череватый догнал Ангелину на элегантной величественной лестнице — с которой имел счастье спускаться уже не раз. — Не понимаю, о чем ты говоришь, — Владислав только сейчас заметил, что женщина чуть прихрамывает на левую ногу, да разговаривает с ним явно через боль. — По-моему, ты чью-то другую жизнь описываешь. — Я просто уверенно заглянул в ваше будущее, — наконец, молодому человеку удалось поравняться с ведьмой. И сделать для себя еще одно, не слишком-то приятное открытие. Постарела. И кожа персиковая стала как будто не столь блестящей и привлекательной; и складки появились на ней новые, не слишком-то симпатичные; и сама она чуть уменьшилась в росте, ссутилилась, согнулась, словно бы плакучая ивушка у незабвенного пруда. Осознавать это было необычно и… Больно. — Ты иди давай. Я ногу туфлёй натерла, — она остановилась на ступеньке, поморщившись. — Еще триста лет, как черепаха здесь ползать буду. — Ну зачем же триста лет, Ангелин? — молодой человек совсем не к месту пожалел о том, что почти не подтягивался в детстве на турнике и сейчас не имел возможности торжественно подхватить ее на руки и красивенько так донести до места назначения, подобно Ларионову двадцать втором сезоне. Впрочем, и Якубович была раза в полтора легче. Но не повод же это бросать эту милую (пусть и когда-то в прошлом) женщину на этой проклятой громоздкой лестнице! — Держитесь! — в мгновение ока оказавшись рядом с Изосимовой (как выяснилось в готзале, больше не Андреевой), Череватый слегка согнулся, стараясь как можно эффектнее «подставить ей плечо». — Вдвоем-то быстрее доберемся. С ветерком! Ангелина смерила его с головы до ног строгим, будто бы оценивающим ситуацию, взглядом. — Ну ты… Даёшь вообще! — задорно и так, черт возьми, по-свойски расхохоталась она, взглянув на Владика так, что последнему захотелось в тот же миг рассыпаться в щепки. — Сама доберусь, чай, не немощная совсем. — Ну тогда позвольте мне хотя бы подбросить вас до дома, что ли, — неугомонный Череватый все же ухитрился взять ведьму под руку. — Толик говорит, что такси в это время хер вызовешь, а Влад на колесах все равно. — А по-моему, Влад берет на себя слишком много, — наконец-то блядская лестница осталась позади. Наконец-то чуть смущенная его «широким жестом» Изосимова имела возможность освободить свою руку, облегчённо вздохнуть и, с вызовом глядя в глаза приунывшему чернокнижнику, произнести: — А поехали!