«Акула в формалине»

      Кавински давно не просыпался в таком отвратительном настроении и состоянии. По крайней мере, в последний раз это было тогда, когда под боком беспокойно вилял хвостом преданный пёс.       Молодой человек пялился опухшими глазами в уже светлый потолок – Солнце встало совсем недавно, но Зима была светлой. Сегодня вроде бы никуда и не нужно, впрочем, вчера было также… Первое, что сделал – переполз на другую часть кровати, чтобы ещё раз посмотреть на пустую лежанку добермана. Посмотрел и всхлипнул. Только проснулся, а глаза на мокром месте – ему казалось, что никогда такого в его жизни не было. Ваньиня тоже не было – но это было точно. Он знал, как будет объяснять отсутствие собаки – несчастный случай, ударило током от электрического билборда на улице, захоронил он его потом сам, в лесу. Как отвратительно – думать об этом сейчас. И вообще, ничего не хочется – куда-то идти, что-то делать, думать и жить. Было бы красиво написать о том, что в груди Кавински теплилась надежда о том, что доберман явится к нему во сне, и что снова можно будет увидеть пса, желательно – радостного. Но Кавински вообще ни о чём не думал, наглотавшись успокоительного. Он изревелся настолько, что можно было просто выжимать наволочку от подушки, и лучшим, что могло быть – не чувствовать ничего. И, да, когда настала пора просыпаться, так и оказалось, но Винс не учёл, что эта пустота будет жрать его изнутри как голодная стая пираньей. Вот, что, блять, ему сейчас делать?.. Умные скажут – прожить горе, реветь до тех пор, пока не станет легче, ещё и с психологом можно проработать, высказаться друзьям, войти с ноги в яркую и шумную общественную жизнь, чтобы заткнуть ей зияющую в сердце дыру. Да только если бы Кавински был настолько осознанным, он бы прямо сейчас не пускал на пол слюни из-за своей заторможенности – бонусного эффекта от передозировки успокоительным. И вообще, после увиденного ещё хорошо, что он додумался своей бедовой головой закинуться седативными… Правда, количество явно было несоразмерно необходимому.       Тупым взглядом уставившись на пустую лежанку, он закрыл глаза, так и оставшись телом в кровати, а головой на самом её краю, свисающей как будто у неваляшки. Идея – снова лечь спать. И плевать, что уже с девять часов он проспал. Кавински вообще плевать, у него законный выходной и от алгоритма, и от прочего дерьма. «Да твою мать, мне придётся искать новую собаку для нычек и проверки этих ебаных пакетов… – простонав. – Сука, как же я нахуй ничего не хочу сейчас… – вслух молодой человек начал ныть и стонать. – Я просто хочу, чтобы эта блядская вселенная вернула мне мою собаку!! Но это, блять, невозможно, потому что моя собака… Ушла в иной мир вместе с моей галлюцинацией. Просто волшебно! Я сейчас от счастья буду блевать блёстками, сука!». Рёв на подобие хриплого: «А-а-а-а!» прошёл по комнате. После него Винс пополз обратно в баррикаду из тяжёлого зимнего одеяла и пледа. «Нет, это никуда не годится. Ваньинь бы сам меня потащил куда-то, не позволит вот так рыбой-каплей лежать в постели сутками и ждать, пока я сгнию заживо из-за неспособности к самообслуживанию из-за моральных страданий, – вторая часть мыслей была озвучена с насмешкой над самим собой, с иронией. – В конце концов, сколько можно мне самому с собой нянчиться, я далеко не маленький, уже здоровый мужик, ответственный человек… Нужно хоть чем-то себя завлечь хотя бы сегодня, пока у меня есть свободное время, потом займу руки работой и на остальное сил не останется».       Чёрта с два он провалялся бы без сил весь день. Кавински сходил в душ, снова чуть не уснув, потом поел, едва ли не клюя носом тарелку. Подумал, что такое положение дел крайне хреновое, ну а затем пошёл до ближайшей аптеки в поселении, из которой его выпроводили озадаченным взглядом.       Адреномиметик подействовал достаточно быстро – Винс вышел из анабиоза и начал хотя бы соображать быстрее, чем полтора слова в секунду. Тут-то в голову и ударило.       Он быстро оделся, пошёл в верхний гараж, там поменял колёса одной из своих игрушек на зимние, взял да и поехал.       За все почти тридцать лет жизни он ни разу не ездил на мотоцикле Зимой, да ещё и под музыку, гремящую в наушниках. Без шлема гнать по трассе молодой человек не решился, мозги ещё на месте были. Ну, разве что чуть-чуть съехали.       Снег едва лежал на пожухшей и сухой траве, больше напоминая кем-то нечаянно рассыпанный сахар, настолько его было мало… Дорога при этом была сухая – Солнце выходило часто, поэтому и сушило хорошо. Несколько лет назад в такое время был бы гололёд – Кавински смог бы с лёгкостью расшибиться или улететь в кювет на первом повороте, но многое изменилось. Зима превратилась во вторую Осень. И это ему чертовски не нравилось – Осень не ассоциировалась ни с чем хорошим в его жизни, а Зимы, воплощающей в себе счастье, не видел Винс очень давно… Лето было, Весна была, их тоже любил, но не так, как Зиму. В груди что-то обрывалось и начинало с новой силой трепетать больше и сильнее, когда он вспоминал, как падал с тёмного Неба снег, как морозило руки и губы, как искрился снег под ногами, как ждал Нового Года и чего-то ещё… Новый Год был какой-то неправильной серединой этого времени года, и душа подсказывал, что он был далеко не единственным, чего некогда Кавински сильно-пресильно ждал.       Он не помнил, не понимал, и его это бесило больше всего. И Кавински начинал газовать, выдавая большую скорость, ещё и так хмурясь, будто мчался за хвостом удачи, которая так неожиданно убежала от него в этот раз.       В голову била кровь, в руках она чуть ли не взрывалась, тело обдавало противным влажным ветром – лучше б он был морозным.       Дутая серебристая куртка брала на себя резкие удары воздуха, хотя иногда казалось, что били его прямо по телу – по спине, плечам, рукам, ногам, по груди и животу. И от этих ударов лететь хотелось ещё быстрее. За звуками музыки он буквально слышал свист ветра.       Ну и пошли в ход красивые трюки… Он обгонял все фуры, которые встречались ему на пути, даже если по встречной неслись ещё – явно чувствовал себя бессмертным. На кольцевых развязках, на которые специально заезжал, он наклонял бок мотоцикла так низко, как мог, локтем едва ли не касаясь асфальта. И вот это уже выводил его из заторможенности куда лучше, чем таблетки. Он должен был балансировать. Если ошибётся, использует не ту скорость, повысит градус или не перенесёт центр тяжести, то проедет бочиной по дороге, испортит и мотоцикл, и свою руку. И если мотоцикл можно было просто отремонтировать и купить, то больная рука помешала сильнее, хотя… Почему он вообще думал об алгоритме, когда вот-вот должны были наступить законные выходные?.. Кавински никогда не считал себя трудоголиком, но для всех остальных был таковым. Бывший наблюдатель предпочитал именовать себя просто активным, потому что без продыху батрачить он терпеть не мог. А уж как он отдыхал, это другой вопрос – отплясывал в клубе, делал экспериментальный ремонт авто в мастерской, носился по загородным трассам Альт-Сити, как сейчас, ну или просто…       Гулял с Ваньинем. Непоседливый доберман не позволял хозяину просто так сидеть на месте, постоянно звал его куда-то… Кавински сейчас мог бы бодрым шагом идти за псом, которому будто в первый раз в жизни показали хвойный лез за их домом и который постоянно шёл к лилиевому полю, валяясь в цветах до тех пор, пока от их запаха не станет невозможно дышать из-за аромата, питающего шерсть. Кавински никогда не понимал, почему именно эти цветы так любились его питомцу, но и против не выступал. Сейчас на то место ходить вообще не хотелось – оно же будет напоминать только об одном, а разум Кавински ещё нужен.       Правда, пока он продолжает гнать, думая только о том, как получить от этой гонки с самим собой больше эмоций. Винс не надеется, что кто-то явится к нему, вновь убережёт от смерти, остановит…       В грудь бьёт ветер – и уже больнее, чем раньше. Резче. В голове звучит партия электро-гитары в смеси с арией о море. Он будто бы должен куда-то ехать, что-то успеть. Будто бы этот забег что-то значит. На самом же деле – ничего.       Всё портит ебучий звонок от кого-то, перебивающий музыку, трещащий и противный, от которого телефон хочется вышвырнуть куда-нибудь подальше. «Да блять, что и кому от меня надо», – думает раздражённо, говорит вслух, снижая скорость и останавливаясь на обочине, упираясь ногой в грунт. Спешно снимает шлем, достаёт из кармана куртки мобильник, отвечая и огрызаясь:       – Да?! – Винс даже не удосуживается посмотреть, кто на связи.       – Чего кричишь? – спрашивает Минни. «Окей, ей грубить не стоило…».       – Да там… Проблемы. – Зажато.       – Оу… Мы, мы просто собрались с ребятами в «Dark Rise» вечером, ну и идти без тебя было бы не так интересно. К семи. Ты как? Может, как раз расслабился, отдохнём… – по голосу девушки можно было понять, что она пытается усмирить пыл Винса своей невинностью.       – Ну, в целом, – напряжённый выдох, – в целом можно, ладно, да. – «Наверное, это лучше, чем второй день чувствовать себя так, будто по тебе проехалась бетоноукладочная. И, может быть, я могу им сказать, что Ваньинья больше нет».       – Класс! Тогда договорились, столик наш, как обычно.       – Ага.       Сбросив, он вновь включает музыку, надевает на голову шлем и, разогнавшись, несётся обратно, рисуя на дороге чуть ли не структуры ДНК, лавируя между остальными участниками дорожного движения.       Однако, радость длится не так долго, как того хочется. Следом за ним – тоже на мотоцикле – едет какой-то парень. Ещё и в чёрном. «Вот параша». Кавински сигналят, призывая остановится – опять приходится вставать на обочину. Второй мотоциклист останавливается рядом, снимая шлем. «Что это ещё за полурыжий шкет?.. Погодите, это не тот щенок? Да вроде он, – бывший наблюдатель оценивает взглядом воспитанника Инспектора, взгляд которого такой же наглый и надменный, как у его приёмного папаши. Сам же Винс даже не сходит с седла, удерживая в одной руке шлем, вторую убрав в карман, зажимая наушники. – Ну и по какой хрен он мне сигналил? Я ничего не нарушал так-то».       Блондин смотрит недоверчиво, неприветливо, как старая птица – в общем, не лучше, чем на него.       – Наблюдатель, зачем создаёшь на дороге опасную ситуацию?       – На дороге никого нет, в зеркала я смотрю. Если я разобьюсь – это мои проблемы.       – К счастью или сожалению, закон так не работает, – усмешка.       – Я знаю, как работает закон, – парирует он дерзко, – в радиусе как минимум километра трасса пустая, тем более я не на габаритном транспорте, поэтому моё вождение вполне допустимо. В административном такое допускается.       – Разрешающей нормы не установлено, – он скрестил руки. – Придётся вам всё же направиться со мной в участок.       – «Всё, что не запрещено, разрешено» – слышал о таком принципе?       – Со мной стоит обращаться так же уважительно, как и я с Вами. В какой момент мы перешли на «ты»? – «А малой-то с приветом, вот индюк».       – Во-первых, ты меня младше, и я это знаю. Во-вторых, если уж решил привлекать меня, за что-то – соблюдай процедуру. Нужно представиться, предъявить удостоверение, ну и ещё как минимум иметь полномочия на подобное привлечение. Чего-то нет – процедура нарушена, на этом всё.       – А вы, как погляжу, сведущи в законах… – «Ещё б я не был сведущ, я юрист вообще-то по первому образованию. И наблюдатель так-то». – Я всё же настаиваю на том, чтобы Вы проследовали за мной в участок.       «А я настаиваю на том, чтобы ты метнулся нахуй, потому что ты меня заебал», – он еле-еле сдерживается, чтобы не закатить глаза.       – Я до сих пор не увидел ни документа, подтверждающего должность, ни имени не услышал. Да и не припомню, чтобы в компетенции помощника Главсека входило привлечение за нарушение ПДД, – Винс готовится надеть шлем и стартануть, чтобы оставить занозу в заднице далеко позади. – Если мне с камеры придёт штраф, я оплачу, отвечу по закону, – говорит послушно, – а сейчас мне пора.       Плевать, что там говорит этот пиздюк Инспектора – Винс затыкает уши, как козырёк накидывает на голову шлем и пускается по трассе, не обращая ни малейшего внимания на то, что приёмный сынок Инспектора почти врезал и из кожи вон лез – но это только по мнению Винса – чтобы на него обратили внимание и считались как с равным.       Кавински видит, что за ним гонится парнишка, но не использует более никаких сигнальных знаков, видимо, надеясь на чудо…       Оторвался он быстро, свернув на дорогу к своему поселению, которая одному Свету кроме самого Винса была известна. Мотоцикл был оставлен в гараже.       Кавински вошёл в дом и… «Чёрт, какое же это странное ощущение. Я понимаю, что в доме никого нет. Рядом со мной никого нет. Я просто один. И так не было очень, очень давно… Я прихожу в свой дом, где я живу совершенно один. При этом не горю желанием никого сюда звать. Не настолько я им всем доверяю, чтобы ещё и жить вместе. Эти балбесы в мастерской-то иногда такой бедлам устраивают, мне за свой дом страшно будет. Тут всё такое, эм, дорогое какое-то… Качественное. Я вообще не понимаю, каким чудом такое качество – видел я, как дома в Империи строят, тяп-ляп и сопли между панельками. Разве что деревянные хорошо, но этот не деревянный, а впрочем – главное, что всё есть. Так, погодите, а есть у меня договоры на всё это счастье вообще? Тип, найти тех же строителей и магазины, где закупались материалы, вот и всё – но это если чеки вообще сохранены. Их же ещё найти где-то надо – засада полная. – Ведя внутренний монолог, он топал по дому на верхний этаж, чтобы привести себя в порядок перед тем, как вечером пойти в клуб. Времени было ещё много, но это событие было единственным, что хотя бы минимально интересовало сознание. – Так, алкоголь сегодня не пьём вообще, я наглотался таблеток, и, кажется, если выпью, то меня вывернет наизнанку и я просто сдохну. Хотя, наверное, это было бы не так уж… Тьфу ты!.. Да к Чёрту! Я не настолько бесхребетная и слабохарактерная мразь, чтобы загибаться и всю свою жизнь ставить на кон из-за!... Из-за смерти моей собаки…» – он не понимал, как правильно выразить то, что, несмотря на всю свою любовь к Ваньинью, Винс не может позволить себе покончить с жизнью лишь из-за отсутствия в ней первого. Было горько, очень. И больно. Но вернуть никого с другого Света нельзя, и это факт.       Пару часов молодой человек провалялся в кровати с очередной книгой. Казалось, в этот раз он читал очень быстро – Кавински напрочь забыл о том, что не плыл по полу из-за своего личного стабилизатора. И это сказывалось до сих пор. Давно он так не глотал страницы, как в тот момент – не возвращаясь к тексту, может, и забывая то, что было пять абзацев назад, но с жаждой продираясь дальше меж напечатанных строк. И становилось от этого невероятно легко – сознание губкой впитало в себя всё происходящее между персонажами, чуть ли не воспринял за правду.       В город он поехал на машине – спортивной красотке, которую стоило обкатать. К сожалению, никаких эмоций это не вызвало, и как бы долго Кавински не пытался подобрать музыку под настроение – ничего не шло. И это было тревожным звоночком… Чересчур нервный, будто ударенный током, он слишком резко и дёргано управлял машиной – бывший наблюдатель совсем не воспринял всерьёз тот факт, что он до сих пор был под действием таблеток, ещё и достаточно сильных, а не просто «витаминов в никуда».       Агрессировал он почти на каждого водителя, который ехал не так быстро или лез перед ним по дороге, перестраиваясь между полос.       Накануне праздников во всех клубах обычно происходит полное бесовство – «Dark Rise» этого не избежал. Только-только его владелец заходит в зал, он это понимает.       Вовсю играет старая-добрая песня про сумасшедшую жизнь. На барной стойке, обливаясь проходным алкоголем из бутылок танцуют бармены-заводилы, толпа под брызгами и всплесками носится как черти в Адском котле. Дребезжат полки, бокалы, пол ходит ходуном, чуть не пробивая новое дно в земле. Несмотря на то что Кавински этим бедламом заведует, ему по меньшей вере безразлично – вся ответственность лежит на директоре и управляющем, а он просто получает место, где можно делать почти всю грязь и пакость, на которую способны люди.       «Сегодня не самый лучший день, когда можно было пойти в клуб, – с каждой секундой пребывания в этом помещении бывший наблюдатель чувствует себя всё паршивее, но продолжает идти к столу, буквально распихивая толпу руками. – Так, я чё-то не понял, какого хера так много народу? Или все массово вышли на танцпол, что не протолкнуться? К охране надо. Блять, опять обратно идти… Не хочу, но придётся», – Вздыхая, разворачивается и прётся назад, едва ли не получая, горячую по шее. Выходит в приёмную, где воздух намного свежее – лёгкие сразу чувствуют это, тело жадно вздыхает холод, хотя, Чёрт, сигаретами пахнет невыносимо. Винс подходит к охраннику, почти получая клуб от дыма табака в лицо, кашляя в кулак с надрывом от вони, которую терпеть не может.       – Кха!.. Потуши это дерьмо, – базлает. Охранник слушается, вынимая окурок из зуб и бросая пепельницу. – Сколько сейчас человек в клубе? – Охранник лениво смотрит в смартфон, где должен отмечать каждого посетителя, отвечает:       – Триста семнадцать.       – А какого Чёрта их триста семнадцать, если у нас максимальная вместимость двести пятьдесят?! – Винс смотрит в лицо мужчины, ожидая ответа. Но время продолжает идти, а в ответ молчат. – Больше никого не впускать, пока эти несчастные шестьдесять семь не выйдут отсюда по своей или чужой воле. Ты тут не просто так стоишь, а в том числе для того, чтобы контролировать, кто зашёл, так что будь добр – подходи к своей работе ответственно, иначе можешь её лишиться, – несмотря на то что ругательств в предложении не было, Кавински давил.       Как только он вернулся в зал, жестом подозвал себе другого человека из персонала, в прямые обязанности которого не входили функции охраны, но он мог выводить людей из заведения, если смотрел, что они совсем пьяные, а уж алкоголем или наркотиками значения не имело, все отправлялись на верхний этаж. Точнее, в одно из заведений – дешманский хостел, где принимали всех и где можно было просто проспаться.       Отдав распоряжение, предпринимает вторую попытку дойти до столика, за которым уже сидят друзья. Еле протискиваясь между толпой, массово решившей вернуться за столики и допить свои алкогольные, падает-таки на диванчик.       − О. Винс, ну наконец-то! – Минни лезет обниматься за шею, но по выражению лица босса ясно, что первого у него нет… Девушка лишь слегка касается его руками, а потом отстраняется, но не подаёт виду и ведёт себя так же радостно. – Сегодня людей много. – Ох уж какую наболевшую тему она выбрала…       − Да это пиздец, я уже сказал персоналу торкнуть кого-то отсюда, вообще же негде даже встать. – сразу начинает ворчать, показывая свою взвинченность.       − Винс, расслабься, Новый Год скоро, всё нормально будет, − пьяненький, говорит ему Радан, сверля своим тупым взглядом. Кавински моментально нагибается к подруге, спрашивая у неё на ухо:       − А этого кто напоил до синьки?..       − Да не синий он, я смотрела, немного выпил, Хэнк подтвердит…       − Э?! А чё вы шепчетесь?! – продолжает рыжий.       − По работе, Радан, − грубит Кавински в ответ, не желая больше видеть этой ослиной рожи рядом с собой. В моменты опьянения Радан тупел до немоготы, и выносить его присутствие было тяжело – идиотов Кавински не любил больше всех на свете. В остальном же считал Радана ровным, хорошим пацаном. – Не занимай этим голову, − «Тем более, что сейчас ты осмыслить несколько слов не в состоянии». Он быстро придумывает повод, чтобы уйти в уборную, − Я отойду, руки помою.       Но долго радость Винса от одиночества не длится, тем более в туалете – зашёл он в общий, не служебный, о чём пожалел почти сразу. Вполне себе привычные звуки справления естественной нужды идут вперемешку с льющейся из-под крана водой, за ними больше ничего не слышится. Но вот кто-то выходит из кабинки, моет руки под другим краном и покидает помещение. Кавински сам моет руки, сушит их, но решает и выключить раздражающий кран, из-под которого, между прочим, натекает счёт. Почти сразу он понимает, зачем на самом деле был включен кран… Стоит, замерев и скривив лицо, с отвращением сглатывая. Не то чтобы он любил АСМР-записи, да тем более интимного характера, поэтому чувства ненависти, стыда и брезгливости нарастает с каждой секундой. И Кавински оказывается не из робких, на выходе из уборной громко говоря:       − Ебитесь дома! – ещё и хлопает дверью. «Больше им в клуб ни ногой, по камерам посмотрю, кто в уборную заходил, в чёрный список сразу отправлю. Что за позорище, ей Свет?! Ну я понимаю наяривать в уборной или просто сосаться ещё приемлемо, ну, в клубе… Не в обычном туалете. Но не… Аргх! Да даже если это мои девки, выговор сделаю!».       Шатенка замечает издалека, что бывший наблюдатель приходит ещё злее, чем был раньше, и теряется в непонимании, быстро обговаривая это с остальными за столом. Только Винс садится, у него аккуратно спрашивает Бобби:       − Винс, что-то не так? –       Ненавидимый всеми людьми, в жизни которых случилось отвратительное событие, вопрос… Кавински зависает, не зная, должен ли он ответить правду – рано или поздно команда поймёт, что добермана не стало, но и портить всем вроде как хорошее настроение не стоит – у него нет сильного желания делиться с кем-то посреди клуба новостью, которая чуть ли не довела его до ручки. Лучшее, что можно сделать – уточнить, что имеется ввиду.       − Ты о чём? – заметно, как молодой человек сразу успокаивается, и для знающих это ещё более странное поведение Винса. Отвечает Хэнк:       − Ты просто не особо радостно выглядишь. Так, будто тебе только что штраф выписали на круглую сумму, − реакцию Винса на штрафы все знали – он бесился, поэтому, очевидно, к чему клонит Хэнк.       − Я многое в своей жизни видел, но чтобы в моём клубе в туалете трахались, я не видел, − Минни сразу закрывает рот, нервно хихикая над ситуацией. Парни начинают гоготать и ржать, что вполне предсказуемо. – Не факт, что этого никогда не было, но… Короче, нет, это отвратно. Э, Антон, чё ты лицо скукурузил так?! Ты кого успел поиметь в этом туалете?! – Винс пытается перевести в шутку, но лишь для того, чтобы не взрываться в эмоциях сейчас.       – Да нет! Я чё, совсем что ли?! – опровергает тот.       – Да хрен тебя знает… – бубнит под нос.       – Не ворчи и пей давай, – Джеффри двигает по столику бокал.       – Ты деликатно сказал, что мне нужно пососать? – Кавински с недоверием берёт стакан, лениво размешивая лёд – он не полностью на дне, да и выглядит, вроде как, сносно.       – Вообще нет. Мы просто ждать тебя задолбались и попросили у бармена то, что ты обычно берёшь.       – Так я же не опоздал.       – Ну просто так взяли, чего ты допытываешь? – Бобби пытается сгладить углы, он немного уставший, и, как обычно, спокойный.       – Нет, просто… Никогда так не делали, с чего вдруг. – «Если тут алкашка, то ещё ладно. Наверное… Наверное, я могу себе позволить после того, что видел. Может, потом и протрезвею, – отойдя от принципа, по которому он не пил ни единого напитка из чужих рук, Винс выпил, тут же отодвинув. – Твою-то мать, я на таблетках!! Забыл!!». Как его перекосило, видели все.       – Винс, у тебя точно, – на этот раз Бобби выделил слово, – всё нормально? – внимание всего стола пало на Кавински, который, по случайности почесав под носом, ответил:       – Да я это… На адреналине, короче, – все схватили. И поняли совсем не так, переглянувшись между собой. – Чего уставились? – выглядел он не невинно, но рассеянно, что шло в его образ человека, злоупотребляющего запрещёнными веществами.       – Винс, – голос Бобби, встающего с места, звучит холодно – он идёт от самого угла, чтобы выйти и обсудить с другом всё глаз на глаз, – пойдём, – хватает бывшего наблюдателя под руку и ведёт в подсобное, вводя того первым. Мало того, что Бобби не понимает, как могло произойти то, чего он боялся, так и Кавински не понимает, что творит друг. Блондин стоит посреди комнаты, ожидая слов друга, что выглядит грознее тучи.       – Зачем позвал-то? – спрашивает, выгибая бровь, на что его тут же берут за шиворот, нависая и спрашивая размеренно, но с медленно закипающей злобой:       – Ты же обещал, ты клялся, на коленях ползал и рыдал, – сквозь зубы. – Ты все эти годы был чистым, а теперь вот так?!       – Ты чё, думаешь, я под наркотиками?! – Винс вскипел, отбросив от себя чужие руки. – Я чистый! Я пил таблетки, чтобы хотя бы встать с кровати, а не лежать весь день как коматозник. – Он хмурится, злится, а внутри ещё и сидит обида.       – Таблетки-то тебе зачем?! – становится ещё непонятнее. – Винс, если у тебя проблемы, то скажи, хотя бы мне скажи! – агрессивным шёпотом. – Если не хочешь делиться с остальными, то твоё право, но мы знакомы десять лет – в какой бы заднице ты не находится, я помогу, чем смогу.       – Да там!.. – резко. Вмиг в красных глазах теряется рассудок и весь пыл. – Там уже некому помогать и ничего не сделаешь… – Винс понимает, что ноги начинают подкашиваться, а руки дрожать – ими он на ощупь ищет хоть что-то, и желательно то, на что можно сесть.       Бобби распахивает глаза в шоке, предчувствие у него самое отвратительное.       – Кто?..       – Ваньинь, – глухо, без сил сваливаясь по стене на лежанку на полу, держась стены. Грудь сдавливает колючая проволока. Он не знает, как реагирует Бобби, да и не интересно это, сейчас самое главное прийти в себя. Пробивающиеся сквозь часы покоя пару слезинок выступают у самой переносицы и быстро смахиваются пальцами. – Это вчера было. Я сначала наглотался успокоительного, сегодня пришлось типа антипод пить. Я бы иначе просто не встал.       – Свет мой, – единственное, что говорит друг, белея. – Ладно…. Извини, извини, что так сказал, я понимаю, почему ты так, – оправдание звучит резко, но вполне искренне. Взгляд мечется по помещению, Бобби выглядит неприкаянным. В конце концов, он смотрит на Винса, который, по правде говоря, выглядит жалко. – Они должны об этом знать?       – Да в любом случае узнают. Собака нам нужна. – Отвечает так, как обычно отвечают, когда плевать уже, что случится, заведомо ясно – всё проиграно, и сил на горе нет, и… Само существование даётся настолько тяжело, что проще залезть бедовой головой в намыленную верёвку. Но он этого не сделает. Из принципа.       – Если бы не таблетки, я бы сам напоил принёс тебе водки, – грустная усмешка, – или коньяка. – Молодой человек упирается спиной в дверь, становясь гипотенузой, убирая руки в карманы. Пару секунд они сидят в тишине. – Ты похоронил его?..       Ещё один вопрос и Кавински захлебнётся в соплях и слезах – его уже выворачивает от того, что он вспоминает. Вспоминает, как какая-то девушка уводит его собаку в никуда.       Бобби не ожидает словесного ответа, различая лишь мычание, которого ему вполне достаточно.       – Ты пойдёшь в зал или мы сбегаем отсюда?       – Куда?..       – Ну, не знаю. Можно в «Вишнёвку». Я просто не уверен, что нас пустят в «Сумеречную звезду».       – «Вишнёвка»? – Кавински поднимает голову. – Она ещё не закрылась?       – Насколько я помню, нет. Таки поехали?       Короткое раздумье.       – Поехали.       Кавински не любил возвращаться, но в последнее время жизнь возвращала его к давно оставленному. И от этого, что необычно, дышать становилось легче, спокойнее.       Они сбегают с душной тусовки как мальчуганы со школьного выпускного, угнавшие авто кого-то из взрослых и укатившие на нём в закат, никому и ничего толком не объяснив, сославшись на форс-мажор.       Бобби включает какое-то кошмарно-зашкварное радио, где играют сопливые песни про любовь, которые обычно слушают девушки на десять лет моложе, заставляя Винса петь слова. Сначала блондин куксится, а потом понимает, что мелодия-то начинает качать, ну и там уже начинаются песнопения хриплым голосом и широкие жесты в воздухе.       Друг сидит за рулём, но тоже подпевает, переглядываясь с ним и улыбаясь: «Ну, мне хотя бы получилось развеселить его».       «Cherry Bomb» давно перестала быть центром притока подростков и молодёжи, которой кишела лет десять назад, и на ней это сильно сказалось. Много свободных мест на парковке свидетельствуют об этом. Заходят молодые люди в клуб под усталые взгляды охранников, оплачивая вход и направляясь внутрь.       По мелодиям ясно – играет попсовая классика, что только добавляет антуража и веселит отчего-то больше, чем современная навороченная музыка, обвешанная обработкой и электрикой. На танцполе людей немного, но они искренне рады присутствовать сегодня в этом месте – ловят свою атмосферу. Для Кавински это хорошо – он любит танцевать свободно, когда много пространства.       Несмотря на то что здание не ново, оно смотрится хорошо. Винс помнит, что занимал с компанией стол прямо при подъёме на второй этаж – туда они с Бобби и направляются. К их счастью, место свободно. Через пару минут подходит официантка и оформляет заказ.       Бывший наблюдатель оглядывается, всматривается в черты места, некогда подарившего ему молодость, о которой он мечтал, в которой не было ещё такого количества проблем, а если и были, они легко решались часами. Он вспоминает Энтони, Софи, Наву – компашку друзей, с которыми проводил время здесь. Вспоминает танцевальные баттлы, которые ещё были в моде и на которые не плевались, а лишь поддерживали. Вспоминает, что приход его в «Вишнёвку» был равнозначен приходу Императора – тут-то его и начали уважать, воспринимать всерьёз, стали считаться. Вспоминает, как с трепетом ждал дня и случая, когда сможет прийти в клуб после алгоритма на какой-нибудь праздник, чтобы навести шороху своими танцами, а потом уйти в закат до следующего. Да-а, тогда ещё главным в клубе были танцы… А не алкоголь или посиделки с друзьями.       Это место напоминает ему… Напоминает…       У наблюдателя мурашки прошли от самой головы до пят, времени на раздумья особо не осталось...       В один момент она своими двумя руками коснулась его лица, спуская от него руки по шее – у Кавински дыхание перехватило, а грудь готова была разорваться на части.       – Прекрати это делать, – глухо произнёс юноша, тяжело сглатывая.       – Что именно? – по-лисьи улыбаясь, спросила.       – Шею... Руками...       Он склонил же голову на её плечо, прижимаясь щекой к щеке, позабыв о границах, что были между ними, закрывая глаза.       Кавински пялится на танцпол, потом на Бобби, и чуть с его губ не срывается: «Я был тут с ней!», но он понимает – одно неверное предложение, и никакие аргументы против того, что он в состоянии рассудка, не сработают. Но взгляд его не заметить не сложно, именно из-за этого брюнет спрашивает:       − Кого-то увидел?       − Нет… − сначала едва слышно. – Кхм, нет, не увидел. Скорее. Просто вспомнил давние времена. В «Вишнёвке» я ещё пил алкоголь, так что не удивительно. Я даже как-то участвовал в соревновании, кто больше выпьет. Но проиграл, − усмешка. – Помню, как меня лихорадило потом.       − Свет, что ты только в свои подростковые не делал. За тобой самим там глаз да глаз нужен был, как тебе тогда голову не снесло? – Бобби смеётся, улыбаясь и принимая заказ от официантки, которая, кажется, не оставила его равнодушным.       − Сам порой удивляюсь. Я был таким наблюдателем, за которым ещё один наблюдатель нужен. А я тебе, случаем, не рассказывал тогда, с кем общался? – это был безопасный способ выудить что-то из сидящего напротив, не навлекая на себя беду.       − Когда ты меня встретил, то ещё никого из команды не было, кроме Кирюхи, с которым вы по долгу службы, а кто там у тебя в друзьях был – я без понятия. – А что, есть про кого рассказать?       − Не-а, если я не запомнил, значит фигня люди были, − ковыряясь в зубах зубочисткой. – Мясо отвратное, только начал есть, а уже всё в этих жилках сраных.       − Грех тебе жаловаться на то что ты ешь мясо за двадцать рабочих часов и ещё что-то там у тебя застревает, − ворчит Бобби.       − Нет, именно за такую цену я и не должен вообще претензий иметь к этому мясу. – Он отодвигает тарелку, с голода за пять минут справившись со всем блюдом. – Погоди, щас до диджея схожу.       Бобби лишь провожает взглядом, не понимая, отчего босс так активизировался. Ну смена музыки это ещё ладно – у него чуть челюсть не падает раньше времени от того, что Винс решает съехать на первый этаж по лестничным перилам. «Детство в жопе заиграло, видимо…».       Через пару минут вопрос уже совершенно в другом… «Да хер с ней, с лестницей, он чё вытворяет вообще?!». Молодой человек сидит сначала в полном недоумении, ну и потом тоже в недоумении, если быть честным.       Кавински попросил включить песни, которым было по лет пятнадцать-двадцать, а сейчас ещё и отплясывал под них на танцполе, на который мало-помалу начали стекаться остальные лихие старички. Точнее, старичками они не были, но под тридцать лет в Империи мало кто решался танцевать так же активно, как это делали люди пятнадцати-двадцати лет.       Сначала идёт такт – его можно хоть отбить ногой, хоть отщёлкать на пальцах. Следом к делу подключаются плечи, бёдра. В самом конце горит уже всё тело – двигаться хочется больше, резче, чаще. Кровь потихоньку начинает закипать, дыхание учащается, а стук собственного сердца переходит на музыкальный бит – и уже не понять, что ты слышишь – самого себя или мир вокруг.       Это совсем не мешает Винсу быть звездой, на которую смотрят все вокруг.       Молодой, красивый, кудрявый, задорный, живой настолько, что хватило бы на ещё пару жизней вперёд. Он начинает медленно, но верно потрясать и сотрясать это место как декаду лет тому назад.       Только теперь он не просто смазливый мальчишка, которого иногда сравнивали с девчонкой из-за щуплости и гибкости.       Теперь он вырос. Повзрослел, стал больше, старше, умнее, а ценности остались всё те же, когда ещё был шкетом.       «Гляньте только, что творит!..» − доносится со всех сторон.       Что-что? Да всё, что душа пожелает в этот момент, то и творит! И сейчас – хочет танцевать.       И Кавински танцует. Его действия и жесты больше похожи на те, которыми фигуристы рисуют историю во время своего выступления на льду – он хватает ладонями воздух, сжимает его, ударяет в ладони – чуть ли не высекает искры. Взгляд его красных глаз едва ли видно из-за очков, но и без того ясно – дикий он, безумный, взгляд сумасшедшего.       Бобби знает почти единичные случаи, когда люди танцуют вот так – не просто повторяя одно и то же движение треть песни, а пытаются с нулевым знанием хореографии соорудить из движений настоящее шоу. Кавински – один из тех людей. Просиживать штаны и потягивать алкоголь слишком скучно для него, флиртовать с каждой встречной-поперечной не в его вкусе, ну и остаётся-то только один вариант, что делать в клубе. И он пользуется этим, выжимая максимум. Но это только если хочет.       «Ему там что в голову ударило? Воспоминания?» − в хорошем смысле думает Бобби, наблюдая со стороны сумасшествие, происходящее на танцполе, раскачанном его другом, при этом добро улыбается и даже снимает на камеру, чтобы было, что вспомнить.       Каждая новая песня – свой сюжет, хотя и репертуар наблюдательских движений невелик.       Кавински то играет плечами, то выгибается, то кивает головой, то – Свет его прости – умудряется бёдрами качать в такт. То хлопает в ладони снова и «ударяет» локтями по бёдрам, то играет с эмоциями толпы и дерзко смотрит на них так, будто они – пустое место, то поправляет с надменным видом куртку…       До тех пор, пока эта куртка не летит прямо в руки несущемуся на танцпол Бобби, который чуть не седеет, вылавливая её с воздуха, понимая, что в куртке ещё и парочка огнестрелов, которые никто не должен заметить. И пока он в полном шоке от происходящего, Винс продолжает выдавать.       Вот уж блондинчик разошёлся, точно уж вспомнил «своё императорское», красуясь, от удовольствия в танце закусывая губу, позволяя себе всё.       Ну, почти всё – для полной картины не хватало только увидеть его на одном из шестов, которые были установлены рядом со сценой.       Грязные по смыслу песни его ничуть не смущают – Винс только и делает, что показывает всем, что он является тем человеком, с кем представляют свои страстные фантазии, но никогда не воплотят их в жизнь. Выглядит ли это сексуально? Верно. Вписывается ли это в рамки морали и нравственности? Почти. Всё же становиться одной из тех девушек, благодаря которым он получает много лавр, он был не намерен. И откровенно пошлого или порнографического он не делал – просто не представлял себе, что должен для этого сделать.       Приходится, однако, вновь скидывать с себя чужие руки, то и дело тянущиеся к нему – от каждой из таких попыток он взрывается, становясь лишь агрессивнее в том, как даёт отказы – бьёт по ладоням, с силой отмахивает, что угодно, лишь бы его не трогали люди, которые ему не нравятся и на которых ему плевать.       Смелости, однако, Кавински было не занимать.       Единственное, чего ему не хватает… Точнее, кого. И это партнёрши.       И он хочет видеть на месте этой партнёрши её – диву, которая когда-то свела его с ума и сводит с ума до сих пор. Пусть она будет танцевать только с ним и только для него. Пусть она будет смотреть только на него, и он только на неё. Пусть она забрала…       − Ты мразь! Ты слышишь?! Нахера ты так делаешь?! – он орал в никуда, стоя посреди второго этажа дома. – Ты забрала у меня всё! Из-за тебя меня стёрли – я не помню почти ничего от совей прошлой жизни! Ты забрала у меня пса, ты забрала у меня моих знакомых и друзей! Ты мешаешь мне спокойно спать по ночам, мерещишься, шепчешь мне что-то, когда я в бреду… Зачем?! Если ты исчезла, исчезни насовсем и не напоминай о себе больше никогда! – он готов почти ли не бить кулаками стены. Он не в себе, и она бы простила ему такие слова, брошенные в порыве злой обиды. – Тебя рядом нет! Я прошу, я молю, чтобы ты пришла, я пытаюсь найти тебя, но все мои попытки ты сводишь на нет, делаешь мою жизнь ещё хуже и!.. – до хрипоты срывая голос.       Он и сейчас не в своём рассудке, температурит и мечется от одного угла к другому, почти срывая с петель дверь в её комнату. Несколько часов назад ему было весело, с приливом эндорфина, адреналина и серотонина он почувствовал вновь вкус жизни, а сейчас находится в обратном состоянии – на полном дне. Эффект от гормонов прошёл.       − Я ненавижу тебя! Ненавижу! Надеюсь, ты это слышишь! И я надеюсь, что тебе хуёво так же, как хуёво мне! Сука, сука, сука!! – он берёт первое попавшееся под руку – к его счастью, это всего лишь книга. Рвёт её в клочья, кидает в стены твёрдую обложку, потом берёт её же и кидает на пол вновь и вновь. – Что это вообще, блять?! – поднимает разодранный предмет и пытается различить название. – Да и хуй с ним!.. – кидает обратно. – Портишь каждый, блять, праздник! То День Рождения, то Новый Год! Оставь! Меня! В! Покое! – топает ногой и, выбиваясь из сил, сваливается на пол. Его распирает изнутри от жара, лёгкие вот-вот сгорят, а горло раздирает от боли. Всё тело ноет и тянет вниз.       Кавински сползает на пол, прижимаясь щекой к тёплому полу, открыв рот, с губ которого на пол стекает слюна. Начинает стонать и сжиматься в клубок, пытаясь согреться. Одолевает тряска, на затылок дует холодом – хочется съёжиться ещё больше.       Он просто теряет сознание и засыпает так.       Уже во сне понимает, что наговорил полную чушь, что был на эмоциях, на пределе, что был сам не свой и в адекватном состоянии так никогда бы не сказал ей.       Ему кажется, что он проснулся. Проснулся в тёмной гостиной, где закрыты шторы, окна и двери. В комнате пусто – в ней нет мебели или хотя бы картины на стене. Он медленно открывает глаза, понимая, что его спины и волос касаются нежные женские руки. Понимает, что лежит бедовый на её коленях.       По голове гладят ласково, накручивая на кончики пальцев золотистые кудри. Оголённые его лопатки укрывают своим широким рукавом.       Она тоже устала, он это знает.       Его простили. Всегда прощали, за всё, что бы он ни делал.       И Кавински понимает, что это не её вина.