«Акула в формалине»

      Кавински больше ни с кем за тот день не разговаривал, кроме клиентов. Он просто выполнял алгоритм.       Нерабочий домофон – не его проблема, он войдёт и без звонка. Да и на стук в дверь никто не отозвался. Теряя самообладание, бьёт по двери, ломая её по диагонали, потом сбивает её с петель. Щепки летят на пол, с ними поломанный замок. Кавински ломает не только петли, но и арку, которая вылетает из проёма как картонная. На грохот идёт беспокойный хозяин, но как только видит, кто переступает порог, в особенности лицо, становится страшно. Ноги подкашиваются, и чувство, что в помещение ворвался не только его начальник, но целый отряд ликвидаторов. Элвис замечает добермана, который, даже не рыча, всё равно пугает. Парень пятится назад, но ещё рассчитывает на то, что ему удастся переложить вину на кого-то… Точно, он поделится частью часов, просто купит кого-то, на ком сорвётся красноглазый.       − Хэй, Винс что за дела? – улыбка выходит кривая.       − Это ты мне скажи, − сталью. Он стоит на месте, не даёт приказа собаке, да и сам не движется, просто смотрит прямо. – Ты, сволочь, что себе позволяешь? – один шаг. − Ты как посмел брать мои документы? – второй. – Ты как додумался вообще списывать с моего счёта часы, которые я потом и кровью зарабатывал половину всей своей жизни? Я понимаю, перечислил бы себе сто, двести… Но ты, неандерталец, возомнил. Что имеешь право на полмиллиона рабочих часов. – Шаг. – И что-то мне не припомнится, что у тебя есть финансовые проблемы, так что увы, дружок, по исключающим или смягчающим вину не пройдёшь. – Он говорит почти как судья – безразлично, но понимая, что в руках его находится целиком вся жалкая душонка человека перед.       − Н-но-но-но, нет, у меня были, там выкуп просили… − стоит бежать со всех ног и лететь в окно, но Элвис застывает на месте.       − Кто просил? – Кавински знает, что ему нагло врут. Он прочитал все переписки парня, в том числе по выделенной линии. Ничего подобного не было, наоборот… − Разве не ты пред дружками хвастался, что смог наебать одного богатенького наблюдателя, кичась тем, что смог сфотографировать все страницы личных документов? – отговорок уже не осталось. – Хотел переехать в Омен-Сити, устроить себе там роскошную жизнь, выполнять простенький алгоритм и выполнять его от силы два часа в день? Ещё и под проценты положить, ставочку на двадцать один процент. Кутить со шлюхами и местной шпаной, ездить на последнем каре и вливать в себя вино в восемь раз старше, чем ты? – Элвис сползает по стенке, становясь белее листа бумаги. – Сейчас я покажу тебе, что значит «наебать наблюдателя». – Кавински закатывает рукава, поправляет перчатки и резкими большими шагами оказывается рядом с парнем, который ногами пытается оттолкнуть от себя. – Меня бесит, что ты дёргаешь ногами. – Он смотрит сверху вниз. Взмах руки. Колени. Два выстрела. Точно. Элвис истошно кричит, под ногами растекается кровь. Убирая пистолет во внутренний карман куртки, молодой человек сразу же пинает по и без того ноющим, невыносимо болящим ногам. Элвис захлёбывается в слезах и соплях.       − Нет, нет!! Прошу, я понял, понял, я чмо, я тварь, я мелкое создание, я не имел права так делать, я крыса, я понял, понял, понял!! Дай мне шанс, я буду тебе полезен, я же как-то смог при помощи данных всё сделать… Я могу быть полезен! Ты заработаешь в несколько раз больше, я обещаю, я даже ничего у тебя не прошу по проценту!..       − Тебе ещё хватает наглости упоминать о своей доле… − тихо. Его костяшки хрустят, почти готов. Разминается. Ну или же наслаждается тем, как перед ним унижаются.       − Я обещаю! Только не убивай! Только не стреляй!.. – он то машет руками, то прижимает ими кровоточащие ноги.       − Стрелять я больше не буду, − спокойно. Элвис прислушивается, замолкает, тяжело сглатывает, прекращая ныть, надеется, что его оставят в покое.       − П-правда?..       − Правда.       После этого – тяжёлым ботинком ударяют по колену, вдалбливая его в пол. Крики возобновляются, горло срывается. Кавински раз за разом наступает на ноги, если не попадает – на руки. Пинает в живот, а после того, как насладился, хватает за шиворот, чуть тянет на себя, а потом со всей силы вдаривает парня всем телом по спине – минус несколько позвонков. Одной рукой держит за шею, второй бьёт по лот кипящей крови их начинает пицу, вырисовывая всё больше и больше синяков. Ломает нос, зубы, челюсть. Наигравшись, бросает на пол. Руки горят, от кипящей крови их начинает покалывать, он неровно дышит. В ушах звенит, нужно успокоиться на несколько секунд. Нанося все удары, Кавински ни на миг не задумывается о том, правильно это или нет, не думает о том, что это слишком, не думает о том, что, по-хорошему, можно было использовать этого недоноска в своих целях и кошмарить до конца жизни. Ему настолько плевать, что глаза застилает красная пелена. Он никому не позволит даже тянуть руки к тому, что принадлежит ему, во что он вложил столько сил и времени, сколько никто другой не смог бы. Это его часы. Это его время. И получены эти средства законным путём, они абсолютно чисты – именно поэтому бороться за них он будет до конца. Несколько прерывистых вздохов, он выдыхает, До сих пор слушает истошные вопли и стоны, надрывистый плач. Со временем всё это утихает, но только после ещё одной пули.       Он не смотрит на тело, не довольствуется своей работой, не гордится ей – ему плевать на эти отношения, главное – он убил подонка.       Он слышит, как по лестнице поднимаются – это отряд судебных медиков, поэтому Винс не боится. Да даже если кто-то и увидит – плевать. Он исполнил приговор, и притом полностью законно. Кавински был бы не Кавински, если бы не сделал всё так, как требует Империя, если этим можно без всяких прикрас обосновать то, что он осуществляет. Статьи Книги Света ,вещественные доказательства – он всё прикрепил к делу, никто не докопается, да и нечего. Из-за этого пришлось встать на час пораньше, что уже не волновало.       Он выйдет из многоквартирного дома ни словом не обменявшись с медиками, со спокойной душой, под солнечным светом посмотрит на перчатки – не видны ли на них тёмные пятна от крови, а потом пойдёт вместе со своим доберманом до чёрной машины.       Всё это время жар в голове молодой человек списывал на то, что просто перегрелся – жарко было и в мастерской, и в машине, и дома, но где-то к обеду алгоритма того дня понял, что дело вовсе не в погоде, потому что жарко было и в достаточно прохладной тени. Он отправился обедать к себе в кабинет, за это время успел смерить температуру, увидев на градуснике не самые приятные цифры… «Чёрт, это нифига не погода. Ну работать я пока могу, да и жаропонижающее пить бесполезно, так что фиг с ним. Ну только если совсем хреново станет, выпью. Сегодня, Слава всему святому, ни за какими сахарами ехать не надо, значит я могу уйти в часов пять и забыть обо всём на свете, сейчас закину в себя ролл какой-нибудь и пойду».       С его стороны это было очень самонадеянно и отчаянно отважно, потому что выполнять алгоритм, где тебе и без того приходится постоянно физически выполнять что-то тяжёлое и быть внимательным, да ещё и больному, было отвратительно. Со временем потяжелели голова и конечности, при этом не было ни насморка, ни кашля, просто температурило.       Через часа два, где-то к четырём, стало совсем тяжко – он был медлителен, почти не реагируя на свет или звуки. Мучительный час длился будто все девять. Грудь распирало от жара, хотелось лечь в снег, выйти на улицу, вдохнуть как можно больше свежего воздуха лёгкие, которые, по ощущениям, готовы были взорваться или были в процессе. Закрывал мастерскую сегодня Бобби, так что оставаться до победного пришлось бы ему, а Кавински незаметно для всех уехал. Но то, как он ехал…       Глаза слезились, жар глазных яблок взывал к боли, и ему несколько раз за дорогу хотелось закрыть их, просто встать на ближайшей парковке и лечь на заднее сидение машины. Каждое движение – боль во всех мышцах, колющая и ноющая одновременно. «Нет, до дома я не доеду… До загородного точно». За ним пристально наблюдал Ваньинь, периодически тычась мокрым носом в щёку, скуля от того, что хозяин мучал себя и продолжал вести транспорт, хотя был в предобморочном состоянии.       Давно он не появлялся в этих многоэтажках, светлых и некогда совсем новых. Машину поставил на подземную, с которой плёлся до первого этажа. Не будь ему так плохо, то на седьмой этаж он пришёл бы на одиннадцатом номере, но не сейчас. Не обращая внимания ни на что, кроме того, что было жизненно необходимо, вошёл в лифт, там хватился за поручень, опираясь спиной на стену, держась из последних сил, чтобы не сползти по ней на пол. В голове повторял лишь одно: «А90, А90, А90», − номер квартиры, до которой ему нужно было дотащить себя. Глаза болели просто от того, что находились в теле, двигать ими, пытаясь ориентироваться по этажу, было невыносимо, каждое движение, каждый удар крови, который они получали, чувствовались как глухой удар прямо по ним. Сначала бывший наблюдатель подошёл к другой квартире, но по его ключу она не открылась – присмотревшись, щурясь, понял, что это была не его, поплёлся дальше. Свет от лампы на потолке долбил по сетчатке. «Богини, я надеюсь, это не Свет в конце туннеля…» − замученный и измученный, Винс ввалился в квартиру, путь до которой указал Ваньинь, тянув за штанину в нужную сторону.       Кавински только открыл дверь, опустился, чтобы снять ботинки – и один расшнуровал, кинул в сторону, на второй сил тоже хватило, а вот чтобы подняться… От температуры начало мутить – то вперёд, то назад. Он рухнул носом прямо на плитку в коридоре. «О, холодный…» − первая мысль вне сознания. Перевалившись на щёку, он сполна ощутил благодать низких температур. Ваньинь, то и дело ходивший рядом, вытащил из кармана куртки телефон, мокрым носом попытавшись разблокировать, но потом понял, что нужен пароль, а внизу вообще находилась нужная ему кнопа срочной помощи. Ткнув на неё, пёс дождался ответа.       − Здравствуйте, служба экстренной помощи, чем могу помочь? − И он залаял. – Гражданин?..       «Да Свет мой, женщина, пойми меня!» − доберман залаял громче, бросая беспокойные взгляды на потерявшего сознание Кавински.       − Герман, отправляйся на вызов с бригадой, человек без сознания, − послышалось из динамика.       Ваньинь увидел, что звонок сбросили, а сам понёсся в ванную, зубами схватив первую попавшуюся тряпку, встав передними лапами на раковину, еле как повернув лапами винт, чтобы пошла вода. Кроме холодной. Никакой не было, так что выбора не оставалось – она просто не нагревалась. Он отморозил себе лапы и рот, пока убирал эту тряпку и нёс к голове хозяина, уже начинавшего пускать слюни по полу. «Не дело, нужно его куда-то головой положить… − он оглядел место. – Ну либо моя лежанка, либо на кровать, и легче первое. – Лапы цапали по полу, мокрые. Оставляя за собой следы. Дотащив лежанку из угла, пёс попытался мордой поднять голову Винса и взвалить её на давно утоптавшуюся мягкую прослойку лежанки. Дверь в квартиру он тоже чуть открыл – Кавински не рассчитывал, что кому-то это понадобится, поэтому закрыл её. И тут пришлось помаяться – маленький язычок не попадал в лапы или зубы, но иначе дверь пришлось бы просто взламывать, поэтому пёс постарался. Когда наконец, чуть не расцарапав себе нёбо, он смог открыть дверь, пёс вернулся к тряпке, которую максимально аккуратно, насколько это было возможно, положил к человечьему лбу. Сам он лёг рядом с хозяином, скуля, то облизывая его щёки, то целуя носом.       Через пару минут в дверях появился отнюдь не медик, а консьерж, который поднялся из-за того, что от квартиры, в которую Винс пытался зайти, пришёл звонок безопасности, а по камерам мужчина распознал личность. Всплеснув руками, он достал телефон, также набирая скорую.       − Здравствуйте, человек без сознания…       − С вашего адреса вызов уже совершён, правда, собакой. Бригада уже едет.       − П-понятно.       − Можете назвать номер квартиры?       − Да, конечно…       Ваньинь молча наблюдал, как его хозяина тащили на носилках в машину скорой, он бежал за ним – и пса даже пустили в кабину, где он ни на шаг не отходил. Кавински лежал весь красный, но настолько измождённый, что на него страшно было смотреть.       − Ставить ему капельницу?       − Да, у него температура под сорок один, перегрев, по-другому и не выйдет.       Шуршание пакетов – достали одноразовую иглу. С него сняли куртку, сразу удивившись.       − Посмотри, на сгибах налокотники… − врачи переглянулись между собой, без слов понимая, к какому выводу пришли. Но это не было поводом для того, чтобы прекращать оказание помощи. Медбрат снял налокотник, чуть спустив его, под яркой лампой осмотрев кожу.       − У него остались шрамы, но они очень старые, неаккуратно, по всей видимости…       − Ясно. Не свежие, и на том… Впрочем, ладно, давай поскорее, пока сорока трёх нет.       Оба замолчали, просто продолжив делать свой алгоритм.       «У него нет доверенного лица» − «А кому звонить?» − «Никому» − «А если близкие контакты посмотреть?» − «Зачем? Он наблюдатель, нет у таких людей близких. Наблюдатели предпочитают никого не подпускать близко к себе, чтобы не рушить ещё одну жизнь, раз сами ввязались в водоворот из смертей. Думаешь, он просто так с одной собакой вечно ходит и живёт? Наблюдатели никому и никогда не открываются, но в таком состоянии лучше разве что умереть, а сели жить хочется – приходится выкручиваться, некоторые, как этот, заводят собаку» − «Погоди, я, кажется, нашла, он уже поступал к нам когда-то… И у него было доверенное лицо, но оно не отображается в поиске совсем» − «Значит нет уже этого доверенного лица, оставь. Говорю же, никому не звони, раз он сам посчитал, что никому не нужен».       Кавински еле ка открывал глаза, тяжело дышал и ему было настолько плохо, что он перестал хотеть существовать – таких ситуаций в жизни было очень мало, и, увы, большую часть из них он не по своей воле не помнил.       Глаза оставались закрыты. Перед ним только чернота, в которой – фигуры ярких цветов, бесконечно уходящие в шум – то, что всегда можно было увидеть с закрытыми глазами, ничего сверхъестественного. Он дёрнулся плечами – на одной из своих рук, где-то около запястья, ощутил голову добермана, на этой же руке и…       − Нет! Нет, нет! Уберите! Уберите капельницу!.. – его охватила паника. Всё нутро выворачивалось наружу от осознания того, что тонкий и острый металл входил под кожу и, вспарывая вену, пускал в тело некую жидкость. Это было невозможно – чувствовать её после нескольких миллиметров от входа, но молодой человек отчего-то думал, что точно понимал, куда потекла жидкость из прозрачного бутылька. Причём никакого бутылька он не видел – и раствор не был прицеплен к трубке. Просто выдумка… Хотя, жизненный опыт выдумать нельзя, если у тебя нет шизофрении. А Винс ей не обладал. Он кричал с закрытыми глазами, не силясь открыть и смотреть на свою руку, на которую боялся даже смотреть, не только смотреть – шевелиться, чтобы чувствовать нечто инородное. – Пожалуйста, пожалуйста, уберите капельницу! Дайте мне таблетку! Дайте мне выпить! Только не капельницу, только не иглу! Уберите. Уберите! – его крики чередовались с мычанием и стонами, срывающимися с сухих губ. Грудь дёргалась, и ни о каких попытках успокоиться речи не шло. На глаза наворачивались слёзы, стекавшие до самой шеи, попадая тонкими струями в ключицы, мочившие жёсткую сине-зелёную рубашку на нём. Ваньинь начал ныть и скулить, тычась носом в кулак Кавински, как бы умоляя разомкнуть, чтобы уткнуться в него мокрым носом, он лизал руки, даже предпринимал попытки запрыгнуть на кушетку, но понимал, что не должен этого делать.       В палату кто-то спешно зашёл.       − Прошу, успокойтесь… − горячий шёпот медсестры.       − Уберите капельницу, уберите, ради Света!.. – еле-еле поднятые веки открыли ей заплаканные красные во всех смыслах глаза.       − Я не могу убрать вашу капельницу, у вас температура, вам нужно жаропонижающее!.. – она говорила скоро, но громко, чтобы он точно услышал.       − Не надо, не надо пичкать меня наркотиками, я чистый! Я читстый несколько лет! Уберите капельницу, прошу, умоляю! Ради всего святого, прошу. Уберите! – Медсестра замерла на месте, убрав от него, истошно кричащего, руки. В палату вбежал ещё один врач, сразу спросивший:       − Что случилось?       Под бесконечное невнятное лепетание Кавински медсестра ответила ему то, чего никто, кроме этого врача, не услышал.       − Он в прошлом принимал внутривенно, боится шприцов… − она испуганно смотрела и на врача, вставшего в ступоре.       − В прошлом?..       − Кричал, что чистый несколько лет.       Мужчина метнул быстрый взгляд с раскрасневшегося пациента на медсестру, после чего сказал:       − Смени капельницу, поставь обезбаливающее, потом убери, перевяжи туго, чтобы он руки к ране не смог тянуть, дай выпить жаропонижающее, − он уже было начал идти к выходу.       − А вы куда?       − Отчитаюсь перед Инспектором Войдом.       − Ч-что, он здесь? – испуганно, чуть ли не роняя и рук колбу с препаратом.       − Богини, Жизель, аккуратнее! Да, да он пришёл, и я постараюсь не пускать его как можно дольше, в идеале – вообще не пускать.       Через несколько минут Кавински вновь остался в палате один. Горло раздирал едкий и сладкий привкус раствора, наспех перемешанного с водой. Главное было то, что он прижимал к себе руку, в которой больше не было иглы. Перевернулись на бок, отвернувшись от тумбы, на которой были растворы капельницы, уже убранные, но всё равно вызывавшие новые приступы паники.       Кавински понимал, он обезумел от одного запаха бинтов, спирта, от этой стерильности атмосферы. До этих пор он вообще не задумывался, что до смерти боялся уколов, и особенно внутривенных. Мысль-осознание своё дело сделала, подняв с самого дна моменты о том, как он сам ставил себе уколы. «Зачем?! Зачем я это делал?! Дурак, дурак, дурак! Я помню, как меня выворачивает, как тошнило, как болело, как мозг превращался в кашу… И неясно почему, но мне становилось всё равно легче, я же по этой причине и пускал обезбол. Да чтоб он проклят был! Я помню это сдавливающее чувство внутри, я помню немеющие конечности, я помню всё, а лучше бы не знал и не помнил ничего!! Терять себя, чувствовать себя разлагающимся и гниющим чмом, которому всё равно нужна доза, чтобы существовать… И без него – не жизнь, и с ним тоже. И я ещё тогда…».       Она вот прямо сейчас сидела на краешке кровати. Кавински ощутил приятный холод в голове, напомнивший ему прикосновение девичьи рук.       Сипло, не оборачиваясь:       – Ты?.. – Её пальцы коснулись щетинистой щеки. Кавински улыбнулся, полностью закрыв глаза. Он хотел положить её руку на свою, потянулся, а потом вдруг понял: «Я же просто коснусь своей щеки…», но руку всё равно держал близко. Чуть дернувшись, боясь приблизиться ещё больше, он ощутил осязаемые пальцы, их костяшки, их мягкость, их нежность, словно девушка не была лишь плодом его воображения. С любовью он провёл по её ладони, нежась, готовый тотчас растаять. — А ты моя, моя настоящая, — сорвалось с губ.       Он бы хотел как можно дольше смотреть на неё, до мелочей продумывая черты лица, но Кавински очень сильно клонило в сон. Он отпустил своё желание, отказавшись от попытки бросить на неё взгляд, ощутив лёгкий поцелуй в лоб, который, после которого вновь накрыло лёгким и приятным холодом.       Проснувшись, мужчина лежал и трясся, всхлипывая, второй рукой касаясь головы пса, стремительно перебежавшего от одной стороны койки к другой. Он смотрел в беспокойные глаза пса, чёрные, тревожащиеся, блестящие.       Скулящее чудо неведомо силой вселяло в грудь чуть-чуть уверенности.       – Почему она так со мной поступает, скажи мне? За что так со мной? Чем я обидел её? Не мог же я… Силой заставить её быть со мной тогда?.. – Ваньинь скулил, продолжая рассматривать лицо своего горячо любимого хозяина, заметив, что под глазами того залегли едва заметные тени. Капилляры ещё были хорошо видны, но уже не запугивали до мыслей о том, что глазные яблоки могут скоро лопнуть и растечься кипячёным молоком по лицу. Голова пса лежала на койке, но он уже так волнительно не дёргался в отчаянных попытках отыскать причину слёз Винса, от которых уже и следа не осталось. Высохли за те несколько часов, что он спал.       «Увы, ты не пришла ко мне во сне, хотя, кажется, в последнюю секунду своего сознания я грезил этим. Твоё лицо, твоё имя, вся твоя личность – сплошная загадка, но я уже по уши влюблён, и всё из-за того, что слушал бредовые разговоры о тебе от одного подонка. Если бы я мог, я бы вырвал ему глотку – нельзя так относиться к тебе, просто как к куску мяса, которое должно удовлетворять все его влажные мечты. Мне жаль, что моё сознание так поступает с тобой, я бы предпочёл лежать на твоих коленях, чтобы ты гладила мои волосы, слушать твои разговоры, целовать твою ладонь, пускаться в танец от еле слышного мотива, быть для тебя всем – другом, товарищем, любовником, любовью, да кем угодно, только бы быть с тобой. Просто покажись, выйди уже из своей тени, перестань напоминать о себе, это не делает легче. Почему ты являлась раз в год, и я почти отучил себя от тебя, а сейчас – почти каждый день, и всё больше. К какой встрече ты меня готовишь? Наказываешь? Поверь, милая, если я узнаю. Что ты выбрала кого-то другого, это будет самым большим наказанием. Я верю, что была причина, по которой я был послан тобой к Чёрту. Но, пожалуйста, скажи мне её, я же не понимаю, я дурак…».       Недержание самых глубоких мыслей в голове было прервано звуком раскрывающейся двери, от чего Кавински вздрогнул, оборачиваясь, чуть ли не вскакивая на ноги, а это оказалась всего лишь медсестра, принёсшая ему ужин – по правде, он давно голодал, правда, первым делом спросил:       – Спасибо, а… А, извините, у вас не найдётся мяса для собаки? – Чуть растерявшись, ему ответили:       – Разве что списанные блюда, там есть мясные котлетки, но чистого мяса – нет, так не бывает.       – Я заплачу, только принесите ему тоже, пожалуйста.       – Я сначала посмотрю списанные, но, если что, конечно, попрошу на кухне ещё, а пока вам и самому стоит поесть.       Он тяжело кивнул в тарелку, взятую вместе с подносом. «Суп из трёх картошек и укропа, серый хлеб, компот, – отпил, – м-м, ещё не пьяный, крутяк, ну и… Свет, им жалко было хотя бы ватрушку положить? Ну и ладно, буду надеяться, что суп хотя бы тёплый. Ох уж эта больничная роскошь. – После своей «трапезы», он краем глаза заметил, что на тумбочке всё это время стоял пластмассовый контейнер с яблоками. – А это ещё откуда, не понял».       Взяв контейнер, тяжело открывшийся, он вытащил из него фрукт, принюхался, дал понюхать собаке, которая, было, хотела уже зубами укусить, но в последний момент еда была убрана от её носа.       – Погоди, я не хочу, чтобы ты наутро лежал рядом со мной, сложив лапы, сначала спрошу, кто принёс. – Подкидывая яблоко в воздухе, он размышлял. – Могла ли она принести эти несчастные яблоки? Больше в комнате никого не было. Парни явно не стали заниматься этим, да и вообще, они не в курсе, наверное. А, кстати, где мой телефон? Пошли все в задницу, я хочу больничный и имею на это полное право. Довольны – довели?» – усмешка. После в палату вошла та же медсестра, неся в руках большую металлическую тарелку с котлетами.       – Вот, остались с сегодняшнего дня, он может съесть всё, – Ваньинь пролез под кроватью, сразу принявшись есть, не нарочно чавкая.       – Ага, спасибо. Скажите, а яблоки кто принёс? Их не было.       – Ваше доверенное лицо… – не успев договорить, она заметила, как Кавински, жуя серый хлеб, чуть не опрокинув поднос с едой, сминая одеяло, подавись навстречу, с глазами, раскрытыми широко, спросил:       – Девушка приходила?! Как она выглядела?!       Она тотчас замялась:       – Эм, простите, но, нет, это была не девушка, далеко не девушка… Инспектор Войд. Вы же являетесь наблюдателем, поэтому приходил он. – Ей показалось, что столько разочарования в глазах она видела только когда сообщали новости о чьей-то гибели.       – А, понятно. Простите. – Замедленно, тяжело.       – В палату заходила девушка?       – Это я хотел узнать у Вас. Мне могло просто привидеться.       – Я уточню у охраны, может, мы упустили кого-то… Сообщу завтра, когда вместе с доктором мы явимся осмотреть Вас. Пока, пожалуйста, постарайтесь отдохнуть, сбить температуру оказалось не так просто. Не нервничайте.       – Да, да, я понял. До завтра.       – Спокойной ночи, до завтра.       После того, как остался один, Винс попросил Ваньиня выключить основной свет, который всё время долбил в глаза, вместо него оставил пока лампу рядом с койкой.       – Малыш, запрыгивай сюда, места много, – похлопав рядом с собой, он поймал в объятия аккуратно примостившуюся под боком собаку. Пёс положил голову на грудь Кавински, ещё чувствовавшего жар, но выглядевшего значительно лучше – по оценкам Ваньиня, заставшего весь процесс, так точно. Потянулись за телефоном, он сперва-таки взял яблоки, одним из которых накормил пса, хотя совсем не рассчитывал на то, что доберман с удовольствием будет жевать то, что не является мясом. Затем съел и сам, не гнушаясь тем, что их принёс Войд – если бы в этих яблока было что-то вредное, об этом знала вся Империя, ну, а во-вторых, ему на тот момент было уже плевать – помрёт он или нет. А если и да, то хоть с собакой под мышкой. – Так, а сейчас надо написать этим оболтусам, что я на больничном… – Рабочий чат был почти пуст, по крайней мере, там были только формальные сообщения. В приватной беседе всё тех же людей Кавински отмечали звали расслабиться, но в целом обеспокоен не были: «И хорошо, не нужно мне этих всяких апельсинов в больницу и букетов маргариток в вазе». Сам себе выписав больничный, он опустился головой в самую глубь подушки, глубоко вдохнув. – Ваньинь, вот почему всё так получается? Это же нечестно, абсолютно несправедливо. – Любимец, к которому обращались, в поддержку фыркнул, сам сожалея о том, что пришлось пережить хозяину. – Вот представь, была б у тебя любящая и ласковая хозяйка, и ты жил бы вместе с ней. Никто тебя не забывал бы кормить, наверное, и был бы более ответственным. Ты же согласен, что нам с тобой нужна женская рука, да, хах? – он улыбнулся в темноту, проводя по щетинистому подбородку. И ещё один утвердительный жест животного, за которым больше никаких размышлений не последовало. Кавински до сих пор был очень слаб, тем более, он давно понял, что, когда выматывался, то мог спать сколько, как и где угодно, а сейчас уж тем более – и даже винить себя за это было бессмысленно.       А Ваньиню, между прочим, не нужно было представлять, каково это – иметь любящую и ласковую хозяйку, он просто вспомнил.       Она шла мимо мусорных баков, по привычке выбрасывая мусор вечером. Была зима, достаточно холодно, а на тело было только наспех накинутое пальто, кроме домашней одежды. Отец явно дал бы за это по макушке, но жила она давно уже одна, значит и не попало бы, если она не заболеет, о чём тот узнает на алгоритме. А она-то уж точно не заболеет, здоровья не занимать.       Среди тишины многоэтажек послышался писклявый звук, и доносился он из мусорки. Быть умной для того, чтобы понять, где находились новорождённые детёныши, не нужно было. Встав на какую-то выброшенную и облупившуюся детскую табуретку, она посветила фонариком телефона в один из баков. В замотанном пакете был только один источник, из-за которого целлофан шуршал и шевелился. Одной рукой хватившись за железо, второй половиной тела она перелезла, подцепив пакет. Пахло просто отвратительно, но к этому было не привыкать – чего только не пришлось вдыхать в этой жизни. Вытащив пакет, окончательно придя к осознанию того, что он со щенками, она и развязала. Залитые водой и овощными очистками, мелкие валялись по всей куче, и кричал из них только один. Ещё с закрытыми глазами, с опущенными ушками, он разевал розовый беззубый рот.       Уже зная, что делать, девушка взяла каждого щенка по отдельности – холодными они были все, но надежда на то, что выжил только один, ещё была. Да, они пахли чем попало – тухлыми продуктами, но нести их в том же пакете было преступлением, поэтому она приложила их к груди – футболку всегда можно было постирать. Идти было не совсем удобно, и, увидь её кто, засмеялся бы, но это было не так важно.       Как только пришла в квартиру, она достала всех щенков, послала тёплую клеёнку на полу в ванной, а сама мигом помчалась переодеваться.       Увы, грелки не было, мелкие ехали в ветеринарную службу лёжа в её колеях. К восьми вечера едва нашла работающую. Но и такая была. Да и, кто бы отказал в приёме самой?..       Выжил действительно только один – тот самый кричавший, своими лапками всё время пинающий то её грудь, то живот, у которого лежал. Щенки оказались породистыми доберманами, поэтому она крайне удивилась, что тех просто выбросили, но причины могли быть совершенно разные, в крайнем случае – мать просто не приняла потомство. Пока того самого обследовали, она уже знала, что возьмёт этого крикливого с собой: «Из него можно вырастить хорошую служебную собаку. Тем более, я не против, несмотря на то что это ещё одна моя ответственность. Вот и посмотрим, могу ли я действительно присматривать за кем-то и заботиться».       Непредвиденные траты на медицинское обслуживание сильно по её состоянию не ударили, хотя и оказались недешёвыми.       Над именем она тоже не думала – дала то, которое первым пришло на ум, распознанное где-то во снах. Он не знала значения, да и звучало оно крайне непривычно, но так и спутать нельзя бы было среди ещё тысяч служебных псов.       Первую ночь малыш спал с ней, периодически пища – его приходилось кормить почти каждые час-полтора, но в этом было что-то приятное. Чёрная гладкая шёрстка, короткая, блестела при тусклом свете лампы.       Ваньинь помещался в её ладошку, хотя не был слабеньким или больным, просто он только-только родился.       Ей повезло, что Полиция занималась как таковым воспитанием служебных зверей, поэтому отдавать на время алгоритма щенка тем, кто мог за ним присмотреть и знал, как это делать, она могла со спокойной душой.       Когда отец первый раз увидел её, прижимающую нечто крохотное к груди, то сначала не понял, чем то было. Только когда Войд подошёл максимально близко, то спросил:       − Щенок? – выгнув бровь.       − Да.       − На какой помойке ты его нашла? – с усмешкой, но не злобно.       − Та, которая рядом с квартирой, где живу, − ответила, улыбаясь с того, насколько забавным получился момент.       − У тебя хобби что ли с помойки кого попало подбирать? – намёк был понят.       − Он хорошо выполняет алгоритм, не жалуйся, − осадила.       − А от этого какая польза?       − Тоже будет выполнять алгоритм. И быть рядом со мной, защищать.       − Пока он размером с картошку, вряд ли это возможно… − девушка задохнулась от возмущения.       − Он вырастет и будет большим, не начинай.       − Я всего лишь шучу, не хмурься. – мужская рука коснулась торчащей чёрной головёшки, почесав за ухом и под подбородком. – Право, ты тоже была для меня как этот щенок, когда родилась, маленькая и смешная, − слышать это было странно, Инспектор никогда не распространялся на чувства. – Я переживал, что ты вырастешь слабой, но с самого детства понял, что это будет не так.       − Он доберман, он не может вырасти маленьким и слабым, будет чуть ли не больше, чем я, поэтому я спокойна.       − Ты всё равно будешь за него переживать, особенно если привяжешься и полюбишь.       − Я пережила достаточно, и это переживу.       «Верно, моя госпожа, ты пережила всё, что было с тобой, и отчасти в этом тебе помог я. Вот только по итогу живым остался только я, а не ты. И я должен быть с этим юношей, которого, несмотря ни на что, я могу уже назвать мужчиной. Пусть он плачет, кричит, боится чего-то, пусть он воет и ноет ночами, но на это имеет право любой человек, какого бы возраста он ни был. Я видел, как всё то же самое делала ты, и не понимаю, почему вы, люди, так презираете эти эмоции, особенно от тех, кто больше не является детёнышами… Помнится, он и сам ставил тебе уколы, когда ты болела. Увы, позже заболел он сам, и то только потому что потерял тебя. А теперь боится этих игл как смерти. Мне его жаль. И тебя тоже, моя госпожа. Мне жаль, что я сейчас не могу тебя защитить где-то там, но я выполню перед тобой свой долг, потому что ты завещала мне защищать красноглазого юношу любой ценой. Я рад, что ты пришла сегодня, но мне больно оттого, чем это обернулось. Да и тебе тоже. Я это видел в твоих глазах», − по щеке пса скатилась только одна слеза, хотя, будь его воля, он взвыл бы под самой Луной.       Он перенёс коробки с вещами в квартиру, оформил доставку продуктов на своё имя – будь то на дом или на алгоритм, смыл с волос всю краску, надел прежние очки с красными линзами, перестал так тщательно следить за щетиной, купил новые вещи для дома – постельное бельё, пледы на диван и кровать, посуду, средства гигиены, даже умудрился занести домой цветок, чтобы не было так пусто, запретил себе слушать старые песни, оставил только совсем немножко, стал чаще использовать мотоцикл для поездок, поставил себе новую цель по тренировкам, накупил детективов, нашёл сериал для вечернего просмотра… Занесло так занесло.       «Вот ни разу в жизни не думал, что в двадцать семь лет буду клеить над плинтусом светодиодную ленту… Да я вообще не думал, что когда-то предпочту квартиру частному дому, в котором у меня было абсолютно всё. Ну и пусть, мне просто нужна смена обстановки. Конечно, от неё ещё веет ностальгией и чем-то холодным, но это пройдёт, я уверен, всё заебись будет. Ну я бы либо сдох в прошлом, либо решил что-то поменять, а тут вариант очевиден».       − Эй, Ваньинь, а ты вообще помнишь, как мы тут жили? – очевидно, риторически, но оборачиваясь на любимца. – Я вот не помню вообще, кажется. Ну так, что-то приблизительно, но не сам момент, когда я сюда заехал. Парни тут даже не были, наверное, ну куда их звать?       «Вот только не говори мне, что ту места нет, где сесть, вы тут с ней танцевали по всей квартире, вообще ничего не мешало и не смущало», − Ваньинь понимал, что предъявлять Кавински было бесполезно, он не помнил, но пёс находил это ироничным. Доберман лежал на диване, расцелованный и в порыве нежности укутанный хозяином мягким пледом.       − Знаешь, если бы был имплант, который сделал бы так, чтобы ты мог говорить, я бы его не раздумывая взял. Вот сильно с тобой так наговоришься что ли? А в ответ только… − «Гав!». – Вот именно, Знаешь, пожалуй, я вообще никого сюда водить и не буду, пусть это останется местом, про которое одним Богиням и органам власти известно. Между прочим, ни один не спросил, что со мной тогда случилось, представляешь?! Таких друзей, как говорится, в музей… Да я и сам ничего не сказал, ладно, жертву из себя строить не буду. Зато в мастерской всё в порядке. А вообще, я сегодня пойду развлекаться, и туда тебя не пустят, увы. По крайней мере, по правилам казино собак водить нельзя. Был бы ты девочкой, то за суку ещё прокатил, − сам над собой похихикав, он получил взгляд собачьего осуждения в спину.       «Иногда я задаюсь вопросом, почему она выбрала тебя, засранец…».       «Говорите, нужно больше радоваться жизни? – азарт проснулся в нём почти моментально. Кавински бы ни за что не поверил, что он будет чувствовать себя так уверенно, играя в карты. – Ставка всё равно меньше, чем моя жизнь, так что похуй, пляшем дальше и ебашим!». За его спиной толпились дамы – отнюдь. Их было куда больше, чем в колоде, но это было вполне обосновано.       Бывший наблюдатель завалился в подпольное казино полтора часа назад. Присутствуя тут не так часто, как некоторые, всё равно навёл шороху – никто не знал, сколько часов лежало на счёте этого симпатичного засранца, который за эти часы буквально убил кого-то недавно. Персонал относился к блондинчику по-барски – любезных предложений напитков, еды, сопровождений до игорных площадок и попыток отхватить чаевые за лесть было столько, что гость перестал их считать.       Если раньше игра была более рисковой. То сейчас… Кавински был бы не Кавински, не найди он способ, чтобы знать свои карты, на которых выигрывал приличное количество часиков. «Подговорить нанести краску на обратную сторону карт, надеть линзы, которые помогут их увидеть – и ты король, валяющийся в богатстве и славе».       Но успех его исходил не только из нарушения правил, а в играх с фишками такой финт ушами не проходил вовсе. На досуге проштудировав около половины всех источников про азартные игры, выучив стратегии, подобрав себе соперников, с которыми можно тягаться по силе, и включив мозги…       Покер − это захватывающая игра, где стратегическое мышление и психология играют ключевую роль. Перед ним уютный зал с мягким светом, где за столами располагаются игроки, каждый из которых сосредоточен, отнюдь, не только на своей игре. Важно следить и за соседом – верно?.. Звуки фишек, тихие разговоры и шуршание карт − атмосфера ожидания и напряжения.       На столе лежит зеленое сукно, вокруг него – игроки. Некоторых считают представителями с уникального стиля, немногие ими являются в действительности, большинство – дураки пуще некуда. Один из них внимательно изучает своих соперников, другой расслабленно покусывает карандаш, а третий с ухмылкой поднимает ставку, вызывая волну эмоций за столом. Кавински? О, он последний из них. Он будет брать больше, выше, от чего, вопреки запретам, заставит кровь в своём теле. «Кто-то сегодня может выиграть целое состояние, а кто-то потерять все. И я ни за что не стану лузером. Есть два варианта – всё или ничего, и я возьму всё».       Изображения карт − тузы, короли, дама − все они могут стать решающими. Игроки блефуют, делая вид, что у них сильная рука, хотя на самом деле это не так. Каждый ход − психологическая битва, где важно не только знать правила, но и уметь читать соперников.       В покере нет места случайности − каждая ставка, каждая карта, каждое решение имеет значение. Игра может затянуться до глубокой ночи, когда в воздухе уже витает запах коньяка и закусок.       В конце концов, победитель смеётся заливисто и громко, все взоры – на него. «Радуйся громче, щенок, я застрелю тебя за первым поворотом от этого ёбаного казино», − может подумать кто-то. Его ненавидят, им восхищаются.       Каждая из женщин хочет быть с ним, в особенности – этой ночью, когда можно споить под предлогом праздника, отхватить у пьяненького и смазливого парня несколько сотен часов, а на следующее утро кинуть. Хотя, некоторые не прочь и выскочить за него, трутся рядом, виляют задницами и выпячивают груди. Если бы они знали, как глубоко он хотел плевать на них…       Мужчины хотят быть ему деловыми партнёрами или товарищами, потому что знают – этот кожаный мешок с часами всегда можно использовать, завести о крепкой дружбе, отгрести на свой счёт и, так уж и быть, отыграться, в конечном счёте – обойти этого придурка, занять его место, стать новым королём.       Он победно вскрикнет:       − Ву-ху-у-у-у! − поднимая трофей − фишки, которые стали символом его мастерства и удачи.       Бывший наблюдатель, весёлый взгляд которого скрывают красные линзы очков, сидит, широко расставив колени. Игра ещё не началась, но он уже знает, что победит. Шанс на победу – 99,9%.       В этот раз он пришёл с друзьями. Позади него – коренастый блондин, грубый и всё время посматривающий на девушек; высокий брюнет, держащийся отстранённо, ощущая себя явно не в нужном месте; молодой задира, который ещй как ребёнок будет осматриваться в новом месте, не понимая, куда попал; брюнетка с двумя наивными детскими хвостиками позади, и делая вид, что дурочка, она будет шептать на ухо то, как лучше сделать ход – доченька бывшего крупье была талисманом.       К нему невозможно подойти ближе, чем стоит эта четвёрка. Эта акула никогда не станет жертвой.       Он залетел этим вечером с двух ног, подняв на уши всех. Банкротить казино не входило в его планы, но раз уж так складывается судьба, то грех ей противиться!..