«Акула в формалине»

      Наблюдатель стоял позади, убирая во внутренний карман куртки пистолет, приставленный вплотную к чужой спине, целясь через неё прямо в сердце. Он бы мог чувствовать отвращение к себе, винить, но не при условии, что это было ответной мерой на действия Ричарда, который неоднократно подставлял самого Кавински, делая на него наводки для следователей, которым потом приходилось стирать память, некоторых вербовать. «Хорошо, что умерла только одна крыса, — Винс взглянул на лежавшее пластом тело. — Я бы не сдал тебя, если бы умел держать язык за зубами и был на нашей стороне. Ничего личного».       Сзади самого него находилось несколько экспертов, которые должны были забрать тело, среди них был и Кирилл, не первый раз убирающий за Кавински грязь.       — Славно, что ты вызвался помочь, — Инспектор встал рядом, оценивающе смотря на то, как тело погружали на носили. — А говорил, что в наблюдателях тебе не мило сердцу,       — Не люблю людей, которые врут и обманывают, — Винс продолжал с презрением смотреть на Ричарда, уже предвкушая, как он займёт его место.       Зима наступила вновь, покрытая тенью прошлого, точно саваном. Снега по-прежнему не было, а если он и падал, то за несколько часов превращался в гущу из грязи, которая застилала все дороги. Стало случаться куда больше аварий, где ни машинам, ни людям, помочь было нельзя, хотя спрос на услуги по ремонту авто всё равно достаточно возрос — Кавински работал и работал, только успевая сдавать одну машину, принимая другую. Ржавые пороги и сошедший лак с кузова стали самыми частыми причинами для обращений, в какой-то момент молодой человек внутренне обращался к Свету, устав от того, что приходилось делать одно и то же по сто, если не по двести раз.       Вот только кроме воды по тротуару текли ещё и часы на его счёт, в который Винс даже и смотреть-то перестал, зная лишь одно — чем больше, тем лучше. Часть средств он предусмотрительно положил под проценты, проанализировав состояние цен в Империи, которые непрозрачно намекали на то, что будет тяжко… Кавински было не привыкать.       «Ещё один зимний вечер я провожу без тебя, один на один с мыслями, которые день за днём убивают меня. — Он сидел в её кровати, закутавшись в одеяло. Руки и спина ныли от напряжения, в котором находились в течение нескольких последних дней, хотя это ни в какое сравнение не шло с тем, как ныло сердце, осознавая, что… Всё. — Я так давно не видел тебя, милая, и как мне хотелось бы… Видеть именно тебя. Разговаривать с тобой. Не с иллюзий, не с кошмаром, не просто во сне, а как тогда, когда мы с тобой танцевали в нашем доме под еле слышное сопение детей… Свет, каким я стал сентиментальным. Но всякий раз, когда я вспоминаю их, мне на душе тепло становится. Я был бы бесконечно горд и счастлив воспитывать наших тройняшек, которые наверняка были бы теми ещё неугомонными карапузами. Хах!.. М-да, были бы… Типа, я бы столькому мог их научить, да и ты тоже. Не думаю, что нам было бы скучно, не-е-е-ет, мы же с тобой не такие!.. Мы особенные, другие. Мне бы… Мне бы перевести время назад, я бы сделал всё, что угодно, чтобы не отпустить тебя. Я бы ушёл следом, я бы не испугался, — в голове предстал вид заплаканного лица Валери, когда она целовала его в лоб в последний раз, уходя. — Мне плевать, был бы это Рай, Ад или Чистилище или… Плевать, что бы это было, но я был бы с тобой, мне же больше ничего… — он в очередной раз закусил до боли губы, сдерживая молебные стоны, которыми упивался во время того, когда чуть ли не по-звериному рыдал, начиная пугать своим поведением Ваньиня. — Не нужно. Мне ты нужна, милая моя». Он вспоминал, как год назад они лежали вместе на этой же кровати.       Это было первое утро после смерти Войда.       Прозвеневший будильник ударил по барабанным перепонкам двух спящих и обнимающихся. Отвернув наконец нос от груди Кавински, девушка перелезла через него, выключая повторяющуюся мелодию. Сердце в груди бешено стучало от резкого и неприятного пробуждения, но всё было лучше, чем трястись от каждого шороха в попытке заснуть. Перешагнув через юношу, она опустилась босыми ногами на плитку, ощущавшуюся крайне холодной. Лохматая и кудрявая голова поднялась, как только осознала отсутствие рядом кого-то очень важного.       — Ты действительно хочешь идти на алгоритм сегодня? — спросил он.       — Я должна. Хотя бы ради того, чтобы заехать в Башню Света.       — Ладно, но я…       — Нет, ты не поедешь со мной, ты будешь смотреть за ним. Ему сейчас будут активно промывать мозги, и я бы предпочла знать, что от него останется после всего произошедшего.       — Понял.       Валери пришлось провести собрание для работников Прокуратуры и Полиции, на котором она приказала поднять все данные и выявить те, что были утрачены при пожаре, после чего сразу же уехала в Башню Света.       Кавински присутствовал при пересказе Войду всех главных аспектов его новой жизни. Рядом были Судьи, ещё пара наблюдателей, Главный Секретарь. Всех уведомили о том, что с этих пор Войд — человек без прошлого, такова была последняя воля — он не хотел, чтобы Валери держалась за него, поэтому всё её влияние на его жизнь сводилось к тому, что она была Генеральным Прокурором, тесно сотрудничающая с ним на алгоритме. Юноше было больно слушать то, что больше ни единого упоминания Валери в жизни человека, стоявшего перед ним, не было. Он не мог себе представить, насколько невыносимо ей было бы сейчас стоять рядом и сдерживать слёзы. Конечно, пришлось бы делать это всю оставшуюся жизнь, но и она оказалась недолгой…       «На столе лежала наша с ней фотография, а я всё сидел на её кровати, один, так и не сумев не то что притронуться к ней, но даже взглянуть. Я так много раз смотрел на наши фотографии, что способен был на память изобразить каждую из них практически в точности. И самой больной вещью из всего этого казалось мне то. что эти фотографии были воспоминаниями, которые я бережно хранил в своём сердце вот уже несколько месяцев, ни одно из них не забывая и не спутывая между собой. Мне иногда казалось, что я заново проживал все события, которые были между нами, я представлял её рядом с собой — её голос, её внешность, её прикосновения, ведь всего этого мне так не хватало. Мне бы прижаться к ней хоть на секунду по-настоящему. мне бы ещё раз ощутить её тепло, её нежность. её любовь ко мне. но… Это было невозможно, хотя этот факт я отчаянно пытался выкинуть из соей головы. потому что сердце моё отчаянно продолжало верить в то, что когда-нибудь мы с ней встретимся и тогда… Тогда я упаду в её крепкие руки, которые возьмут меня, жалкого, в свои, спасут меня от того безумия, которое охватило меня с головой из-за тоски по моей первой и единственной на всю мою грешную жизнь любви. Любовь моя… Верно. любовь. которая подарила мне не только много счастливых моментов и воспоминаний в этой жизни, но подарила мне саму жизнь, понадеявшись, что я смогу сам смогу жить без неё. но… Мне так жаль. милая моя, я не смог, я не оправдал твоих ожиданий. Я не смог сдержать обещание. Моё прошлое жрёт меня с каждым днём всё больше, а особенно перед сном, когда я представляю. что мы с тобой могли быть счастливы, да ещё и не одни… Прости меня, пожалуйста, я продолжаю делать вид. что со мной всё хорошо. но я чувствую, что разрушаюсь изнутри. Я сделаю то, что ты просила, потому что я обещал тебе. Я не уверен, что смогу после разрушения этого мира воспитать наших с тобой детей, потому что я должен быть счастлив для них, но я не могу… Мне плохо без тебя, очень. Я не хочу верить. что выражение: «Здоровая любовь это когда ты можешь жить без человека, но счастливее ты с ним. А если ты без него не представляешь себя, то ты не полноценная личность». Получается, я не личность?.. А что. если моя личность хочет просто быть счастливой, не хочет вечно скитаться одному, хочет тепла и ласки, хочет любить и быть любимым? Значит, это не независимость? Увы. если и так, то я зависим. Мне пришлось начать пить снотворное, чтобы засыпать по ночам, потому что я заметил. что когда я долго задумываюсь и ухожу в мечты или воспоминания. я долго не могу заснуть. Мне бывает весело и радостно, когда нет тебя, и в эти момент я рядом с друзьями. которые не бросают меня несмотря ни на что. Но когда я остаюсь один, мне страшно. мне всегда мерещится, что я словно тону или падаю куда-то, будто меня что-то отрывает от реальности, которая давным-давно перестала быть моим миром. Я понимаю. что попросту схожу с ума, что в конечном итоге это убьет меня, но я не научился жить по-другому. Мне не нравится реальность, и раньше, в подростковые годы, я уходил из неё при помощи алкоголя. но сейчас. хах… Нет, я не посмею снова приниматься за это дело. потому что не хочу. а ещё все твои старания будут напрасны».       Он стоял на балконе «Сумеречной Звезды», опираясь локтями на перила, не прочь бы свалиться с них и расшибиться насмерть. Смазанные силуэты танцевали, воплощая в себе все мечты.       «Ровно года назад я сделал тебе предложение в этом месте, и мы, влюблённые, танцевали, лицом к лицу, грудью к груди. Твоя рука была в моей, и всё было хорошо. Мы танцевали, думая, что у нас всё впереди, что завтра проснёмся в новом и долгожданном для нас будущем. — Винс погладил себя по плечу, представляя и вспоминая, как Валери ложилась на него, падая в объятия тёплых рук, которые и сейчас были бы рады вновь принять её… Кавински начал перебирать свои пальцы, сухие, шершавые, с цыпками на тыльных сторонах. С губ срывались неразборчивые, похожие на лепетание, слова играющей песни, смысл которой давно утратил для него актуальность, став лишь приятным на звучание набором слов и акустики. Взгляд красных глаз был мутным, рассредоточенным, да и губы вскоре стали дрожать, срываясь. Точно побеждённый, он склонил голову, и настолько резко, что даже плохо стало, начало тошнить и кружить. Глубокий вдох. Поднял голову, вдохнув холодного воздуха.       — Я так хочу, чтобы ты была сейчас рядом, — дрожащий шёпот. — Пусть я не смогу обнять тебя, целовать тебя, держать за руку, поддерживать в трудную минуту, не могу смотреть в твои глаза и слушать твой голос, но я по-прежнему буду любить тебя… — по его щекам начали скатываться слёзы. — И я знаю, что ты всегда со мной, даже если не рядом, — улыбка через сдавливающую боль в груди, подкосившую даже ноги, которые вскоре и понесли его прочь, на один из двух стульев за снятым по неприличной цене столиком. — Я хочу, чтобы ты была со мной, но… Я не хочу, чтобы тебе было больно. Могу ли я забрать твою боль себе? Пусть я буду лежать слабый, полностью немощный, еле в состоянии дышать, но я хочу быть с тобой». — Его пальцы крепко обхватили собственную шею, прерывисто провели вдоль кожи, с силой сжали, ничего из бывалого и прежнего не почувствовав. Вторая ладонь просто свисала сбоку, сжимая воздух, точно вместо него были нежные и бархатные бледные пальцы, между которых билась фантомами чья-то кровь. Горячая кровь — доказательство жизни. Его ли?.. Кровь бурлила в висках, отчего молодой человек начал страдать, чуть ли не взвыв. Перед глазами возникли тысячи красок, напоминающих быстро и стремительно движущиеся переливы бензина. Нет, он не употреблял наркотики, он дал себе слово, хотя от их недостатка ломало, сворачивало и выворачивало одновременно. Но он больше не притрагивался ни к своему телу, ни к шприцам, ни к таблеткам, если это не были обычные, аптечные, от боли в голове или в животе. Когда он находился в состоянии боли, то утешал себя тем, что скоро умрёт, и страдания наконец закончатся — такой подход Кавински вполне устраивал. Он полностью утратил интерес, азарт и любовь к жизни, отвергая её как форму существования для себя. Став сплошным и запутанным на миллионы узлов и узелков клубком из негативных и пессимистичных мыслей, за что, наверняка, Валери бы осадила его, ведь ей нравилось в нём совершенно другое, противоположное. Но больше удовольствия от жизни он не чувствовал — было без разницы, что и когда произойдёт, что окружает и что будет.       А что будет с ним, он догадывался.       Кавински нарушил комендантский час.       В заведении не было больше никого, Кавински просто не заметили, оставив запертым на этаже клуба, выключив везде свет. Молодой человек посчитал удивительно странным тот факт, что его не смогли отследить по камерам, а сотрудники проходили мимо, точно его вовсе не было в пространстве.       Винс открыл глаза после получасового сна, лежавший ранее на своих сомкнутых руках, которые были на столе, на поверхности которого оставалась стоять посуда из-под еды, заказанной в качестве ужина. Небо в больших окнах казалось светлым, усеянным звёздами, освещающими Альт-Сити. Оглядевшись вокруг, он с особым вниманием посмотрел на стену по левую сторону от себя, на которой, как ему показалось, были видны тени на чьём-то плаще. Спросонья, он продолжал смотреть, не различая в силуэте чего-то знакомого.       — Валери?.. — шёпот с надеждой.       Вот только когда глаза привыкли к темноте, он понял, что ошибся, однако ничуть не удивился увиденному и даже не испугавшись.       — Извините, господин Инспектор, я не признал Вас, — холодно. Молодой человек по-прежнему сидел за столом, обнимая плечи своих рук, лишь положением головы разнящийся от того, которое принимал в состоянии сна. Блондин продолжал смотреть, не колеблясь, хотя и чувствуя ледяной холод в конечностях и груди, осознавая произнесённое.       — Понимаю, во тьме часто плохо видится, Кавински, — прозрачный упрёк. — Хотя, я надеялся, что годы службы Империи направят тебя на правильный путь, к Свету. Но, — усмешка, от тона которой мужчину захотелось ударить, — ты смеешь произносить её имя, имя предательницы и изменницы, — Инспектор испытывал к персоне девушки неподдельные презрение и ненависть.       — А, Вы всё о дочери… — Кавински расслабился.       — Прости, о ком? — он не выходил на свет, оставаясь просто фигурой в плаще, которая в любой момент могла убить. Неживой голос был как никогда формален.       — О Вашей дочери, господин Инспектор. Хотя, сложно считать Вас её отцом. Я бы не назвал, если бы не знал.       — Какой бред ты несёшь?.. — мягко, но опасно. — Что ты имеешь ввиду? Что ты бы не знал? — было подозрение, что тот непременно хмурится, убрав руки за спину — некоторые привычки и язык тела можно было понять исходя из одного только голоса. Кроме того, Кавински хорошо знал Валери, а она вела себя идентичны образом.       — Она Ваша дочь. Была Вашей дочерью. Госпожа Генеральный Прокурор, Валери, — он несколько громко, чётко и ясно произнёс.       — У меня никогда не было семьи, ты, видимо, ошибаешься… — он изменил тактику. Шаги тяжёлых сапог, напоминающие стук шахматных фигур по доске, приблизили Инспектора к жертве. — Ты совсем не беспокоишься о себе, мой любимый наблюдатель, хотя тебе столько раз рекомендовали прекращать пить.       — Я абсолютно трезв, я не пью уже несколько лет. — Не зная, для чего Винс это произнёс, он всё же это сделал, понимая — ничему из сказанного не поверят.       — Но ты, отнюдь, нарушил комендантский час, а я не думаю, что, находясь в трезвом состоянии, ты на это способен. Где же твоя прежняя дисциплинированность и ответственность? — с усмешкой.       — Мне…       — Нет, не оправдывайся, я всё уже знаю, — «Конечно, ты всё знаешь, тебе же донесли это Они, а Они верные, такие же, как ты. Что ж, у меня не получилось обхитрить систему». — Пройдём со мной, I-500-SSWt, — Инспектор взглядом проводил юношу от стола до лестницы, по которой предлагал спуститься. Немного шатаясь, потому что только что отошёл от сонного состояния, Винс пошёл, готовый в любой момент быть убитым — задушат ли его, пустят пулю, подорвут или скинут с этой несчастной лестницы, было по меньшей мере плевать.       Но ничего подобного не последовало. Они шли в тишине прямо до выхода из заведения, и всё время Войд был сзади, как коршун, что раздражало, но перечить было не в положении бывшего наблюдателя.       Если бы он только знал ситуацию со стороны Инспектора.       «Какого Чёрта у меня рука не поднимается убить этого жалкого мальчишку? Я буквально не могу поднять на него руку, не то что взять пистолет. Даже приблизиться к нему нельзя. Его, что, Богини охраняют?!» — он был зол, внешне не выдавая себя.       На улице Кавински ждал конвой новых «Церберов», приехавших за ним.       — Гражданин I-500-SSWt, руки за голову! — сразу же крикнули ему. Улыбнувшись, Винс просто поднял ладони, ослушавшись приказа, прекрасно зная, что по протоколу в него за это можно было выпустить несколько пуль. Но все солдаты напротив застыли. Один из них, не сумевший сделать выстрел, нервничал, озираясь на других. В конце концов его оружие выпало из трясущихся рук, что не осталось без внимания главы Полиции.       — Не можешь выстрелить? — жёстко спросил, осадив взглядом.       — Физически не могу, господин Инспектор, — голос пытался казаться уверенным.       — Понятно. — Окружающие подумали, что далее последует ликвидация неспособного сотрудника, но Войд был безразличен к персоне этого несчастного полицейского, осознавая абсолютную неспособность кого-либо убить Кавински. Как раз-таки на последнего и был обращён суровый взгляд из-под нахмуренных бровей.       Было тихо. Небо, которое казалось ещё ярче, нежели чем при взгляде на него из здания, было заволочено тучами, но ни дождя, ни снега не было. «Церберы» не включали сирен на автомобилях, поэтому жители ближайших домов не знали наверняка об их присутствии. Винс почувствовал себя на месте Валери, когда она так же…       Кавински стоял, хмурясь, с поднятыми и пустыми руками. Напротив было как минимум человек сто — «Церберы», все с оружием, направленным в его тело. В распахнутую куртку залетал ветер, ломал её полы, морозил всё тело, точно замершее в ожидании.       И ему, как и ей тогда, не было страшно.       Вот только надежды увидеть её тоже не было, не стоило даже пытаться обратить взор на ближайшие здания, это было бесполезно.       — Наденьте на него наручники, — Войд смирился, нехотя.       Как только на запястья надели стальные браслеты, которые, по идее, должны были убить любого от удара электрическим током, как только щёлкнул замок, Инспектор ещё более удивился. «Его даже техника не берёт. Не иначе, как бес, что с него взять… Было бы славно стереть его раз и навсегда. R-900-SSSP же удалось убить, значит и этот должен, нужно лишь найти верный подход. Яды? К сожалению, нет, мы уже пытались несколько раз, но его и они не берут, какие бы мы не брали. Если он забудет всё, то станет белым листом, а ещё одного неотёсанного я смогу воспитать, в этом нет сложности, главное, чтобы он был под контролем, тотальным контролем».       — I-500-SSWt, пройдём со мной, обстоятельства вынуждают доставить тебя в участок и допросить.       Молодой человек нахально улыбался, бросая высокомерные взгляды на «Церберов», об которых будто вытерли подошву, смирившись с бесполезностью.       Последний раз на машине Инспектора он ездил с Валери, когда первый был немного пьян от алкоголя, выпитого на Дне Рождении старого и уже покойного друга… Даже сейчас, ничуть не постеснявшись, Винс сел на переднее место. Сложности были лишь с тем, чтобы пристегнуться, именно поэтому он сдался: «Ну и хрен с этим ремнём, не я водитель, не с меня часы за штраф сдерут», — он был даже доволен тому. Что сможет насолить Войду, отыграться на нём хорошенько, как следует.       Иронично было то, что сам Инспектор думал аналогичным образом.       Заявившись первый — и, надеясь, что последний — раз в новом здании Полиции, парень вёл себя крайне вызывающе, любознательно, рассматривая всё и всем своим видом показывая своё недовольство, корчась от неприязни.       — Прекрати себя вести, как малолетнее дитя. А мне помнится, что ты и тогда был примерным мальчиком. Что же случилось?       — Ой, да, на самом деле, много чего, — весело ответили. — А Вы не помните, случайно, тот день, когда мои родители держали меня маленького на руках, а напротив как раз стояли Вы, держа на руках маленькую девочку с косичками и чёрными бантиками?       — Нет. я такого не помню. Наверное, это всё твоя фантазия, — сухо ответил Инспектор, пребывая в раздражении от навязчивых попыток внушить ему какую-то сказку из бедовой головы.       — Старость не радость, может, память подводит, — а Кавински всё не унимался. В него и правда будто бес вселился.       Зубы Инспектора чуть не стёрлись в крошку от такого нахальства.       Как к себе домой, оба зашли в пыточную, которая, как и прежде, располагалась под землёй. Инспектор просто принял для себя тот факт, что Кавински, учитывая проявляемое слабоумие, будет ему подчиняться, а потому попросил выйти в центр комнаты, включив одну-единственную, но яркую лампу.       Винс встал, повернувшись лицом, задирая подбородок и смотря прямо в ненавистное лицо:       — Вы хотя бы любили её? — он намерен был добиться ответа. Войд смотрел на него испепеляющим взглядом, искренне не понимая, чего от него хотели добиться. Мужчина подошёл ближе, готовясь ударить, но пока лишь схватив за воротник. — Вы же любили её, верно? Так почему? Инспектор, ответьте мне, почему? Зачем Вы это сделали? Вы же убили её? — Он видел закатившиеся глаза, а потому привлёк внимание криком, — Инспектор, ответьте мне! Она делала всё для блага государства, она любила его! И Вас она любила! Она любила Вас несмотря ни на что, не принимая то, что вы вели себя, как чудовище! А Вы решили так предать её — отбросить воспоминания, всё забыть! Зачем Вы приказали стереть себе память?! Кто Вам это внушил?! Стоило ли оно того?! А сейчас Вы наверняка чувствуете себя невиновным!.. Знаете, Вы — совсем другой человек! Вы не Инспектор Войд! Я не знаю, Архонты ли промыли Вам мозги и заменили сознание, но это!.. — Кавински кричал до тех пор, пока у него не охрип голос, и всё это время Войд держал его за горловину кофты, вытягивая петли. Наблюдатель вырывался, ему стягивало шею. В какой-то момент он достиг своего, упал на асфальтовое покрытие камеры, ударившись ногами, сразу сжимаясь, защищаясь от пинков Войда. Ему до боли скрутили руки, поставив на колени прямо перед собой, те с болью ударились о холодный и жёсткий пол. Бывший наблюдатель зашипел, с вызовом поднимая взгляд красных глаз на человека напротив, прожигая его ненавистью.       — Ты похож на жалкую и грязную крысу, I-500-SSWt, — голос Инспектора вызывал ещё большее желание схватить его за глотку, с силой сжать, а потом душить, душить, душить, пока он не задохнулся бы от крови и не сдох от нескольких сломанных в шее костей. Кавински хотел этого — чтобы существо перед ним сдохло. — Хватит бегать и прятаться, ты уже нам попался. Никто и ничего тебе не поможет.       — Вам тоже, — с насмешкой выдал Винс, не прекращая безумно улыбаться. Войд посмотрел на него, изогнув бровь. — Вас даже человеком не назвать, но существо вы законченное. — Войд с силой ударил юношу по плечу, чуть ли не ломая ключицу.       — Разве не я больше соответствую понятию «человек»? Разве я торговал наркотиками и употреблял их? Разве я производил, распространял и торговал оружием? Разве я устраивал уличные перестрелки, покушался на жизнь и здоровье представителей власти Империи? Разве я использовал угрозы и шантажировал вышеупомянутых лиц? Разве я убивал людей, которые выполняли свой алгоритм на благо Империи?       — Ты убил свою дочь! — сорвался Кавински. — У тебя была дочь, ты её не помнишь, но ты её убил! Ты убил Валери, потому что тебя заставили её забыть! — он срывал голос, не думая, что сможет докричаться до Инспектора, но используя это для уверенности. — Её звали Валери! Её звали Валери, и она была Прокурором Империи, но ты дал приказ убить её! А за год перед тем, как убить, ты попросил меня, практически приказал, защищать её любой ценой! Ты!.. — его ударили по щеке, которая сразу загорелась и онемела от той силы, вложенной в удар.       — Не неси чушь, наблюдатель. У меня никогда не было даже жены, а поэтому дочери у меня быть тоже не могло. — Его голос был холодным, железным, по тону которого можно было понять, что он ничего не вспомнит, ничего не поймёт, никакие слова не воспримет, потому что абсолютно уверен в том, что ему говорят о чём-то нереальном, втирают дичь и рассказывают сказки — суть не менялась. Войд всё забыл. Он не притворялся.       Винс начал дрожать — то ли от холода, то ли от ломки из-за недостатка наркотика, то ли от страха. «Они не смогут меня убить, это невозможно. Она говорила, что прописала в программе чего-то код, который не позволит им нанести мне вред. Но… Всё в коде зависит от формулировки, если она неверная, то меня просто сотрут. Но пусть, если сотрут, я просто буду следовать тем инструкциям, которые сам для себя оставил. Главное — вспомнить. Главное — сделать то, что мне сказала Валери. В крайнем случае, если я убью себя, то мы с ней наконец встретимся… Да я победитель при любом раскладе, Чёрт возьми!..».       — Ты чего так улыбаться начал? Сходить с ума за несколько секунд до ликвидации это, конечно, не необычно, но я думал, у тебя эмоциональный интеллект выше, чем у остальных наблюдателей.       — А я не наблюдатель, — бархатистый смех Кавински разнёсся по камере. — Я уже давно не наблюдатель. Приставочку «бывший» не забывайте, пожалуйста, Инспектор Войд, — наглая улыбка на его лице искренне бесила Войда, но он просто не мог никак застрелить Кавински. Рука не могла нажать на курок, сколько бы раз он не пытался, точно кто-то или что-то блокировало это действие ещё на этапе обработки в голове. Он уже трёклятые пятнадцать минут при малейшем наставлении дула пистолета на этого несносного юношу не мог спустить курок, а использование при этом другого оружия не помогало — всё оно лежало в куче поблизости, взятое от каждого подчинённого, три из которых уже лежали мёртвые на полу, предпринял попытку убить Кавински. Пол покрылся багровой жидкостью, пахнущей железом.       — Хорошо. Бывший, — сквозь зубы, — наблюдатель, я несколько раз повторять не стану, я предоставляю тебе небывалую честь — ты либо сейчас же сам стреляешь в себя, либо будет так, как я сказал…       — Так в любом случае будет так, как Вы сказали. Вы приказали выстрелить в себя, а если я это сделаю, то сделаю так, как Вы сказали, это же логично? — Винс издевался над ним, доводя до белого каления.       — Ты можешь просто помолчать? — из последних сил произнёс Инспектор.       — Нет, не могу. Я не буду молчать, как не молчал тогда, когда Вы дали приказ убить её. Мне всё равно, что Вы хотите со мной сделать, смерть меня не пугает. Пока Вы меня раз десять не сотрёте, я буду каждый раз напоминать Вам, что Вы — тварь, которую просто убить слишком жалко. — Радостно произнося едкие слова, Винс улыбался и щурился.       — Что же, видимо, это единственный способ заткнуть тебя, не используя извращённых способов, — Войд взял Кавински за наручники, потянув за собой к выходу из комнаты.       Железная дверь с грохотом закрылась, из-за неё маршевым шагом вышел Инспектор, который чуть ли не по полу тащил того, которого все сочли мёртвым ещё несколько секунд назад. Никто не уходил от Войда живым, если он ставил своей целью убить. Как минимум его жертвы не были в состоянии вести себя так же задорно, как это делал кудрявый.       — Фу, Инспектор, как Вам в голову могло такое прийти?! — воскликнул Винс, прекрасно понимая, что его голос слышал весь персонал. Он хотел опозорить этого мужчину. И он это делал. — Вы хотите мне кляп в рот впихнуть или чей-то половой орган? — и он рассмеялся, понимая, что довёл Войда. На них отрешённо смотрели, никто не смел шелохнуться или смеяться — взгляд Инспектора заставлял чувствовать себя вошью.       — Ещё одно слово, ты, мерзавец, пожалеешь, что на свет родился…       — Я уже сто раз пожалел, ещё один — капля в море, — отмахнулся Винс, которого за спину швырнули в комнату.       Войд был жёстким — он приковал руки Винса к железному стулу. Инспектор молчал, становясь у панели управления. Осуждённый запрокинул голову, не позволяя аппарату на целиться чётко на голову. Никаких церемоний — Войд нажал кнопку, а Винс даже ничего не понял. Пара секунд молчания, в которые Инспектор уже начал радоваться тому, что проблема решена.       — Так и чего? — бодро выдали, нарушая ликование. — Вы закончили уже или как? — Войд ткнул на кнопку ещё раз, бешеным, полным непонимания взглядом смотря на Кавински. Но тот ничего не заметил, даже не почувствовал. «Может, мне притвориться, что меня стёрли? Так же легче даже будет, они меня отпустят, а я продолжить смогу делать то же, что и раньше. И почему гениальные идеи приходят в голову так поздно?.. А, точно, я же уже так делал в прошлый раз».       — Гражданин I-520-SSWt, как себя чувствуете? — голос Войда был холоден, когда он подошёл к Винсу, закрывшему глаза.       — Как картошка, — сухо ответил тот.       — Что вы имеете ввиду?.. — Войд нахмурился.       — А что непонятно? Как овощ, наверное? Я-то откуда знаю, как там себя чувствуют те, кого уже два раза пытались безуспешно стереть. — Парень поднял голову, скучающе уставившись на человека, который в очередной раз одаривал им. Вдруг одна рука взяла Кавински за шею, сжав её так сильно, насколько это было возможно, чтобы не причинить вред жизни и здоровью. Было максимально неуютно и некомфортное чувствовать чужие, а тем более бионические, руки на своей шее, которые не были её руками. — Ваша дочь прикасалась к моей шее с большей любовью, господин Инспектор, — находя в себе силы на издёвки, сам чувствуя от своих же слов острую боль в груди, он с сопротивлением смотрел в фиолетовые глаза.       — Мне не интересно слушать про твою личную жизнь с какой-то девчонкой, — из его ноздрей буквально шёл пар.       — О-о-о, не-е-ет, это не «какая-то девчонка»! Это была Валери!       — Это дела не меняет. Если не удалось стереть тебя первые два раза, на третий точно получится. — И он нажал кнопку ещё раз — с силой.       — У неё были Ваши глаза, — произнёс Кавински, действительно смотря прямо в них.       — Чёрт, да что с тобой не так?! Что тебе неймётся?! — вспыхнул Войд, освобождая руки Винса от держателей, моментально заковывая в наручники. И он не понимал, почему человек перед ним абсолютно не сопротивлялся. «Может, этот аппарат сломан? Мне нужен другой».       Но с другим была та же история — ничего не получалось… Точнее, не получалось ещё два раза, на третий Винс ощутил неприятное покалывание в голове, ломку во всём теле, и тогда начал побаиваться, сам себя утешать, пока Инспектор ходил вокруг да около, бросая на него такой взгляд, точно коршуном восседал над добычей.       «На меня не может действовать стирание памяти и ликвидация, потому что так сказала Валери. Валери — моя жена. — Он начал для самого себя повторять факты своей жизни. — Хоть и её нет сейчас рядом со мной, она моя жена Она исчезла, просто исчезла… Потому что этот гандон напротив меня, который сейчас уже двадцатый, блять, раз жмёт на кнопку, которая должна стереть меня, решил, что лучше будет в качестве своей последней воли приказать стереть себе память… Стоп. Нет. Нет-нет-нет!.. Стирание так не работает! Нельзя стереть конкретного человека из жизни отдельного человека! Это невозможно! Только всю личность, как мы сделали с Цесарией! — глаза его широко распахнулись. — Стоп. У кого тогда был доступ к такому механизму?! Я думал, что только у Валери… Но она сама разработала эту программу, она мне так говорила! Кто тогда и как стёр память Войду?! Они?! Да фиг я сейчас узнаю, верно это или нет… Чёрт!.. Мне б сейчас это с ней обсудить, она же должна была что-то знать по этому поводу, хотя бы предполагать, хотя… Учитывая её состояние в последние дни — навряд ли. Она человек, эмоции и чувства, особенно такие сильные, занимали всю её, так что, может, Валери об этом и не думала. А если думала? Опять скрывала?.. Чего боялась?.. — в груди засело мерзкое и маленькое чувство дежавю, а следом за ним в голове возникло воспоминание о том, как Валери рассказывала о гибели родителей Кавински и об отсутствии импланта. Нет, он верил ей. Преданно верил. Всегда. Но он и не думал даже потом, чтобы подозревать во всех её словах нечто противоречащее правде или утаивающее её — Валери держала слово, она ему не врала после того, как пообещала этого не делать. — Нет. Не скрывала. Ничего. Кроме того, что она не из этого мира, но этого я бы испугался… Я и так испугался, дрожал тогда, как пёс, смотря на неё, дурак. Я же восхищаюсь ей, что меня в тот момент испугало?.. Не знаю, да и не помню уже. Явись она сейчас… Сейчас… вот прямо сейчас… Ладно, пора перестать надеяться на это. — Критическое мышление столкнулось с мечтами. — Но я понимаю, почему она не сказала. Я не виню её за это… Слышишь, Валери? Я не обижаюсь на тебя! Я не ненавижу тебя! Я приму тебя!.. — вслух у него отчего-то не было сил произнести это. — Только давай будем вместе, пожалуйста… — Он готов был начать молиться ей вновь и вновь, считая Богиней. Глубокий вдох, недолгое смирение. Руки уже заныли, прикованные к креслу, где он сидел. — Ладно, хоть не на цепь. Вообще-то при стирании обычно на ноги ставят, с фига ли меня посадили? Инспектор боится, что я убегу или чего? Хах, смешно, конечно, ага, есть у меня шанс убежать… Шанс выжить и остаться в рассудке — да, но убежать, не притворившись при этом безумным — не-а. Войд не тупой, к моему сожалению, он поймёт, если не сотрёт меня».       Рассвирепевший, Инспектор подлетел к бывшему наблюдателю, попытавшись рукой сжать горло, но рука, останавливаемая неведомой и невидимой силой. Винс дёрнулся, потом дёрнулся его глаз, но парень остался сидеть на месте, с лишь слегка испуганным лицом смотря на безрезультатные попытки направить на него пистолет и выстрелить. Дуло было прямо у его сердца, потому головы, но Инспектор не мог нажать на курок, что его безбожно злило.       — Признавайся, кто ты?! — взревел он, вытрясая из Кавински всю душу, поднимая за растянутый им же воротник.       — Память отшибло что ли?! — Кавински начал кричать на него в ответ, что немного-немало сначала вогнало Инспектора в ступор, по крайней мере, он замолчал, уставившись на молодого человека. — Гражданин Империи, человек, I-500-SWt, зовут Кавински. Ты мне или себе память стереть пытался, а, я чё-то догнать не могу?! Как жалко выглядит, Инспектор! — этот парень плясал на нервах Войда, как на танцполе «Вишнёвки», отбивая пол и ввергая всех в шок. Вжался в кресло он только тогда, когда Войд начал точно ядом плеваться слюной, крича на него:       — Да как ты, сука, смеешь, щенок?! Я убью тебя, рано или поздно, но убью, ты слышишь меня?! — он склонялся к лицу жмурившегося Винса, которому, очевидно, было некомфортно от громкоговорителя над собой. — Ты — жалкий наблюдатель, который предал своё государство! Ты предал Империю! Ты предал всё, что дало тебе кров, еду, образование. Алгоритм, дало тебе право жить и существовать! Ты, блять, неблагодарный мальчишка, который считает дозволенным себе грубить всем, кому захочется, выкрикивает похабские заявления и несёт несусветный бред! Посмотри на себя со стороны, ты похож на самую паршивую псину, которую свет носит! И кто тебя только воспитал таким?!       Вот тут Кавински самого чуть не вывернуло наизнанку от гнева:       — Да никто меня, блять, не воспитывал! Ты убил моих родителей, пидорас беспамятный, забыл что ли?! Из-за твоей, блять, тупой башки я остался на улице, один, у меня даже часов не было! Ты явно не подумал перед тем, как доставать свою хуйню из железа и стрелять из неё в людей, которые не были ни в чём виноваты! Ты, блять, думаешь вообще хоть иногда своей башкой перед тем, как что-то делать? Мне кажется, что нет, потому что все твои поступки — идиотские! А знаешь, почему, блять?! Потому что ты идиот! Потому что как раз ты тут долбоёб, которого хуй знает, как земля носит! Хватит орать на меня, ещё, сука, слюнями своими мне всё лицо забрызгал, фу, блять, не хватало ещё бешенством от тебя заразиться, потому что, мне кажется, оно у тебя есть! — от такого Инспектор даже попятился назад. Он ещё никогда не помнил, чтобы на него смели так кричать. Ему указывать на недостатки-то боялись, а этот… Нет, это было просто нечто.       — Да ты бессмертный что ли?! Как ты сме!.. — его перебили.       — А по мне, блять, не видно?! Не догадался ещё, что ли?! Ебать ты тупой, конечно!       — Ах ты, сволочь!..       — Да ты такой же! Нехуй варежку свою на меня раскрывать, я говорить умею и делаю это тогда, когда хочу!       — Ты нечисть! Нечистый! Ирод! Тебя накажут Богини Алла и Терра! Ты умрёшь, потому что заслуживаешь этого!..       — Схуяли я это заслуживаю?! Ебальник свой загаси, начал он тут речами религиозным разбрасываться! Поздно обращаться к Богам и Богиням, молиться нужно было раньше!..       «Верно. Молиться нужно был раньше. Сколько же дел ты натворила, Ева… Мне теперь приходится рушить жизни невинных людей ради баланса вселенной. Интересно, какого знать, что чьи-то чувства должны исчезнуть в небытие из-за того, что когда-то возникли твои? Но нет, я не настолько жестокий. Он всего лишь забудет о них, стоит всего-то внести пару поправок в код, всё же… Должно случиться то, что предопределено самим Временем. Хах, насколько всё же удивительно переплетение судеб». После крайне громкого диалога в крови Кавински повысился адреналин, на волне от него и эйфории блондин попытался вырваться из кресла, но все его попытки были безуспешны, а вот попытки Инспектора…       «Так, я же ничего не забыл, верно?.. Я помню, что мне нужно разру-шить Империю, что мне так сказала Валери… Валери, моя жена. Жена, которую убил Инспектор, потому что кто-то дал ему приказ… А кто дал приказ?.. Почему мою жену вообще приказали убить?.. Так, Валери, так звали Прокурора Империи, и она была моей же-ной. Или не была? Нет, была, но почему тогда?.. Что сделала моя жена? Что сделала Валери?».       Пока он пытался у своего разума выяснить ответы на интересующие вопросы, Войд настраивал аппарат на стирание конкретных эпизодов памяти — это было сложно, но возможно. Мужчина понял, что именно так повлияло на Кавински, и отсутствие воспоминаний о девушке может сделать из этого недалёкого бывшего наблюдателя хотя бы менее раздражающую личность.       И это было плохо, очень плохо.       Потому что Кавински не смог найти ответы.       Более того, он даже не вспомнил после ещё одного стирания имени девушки, лицо которой, смазанное, спутанное, постепенно исчезало в его голове. А об имени и говорить было нечего — словно она была всего лишь незнакомкой, которую он ненароком увидел, пока шёл с очередной пьянки в свою съёмную паршивую квартиру с жёлтым диваном и пустым холодильником.       Страшно представить, как бы жилось человеку, который в один момент потерял не только самого любимого и дорогого человека, но потерял и малейшее воспоминание о нём.       А Кавински даже представлять не нужно было, ведь он потерял и человека, и воспоминания, и вместе с тем потерял ту часть себя, которая несколько лет была его личностью — развивающейся, учащейся на своих ошибках, понимающей, любящей. Не было больше воспоминаний о первой ночной встрече с девушкой, которая предложила ему сделку, заведомо ставя себя под удар, предполагая его выигрыш. И эта встреча не была определившей его жизнь на долгие годы вперёд. Соответственно, не было и ничего после. Не было воспоминаний о «Влюблино». Не было воспоминаний о покушениях. Не было воспоминаний о посиделках дома на диване. Не было воспоминаний о танцах дома с неоновым светом. Не было воспоминаний о взаимном утешении друг друга и помощи в трудные времена. Не было воспоминаний о ссорах. Не было воспоминаний о том, что он должен был день на день пожениться. Не было воспоминаний о потере любимой, что извело его и превратило в больного человека. Не было воспоминаний о снах, в которых он мог чувствовать себя нормально, разрушаясь после каждого от осознания их несостоятельности.       Не было ни единого воспоминания, где была Валери.       Вся память превратилась в кашу, став вмиг бесконечной чередой из клубов и алгоритма.       Одна часть его мозга отчаянно пыталась сопротивляться, напрягаясь, а вторая часть даже не понимала, что, собственно, вторая потеряла? Какие воспоминания? Что он должен был вспомнить? Почему обладатель этой головы так рьяно боролся с дефектом — да откуда вообще взялся этот дефект? Всё же было хорошо и вполне нормально? Что произошло за тот короткий промежуток времени, спустя который он уже ничего не помнил?       Ответ на последний вопрос можно было легко понять.       Он стал I-600-SWt.