«Акула в формалине»

      Накатившая с вечными дождями и печалью очень вызывала внутри чувство ностальгии от прошлого года, когда оба они находились дома, разговаривая друг с другом как никогда часто. Кавински тогда казалось, что они никогда ещё не были настолько близки. Девушка отдавала время, ранее принадлежавшее алгоритму, общению с ним: «Она так много разговаривала со мной тогда, даже иногда беспокоилась, что была болтлива, но, признаться, я бы и мог, и хотел слушать её чуть ли не целую вечность. Сейчас бы мне услышать её голос — не в записи, не во снах, а наяву, я бы, может, умер от счастья, и мы бы вновь были вместе… Довольно иронично. С пацанами мне говорить не хочется, мне бы просто высказаться, выговориться, а некому. Раньше же она меня постоянно слушала, всегда. Иногда, занимаясь чем-то параллельно, но задавая вопросы, изредка поглядывая, особенно когда я стоял в дверях, рассказывая что-то по алгоритму — я тогда только-только приходил. Но практически всегда она слушала, смотря прямо на меня, не отводят взгляда… Синие глаза. Её синие глаза я помню, будто они и сейчас передо мной. Они напоминают мне и ночное небо, и давным-давно высохший букет синих лилий, из которых мы сделали гербарий, и море, море напоминают. — Он с ужасом вспомнил события десятого Декабря прошлого года. Кавински перестал чувствовать биение своего сердца, которого, кажется, и в груди-то не было. Он помнил пенящиеся и бурлящие тёмные волны, синевой поглотившие её поначалу, помнил звук всплеск воды от удара её о тело. Колоть в грудине начинало и от осознания, насколько это было больно для неё — быть расстрелянной своим же отцом и верными «Церберами», почувствовать столько ударов от пуль, прошедших через всё тело. Начало тошнить и выворачивать наизнанку. — Наверняка удары очень горячие, резкие… Я даже не представляю, какого это — получить пулю, в меня никогда не стреляли, точнее, не попадали. — Теперь в голове точно пожаром вспыхнули ощущения от первой встречи с ней. Валери тогда спокойно направила на него пистолет, готовясь одним выстрелом покончить со всем. — Но её же тогда что-то остановило?.. Она выстрелила чуть правее моей левой стороны лица, и тогда это привело меня в чувство. Стрелять в темноте, надеясь на то, что ты не промахнёшься — сколько же уверенности в тебе было тогда, милая моя? — Усмешка. — И всё же я безумно рад, что встретил тебя, ведь ты единственная смогла столько всего для меня сделать, ты спасла меня, я становился лучше вместе с тобой, из-за тебя и для тебя, — мягкая улыбка вызывала невыносимую боль, к глазам моментально поступили слёзы. Губы исказились и стали шире, скрывая за собой крепко сжатые зубы. Губы его болели, недавно ошпаренные кипятком, облезшую кожу с которых он содрал зубами. Неприятно щипало и нижние веки, высохшие, покрывшиеся маленькими трещинами, по которым вовсю лились слёзы, вызывая ещё большее раздражение.       Большее раздражение…       Переход перед Триумвиратом до автостоянки.       — Кого же я вижу, — этот голос, холодный, неприветливый, как и всегда, но теперь особенно. Кавински не оборачивался, стоя спиной, смотря вперёд себя так, точно ещё раз увидел десятое Декабря. Руки его зажглись пламенем, разгоняемым кровью до каждой клеточки тела, а затылок начал гореть с такой силой, будто был помазан слоем лавы. — Бывший перспективный наблюдатель, ушедший по приказу, оспорить который невозможно, — Войд был невыносим, манерен, до мерзости вежлив в голосе и до ужаса чёрств на сердце.       — Здравствуйте, господин Инспектор, — глухо сорвалось вместо спускового крючка.       — Будь моя воля, я бы принял тебя в Корпус Наблюдателей снова, — мужчина сделал шаг, поравнявшись с Кавински.       — Ну, бывших наблюдателей не бывает, я до сих пор имею все права и часть обязанностей. — Кавински никогда бы не ответил так искренне, но, в силу его эмоционального состояния, шутить или проявлять характер было бы губительно и даже разрушительно.       «Он не помнит, что я был там, Валери хорошо тогда приложила его по башке, спасибо ей… Это мне на руку, иначе меня бы не существовало уже десять месяцев. Инспектор не упустил бы шанс ликвидировать меня или пару раз стереть, чтобы я продолжал исполнять роль его собачки. Не знаю. Как ты сделала так, чтобы мой уход с поста нельзя было оспорить, но это одна из трёх вещей, из-за которых я ещё живой и в состоянии, хотя бы отдалённо напоминающем рассудок». — Попытавшись максимально тихо и незаметно вздохнуть, вынеся весь свой гнев от одного присутствия Инспектора рядом, Кавински надеялся на их скорое расставание. Но у человека, оболочкой которого служило тело отца покойной любви наблюдателя, были другие планы.       — Может, ты хочешь вернуться? — строгое лицо даже не смотрело на комок агрессии, стоявший рядом.       — Нет… — ещё отстранённее. — Мне нравится то, что я делаю для Империи сейчас, это у меня получается лучше. — Довольно иронично звучало, учитывая, что именно Кавински делал, даже не имея ввиду алгоритм.       — Но нужно ли это Империи?       — Конечно, нужно, — с ещё большим скрываемым воодушевлением ответили, представив в голове картинку с падением государства, на улице которого стояли прямо сейчас: «Странное ощущение».       — К слову, хорошо, что ты упомянул о том, что у тебя до сих пор есть обязанности. Ты же прямо сейчас идёшь на собрание, верно?       — Да, Вы же попросили прийти всех. кто выполнял алгоритм в Корпусе Наблюдателей.       Они начали шагать по череде из чёрных и белых полос. Смотрелось это забавно — Войд был высоким, крепким, в своём прежнем чёрном плаще, с крепко сжатыми и убранными за спину руками. Кавински был на голову ниже своего бывшего начальника, но физическую форму имел достойную, по-прежнему серебристая дутая куртка смотрелась на нём куда приятнее, чем одежда его вынужденного собеседника. Чуть колышущиеся от шагов золотистые кудри волос сильно пушились из-за влаги, растрёпываясь. Только лица у них были одинаковые — искусственные, у Инспектора по причине полного отсутствия эмоционального интеллекта, у Кавински по причине как раз-таки его высоты, позволяющей скрыть истинное. Угрюмые, нелюдимые, колючие. Они шли рядом, но были далеко друг от друга.       Собрание было в том же зале, где некогда отравленный Перьюрор пытался объяснить при помощи несвязной лжи основание приговора о ликвидации Генерального Прокурора Империи. В этих больших стенах всё же было некомфортно — потолок был так высоко что, казалось, у него не было предела. Маленькие человечки разного роста наполнили помещение ещё до прихода главного из них, «большого человека». Винс зашёл вместе с ним, не оставшись незамеченным — на его появление в зале начали реагировать шёпотом, обмолвками друг с другом.       — Винс, — Ричард шепнул ему, ухватив за локоть, уводя куда-то к стене, вдоль которой они быстро прошли.       — Не боишься сюда ходить? — с ухмылкой спросил блондин.       — У меня к тебе аналогичный вопрос, — усмешка в том же тоне.       — Он не сможет мне ничего сделать, за себя я не переживаю, — Кавински хищно посмотрел на Войда, который уже стоял перед ними всеми, как диктатор, возвышаясь на платформе, пресекая свет из окна.       — О, так ты настолько уверен в себе.       — Ещё бы. — «Я уверен в Валери и в том, что она сделала».       Взгляд его не отрывался от фигуры в чёрном на протяжение всего времени. Казалось, он внимательно слушал, но на самом деле он лишь временами концентрировался на речи, в основном представляя, как прекрасно было бы задушить тварь перед ним прямо сейчас. «А. что, если я прямо сейчас достану пистолет и застрелю его? Что мне будет? Мне придётся бежать? Или меня поддержат? Что будет, если я рискну? Нет, убить меня не смогут, даже разорвать на части будет проблематично, а пули… Все попадут мимо. Я чертовски везуч. — Минут десять он пристально наблюдал за лицом Инспектора, мимика которого ограничивалась нахмуренными бровями и широко раскрываемым для громкоголосости ртом — больше ничего. Только-только Кавински запустил похолодевшую руку во внутренний карман куртки, захватив пальцами рукоять пистолета, как завис. Просто завис. Он не мог достать ладонь из-за куртки. Его что-то останавливало. — Не могу. Почему не могу? Сам не знаю… Значит, нужно лучшее условие, раз сейчас что-то внутри меня останавливает от этих действий. А получится ли мне так же идеально спланировать убийство Инспекто?.. Нет, его так просто не убить, он же буквально машина, наполовину из металла сделан, всё тело — сплошной протез. Яд не возьмёт, если ему заменили биологическую жидкость с крови на какую-то другую чертовщину… Нет, стрелять бесполезно, наверняка все жизненно важные органы защищены плёнками. — Ладонь, дёрнувшись, опустила пистолет. — Есть вероятность, что его можно взорвать, но, кто знает, насколько прочен металл? Чёрт я бы мог надеяться на то, что его протезы такие же, как у всех, если бы, блять, это не был Инспектор Полиции, в которого могли впихнуть что угодно. — От прежнего Войда ничего практически не осталось, поэтому Кавински не воспринимал его как человека с этим именем. — Если убить Инспектора, вся Полиция если не развалится, то на иголка точно стоять будет минимум полгода. Претендентов на его должность нет, по крайней мере, я никого не видел. М-да, с Войдом вряд ли кто-то мог сравниться, да и с Валери тоже…».       — Чего застыл? — уточнил тот же Ричард.       — Задумался.       — Ты вообще как сам по себе? Помню, говорил, что Главный Секретарь запретил тебе употреблять. Справляешься?       — С периодичной успешностью. Оставил некоторое количество на чёрный день, так скажем, — было неудобно говорить об этом, но наркотики ему как раз давал Ричард, в его интересах было и посадить Кавински на них, чтобы получить контроль и приличное количество часов, но это самого клиента не смущало, он прекрасно знал, как делались грязные часы. Волновали Кавински последствия принятия препаратов, которые отражались на его организме, и он даже не понимал, будоражило его это, вводя в состояние приятного возбуждения и воодушевления, или окунало во все существующие в голове страхи, лишь прикрываясь приятным ощущением, сменяющимся кошмаром.       — Итак, что же именно Инспектор сообщил вам на собрании? — вопрос прозвучал только от Хейго, но внимательны и пристальны были ещё Лев, Ника и Киара, которой удалось отпроситься у начальства на несколько дней, наконец-то покинув Омен-Сити. Но, увы, на собрание она опоздала, отчасти — специально.       — Первое, о чём он говорил — о том, что уровень преступности поднялся на сто шестьдесят процентов в сравнение с началом года, и что, по сути, последний раз такая ситуация была лет семь назад. Он много орал, я чуть не оглох, — комментарий личного характера немного развеселил присутствующих. — В основном этот чёрт просил лучше выполнять алгоритм, а не заниматься гоняем балды. Скорее всего, камер в общественных местах станет больше, но, хах, нам на это плевать, — «Мы не работаем на виду», — Он жаловался, что много преступлений, предметами которых является что-то у государственных служащих, ну и тех, кто очень сильно связан с Империей, — причина этого была ясна всем как день. — Они не заметили пока, что госимущество мы перехватываем или получаем его всеми возможными способами, но, мне кажется, он знает, просто акцент на этом не сделал. Вообще, он предлагал мне вернуться, но я отказался. — Кавински свободно сидел в кресле, скрестив руки на груди. — Наивно с его стороны.       — Это не только наивно, но ещё может значить, что Инспектор хочет держать тебя настолько близко к себе, чтобы контролировать, — Киара взглянула на него, не получив в качестве реакции даже поворота головы в свою сторону.       — Мало ли, что он хочет, я обратно в Корпус не пойду, — категорично.       Спорить никто не стал, наоборот, разговор пошёл о другом.       Лев рассказывал о том, что в Церкви тоже многие стоят на ушах из-за недавнего посещения Войда, во время которого он заходил в Кабинет Безопасности Империи, несколько секунд стоя над дверью, за которой был кабинет Цесарии.       — Он вызвал меня, потому что знал, что я практически единственный, кто видел её вживую, пытался даже узнать пароль, но, кхм, я его не знаю… Спрашивал, насколько близки мы с ней были, моё личное мнение, как она относилась ко мне, имела ли друзей или кого-то ещё, то есть он… Он буквально не помнил даже её имени, потому что говорил: «Ты знаешь девушку, которой принадлежала эта комната?», «Кто она?», «Как она выглядела?». Он пытается найти данные о ней, но даже имени не знал, только номер, а по номеру её ничего в базе данных нет.       На этом моменте Кавински начал немного теряться в пространстве, чувствуя, точно его голова качается из стороны в сторону, как у куклы-неваляшки, он перестал ощущать свои руки и ноги, только тяжёлое тело в области грудной клетки. Ему показалось, что даже поднялась температура, потому что лоб горел, но дело было в холодных пальцах, которыми он взялся за переносицу, потирая её и ненароком задев перед тем лоб. «Конечно, он ничего о ней не помнит… Более того. он ещё и ничего не знает, а ведь когда-то был единственным — кто-то разыграл над ним злую шутку: судьба, человек, Боги или вся вселенная. Мне бы было даже немного жаль, если бы я знал, что это настоящий Войд, а не марионетка с его именем, телом и характером двадцатилетней давности. Если бы я не знал её, я бы сошёл с ума. Мне нужно хоть что-то: видеть её во снах, слышать её голос в записи, представлять рядом, да хотя бы давать себе надежду на то, что она рядом, хотя является плодом воображения моего больного сознания. Я не представляю. что со мной станет, если я забуду её… Точнее, я знаю, я лишусь практически всех своих воспоминаний о хорошем и о плохом, я буду не знать, как я стал таким и почему, я, может, перестану страдать и моя жизнь станет легче. Может быть, я даже смогу нормально спать, не ощущая пустоты, пытаясь рукой найти её рядом с собой. Я бы перестал плакать, слушая практически каждую песню, я бы перестал испытывать тревожность при одном упоминании клубов, её отца или её самой. Возможно, мне бы стало лучше. Но мне это не нужно. Я хочу помнить всё о ней».       — Можно было бы его навести на то, что он хочет, — Киара улыбнулась, из-за чего Лев посмотрел на неё с изогнутой от непонимания бровью. Кавински пока сидел в прострации, он не реагировал. Хейго и Ника неуверенно переглянулись меж собой. — Не смотрите на меня так! Я на полном серьёзе!.. Точнее, не на полном, но легче мне сейчас всё объяснить.       — Уж постарайся… — с наименьшим энтузиазмом произнесла Ника.       — Можно выдать какую-нибудь девушку за Цесарию, сказать, что это она, но эта       девушка будет ладить с Инспектором, то есть нужно сделать так, чтобы он ей поверил и ни в чём не подозревал. Ему же не обязательно видеть, как она работает, просто нужно, чтобы он успокоился.       — Нет, не получится, мы не сможем поменять номер, такой технологии ещё нет, — сразу же ответил Хейго.       — А кто сказал, что Инспектор знает её номер?       — Потому что мы его не стирали, — преспокойно ответил Винс, невольно обращая на себя всё внимание.       — Вы что-то стирали?.. — Хейго был немало удивлён, он хмурится, как и Ника. Лев зажмурил глаза, задумавшись. Киара хлопала ресницами.       — Да, в тот день мы стёрли «Цесарию», это было немного раньше перед тем, что случилось, буквально на полчаса. Это было сделано для того, чтобы мы смогли пожениться и никто не знал, с кем я танцевал. Вы не найдёте ни записей, ни фотографий, они есть только в альбоме, альбом у меня дома. — Молчание. — Возможно, можно было бы стереть номер или изменить его, но нужен очень мощный компьютер, я видел такой только в её кабинете под Башней Света, но мы в него не зайдём. Я тоже не знаю пароля.       — Даже догадок не имеешь? — Хейго сильно задумался.       — Нет. Это может быть что угодно. Любой набор цифр. А попытка у нас одна. Я не рискну. Это слишком. — Он был уверен. — Она не хранила никаких паролей дома, а если бы так было, сказала бы об этом в письме.       — В целом странно, что она так и не сказала о том, как пройти в место, которое бы нам очень сильно помогло, — Хейго не совсем понимал, в каком направлении им двигаться дальше.       — У нас есть два варианта: первое — она знала, что это нам не нужно, поэтому не имеет смысла разгадывать код; второе — она просто не успела дать нам подсказку; третье — мы в упор не видим этой подсказки.       — Нет, есть ещё четвёртый вариант — нам кто-то мешает, — Кавински в своих предположениях никогда не упускал возможности упомянуть «кого-то, не известного им».       — Как же именно? — вопрос от Секретаря.       — Я не знаю, подумать надо. Как вариант, он или они просто удалили письмо или любое упоминание того, какой пароль от кабинета. — В голове проносились все воспоминания о том месте, в которое его отводила Валери, на несколько секунд, пока другие вели разговор, Кавински завис: «Учитывая скорость, с которой она вводила пароль, это…». Воскликнув. — Это не может быть комбинация цифр, потому что цифра одна!.. — его поведение немного-немало удивило, раньше в Кавински не было столько энтузиазма.       — Ты уверен? — уточнила Киара, почесав затылок.       — Да, на девяносто девять процентов. Дверь открывалась быстро, а сканера отпечатков пальцев, как я знаю, на дверях нет, просто цифра, хотя… — он обернулся на Льва, который подмял под себя губы, совсем немного поразмыслив и произнеся:       — Нет, не умаю, что там есть сканер, по крайней мере, я не видел таковых стандартов безопасности в наших учредительных документах и о всех остальных тоже. Есть шанс, потому что она была главой этого Кабинета, но, кхм, у обычных сотрудников такого точно нет.       — Может, это девятка? — предположила Ника. — Её номер начинался с девятки. Её номера автомобиля — девятки, даже номер её кабинета — девять. Да, это может быть просто совпадением, и, возможно, глупо было бы вот так на виду.       — Ну, мы тоже некоторые вещи делаем на виду, — в противовес сказала Киара.       — Ладно, пока нам не так критично не знать пароль от кабинета, риски слишком высоки. — Хейго хотел перейти к другой теме, содержание которой не заставало его врасплох. — Когда зайдём в тупик, тогда и примемся за него. Пока предлагаю обсудить то, как…       Возвратившись домой, бывший наблюдатель не отправился сразу же спать или в душ, нет. Что-то в голове не давало Кавински покоя.       Взяв с собой Ваньиня, пошёл гулять по лесу, даже не стараясь делать вид, что был весел — в этом была и загвоздка наркотиков, даже после уменьшения дозы которых практически невозможно было отказаться от приёма. Вещества и спустя время вызывали эйфорию, с которой Винс не то что не мог справиться, он не хотел. Он просто не понимал, что с ним происходило.       Он бегал за псом, в приступах смеялся, играл в прятки, не замечая того, в какие отдалённые места убегал. Хвойный лес, массивный и тёмный, казался хмурым. Запах еловых ветвей стал за полтора года родным, в Альт-Сити после него становилось душно. Дышать было намного легче, а вот идти — не очень. Корни, неровная дорога, не совсем протоптанная, еле различимая, камни и палки. А над пиками деревьев высилось контрастное небо пастельно-голубого зефирного цвета, которое мгновенно вызывало чувство пустоты и беспокойства — потому юноша на него и не смотрел никогда. Хорошо Кавински было только тогда, когда он видел тёмное небо с сияющими в нём Луной и звёздами, увлекаясь счётом последних. Ему не нравилось утро, не нравился день, не нравился вечер, только ночь. Только ночь могла подарить то, чего он так желал и хотел, но дело было не в самой ночи, а во тьме, которую она даровала миру. И в этой тьме было прекрасное, за которым Винс мог бы вечность наблюдать, задрав голову высоко-высоко.       «Хотелось бы мне, чтобы мы сейчас гуляли под Луной, как раньше, и чтобы с Неба непременно падал снег — мне поскорее хочется Зиму. И я бы потом смахивал с твоих волос и одежды снежинки, а потом мы бы шли домой, пили горячий чай, положив перед этим сушить варежки на батарею. Хах… Кажется, это было совсем недавно, но… Нет, это было давно. И почему я в тот день просто сам себя не убил? Надо было, надо, чтобы оказаться с тобой рядом, чтобы не скитаться по этому миру как призрак, отягощённый обязательствами… Насколько эгоистично это моё желание по отношению к тебе, милая? Ты же не хотела, чтобы я на себя руки наложил — поэтому я и живу. Но я не хочу. Я хочу уйти, хочу оставить всё это, потому что это не имеет смысла. Мне жаль, безумно жаль оставлять то, во что ты вложила столько сил, но я уже… Не могу, — он всхлипнул, споткнувшись, не смотря ни вперёд, ни под ноги. — Да сколько можно?! Да почему я постоянно ною?! Почему я не могу?.. Не могу успокоиться! Да потому что мне, блять, больно! Потому что я просто хочу быть рядом с ней! Я просто хочу быть счастливым! Почему я не могу реветь из-за этого?! Да не «почему», могу и ещё как могу!.. Да, мне уже все сказали, что я должен принять эту ситуацию и должен двигаться дальше — не спорю, это было бы лучше для меня, чем колоть себя несколько раз в неделю наркотой из-за невозможности заснуть из-за ебучей боли в грудине и мыслей в башке, которые не могут дать мне элементарно проспать больше четырёх часов! Но я не могу! Не могу! Это сложно для меня! Я не смогу просто отпустить её, потому что… Потому что я люблю её! До сих пор люблю, и я уже столько раз по новой влюбился в неё, вспоминая всё, что было между нами…» — ему показалось, что с Неба на его лицо упало пару капель дождя. Опустив голову, тут же пошатнувшись из-за нахлынувшей черноты, объясняемой недостатком железа в организме, юноша уставился на Ваньиня, который бездейственно смотрел на хозяина, смирно сидя. Как только пёс понял, что на него обратили внимание, то поднялся на ноги и побежал куда-то, поглядывая на Винса, медленно шедшего следом.       Доберман побежал через ели, обогнув их и выйдя в открытое небольшое поле, в котором росли белые лилии. Кавински широко раскрыл глаза от нахлынувших воспоминаний. Он не заходил в это место без Валери, хотя по лесу гулял очень часто. Встав посредине поля, огляделся, обернувшись вокруг себя, и, уйдя в занос, упал, но головой не ударился — вовремя поднял. Сопротивляться желанию лечь в уже помятые цветы не хотелось. Кроме того, Ваньинь, перед этим широко зевнув, примостился прямо у его головы. Повернувшись на бок, парень внимательно посмотрел на пса, закрывшего в умиротворении глаза, тогда и свои закрыл.       Под головой приятно пахнущие и дурманящие цветы, запахом которых уже пропитались волосы и одежда. В ушах словно отголосками доносится шелест ветвей, журчание ближайшего озера и цокот насекомых. Ладони, не найдя места, сложились на груди, словно он собирался спать дома.       Закрытые глаза — и новый сон…       Он видел тот же дом, похожий на прежний, но понимал, что существовал просто как наблюдатель.       Стоя на пороге, мужчина снимал с ног берцы. Дети — те же самые, которых Винс уже видел, были рядом, норовя побыстрее обнять отца. Да, именно он и был их отцом, этот мужчина. Валери видно было только со спины, она по-прежнему стояла, держа на руках сына, который тоже смотрел на папу глазами-бусинами, цвет которых Кавински так и не смог различить.       — Ха-ха, карапузы, я дома! — радостно произнёс мужчина, опускаясь на колени и подхватывая на руки своих детей, сразу же поднимаясь на ноги и подходя к жене, приветственно поцеловавшей его в щёку. — Ты как, милая? — заботливо произнёс, обращаясь к ней.       — Я в порядке, не скучаю. Кроме того,  первый раз смог пройти пару шагов, — Валери с гордостью посмотрела на младшего сына. Мальчик, имя которого Винс тоже не смог понять, подогнув под себя ручонки, хлопал глазами, улыбаясь радующемуся отцу.       Муж и жена ушли на кухню, где первый усадил детей на диван, чтобы снять с себя куртку и вымыть руки. Валери отдала младшенького под присмотр двойняшек, которые смотрели за ним внимательно, придерживая за руки.       Кавински восторженно наблюдал за ней, не суетящейся, размеренно живущей, красивой, какой она всегда была для него… Наблюдал за тем, как она вместе с семьёй проводила вечер.       Все сидели за одним столом, и слышно было отголоски разговора:       — Да, я читала этот закон, но я не до конца смогла понять, почему они не различают составы обычной кражи и кражи со взломом, хотя…       Как Винс и предполагал, Валери не смогла просто уйти в воспитание детей. Эта женщина умудрялась выполнять свою работу Прокурора на дому, изучая законодательство, которое, как понял Винс, отличалась от имперского. Она в восхищении рассказывала мужу о том, какие документы оформляла правильно, какие идеи предложила для реализации в сфере технологий и в сфере налогового права… Он мог бы вечность слушать о том, как она горела идеями, как с блеском в глазах радовалась тому, что сама делала для государства, как в середине мысли могла отвлечься на младшего сына, помогая тому взять в руки кусочек яблока из тарелки с фруктами, как поглядывала на две золотые макушки, которые быстро поели и уже побежали на диван смотреть развивающие мультики, как она… Просто была счастлива. И Винс видел со спины, что влюблённый в неё по уши муж, позабыв о еде, не смея притронуться к той, просто подложив под щёку ладонь, не обращая внимания ни на кого, кроме неё и детей, сидел и слушал.        — Ты чего не ешь, невкусно? — спросила, не пропустив и эту деталь.       — Вкусно, всё вкусно, я просто… «Я просто люблю тебя», — это произнёс не столько её муж, сколько Кавински, который наконец увидел в нём себя. Она мягко улыбнулась, немного удивлённая этим, одной рукой придерживая сидящего на коленях малыша, вторую положив на щёку мужчины. Винс накрыл её ладонь своей, не способный больше ни на что.       Внутри него не было пустоты, не было печали, злости, обиды, были только тепло, счастье и любовь. Он улыбался. Спустя столько времени он просто искренне улыбался. Пока не понял, что сон утекал, растворяясь в голове на множество никогда не существовавших воспоминаний.       Блондин очнулся в холодном поту, задыхаясь, чувствуя сильное и тяжелое биение в груди. Он медленно открыл глаза, видя над собой уже усеянное звёздами Небо. «Вот это ничего себе, я просто уснул в лесу. В поле», — встав, оглянулся, погладив по боку добермана, которого пришлось немного растормошить, чтобы он поднялся, широко зевнув.       — Ваньинь, ты понимаешь, как бы нам влетело, если бы Валери узнала, что мы проспали вот так… — беглый взгляд на часы на руке, — около трёх часов?! Бегом домой, — он сразу же поднялся, поняв, что на самом деле сильно замёрз — руки все были холодные. Неизвестно, почему, но в голове были мысли только о том, чтобы вернуться домой, а на середине пути Винс и вовсе поймал себя на том, что… — Я сейчас приду домой, а она там! Я просто спал! Очень долго спал! Это всё был сон! Всё — сон! — улыбаясь, точно безумный, на трясущихся ногах добежал, перед входом в дом собравшись с силами, глубоко вдохнув, дрожащей рукой опустив ручку двери. Кавински нажал на неё, опустил, приоткрыв. Однако, вовсе не разочаровался, когда понял, что совершенно никто его не встречал, что в доме было абсолютно тихо — никаких детских криков и звуков шагов. Холодно. В доме было холодно. Наблюдатель боязно оглянулся вокруг себя, сняв ботинки и пройдя дальше — но на кухне никого не было. Ваньинь в непонимании ходил за ним, рассеянным. — Валери!.. — в надежде крикнул, и имя её эхом разнеслось в стенах. — Валери, я дома!.. — второй раз, но уже менее уверенно. Кавински взбежал по лестнице, бросившись по пустым комнатам. «Да, вот эта была бы комната для дочки!.. А тут для сына, а моя тоже для сына, а сам бы я… Был вместе с Валери». — Вот, вот тут бы стояла кроватка, — говорил он второпях с наворачивающимися на глазах слезами, которых вовсе не замечал. Пустая комната с тёмно-красными стенами и бирюзовыми неоновыми вставками, а в другой — зелёные стены и мятный неон, а в его комнате, как и было, чёрный с лазурным.       Но пошёл он потом даже не к себе — к ней в комнату, перед тем помыв руки, а потом ещё в спешке поняв, что нужно было переодеться, чтобы лечь спать. Холодная свежесть, лёгкость, её запах — который нисколько не выветрился, прежние предметы — они даже на полках стояли таким же образом, как и с полгода назад. Конечно, Кавински прибирался во всём доме — мыл полы, пылесосил и вытирал пыль, но он так и не смог найти в себе силы убрать хоть что-то с прежнего, законного места.       Довольный, лёг под одеяло, чуть подмял его под себя, обнимая перину. Снова внезапно встал, побежал в свою комнату: «Нет! Я не могу спать без моей акулы!.. Я сплю с ней уже на протяжение полутора лет. Исключением были только те ночи, когда я спал вместе с Валери, то есть не в своей кровати, — он уже сбегал и шёл обратно, вводя в ступор добермана, щеголяющего за ним везде и всегда. Вновь лёг, сжав руками мягкую игрушку, почему-то забыв укрыться одеялом. Было холодно, но он засыпал, одной рукой обнимая акулу, а второй Ваньиня. — Пожалуйста, пусть мне ещё раз приснится моя семья».       Только-только открыв глаза, понял, что лежал на диване, а по бокам от него были два маленьких человечка. Винс понял — это были сын и дочь. Каждого из них он по очерёдности поцеловал в лоб, а потом уставился в потолок, выдохнув. К нему подошла Валери, мягко улыбаясь, держа на руках младшего, у которого были её волосы — беленькие. Она плавно опустилась рядом, сев на краешек, поглаживая уснувшее дитя по голове. Винс поднял руку, вместе с собой подвинув детей, зазывая Валери лечь к нему. И она аккуратно легла, положив сына к другому, пока Винс перекладывал сестру ближе к братьям. Муж и жена взялись за руки, укрывая детей, смотря, друг на друга. Синхронно подложив руки под головы, улыбнулись, тихо усмехнувшись.       — Ты так мило спал с ними, — тихо сказала девушка, в глаза которой он готов был смотреть хоть вечность.       И не было в груди ноющей боли, не было осевшей там тоски, не было жгучей обиды на жизнь и судьбу.       — Может, мы потанцуем, пока дети спят? Тихо, очень, — мягко проведя по её ладони, мужчина поднялся на ноги, не отпуская руки любимой, чувствуя её мягкие пальцы и бархатистую кожу.       Валери аккуратно приблизилась к нему, положив руку на плечо, второй переплетя пальцы.       Лёгкий свет от ламп на кухне не попадал на пару любящих, которым для танца не нужно уже было искать повод, не нужно было слушать музыку, не нужно было делать вид, что они только друзья. Они танцевали не совсем так, как раньше, сейчас касаться друг друга не было формальным движением, сейчас не было никаких рамок допустимого на публике поведения, не было страхов, преследовавших их в Империи. Потому что это было во сне.       Прекрасном, просто замечательном сне, которому суждено было закончиться на рассвете.       Но Кавински наслаждался этим сном столько, сколько мог. Он не задавал вопросов, не плакал. Он был спокоен, прижимая Валери к груди, укрывая сильными руками, всячески поддерживая, показывая, что она может быть уверена в нём, что он сделает всё, что угодно. Одновременный взгляд на детей, мирно сопящих. Их танец закончился, но не закончились они. Стоя рядом, обнимая друг друга ласково и тепло, бесконечно преданные, они смотрели на три чуда. Валери положила голову Кавински на плечо, расслабляясь, он же держал ладони на её талии.       — Я раньше не замечал, что ты такая маленькая, — лёгкая усмешка.       — Я просто не на каблуках, вот и заметно.       — Хах, действительно… Стой, — он почувствовал то, чего так боялся, — ты похудела, милая… — Винс в страхе посмотрел на неё, которой тотчас стало тяжело стоять. Она буквально навалилась на мужчину, оседая при том на пол, с испугу сама вцепившись в него руками. Кавински чувствовал рёбра, позвонки, кости таза и ярко выраженные ключицы — так не должно было быть. Мягко сел с ней на пол, не отрывая от себя. В какой-то момент и плечи её начали трястись, а руки дрожать, дыхание стало прерывистым. — Валери, что случилось?.. — она нашла в себе силы отстраниться, взять его лицо в свои руки. Он увидел слёзы, крупными каплями выступившие на глаза, и во все глаза смотрел в неё, понимая, что сердце начало биться тяжелее.       — Прости меня, — слабо ответила Валери, прижавшись потом резко к его груди, зарывшись в неё и со всхлипами сжав руки в кулаки, сминая на его спине футболку. Нахмурив брови, Кавински смотрел, до последнего смотрел на неё и на детей, которые исчезали из виду. Мгновенно, с лёгкостью подняв лицо девушки на себя, с нежностью удерживая щёки, посмотрел на неё.       Бедную, обессиленную, заплаканную и совершенно несчастную.       — Валери, я обязательно попаду к тебе!.. Я сделаю всё, чего бы мне это не стоило. Мне плевать на жизни всех остальных, важна только ты. — Её синие, глубокие, как тёмное море, глаза, были усеяны звёздами, но блестели они именно от маленьких слёз, застывших на ресницах и медленно скатывающихся на щёки, перетекая на мужские ладони. В этот раз, уже из последних сил, Кавински прижал её голову себе к груди, чтобы она слышала, как билось его сердце, потому что он вспомнил, что именно это всегда успокаивало Валери. Кроме неё он вокруг себя ничего не видел, понимая, что просыпается. Но продолжал гладить её волосы, медленно укачивая.       Растворяясь и исчезая из мира снов.       Рефлекторно сжав акулу одной рукой, а второй собаку, юноша проснулся, со страхом смотря в потолок и пытаясь размеренно дышать. Ваньинь сразу же навострил уши, носом начав целовать хозяина в лицо и лизать щёки его языком. Сам себя успокаивая, юноша размеренно гладил пса по голове, не зная даже, о чём ему думать. Не зная, как связать мысли, начал говорить:       — Ваньинь, представляешь, я видел её, — сипло и совершенно слабо. Животное, скуля, уставилось на него, положив голову на грудь, придавив к кровати. — Хах, а дети со мной рядом лежали. Два мальчика и девочка. Маленькие такие… А мы танцевали рядом, посматривая на них. Абсолютно счастливые. Я не знаю, смогу ли я сделать наших детей такими же счастливыми без неё… Наверное, нет. Их жизни ломать я не собираюсь. Тогда я буду самым настоящим дерьмовым отцом. А она бы этого не хотела, — усмешка над самим собой, вырвавшаяся из груди с болью.       В груди ныло постоянно — всё психосоматика. Кавински даже угораздило при очередной передаче какого-то веселящего порошка, к которому он испытывал невыносимое отвращение, забрести именно в тот квартал, где когда-то они и встретились. Кавински понял это, взглянув на небоскрёб, за чёрным входом которого и стоял, засунув руки в карманы, только-только отпустив покупателя, провожая его туманным взглядом, который немногим ранее смотрел на личный счёт, сумма на котором давно стала шестизначной. Резкий прилив ностальгических чувств отправил его ноги прямо на то место, где он сидел пьяным, опираясь горбатой и костлявой спиной на стену дома, скрываясь в тёмном переулке от патрулирующих отрядов полиции. Проходя, Кавински вспоминал, где стоял чёрный правительственный автомобиль, на котором он тогда ехал до своей квартиры, в которой по итогу провёл ещё всего один день. Он даже помнил, как слепили глаза отражающиеся в больших стеклянных окнах домов цвета вывесок, мелькающие самыми разнообразными и пёстрыми красками.       А был поздний вечер, достаточно тепло, Май. Достаточно тепло для того, чтобы не переживать о том, что спать придётся на улице. «До следующей зарплаты ещё половина месяца, а у меня уже нихуя нет… Как обычно. Ебучие счета, какого хера я вообще должен платить за хату столько же, сколько и в отопительный сезон. Сучий потрах, ещё и жрать дома нечего, я даже не помню, осталась ли там лапша или нет. Хах, да о чём вообще можно говорить, если я и бутылку-то отжал у какого-то бухого челика, который был настолько вдрабадан из-за алкашки, что не понял нихуя. — Пальцы крепко держали прозрачную бутылку с оранжевой и пенящейся жидкостью внутри. — Придётся занимать часы у Оливера или Вернона, мне больше ничего и не остаётся-то, вот только… Стыдно будет прийти к ним в таком состоянии, — он просто шагал от нелегального паба, на который сделал наводку, — Нужно побыстрее смыться, полицаев будет столько, что вздохнуть невозможно. — Сердце билось тяжело от накатившей на организм, было жарко и душно. Несколько раз по дороге он останавливался, не в силах двинуть ступнями, волочившими его по тротуару, медленно, но верно уводящему в места отдалённые от глаз Полиции, забытые Богинями и крайне тёмные…       Парень тогда из последних соображений нашёл закуточек, в котором мог бы присесть, там и остался, проехавшись позвоночником по стенке, свалившись и вдобавок ударившись копчиком о практически стёртый в крошку асфальт. «Посижу полчаса, потом пойду куда-нибудь. Может, обменяю бутылку на булку хлеба или ещё чего съедобного, пару яиц или лапшу… Как же я заебался её жрать, кишки скоро вообще её за еду воспринимать не будут. Мда-а-а-а, по-олный пи-изде-е-е-ец…».       Уже бывший наблюдатель смотрел прямо на ту стену мутным взглядом, в нерешительности пошёл к ней, долго смотрел, в конце концов с аккуратностью осев на, как и тогда, холодный и грязный битум, с опаской откинувшись на спину. Тепло не было, Мая тоже — Октябрь. Так беспечно засыпать на улице было нельзя, да и пьян Кавински совсем не был, разве что… От любви?..       «Пожалуйста, давай встретимся снова, как в первый раз… Я опять буду пьян, я буду ждать тебя в пространстве меж этих многоэтажек, где ты подошла ко мне, наставив на меня пистолет. Но ты не выстрелила тогда, нет… Пулей — нет. Выстрелила так, что пробудила от глубокого омута, в который я тогда упал с головой. А я же просто хочу, чтобы ты подняла меня на руки, прижала к себе, чтобы укрыла собой. Чтобы твои крепкие руки взяли меня и никогда больше не отпустили никогда… Почему?.. Почему моим мечтам не суждено сбыться? Ведь тогда я не хотел этого, а в итоге получилось. Получилась история, каждый момент которой я помню, которую я буду вспоминать только тёплыми чувствами, испытывая внутри весь спектр эмоций. Почему же этой истории суждено остаться только моим воспоминанием? Почему?! Почему я? Почему со мной так пошутила судьба?! — обращённые к Небу и застланные слезами глаза искали в этом самом Небе надежду. Красный на синий. — А раньше был красный на фиолетовый, хах… — попытка перестать тихо заливаться слезами провалилась, пришлось сдерживать кулаком жалкие и скулящие звуки, срывающиеся с губ. В какой-то момент он чуть ли не зверем начал выть на весь переулок, вероятно, испугав бы прохожих. — Пожалуйста, я просто хочу снова быть с ней, я готов переродиться, я готов пройти всё это снова, только, пожалуйста, верните мне её, — сжав до боли зубы, молодой человек не знал, к кому обращался. — Я буду знать, что её нужно беречь, что её нужно любить, что её нужно спасти… Я научился, я понял свои ошибки, дайте мне второй шанс!.. Я не заслуживаю быть счастливым? Я же простой человек! Я просто… Просто хочу быть с ней!..» — он медленно сходил с ума, представляя раз за разом сцену, как сейчас, вот прямо сейчас он окажется вновь слабым и маленьким мальчиком, как она выйдет к нему, как он еле-еле откроет глаза, набравшись смелости взглянуть на неё. Он представлял, как взял бы её за руки, как прижал бы к себе, как осел бы, с бешено стучащим в груди сердцем прижимая к себе маленькое тело. Вряд ли бы сейчас он смог сдержаться и не обнять её, чтобы наверняка знать, что она в безопасности, она с ним…       Она рядом.       Вздрогнув, увидев силуэт, Винс тут же собрался. Вытерев с лица слёзы, во все глаза смотря на нечёткие очертания, до боли напоминавшие её. Присмотревшись, понял, что это был всего лишь плод воображения, потому что никого и в помине не стояло, но… Ему показалось, что он слышал голос, точнее, вопрос, заданный ему давным-давно:       «Жизнь тоже не интересует?».       «Моя — нет, её».       «Тогда, если тебя интересует её жизнь, ты должен знать её мечты, цели и ценности. Ты должен жить в её интересах, потому что был её интересом. Возьми себя в руки и иди дальше. В конце пути вы обязательно встретитесь. Все умирают — это естественно… Делай то, что она завещала тебе. Не пытайся найти утешение в том, чтобы легко и просто покончить со всем, это не поможет, вдобавок ты расстроишь её. Думаешь, она хотела увидеть тебя мёртвым прямо сейчас? Хотела бы, чтобы у неё был мёртвый муж? Нет. Никогда. Поэтому у тебя нет выбора. Ты идёшь и делаешь, как это было для неё. Сделай то, что должен, а потом всё будет по твоей воле».       Кавински точно разговаривал одновременно сам с собой и с кем-то, кто транслировал мысли его подсознания. Верно, у него была цель, и он хотел её добиться.       А он всегда был намерен добиваться всего, чего хотел.