Мальчики не плачут

      Кайкагу много чего не нравилось в этой жизни. Он не любил палящее солнце, которое обжигало кожу; не любил навязчивость, робость и, больше всего, слабость. Он ненавидел Зеницу. Прилипчивый, он всегда таскался за ним по пятам и ревел, постоянно ревел и жаловался. Мальчишка не умел абсолютно ничего, он был бесполезен с ног до самой головы, глуп и пуглив, лишь тратил время Джигоро Куваджимы, который непонятно зачем вообще взял его к себе в ученики. Одно воспоминание об этом слабаке заставляло Кайгаку напрячься, ведь больше всего на свете он не хотел контактировать с подобными людьми, а уж тем более идти с ними нога в ногу. Это казалось унизительным и настолько неприятным, что хотелось сломать, раздавить. Молодой человек и сам не заметил, как все это начал проделывать над плаксивым мальчишкой, которого так не любил.       Он старался не упускать возможности высказать все, что он думает о Зеницу, выделить каждый раздражающий недостаток в нем, растоптать его чувства. День за днем, раз за разом, Кайгаку повторял и повторял, насколько он ничтожен, насколько слаб, беспомощен и бесполезен, насколько сильна ненависть к нему. А Агацума продолжал приходить к нему, плакать и просить о помощи, будто был полностью глух и слеп. Образ старшего ученика никак не менялся и не зависел от слов, что бы он ни сказал, что бы ни сделал, как бы больно ни ударил мальчишку в очередной раз, он был словно самый преданный пес и это бесило ещё сильнее. Почему он каждый раз возвращался и молча стоял, терпя все издевательства, уже насквозь пропитанные яростью и отвращением?       — Сколько раз мне ещё повторять? Исчезни уже, — рыкнул брюнет, не настроенный никого видеть, а уж тем более Зеницу. Настроение было ни к черту, а блондин продолжал стоять на месте, беспомощно сжимая края желтого хаори своими ручонками. — Слышал меня? Тебе самому-то не стыдно реветь с утра до вечера? — Мальчишка поджал губы и потупил взгляд в землю, даже не пытаясь как-либо противоречить старшему ученику, словно это совсем не делало ему больно. — Вот слабак… Убить тебя и то времени жалко, да и руки марать.       — Н-но, Кайгаку… — начал было Агацума и тут же был прерван.       — Да как ты, мерзавец, смеешь со мной фамильярничать?! Видеть тебя не желаю, пошел прочь! — рявкнул парень, махнув рукой, отчего Зеницу весь сжался, готовый вновь разреветься. — Как ты вообще здесь оказался? Какого черта ты так ко мне прилип?       Кайгаку много чего не нравилось в этой жизни. Он не любил палящее солнце, которое обжигало кожу; не любил навязчивость, робость и, больше всего, слабость, но все эти отвратительные черты были в человеке, с которым он обучался и которого ненавидел, казалось бы, больше всего на белом свете.       Зеницу каждый день просыпался с мыслями о нем. Он не хотел, но сердце так и тянуло его к своему обидчику. Ему было больно, ему было страшно, он даже сам чувствовал, как сильно его ломает Кайгаку, но не мог сделать ничего. Продолжал наступать на одни и те же грабли, словно ему самому нравилось это, хотя, на самом же деле, Агацума просто восхищался старшим учеником. Ему нравилось многое; ему нравилась мужественность, с которой сражался брюнет, в какой-то степени нравилась его гордость. Зеницу любил наблюдать за тем, как он занимается чем-то, как он размышляет. Ему искренне хотелось брать с него пример и он правда всегда старался чему-то научиться у их учителя, чтобы стать таким же сильным и бесстрашным. Но сам он был слаб, неумел и пуглив, он ненавидел себя за это, но чтобы ни делал — всегда возвращался к истокам.       А потом Кайгаку пропал. Он ушел на одиночную миссию, но так с неё и не вернулся ни через неделю, ни через месяц, ни через два. Зеницу никак не мог найти себе места, постоянно доставал Куваджиму расспросами и тренировался больше, чем обычно, чтобы занять свои мысли и не думать о плохом. Это плохо помогало, но он не сдавался и все свои силы вкладывал в то, чтобы обучиться Дыханию Грома.       Они встретились на поле боя, но по разные стороны. Глаза блондина широко распахнулись, стоило ему увидеть знакомые черные волосы и прекрасные бирюзовые глаза, в которых теперь красовались кандзи, что давались демоническим лунам, а бледную кожу и вовсе испортили черные отметины. Его взгляд был все так же холоден, но что-то кольнуло внутри, стоило заметить знакомое, такое ненавистное лицо. Кайгаку надеялся на то, что больше никогда не встретит его, но все уже давно было предначертано.       Зеницу вспомнил все, что только знал о нем. То, как он издевался и то, каким спокойным и терпеливым становился, когда учил его чему-то. В те моменты он не кричал, не говорил гадостей, а был полностью поглощен процессом. Все воспоминания в голове перемешались в такой клубок, что Агацума перестал соображать. Он прекрасно понимал, что перед ним стоит уже не тот, кого он так сильно любил, но считал, что просто обязан сказать то, что должен был ещё давно. Он вышел вперед, но в тот же момент между ними завязалось сражение.       — Кайгаку! — крикнул уже весь потрепанный Агацума, отпрыгивая от противника. — Я любил тебя! Я всегда восхищался тобой и твоим мужеством, тем как ты умело владел тем, чему тебя научил дедушка!       — Вот сопляк, — плюнул демон, чувствуя, как к горлу подступает ярость. — Я ненавидел тебя столько, сколько себя помню, чертов идиот. Ненавижу до сих пор, ты слышишь? Ненавижу!       Кайгаку кинулся на блондина, готовый разорвать его в клочья, но краем глаза заметил, как на него несется ещё один демон. В ту секунду он даже не думал. Все мысли в голове испарились и он подставился под удар, закрывая собой бывшего товарища. Все произошло настолько быстро, что Агацума не успел и с места сдвинуться, когда старший ученик с дырой в груди уже откинул от себя второго демона.       — Кайгаку… — одними губами проговорил Зеницу, чувствуя, будто эта дыра в сердце сейчас образовалось и у него тоже. Он не мог двинуться с места, слезы потекли по щекам, но он даже и не заметил этого. Он только что потерял то, что так долго искал и чем восхищался большую часть своей жалкой, никчемной жизни. — Нет… Нет, пожалуйста.       — Добей меня, придурок, — выдохнул демон, опуская голову.       Он понял, что он проиграл ещё в ту минуту, когда при виде мальчишки что-то кольнуло в груди. Всё это время из них двоих слабым был именно он сам.