душа – дешёвка

      «Курение убивает» — гласила крупная и яркая печатная надпись на упаковке сигарет; Вася невпопад подумал о том, что убивают не сигареты (хотя и они тоже, чего уж там), а жизнь в России. Может, в Питере или Москве людям жилось получше, но тут, именно вот прям тут, всё, что было своё у Васи к восемнадцати годам — дешёвые сигареты, парочка выцветших худи с потрескавшимися принтами каких-то музыкальных групп и, само собой, желание сдохнуть. Соседи напротив — с левой стороны, если угодно, — своими бесконечными криками только подогревали желание Васи взяться за верёвку и мыло; хотя, вообще-то, из более-менее крепких веревок у него была только бельевая, да и то… старая люстра ведь явно не выдержит его веса. Поэтому приходилось обречённо выходить на балкон покурить, откуда лучше всего были слышны чужие пьяные крики радости (иногда — ярости) и детский рёв по ночам.       В одиннадцать вечера, как по часам, за стенкой в спальне Васи непременно начинались сначала вполне громкие и отчетливые шебуршания, а потом слышлся целый двухчасовой концерт слёз; этот плач был столь отчаянным, забитым и усталым, что Васе иногда (почти всегда) самому хотелось свернуться в один маленький комочек, чтобы ронять слезы в колени, вспоминая о том, что с ним случилось несколько лет назад. Вернее, чего так и не случилось. Однако вместо этого он только с сожалением прислонял руку к стене, хороня собственные воспоминания под тоннами бетона; за стеной этот маленький ребёнок переживал худшие ночи в своей пока ещё недлинной жизни, и Вася слишком хорошо понимал этот плач. Однажды он повидал это маленькое существо у мусоропровода; мальчишке было на вид лет тринадцать — весь худощавый, с прыщами по щекам, слишком длинными волосами и уже дерганным глазом. Такому и сигарету предложить не грех.       Вот и сейчас, опираясь об ограду балкона, Вася гипнотизировал балкон слева, где жил пацан. Уже был почти час ночи, а вместо плача он слышал только больше пьяных криков взрослых, и, несмотря на то, что мальчик приходится ему ровно никем, Вася беспокоился о нём. Но потом чужая дверь балкона хлопнула, показался пацан — злой и перепуганный одновренно. Он щёлкнул замком (у кого вообще замки на дверь балкона снаружи стоят?), тут же с отчаянием скатываясь вниз по двери, закрывая лицо ладошками. Вася с особой внимательностью наблюдал за тем, как парень (ребёнок) пытается сдержать всхлипы внутри, из-за чего постоянно задыхался и хватал ртом воздух. Кажется, он так был увлечён своим одиночеством, что не замечал пристального взгляда напротив.       — Ой, блять, заебал, — прошептал Вася, закатив глаза. Пацан испуганно дернулся, оборачиваясь на источник звука. И глаз его тоже дергался; совсем как у взрослого. — Ну чё ты там жопу морозишь? Иди сюда.       — Я…       — Давай, я помогу, это легко.       Между их балконами действительно было совсем небольшое расстояние и при желании можно было легко оказаться на чужой территории. Тем не менее Вася заботливо протягивал свои руки к настороженному парню, которой, вероятно, был действительно очень уж погружен в своё горе, чтобы бояться того, что Вася — какой-нибудь маньяк. Хотя, что более реально, Вася попросту не походил на маньяка — цветные волосы, безразмерные худи и дешёвые сигареты, которые входили больше в набор бедного студента. Тем более в этой однушке трупы прятать некуда.       Уже мгновение спустя несчастный подросток стоял на балконе Васи, крепко вцепившись ему в руку и боязливо жмурясь. Вася отвёл его в свою квартиру, накормил (ага, чаем), разрешил воспользоваться душем и уложил на диван. Поначалу он боялся, что диван этот придётся раскладывать, но Саша — это уже представился сам пацан — оказался таким маленьким, что рядом с ним на, казалось, узком пространстве мог лечь Вася, и они вдвоём неплохо бы выспались. Выключая свет в гостиной, где поместил своего нового гостя, Вася подумал о том, что родители Саши даже не заметили пропажи сына, потому что музыка и смех по ту сторону стен не прекращали разрывать спокойную тишину.

***

      Под утро Вася грубо растолкал Сашу, отправляя его обратно домой, но уже более безопасным путем — через дверь. Открыла её, насколько Вася мог судить, мамаша и даже бровью не повёла при виде выспавшегося впервые, судя по всему, за последний год, сына. Кусая внутреннюю сторону щеки, Вася подумал о том, что этот ребёнок снова будет по ночам метаться в постели от бессилия. Вообще-то, его родители (или кто там с ними живёт ещё) пили не днями напролёт, если исходить из шума по ту сторону, но тем не менее страдал Саша постоянно. Даже этой ночью Вася мог слышать, как он повсхлипывал перед тем, как окончательно уснуть на диване. Либо привычка плакать приелась очень уж сильно, либо даже вдали (относительно) от пьяных взрослых Сашу накрывала паника.       Внутри у Васи все скручивалось при мысли о том, что этому ребёнку придётся ещё довольно долго вот так страдать; хотя, возможно, живот скручивался не из-за переживания за какого-то там малолетнего соседа, а от голода, потому что последние пару дней Вася питался высохшим печеньем и чаем. Иногда, если повезёт, он мог добыть себе кофе. Именно поэтому он с тяжёлым вздохом отправился в дешёвый магазин на углу, чтобы не сдохнуть от голода.       А может оно и к лучшему будет — если я сдохну вот так, без лишних средств, думал Вася, рассматривая хилинькие полки с едой, и найдут мой иссохшийся труп только через месяц, и только лишь потому, что я не оплачу аренду.       На выходе злость к самому себе как-то утихла и сдохнуть хотелось уже меньше, но потом Вася запнулся о какой-то камень, едва не разорвав драгоценный пакет. Этот день, казалось, уже не мог стать хуже, а потому Вася вернулся в магазин, чтобы купить пару дешёвых бутылок джина. Ему срочно надо было выпить, чтобы вытравить алкашкой из своей тупой башки мысли о суициде, Саше и учёбе.

***

      Серые панельки медленно утопали в сумраке весенней ночи, расплываясь в Васиных глазах нечетким силуэтом. Пакет так и остался неразобран — только пачка сигарет, джин да газировка оказались на кухонном столе, даже никакой закуски, до того сильно Вася спешил разбавить кровь алкоголем.       В голове всё смешалось сплошным месивом из странных причудливых картинок, зато больше не хотелось забрать Сашу к себе в однушку навсегда, чтобы он больше никогда не плакал. Хотелось только залить в себя ещё стопку, а потом выйти на балкон, закурить сигарету. И спать тоже хотелось. Или нет. Вася сам ещё не понял, будучи слишком погруженным в странные образы, рождающиеся в голове, чтобы заботиться о том, что его глаза уже слипаются. Когда-то он хотел стать музыкантом — играть на гитаре, петь и писать собственные тексты; ему хотелось созидать что-то необычное, новое, яркое, но все эти мечты оказались в мусорном ведре, потому что дальше игры на гитаре дело не пошло. А потом случился тот день, когда грязь забилась ему под ногти, и высокие дома скрыли от взглядов других людей ужасающую картину; потом и школа закончилась. Начался университет. Времени на глупые надежды не оставалось.       Вася не знает почему вспомнил об этом, но он вдруг ощутил вселенскую тоску у себя прямо в животе, когда осознал, что стал тем самым Взрослым без всяких интересных увлечений или мечтаний. В детстве он таких ненавидел, потому что они, как правило, работали продавцами-консультантами или кассирами в будние дни, а по выходным успевали только приготовить макароны и посмотреть очередной глупый сериал — таким был его старший брат, таким была его мама (хотя ей можно; она работала врачом и спасала жизни людям), таким был его отец. Таким, в конечном счёте, станет и он.       — Ты чего? — внезапно прошелестел чужой голос слева. Вася понял, что его щеки едва заметно намокли, а сигарета стлела и теперь обжигала пальцы. Он торопливо потушили её.       — Хочу актёром стать. Моя первая роль — соседский мальчик, который вечно ноет по ночам. Как думаешь, я хорошо справился, а? — Возможно, Вася был слишком грубым, но сожалеть о сказанном поздно. К тому же алкоголь в крови напрочь выбивал всякое чувство вины за излишне неосторожную реплику.       Саша на пару секунд обиженно свёл брови, надувая щеки, а потом вдруг словно передумал оскорбляться на чужие слова, и его лицо снова стало гладким и почти спокойным. Разве что веки немного опухли от слез.       — Не-а, — со странной гордостью произнёс Саша, — я реву по-другому! Из тебя плохой актёр и лжец.       Слово «лжец» почему-то казалось слишком взрослым, но от Саши его было слышать так правильно.       — Тогда давай сюда иди, будешь учить меня врать и реветь. — Вася поднялся с бетона, протянул руки и снова помог мальчишке оказаться рядом.       Как оказалось, Вася был не так пьян, как считал, потому что летучие образы тут же сменились связными мыслями, стоило Саше спрыгнуть на его территорию. И сначала он выглядел счастлым — насколько это вообще возможно для такого ребёнка, — но потом его лицо вдруг исказила какая странная эмоция — что-то между сожалением, отвращением и страхом. Саша нетвердым шагом ступил назад, прислоняясь к оградке, через которую перелез, а потом его глаза странно наполнились влагой.       — Эй… ну ты чего? — Вася повторил вопрос, недавно заданный ему самому.       — Я… ты… — Слёзы покатились по щекам Саши, пока тот старательно пытался стереть их рукавом своей забавной детской кофты. — Ты пьяный… — пробормотал наконец он, все ещё безуспешно пытаясь усмирить собственные эмоции.       — Немного, — честно ответил Вася; скрывать тошнотворный запах спирта было бы глупо, Саша его уже почувствовал, — ты поэтому плачешь?       Мальчик слабо кивнул, кусая щеку.       — Ох, — только и смог выдавить Вася в ответ. — Боже. Ты такая нюня, Люся… Не бойся, я даже не «немного пьян», я скорее почти трезв. Я не собираюсь быть, как твои родители. — Он кинул взгляд на балкон слева, где ещё пару минут назад стоял Саша и откуда доносились отголоски музыки. — Мне просто нужно было отдохнуть.       — Маме тоже постоянно нужно отдыхать, — полузадушенным шёпотом ответил Саша. Он уже не плакал, но продолжал выглядеть так, словно Вася — самый настоящий монстр из худших кошмаров. От такого взгляда становилось не по себе. — Ты… Ты правда-правда почти трезвый? Обещаешь?       — Конечно!       — Ладно… хорошо, ладно…       Саша снова потёр своё лицо, избавляясь от влажных дорожек, делая свои щёки и нос ещё более красными. Он очень осторожно сделал шаги обратно в сторону Васи, все ещё выглядя недоверчиво. А потом он как-то совсем обречённо ткнулся лбом в Васины ребра; это не было похоже на тёплые объятия, скорее, это было желание спрататься подальше от шума музыки и запаха алкоголя. Вася поджал губы, глядя на макушку ребёнка, который, кажется, уже и забыл, каково это — получать любовь. Звёздкин прикрыл глаза, выдыхая, а потом медленно положил обе ладони на чужую спину, чтобы погладить её.       — Пошли в квартиру, — почему-то шёпотом начал Вася, уложив свою щеку на мягкие пряди. — Я в магаз сегодня ходил, теперь у меня есть чуть больше сладкого…       — Постоим так ещё немного? — так же тихо спросил Саша в ответ; его руки уже некоторое время грели Васину поясницу, и он бы солгал, сказав, что это неприятно. — Пожалуйста?       Вася вздохнул, крепче прижимая к себе худое тело. Боже, как же он давно никого не обнимал.       — Как хочешь…       — И не пей больше.       — Обещаю.       Звёздкин с какой-то странной лёгкостью помахал алкоголю ручкой только ради одного-единственного ребёнка, но сейчас думать о том, что это было немного (ебнуто) необычно, не хотелось.

***

      В глазах стояла рябь; по рёбрам текла горячая кровь. Вася лежал на ледяном асфальте уже минут двадцать, несмотря на то, что придурки, избившие его, ушли; он просто пялился в небо, чувствуя, как ссаднит грудная клетка и челюсть. Его любимую толстовку придётся выкинуть, потому что если кровь и возможно отстирать, то такие гигантское дыры уже никак не зашьешь. А ещё, кажется, теперь Вася ненавидит эту самую толстовку, ведь она напоминает о том, как скоро он сдался в руки этим уёбкам, позволяя им испинать свое тело. Он имеет прекрасную возможность ощущать, как синяки расцветают на коже синюшным оттенком, который сойдёт ещё не скоро; а разбитая губа пульсирует, напоминая о том, как крепко ударил носок чужого кеда.       Возможно, Вася чуть больше неудачник, чем думал.       Возможно, ему следует поднять свою жопу с грязной и неприятной дороги.       Но вместо этого он так и продолжает глотать обиду, злость и ненависть, стекающие по щекам крупными слезами, словно это могло что-то изменить.       — Вася?.. — тихо позвал кто-то. — Ты чего это?..       Голос оборвался на половине предложения. Вася знал, кто это, потому что больше никто из его знакомых не будет звучать так обеспокоенно, будто его не избили, а прирезали ножом. Хотя уж лучше бы прирезали. Уж лучше бы прирезали ещё тогда.       Саша спешит к нему, по пути роясь в своём школьном рюкзаке, выискивая что-то.       — Вот. — Он протянул бутылку с водой. — Держи.       Вася осторожно приподнялся на локтях, как если бы он валялся не на разъебанном асфальте, а в тёплой кровати. Хотя у него нет тёплой кровати, если честно; она довольно холодная, и только диван, на котором периодически спит ночами Саша, почему-то всегда был приятно-тёплым.       — Спасибо, — прохрипел Вася, только сейчас в полной мере осознавая свою жажду и желание смыть засохшую кровь.       Он вдруг понял, что удача повернулась к нему лишь в тот момент утром, когда он решил надеть линзы, а не очки, ведь если бы не это решение, пришлось бы покупать новые. Делать этого решительно не хотелось, потому что трата денег лишний раз грозилась ему пустым кошельком. И не осталось бы у Васи даже дивана или холодной кровати, потому что его бы выселили из квартиры.       — Что случилось? — робко поинтересовался Саша, присаживаясь на корточки, чтобы оказаться на одном уровне со Звёздкиным.       — А по мне не видно?       В голову вспышками ударили обрывки давно забытых воспоминаний: комки грязи под ногтями, тёмный переулок и чей-то вкрадчивый спокойный голос, вещающий о том, что скоро обязательно станет лучше. Лучше тогда не стало, поэтому Вася и похоронил эти воспоминания внутри, а теперь, совершенно внезапно, эти обрывки въелись в мозг, цепляясь за свой шанс остаться там, и только Сашины испуганные глаза не давали Васе возможности расплакаться прямо тут. В конце концов, он должен оставаться сильным. Или хотя бы попытаться сделать вид, что все отлично. Это должно быть легко.       Звёздкин выдавил подобие ухмылки, как делал это обычно, когда давал Саше понять, что все в подряд и идёт так, как надо; но потом Саша начал робко заламывать свои длинные пальцы, выглядя ужасно сожалеюще, а его взгляд так и молил прощения за то, что Беличенко никак-никак не мог помочь ему. Саше ведь только четырнадцать исполнилось, а Васе уже девятнадцать. И этот виноватый взгляд напомнил Васе его маму в тот день; она точно так же опустилась перед ним на колени, пытаясь помочь избавиться от боли, пока сам Вася чувствовал себя униженным и забитым до смерти. По крайней мере на этот раз его действительно просто избили, а не.       А не.       Погребенные воспоминания медленно всплывали наружу, они и раньше внезапно мелькали в голове, но Васе быстро удавалось переключать свое внимание на что-то другое; теперь же дежавю захлестнуло с головой и избавиться от назойливых образов было сложнее, особенно мешался Саша с его сожалеющими глазами.       — Помоги мне подняться, — все ещё хрипя голосом, сказал Вася, чтобы хоть как-то согнать противную тишину.       Саша спешит помочь хоть чем-то, поэтому уже несколькими секундами позже Вася стоял своими двумя на асфальте, оперевшись о чужое плечо.       Один глаз немного заплыл, так что Вася не мог нормально рассмотреть дорогу, но рядом был Саша, который тихо сопел над ухом, помогая кое-как дойти до дома.

***

      Обычно Вася ни за что не позволял Саше проявлять заботу, потому что он знал — видел в чужих глазах, — что это была не забота о друге (друге? когда это они успели стать друзьями?), а банальное желание хоть для кого-то быть особенным и нужным; но сегодня, видимо, день исключений. Именно сегодня Вася в порядке исполнения решил использовать линзы, именно сегодня он в порядке исключения прогулял последнюю (и самую скучную) пару, именно сегодня он в порядке исключения пошёл более длинным путём к своей квартире — очень уж хотелось оттянуть момент, когда он снова окажется там, потому что у Саши сегодня семь уроков, потому что Саша сегодня не должен был вернуться так рано. Бродя по косым переулкам, он думал, что уж лучше вот так ещё двадцать минут стаптывать подошву кед, чем оставаться на бессмысленной паре. Ошибся. Как и всегда.       Чужие тонкие пальцы бережно водили по подбородку, оставляя влажный след от какой-то лечебной мази. Вася всё шипел, потому что каким бы ни был Саша осторожным, а раны продолжало щипать так, словно кто-то постоянно подносил к лицу Васи зажженную спичку, дразня и без того раненную кожу.       — Ай, блять! Эй! Больно же, — прошипел Вася, отталкивая руку от своего лица. Саша закатил глаза, но не настаивал на том, чтобы продолжить. Он только подал лёд, чтобы хоть как-нибудь облегчить чужую боль.       — Вот сдохнешь от инфекции какой-нибудь, тогда и будешь говорить, что больно.       Звёздкин тоже закатил глаза, молчаливо высказывая всё своё недовольство. Теперь их тут таких двое — Саша недоволен тем, что Вася плевать хотел на своё собственное здоровье, а Вася недоволен тем, что… чем-то.       Он щёлкнул пальцами по лбу Саши, поднимаясь с табуретки. В голове всё ещё звенело, но зато теперь он у себя дома, а не валяется на земле не пойми где. Зато теперь тут был Беличенко.

***

      — С днем рождения! — И в руки к Васе попала гитара.       Гитара была красивая — чёрная, акустическая. В чехле лежат ещё струны, медиаторы и каподастр. Но Васю волнует другое… Всё несколько лет, что они знакомы, он ни разу Саше не говорил, когда у него день рождения, и ровно до этого дня он не получал ни от кого поздравлений — даже мама знала, что он не любит всего этого. А теперь вот, впервые за столько лет, он получил самый искренний подарок и поздравление, какое только возможно.       Вася не сомневался, что это всё было искренне. В конце концов, если бы Саша действительно не хотел его обрадовать, он бы не стал выяснять, когда там Вася конкретно родился и что его интересует. Но Звёздкин чувствовал вину за то, что не мог заставить себя чувствовать настоящую всепоглощающую благодарность — да, он был удивлён, он был восхищен, немного счастлив. Но ведь такая забота достойна куда больших эмоций. Сам Саша достоин куда больших эмоций.       Зато Вася вдруг почувствовал, что он в полной безопасности. Это чувство возникло буквально из ниоткуда, но оно всегда было где-то тут, рядом с Васей, когда к нему в эту одинокую и холодную квартиру заходил Саша.       Неожиданное открытие поразило так сильно, что Вася забыл обо всем вокруг.       — Спасибо, — хмурясь, пробормотал Вася, — нет, правда. Спасибо… Она похожа на ту, что у меня в детстве была. Или не очень похожа. Не помню, если честно. Но я… Как ты узнал?       Он не мог оторвать глаз от гитары — настоящей, вау, он так много лет не играл, поэтому не мог увидеть, как лицо Саши за несколько секунд успело примерять едва ли не все эмоции, которые только были под силу человеку. Теперь он стоял бледный, как сама смерть; ему все казалось, что Вася посчитает такой подарок лишним, глупым, ненужным…       — Я пару месяцев назад случайно твою маму встретил, когда она заносила еду, а я ещё тут был, — неуверенно начинает Беличенко. Он не хочет, чтобы Вася расстраивался, но, кажется, Саша со своим подарком сделал только хуже. — Вот и разговорились…       Вася вздохнул, прикрывая глаза. Пока один чувствовал вину за испорченное настроение, второй не мог избавиться от навязчивого ощущения, что должен — обязан — испытывать куда больше эмоций. Звёздкин отложил гитару так, чтобы она точно не съехала и не упала, а потом сделал то, чего сам от себя не ожидал — он сократил это крохотное расстояние между ним и Сашей, обнимая его.       Необычно это было потому, что последний (он же первый) раз они обнимались два года назад, стоя на прохладном балконе, но тот раз даже не особо можно было считать объятиями. Вася терпеть не мог весь этот тактильный контакт, соприкосновения кожа к коже или поцелуи, но, обнимая все ещё весьма костлявое тело Саши, он совершил для себя важное открытие: обнимать Беличенко ему совсем не (страшно) некомфортно. От других людей он вечно ждал подставы — не туда дотронутся, будут обнимать слишком долго, зажмут слишком сильно… И пусть причины по истине глупые, Вася избегал любого вида контакта с человеком.       До этого момента.       — Я уже говорил спасибо и не собираюсь повторять, — сказал Вася, мягко, почти незаметно потираясь щекой о чужие волосы. Что ж, он мог понять, почему большинство людей любило обниматься, но это не значит, что он станет делать что-то такое чаще. — Я бы очень хотел быть более эмоциональным, если бы это успокоило, но врать я уж точно не буду. Я рад, ладно? Только не реви, Люся.       Саша, до этого мягко обвивший его руками, вдруг ткнул его в ребра. Наверное, Вася должен был испугаться. Когда его однажды так по неосторожности тыкнула мама в шутку, он разозлился (испугался, он испугался), но вместо того, чтобы хотя бы разорвать объятия, Вася болезненно зашипел и несильно укусил чужую макушку.       — У меня же там волосы, придурок!

***

      За пару лет прогресс не то чтобы был виден — Вася, конечно, играл на гитаре почти все свободное время, но свободного времени у него было не очень-то и много, потому что даже когда он не был занят учёбой, Саша мог (не мог, а так и делал) завалиться к нему в квартиру, чтобы в очередной раз избежать ссоры родителей. Наверное, он, как взрослый мальчик, должен был уже и пережить свою странную и непонятную Васе боязнь к пьяным людям, но Саша только пожимал плечами.       — Да я и не боюсь за себя, — ответил он, — я боюсь, знаешь… — Саша запнулся. Он не был уверен, стоит ли говорить о таком, потому что, скорее всего, это было что-то очень личное. — Не боюсь я за себя, вот в общем.       — Как насчёт секрета за секрет? — спросил Вася, вытягивая руки над головой и выгибаясь в спине. Кости приятно хрустнули, а Саша замер, бросая короткие неловкие взгляды на открывшуюся полоску кожи, за что тут же себя одергивал, ведь знал, что Звёздкин уж точно не просто так вечно прячет своё тело в три слоя одежды. — Раз ты говорить не хочешь так просто.       — А ты уверен, что сам захочешь рассказать всё, о чем я спрошу?       Вася пожал плечами.       Беличенко лёг головой ему на колени, а ноги вытянул к подлокотнику. Этот диван им стал, как родной.       — Мне нечего от тебя скрывать. Я бы и просто так всё, что хочешь, рассказал.       — Хорошо. Секрет за секрет — так секрет за секрет. — наконец, говорит Саша. — Почему ты такой?       Звёздкин ухмыльнулся.       — Какой такой?       — Не юли, ты же знаешь, что я имею в виду.       — На самом деле, не особо.       — Ладно. Почему ты так редко улыбаешься? Не любишь, когда к тебе кто-то прикасается? Вечно параноишь?       — Серьёзно? Я паранойю?       — Чувак… — Саша удивлённо взглянул на чужое лицо, чтобы убедиться, что ему не врут. — Когда я пришёл к тебе на прошлой неделе через дверь, ты возвращался в прихожую, проверяя, точно ли закрыл квартиру на замок. Трижды.       — В тринадцать меня изнасиловали.       Признание как-то слишком легко ложиться на язык.       Когда он говорил об этом с мамой, он всё обходил подобные слова, а когда их приходилось употреблять, к горлу сразу подкатывала тошнота. Такая сильная, что живот скручивало в спазме, а ноги тряслись. Но сейчас это далось так легко, словно он говорил не о себе вовсе; словно это не произошло с ним.       Вася прикрыл глаза, но тут же пожалел об этом — перед закрытыми веками тут же начали мелькать ужасные картинки; чужая голова грузом лежала на его коленях, и Вася поспешил в страхе скинуть её, едва не сбросив всего Сашу с дивана, но он тут же опомнился.       Хотел было извиниться, как вдруг…       Снова подступила тошнота, как много лет назад. Он поспешил отойти в ванную.

***

      Когда Вася вернулся в гостиную — почти час спустя, — Саша всё ещё сидел на диване, подмяв под себя ноги, тупо уставившись в стену.       Это так до ужаса сильно напоминало взгляд на две тысячи ярдов.       И у кого из них тут ещё ПТСР…       — Я… — начал Саша, когда заметил чужое присутствие. — Прости.       Вася помотал головой.       Вообще-то он не ожидал, что после такого признания, хоть кому-нибудь не будет противно оставаться наедине с ним, но в то же время он так искренне надеялся, что Саша теперь его не ненавидел и будет продолжать приходить.       — Не твоя вина.       — Нет! Моя! — Саша обернулся на него, руками вцепляясь в спинку дивана. — Если бы я просто рассказал, то всё было бы нормально. И если бы не спрашивал… Прости, Вась. Я люблю тебя.       Наверное, последние слова были немного не в тему, но Васин мозг упрямо проигнорировал этот факт.       Звёздкин медленно прошаркал к дивану — по-прежнему родному, но таковым его делал только Саша, который продолжал сидеть там.       Он осторожно сел на край, поближе к ногам Беличенко. Чуть наклонился и обнял худощавое тело, пряча лицо где-то в чужой шее.       — Секрет за секрет. — напомнил Вася приглушенным голосом. — Твоя очередь.       — Я просто боюсь, что ты под влиянением водки — или другой алкашки, не имеет значения — сделаешь что-то с собой. Случайно упадёшь. Пойдёшь не в ту сторону. — Саша робко обнял его в ответ. — Не только за тебя боюсь. За всех.       Время будто застыло, пока они оба думали над проблемами друг друга. Вася вот все эти годы думал, что произошедшее с ним отпустило, а теперь он снова всеми силами избегал любых неправильных слов, потому что боялся возвращения ужасных воспоминаний; было ещё очень странно осознавать и чувствовать полное доверие к кому-то другому, кроме себя (хотя и себе Вася не всегда доверял) — Вася ведь так просто рассказал Саше то, что мучило его всё ебаное время, а он даже не осознавал этого.       Странно обнимать живое тело.       Странно, но определённо приятно.       — Я тоже люблю тебя.