Записки нелюдимого анестезиолога

      Я что-то в край заработался и забыл о дневниках. Но, по правде говоря, записывать совсем нечего. Мысли мешаются в кучу, и думать не получается. Не получалось. Ведь разве обязательно мне писать о настоящем? Я ведь чаще всего прошлое и вспоминаю. Когда-нибудь, когда я состарюсь и начну забывать что-то, я смогу положиться на свои записки. Больше всего мне, наверное, захочется вспоминать студенчество. Да и сейчас так уже есть. Как-то я уже говорил, что болею часто. И вспомнил, как на первом курсе Хартман, который тогда уже не мог без моей помощи в учёбе, впервые застал такое.       Противным тёмным зимним утром раздаётся звонок будильника. Я уснул тогда, наверное, часа за два с половиной до него. Голову было особенно тяжело поднимать с подушки. Я сразу же почувствовал, как по телу побежала противная и сильная дрожь. Очень знакомое состояние. До меня сразу дошло, что поднимается температура. С лёгкой паникой я пополз искать градусник на кухне. Первые три курса я жил в съёмной квартире на первом этаже старенького дома, где отовсюду тянуло сквозняком, только на конец третьего курса я подкопил денег и маман немного подсобила, чтоб я купил свою квартиру, в том же доме, но чуть выше. Я живу в ней до сих пор. А тогда я жил в холодной однушке, спал на маленьком диване в гостиной, на кухне за столом учился и ужинал параллельно или чаи гонял.       Это был первый раз, когда я в болезни остался один. Ещё и в чужом большом городе. До этого меня дома мама лечила. Из-за этого я даже как-то растерялся, потому что у меня даже медикаментов как таковых особо и не было, как ни странно.       Градусник нашёлся в столе, температуру я намерял больше тридцати восьми и тут же запаниковал сильнее, потому что боялся пропускать учёбу, поскольку на первом курсе прессуют большим объёмом материала и зубрёжкой особенно сильно. Я, конечно, поначалу пропускал первые пары из-за панических атак, но о них как-нибудь потом, а потом меня каждое утро стал забирать в университет Хартман. Если он увидит меня в таком состоянии, то никуда не пустит. Я минут через десять смирился, когда убедился точно, что неработоспособен в таком состоянии, поэтому позвонил первому, на тот момент ещё новому и до сих пор единственному другу.       Трубку на мои звонки тогда Хартман снимал моментально.       — Привет, — прохрипел я, и только тогда обнаружил, что голос тоже садится.       — Привет, — ответил мне Хартман. — Ты только проснулся или заболел?       По голосу, очевидно, уже было понятно.       — Заболел. Не заходи сегодня за мной.       Хартман продолжительно помолчал в трубку, словно задумавшись, что я даже подумал, что он отключился.       — Я приду сейчас к тебе, — после внезапно выдаёт он.       — Что?       — Приду, говорю, сейчас. Побуду с тобой.       — С ума сошёл? А универ? — возмутился я.       — А что я там один делать буду?       — Учиться, что ещё-то?       — ...Н-ну, не могу я тебя одного оставить.       — Можешь, и оставишь. Решил учёбу прогулять под благим предлогом? Давай не отлынивай! Иди и пиши все лекции и домашку, потом передашь мне, понял?       Хартман по ту сторону трубки страдальчески вздохнул.       — Ладно... Но тогда я зайду после учёбы. Ты так просто от меня не отделаешься.       — После учёбы — пожалуйста. Но прогуливать из-за меня не смей, я тебя не к этому приучал.       — Хорошо, босс, — усмехнулся Хартман. — У тебя есть чем лечиться?       — Если честно, то нет, — неуверенно признался я.       — Хорошо, я понял. После учёбы побегу к тебе. А ты иди тогда лежи. И поспи, если сможешь. Понял?       — Да понял, понял. Не ты один на врача учишься, — насмешливо поворчал я. На самом деле мне стало гораздо легче с осознанием, что я всё-таки не один, что за спиной стоит вот этот вот оболтус. Теперь если я ему скажу учиться, он будет учиться, особенно если ему это придётся делать ещё и за меня, и потому я не сомневался, что Хартман послушно мне принесёт все конспекты. Если вы думаете, что я его использую, что ж... Нет. Ну, может чуть-чуть. Но это и ему во благо тоже, потому что это касается только учёбы.       Я завалился обратно на диван, завернулся в одеяло и успешно снова отрубился, что было неожиданностью даже для меня. Проснулся уже где-то к полудню, за окном стояла непроглядная метель, и температура, кажется, поднялась ещё.       Наглотавшись чаю, я решил попробовать от скуки поспать ещё, но не смог. Лежал, втыкал в потолок. Вот так. Через месяц тогда мне должно было стукнуть девятнадцать, а я беспомощно лежал на диване, думая о Хартмане, который тогда, вероятно, сидел где-то в аудитории на лекции. А потом ему ползти до меня в эту метель. Повезло, что я от универа живу недалеко.       Где-то после четырёх вечера, когда уже опять почти стемнело, раздался звонок в дверь. Пришлось вставать и идти открывать.       Хартман, весь заметённый снегом, стоял у меня в узкой прихожей с рюкзаком за плечами и с двумя огромными пакетами в руках, недоумённо глядя на меня сверху.       — Какого чёрта ты босиком? — первым делом возмутился он. Я выскочил в коридор без носков и в одной футболке без штанов, поскольку спешил. Совсем не подумал, что такая предъява мне точно прилетит.       — Ну началось... — я закатил заплывшие в синяках глаза. — Не успел носки надеть, ясно?       — У тебя же пол ледяной, а ты и так болеешь, с ума сошёл что ли? — продолжил между тем Хартман, пока снимал с себя куртку и ботинки, оставив пакеты в углу. Я хотел что-то ещё проворчать ему в ответ, но тот внезапно подхватил меня, взвалил на плечо и уверенно понёс обратно в гостиную на диван.       — Эй! Ты девушек так же грубо на руках таскаешь? — фыркнул я, повиснув вниз головой у него на плече.       — Я девушек на руках не таскаю, — без колебаний ответил Хартман, что бы то ни значило, и уже через мгновение я оказался снова на диване, а мой друган увлечённо заворачивал меня в одеяло.       — Ишь ты... — пробурчал я Хартману в след, поскольку тот поспешно удалился из гостиной и, похоже, исчез в кухне, шурша пакетами.       Но, по правде говоря, сколько бы мне не хотелось ворчать на него, его присутствие и внимание, особенно в этот момент, мне было необходимо и радовало. Просто это я приучил себя прятать свои чувства, хоть и понимал, что немного мог бы и открыть их Хартману. Но, кажется, он и без того знает всё наперёд. Всегда знал, стоило ему узнать меня хоть чуть ближе, чем кто-либо ещё.       Через полчаса я был обложен лекарствами, одеялами и кучкой сладких ништяков, которые я обычно покупал при Хартмане и, соответственно, которые тот шаблонно запомнил и сейчас притащил. Есть у меня было нечего, Хартман заварил нам обоим суп из пакетика с гренками; суп был густой и жирный, сплошь на одном крахмале, меня с температурой и так гнуло, а от супа стало окончательно тошно, однако через силу я его в себя влил, потому что расстроенное выражение лица моего друга, которое он от меня прятал (ну или старался, по крайней мере делал вид), меня радовало ещё меньше. Пока мы вели нашу трапезу, я, завернувшись в одеяло, как мог, держал в одной руке чашку с супом, а во второй — конспект по анатомии, который в тот день писал Хартман. Я несколько раз переспрашивал, всё ли он там написал, но он, деловито попивая суп на кресле напротив, заверял меня, что за всю осень настолько подробно не писал конспекты, как писал в тот декабрьский ненастный день. Я, конечно, доверился ему, но после больничного всё равно перепроверил материалы, и Хартман действительно не соврал и не подвёл.       Половину вечера, часов до девяти, Хартман делал домашку, отобрав у меня все конспекты, не дав мне больше напрягаться. В это время я лежал, пил жаропонижающие, на полчаса смог задремать, а потом выпить полторашку морса. Температура за это время снизилась, я почувствовал себя несколько лучше и даже смог захотеть печенье, купленное Хартманом. Когда тот же закончил, мы ещё часа два проиграли в карты. В моей съёмной квартирке делать особо было нечего: из развлечений были только книги, старый телик из начала девяностых, по которому вечно были помехи подстать метели за окном, и потрёпанные карты. Мы выбрали именно последнее, так как в тот момент два первых развлечения не представлялись нам интересными.       Хартман вот выходец из обеспеченной семьи, достаточно обеспеченной для того, чтоб сразу купить сыну двушку в столичной новостройке, как только он туда съехал, и всё остальное для проживания там. Поэтому обычно я в гости ходил к своему другу, а не он ко мне. У него занятий-то побольше найдётся, да хотя б DVD, телевизор получше и настолки поинтересней. Даже игровая приставка была. Денди, из дома, говорит, привёз. Но так вышло, что Хартман на этот раз был моим гостем. В тот вечер он заявил, что домой не поедет, останется у меня на ночь, мол, мало ли что. Но, кажется, ему в том числе и в падлу было на метро ехать и по сугробам в метель тащиться — от меня-то до универа куда ближе.       Пару партий в карты с параллельно ведущейся беседой ни о чём мы сыграли просто так, потом поняли, что это скучно. Решили сыграть на желания. Беседы между тем продолжались. А фантазии на желания не хватало. В итоге ни я, ни он ни одного желания не придумали, решили, что запишем их на счёт друг друга. У Хартмана их восемь, у меня — двенадцать. По-моему, мы их так и не использовали.       Где-то уже после одиннадцати вечера я начал чувствовать, что больше не хочу никаких карт, разговоров и конспектов, хочу просто лежать. После снижения почти до тридцати семи температура за два часа резко подскочила до тридцати девяти. Хартман навёл мне ещё жаропонижающих, после чего мы решили отправляться спать, всё равно мне опять плохо, а тому вставать в универ утром. Поскольку я в своей однушке и так спал на единственном диване, для Хартмана его пришлось ещё и раскладывать. Ноги у него не особо помещались, но деваться было некуда. Оба, потушив свет, отправились на боковую, завернувшись в несколько одеял: на первом этаже очень холодно, особенно зимой. Впервые в жизни я делил с Хартманом свой крошечный диван.       Спал я плохо. Постоянно просыпался, обнаруживая себя свёрнутого в калачик у друга под боком: меня знобило, я у Хартмана во сне отбирал одеяла и припечатывал его своей тушкой к стенке. Температура, похоже, и не думала снижаться, но вставать самому и будить Хартмана мне не хотелось. Ему и так явно несладко спалось. Вот такими обрывками дремоты я пережил ночь и синхронно со своим дружбаном встал в половине седьмого. С утра снова вместо кофе жаропонижающие и замечание от друга по поводу моего плохого сна прошедшей ночью. И как это он догадался-то? Хартман по-быстрому сварганил на кухне яичницу себе на завтрак. Предложил ещё мне, но мне не хотелось совсем: температура практически не менялась с вечера. Всё-таки он оставил её, мол, я потом поем, и ушёл собираться в универ. Я пересилил себя и выполз из одеяла его провожать (в носках, разумеется, и даже в тапках, а то, забывшись в нотациях, этот оболтус опоздал бы везде, где можно). Тот сказал, что когда вернётся вечером, купит нам покушать в Макдональдсе. На мой вопрос о том, на сколько он планирует у меня оставаться, Хартман лишь пожал плечами и удалился на учёбу. Я, уже в одиночестве, пожал плечами тоже, подумав, что вряд ли он в моей квартире захочет надолго оставаться: тут холодно и неуютно. Даже я отсюда с радостью сбежал бы. Но когда я днём, когда мне стало получше, зашёл в ванную умыть лицо, то увидел в стакане вторую совсем новенькую зубную щётку. Побыв немного в замешательстве, я сначала ругнулся про себя с упоминанием этого сукиного сына, а потом расхохотался. Тогда я понял, что Хартман отсюда не уйдёт до тех пор, пока я, по крайней мере, не перестану температурить.       Вечером, часов в шесть, на пороге квартиры показался Хартман с довольным видом и двумя бумажными пакетами из Мака. Бросив взгляд на мои ноги в тёплых носках, он удовлетворительно улыбнулся и лишь после этого поднял взгляд на моё уставшее заспанное лицо. Я в обед отсыпался, чему удивился сам, когда проснулся только от звонка в дверь. Только сон мне ни капли не помог, я чувствовал себя мерзко и, увы, я не разделял радости друга от этих двух пакетов в его руках.       — Ты понимаешь, что я не хочу есть? — поинтересовался я, провожая взглядом Хартмана на кухню.       — Понимаю, — уверенно и невозмутимо ответил тот. — Поэтому я пару часов назад поел в столовой. А это съедим попозже, — с какой-то тоской, сопровождаемой вздохом Хартмана, хлопнула дверца холодильника. Громыхнул по чугунной решётке газовой плиты чайник. — Только оно всё холодным будет, эх...       А Хартман оказывается неплохо так обжился у меня в квартире. Вон как хозяйничает в моей кухне. Я беззвучно усмехнулся и сунулся туда, но моментально был отправлен обратно на диван, лежать. Я и так целый день лежу. Решил пока померить температуру. Тридцать восемь.       Новая кружка некого горячего напитка с парацетамолом, я её выпил, не глядя, очень пить хотелось. Я сидел на краешке по-турецки и сосредоточенно читал новый конспект по анатомии. Хартман разлёгся поперёк дивана, таращась мне в спину. Я умею чувствовать чужой взгляд, его тем более. Слишком очевидный каждый раз.       — Ты, видимо, надолго здесь? — ни с того ни с сего спросил я, вспомним щётку в ванной. И усмехнулся вдобавок.       — Ты меня выгоняешь уже что ли? — в голосе Хартмана послышалось некое разочарование. Но моя насмешка дала ему понять, что разговор не имеет никакой серьёзности, потому и разочарование его было наигранным. — Разве тебе со мной плохо?       Нет. И он это прекрасно знает. Просто решил мне подыграть и развести драму. И как обычно переигрывает.       Я в ответ молчу и усмехаюсь. Он слышит.       — Я же тебе лекарства приношу, кушать готовлю, конспекты в универе все пишу...       Чувствую, словно приютил у себя щенка, который за хозяйское внимание готов сделать всё что угодно. С этой мыслью я подавляю очередной смешок. Хартман и это замечает. Судя по его голосу он тоже начинает лыбиться.       — ...А ещё я вот так могу... — Хартман тихонько поднимает корпус с дивана, словно крадучись, я не успеваю обернуться. Он обнимает меня сзади, сжимает плечи; я легонько вздрагиваю, но не сопротивляюсь. Удивительно, потому что я себя не давал обнимать. Но именно это меня однажды выручило. В тот период начиналось моё познание в тактильности. Подбородок Хартмана легонько скользит на моё плечо, и шёпотом, щекоча мне мочку, у уха раздаётся: — У киски боли, у собачки боли...       — Не начинай... — тихо ответил я, давясь смехом. Хартман едва слышно хохотнул.       Тут на некоторое время повисла тишина. Я лишь слышал, как за окном воет холодный ветер и как под ухом у меня сопит Хартман. Минута как вечность. И я на минуту забылся вовсе. Сердце замедляло пульсацию и озноб отступал. Я чувствовал на себе чужое тепло, чужие прикосновения. Ту тактильность, которая не вредит, не делает больно. Боже, тот год, те самые первые моменты, когда я позволил кому-то снова приблизиться к себе, коснуться. Вспоминая это сейчас, я жалею, что позволял страху завладеть собой и шарахаться от именно этой тактильности — тактильности Хартмана. Пусть бы то длилось дольше. Пять, десять минут, час. Ночь. Вечность. Но тогда я был юн и не умел ценить это, тогда шёл процесс стройки моего шипастого панциря, которым я оброс сейчас. Может, если бы я чувствовал это дольше, я был бы мягче. Это меня морально обнажало. И потому пугало. Стоило мне этого пугаться с Хартманом? Нет, не стоило. Он меня всё равно узнал, как обглоданного. Так было бы это лучше с большей тактильностью? Определённо да. Жалею ли я? Несомненно. Всегда буду жалеть.       И вот беспокойная память в подкорке заставила сердце встрепенуться. И вот я поддаюсь своей тактилофобии.       — И этот человек учится в медицинском, — укоризненно усмехаюсь я. И вот песочный замок тишины рушится. Хартман неохотно ослабляет объятия.       — А что не так? Неужели не лечит? — он снова разочарованно вздыхает.       — Дурак, — я насмешливо фыркаю и падаю боком на диван, заставляя Хартмана с ревнивым видом меня отпустить из своих объятий в объятия подушек и одеял.       — Серьёзно, неужели не помогло на этот раз? — теперь наигранности уже не слышно.       Но я незаметно улыбнулся. Мне действительно стало лучше.       Эта история без счастливого конца. Как бы я хотел, да и вы бы, наверное, хотели, чтоб от заботы Хартмана я постепенно выздоравливал. Морально, может, мне и было лучше. Но уже той же ночью температура, что росла весь вечер, достигла сорока градусов. Мы вызвали скорую, меня пришлось забрать в больницу. Уже там мне поставили очередную пневмонию. И весь уют близких друзей, один из которых ухаживает за вторым больным, порушился. И вот я уже один в больничной палате под капельницей. А дома остался незаправленный разложенный диван, куча коробок от лекарств, невынесенный мусор, в холодильнике остались стоять те забытые пакеты, а в стаканчике в ванной — зубная щётка Хартмана. Со мной его не взяли, я отдал ему ключи и оставил в своей квартире досыпать оставшиеся часы до подъёма в универ с наказанием по-прежнему записывать все конспекты.       И, всё-таки, он не оставил меня. Следующим же днём примчался ко мне после учёбы с этими несчастными пакетами из Мака. Возможно я тогда ещё не понимал, но подсознательно чувствовал, что он тот человек, с которым бы я и дальше шёл по жизни.       ...Так может, даже сейчас не всё так плохо?       А та самая зубная щётка с красной ручкой до сих пор хранится у меня в стакане. Пришлось признать, что я любитель складировать барахло, и даже при переезде её сохранил. Так она и стоит рядом с моей периодически меняющейся, уже много лет всё ждёт своего часа.