Цена желаний

      Тевинтерец любил книги, в любое свободное время бесконечно поглощал предания минувших дней, смаковал их и искал новые источники для размышлений. Он любил рассказы, особенно умело переданные и искренние, так что он становился невольным слушателем многих историй, которые несли в своих сердцах обитатели Скайхолда. Лавеллан баловал его преданиями своего клана, Бык — боевыми подвигами своего отряда и забавными случаями на «заказах», Лелиана с особой нежностью рассказывала о герое Ферелдена, и Дориан жадно выхватывал неизвестные подробности их путешествий, битвы с Архидемоном и просто приятных мелочей, которые не указывались в книгах. Но больше всех Дориан любил слушать Варрика. Его рассказы о Киркволле, о Хоуке и его друзьях были наполнены той самой неизлечимой горечью и тоской, которая невольно находила отражение в душе самого тевинтерца. Гном был словоохотлив, но временами резко замыкался в себе и молча уходил, вновь и вновь переживая те часы, тот переворот, о котором сейчас известно даже ребенку. После таких рассказов вопросов становилось больше, чем ответов. Дориан, как свободный маг, всегда гордился тем, что его собратья смогли поднять голову и сломить многовековой гнет храмовников в Киркволле, но какой ценой? Андерс, маг, совершивший это, во всех писаниях был выставлен чудовищем, бессердечным убийцей, одержимым… Почему тогда Варрик всегда печально улыбался, вспоминая его? Почему Дориан видел слёзы в уголках его глаз? На любые попытки вытянуть побольше информации, гном только отмахивался или бормотал что-то вроде «это не моя трагедия, Посверкунчик». И Дориан ждал момента, когда сможет узнать об этом больше, сам удивляясь, как судьба стороннего человека захватила его.       Месяцы тянулись один за другим, сводя с ума. Эти бесконечные путешествия по всей карте от края до края и нависающая угроза в виде псевдобога, постоянные разрывы завесы, демоны, осквернённые и обезумевшие… Лавеллан казался уставшим: метка иссушала его, в боях Дориан то и дело ловил себя на том, что тревожно поглядывает на эльфа, проверяя, крепко ли тот держит свой лук. Бык всегда был неподалёку, прикрывая хрупкого предводителя, закрывая плечом, словно и не замечая, как новые шрамы покрывают его руки и плечи. Все уставали, мрачные мысли пробирались под кожу, оседая горьким пеплом — и опять один Варрик находил в себе силы шутить, словно зная чуть больше остальных. Дориан не раз видел, как в минуты покоя гном доставал порядком потрёпанное письмо и перечитывал, опираясь ладонью на каминную полку, смеялся и бережно складывал его, пряча записку под рубашку, как можно ближе к сердцу. Это тепло… поражало. Вертевшиеся на языке шутки пропадали на выдохе, расспрашивать гнома не хотелось — да и вряд ли бы тот позволил лезть к себе в душу. Но кто написал письмо? Родственник? Любовница? Вряд ли, Варрик всегда был язвителен по отношению к своему прошлому. После смерти Феликса некому было писать Дориану. Его друзья в Тевинтере обычно не были склонны к сентиментальности, а о семье маг даже и не думал. Он наблюдал за Варриком и ждал момента, чтобы поговорить с ним наедине, если любопытство все же победит.       Но все оказалось проще — в один из дождливых вечеров Скайхолд приютил двух новых путников, чьи лица были скрыты под глубокими капюшонами. Варрик спешил так, как никогда, расталкивая случайных прохожих, и крепко обнял путников, шуткой встретив ворчание того, что пониже. Он вёл их по лестницам, лучась счастьем, столь заразительным, что даже тевинтерец улыбнулся, наблюдая за происходящим из окна башни. Вот уж удивительное зрелище!       Познакомили их всех только через день — когда все формальности были завершены, взбесившаяся Кассандра успокоилась, а Лавеллан вдоволь наговорился с гостем по поводу Корифея. Хоук и его спутник оказались совсем не такими, какими их представлял Дориан. Медведеподобный Гаррет с густой бородой и лучистыми глазами казался не грозным воином, а мальчишкой, любителем долгих посиделок и шумных сборищ, а худосочный сутулый эльф, в противоположность Хоуку, был тих и недоволен, много пил и огрызался даже на самую безобидную фразу. Что уж говорить о том, когда тот узнал о тевинтерском происхождении Дориана! Эльф гневно сверкал глазами, его ненависть была практически ощутима, но Дориан предпочёл призвать всё свое терпение и старался не обращать на это внимания, раз уж Инквизитор никак не осаждал незнакомца.       Хоук болтал охотно, словно хотел вывалить всё, что накопилось в душе за эти годы. Он шумно смеялся, размахивая кружкой, хлопал Варрика по плечу, и, к величайшему удивлению Дориана, прижимал Фенриса к себе и коротко целовал куда придется, абсолютно игнорируя любые взгляды, направленные в их сторону. Это было слишком привычно, «по-семейному» тепло, и эти короткие прикосновения творили нечто фантастическое — эльф искренне улыбался или отпихивал Хоука от себя, тут же шепча ему на ухо что-то такое, от чего мужчина краснел и давился вином, кашляя и смеясь. Дориан, в которого всегда вбивали единственную истину, что подобное запрещено, позорит честь семьи, что надо жениться и плодить детишек, завидовал. Страшно завидовал, пожирая глазами эту пару, упивался их теплом, наблюдая даже слишком пристально — пару раз эльф бросал на него взгляды в духе «только попробуй что-нибудь сказать на это». Завидовал и Варрику, который был частью этого тепла. Чем мог похвастаться Дориан за свою жизнь? Скандалом с семьей, случайными связями, презрением в высших кругах, эпатажными выходками? Нет, это было слишком. Пожалуй, всё близко похожее на это умерло вместе с Феликсом, и как бы Дориан не пытался, он не мог найти в своей жизни оплот подобных искренних эмоций. Маг планировал разговорить Хоука, когда тот был один, но это было слишком сложно — вокруг защитника Киркволла постоянно крутились люди, словно тот был божеством или солнцем во плоти. Да что уж говорить — он и был солнцем, сумевшим в считанные часы затмить Лавеллана, давая тому передышку, а эльф этим и пользовался. Инквизитор все чаще уединялся с Быком и, судя по довольной морде последнего, их отношения тоже сдвинулись с мёртвой точки. Ещё неделя — и они уже сидели в обнимку в таверне, так гармонично и правильно, словно пытаясь подражать свету, исходящему от Хоука и Фенриса. Напряжение последних дней отпускало, только Дориан чувствовал, как в его груди разрастается что-то чёрное и вязкое, с привкусом зависти и боли. Коул назвал это одиночеством, сказал, что его счастье далеко, слишком далеко, чтобы достать. Мальчишка всегда был слишком странным, но после того, как Лавеллан подавил в нем его «человеческую часть», стал ещё загадочнее: появлялся то там, то здесь по щелчку пальцев, говоря пару фраз и снимая боль. Но вот боль Дориана убрать отказался, сказав, что он не может вмешиваться в это. Его боль станет путеводной нитью.       Спустя ещё пару дней Лавеллан выслушал своих информаторов и принял решение отправиться в пустыню, взяв с собой Фенриса, который зажёгся азартом, узнав, что они пойдут вырезать тевинтерских магов. Дориана, по явным причинам, оставили в Скайхолде, да и Хоук ещё никак не мог отойти после случившегося в Тени, так что это был лучший шанс пообщаться с защитником без лишних ушей, чем маг и воспользовался.       Дориан успел пройти крепость вдоль и поперёк, пока не застал Хоука в одиночестве на втором этаже таверны за самым отдаленным столиком. Мужчина был явно не трезв, гипнотизируя полную кружку пива. Казалось, он даже не заметил подошедшего мага, но кивнул, когда тот попросил разрешения присесть рядом. – Гаррет, я всегда восхищался тем, что написано в книгах, упивался подвигами и восстаниями, влюблялся в героев, пытался примерить на себя их маску, - Хоук горестно хмыкнул и сделал глоток, не поднимая глаз на собеседника, – но встретив тебя, я вижу, что всё было куда прозаичнее. Могу… могу я попросить тебя рассказать правду? – Зачем оно тебе? - в сумраке таверны глаза Хоука казались золотыми, словно у дракона.       Мужчина улыбнулся, слегка склонив голову набок. — Быть может, я жаден до истины, а может, я хочу помочь выговориться тебе.       За приятной улыбкой Дориана скрывался целый ком совершенно непонятных чувств. Это зудящее любопытство сводило с ума, а ещё он боялся отказа, на который Хоук имел полное право. Дориан ощущал себя снова тем самым учеником мага, который с трепетом ждал, когда его допустят до настоящих заклинаний.       Защитник долгое время молчал, прикрыв глаза. В этой тишине песнь барда в таверне казалась особенно проникновенной и тоскливой. Дориан слушал, впервые вдумываясь в слова песни, но время шло, молчание затягивалось, и он уже собирался вставать, но тяжёлая рука в перчатке коснулась пальцев. — Погоди. Я расскажу. Просто скажи честно — зачем?       Дориан облегченно выдохнул и придвинул к себе выпивку. – Я и сам не знаю, если честно, - он растерянно пожал плечами. – Вы, Киркволцы, словно светитесь изнутри, несмотря ни на что, и я хочу понять, почему. Что там произошло такого, что вы стали «такими», - недовольно дёрнув уголком рта, мужчина попытался исправиться. – До Тевинтера все события добрались порядком искажёнными и во многом намеренно переиначенными сторонниками церкви. Для всех ты — герой и само воплощение мужественности и справедливости, который пригрел по наивности настоящих змей и предателей. Это даже звучит неправдоподобно, да и если опираться на мой опыт знакомства с биографиями в книгах — там всё здорово искажают в угоду захватывающему чтиву. Но ведь всё было не так?       Хоук хрипло рассмеялся, откинув голову, и уже более заинтересованно взглянул на комфортно расположившегося мага напротив: – Само собой, не так. Если говорить прямо, я сам был зачинщиком половины… хотя вру, практически всех бед в Киркволле. Сам заварил, сам и расхлёбывал с переменным успехом. Ну и мне помогали друзья, без них я бы не справился. Но когда я впервые попал в Киркволл — я был никем. Я… по сути был даже ниже самого захудалого бродяги — нас с семьёй не пускали в город, так что приходилось изгаляться. Не возвращаться же в поеденный мором Ферелден. Мы были напуганы — преодолеть море в трюме попутного корабля и уткнуться носом в закрытые двери. Нас там не ждали, город был переполнен и они не могли забрать даже детей и женщин. У нас не было ни еды, ни денег, и спать приходилось под небом, у каменных стен Киркволла.       Разговор порядком затянулся — они проговорили всю ночь, прервавшись лишь тогда, когда Хоук стал слишком пьян, чтобы связать между собой более трёх слов. Посетители к этому времени стали лениво расходиться, да и музыка давно уже затихла. Маг увёл воина в его комнаты, а сам отправился переваривать услышанное, невольно избегая любых сторонних встреч, чтобы не сбить атмосферу. За эту ночь он узнал о семье Хоука, в очередной раз позавидовав ему и сравнивая его родителей со своими, узнал о хрупкой и наивной Мерриль, мысленно проводя аналогию с рассказами Инквизитора — не из одного ли они клана? Заново познакомился с Варриком и его братом, с леди-рыцарем Авелин, которая немного напомнила Кассандру, Фенрисом… А главное — услышал самую интересующую его часть — знакомство с Андерсом. Эту часть истории он хватал жадно, не желая пропустить ни слова, но вида не подавал, отстранённо замечая, как меняется лицо Хоука при рассказе о целителе. Показалась смутно знакомой Изабела — сексапильная пиратка, плюющая на закон. В истории оказался и Себастьян, с которым Дориан пару раз встречался в Тевинтере. Разве что знал он уже гордого и уверенного в себе принца, а не набожного мальчика из Киркволла. Все они, такие разные и, казалось бы, несочетаемые люди, все тянулись за солнцем-Хоуком в надежде на его тепло. А он… он рассказывал о Андерсе и его лечебнице так, словно остальное было не так важно в сравнении с этим. Если поначалу Хоук говорил нехотя, подбирая и обдумывая слова, то после третьей кружки он принялся буквально вываливать на Дориана всё, что помнил, то и дело переключаясь с основной истории на какие-то мелочи или уходя вообще в другие воспоминания, кажущиеся Хоуку важными именно сейчас. Это был целый мир, яркий, полный переживаний и какого-то незамутнённого счастья, человеческого понимания, ярких битв и совершенно искренней радости побед, словно и не было там интриг и какой-то подковёрной возни. Было белое и чёрное, маги и храмовники, а остальное — мелочи, с которыми боролись невзначай, словно отмахиваясь и от разбойников, и от отрядов кунари. И связующей нитью в этих рассказах и коротких вспышках-воспоминаниях шла история медленного, но верного покорения неприветливого города.        «Ты даже не представляешь, как было здорово приходить к нему! После грязных тоннелей Клоаки, за тяжёлым гобеленом вместо двери, ты просто окунался в ароматы трав и тёплый отблеск свечей. Даже больные, которые были там, не стонали от боли, а улыбались. Улыбались, понимаешь! К нему тянулись все, он помогал им точно так же, как помог нам».       Дориан прокручивал раз за разом слова Хоука, и, закрывая глаза, пытался представить себе это подполье с узкими тоннелями ходов и заплесневелыми стенами, и эту каморку целителя, добавляя всё больше деталей в воображаемую лечебницу. Жаль, что он сам ни разу не был в Киркволле — не довелось, а после взрыва Церкви магам туда вообще вход был заказан. Дориан пытался представить, каким был этот самый Андерс. Довольно условные портреты в книгах только давали представление о светлых волосах до плеч и горбинке на носу, не более. К тому же обычно Андерса рисовали довольно отталкивающим и угрюмым, чтобы читатели видели в нем исключительно злодея. А Хоук просто говорил, что Андерс был «золотистым». Как это понять? В любом случае, пока Гаррет ждал своего ненаглядного эльфа, у них было время поговорить.       На следующую ночь они вновь встретились за этим столом, разве что вместо выпивки на столешнице исходил паром зажаренный гусь с целыми клубнями картофеля. Хоук жестом предложил угощаться, лениво потягивая из кружки что-то не крепче ягодного морса. Дориан спустился за приборами и полотенцем, а сам Гаррет ел птицу руками, то и дело облизывая блестящие от сока и жира пальцы. — Знаешь, годы в Киркволле были самыми счастливыми для меня. И самыми болезненными. Мы бродили по гномьим тропам, уходя глубоко вниз, поднимались высоко в горы. О, мы были знакомы с самой Флемет! Ты же слышал о грозной ведьме с болот? В свое время нам удалось познакомиться и с её драконьей стороной. Никогда бы не подумал, что такое вообще возможно. Но она такая… уххх! Впечатляющая.       Гаррет задумчиво разглядывал Павуса, который аккуратно отрезал маленькие кусочки мяса и накалывал их на причудливую вилку и ел медленно, словно находился на званом приеме.       Дориан ухмыльнулся и кивнул: — Более того, я знаком с её дочерью, она нынче магесса при Селине. Мы с ней встречались на недавнем балу, она обещала прибыть в Скайхолд в ближайшее время.       Хоук кивнул, улыбаясь, и вновь говорил до самого рассвета, пока их не прогнал недовольный хозяин таверны, неприветливо бормоча о том, что лавочку надо было закрыть еще два часа назад.       За вторую ночь Дориан услышал и о восстаниях, и о кирквольских сиротах, и о тяжёлом положении магов. Он сравнивал услышанное с Тевинтером, где маги чувствовали себя вольготно, и ужасался, представляя себя на месте тех несчастных в кругах. Столь тяжёлое положение многих из них было шокирующим для рождённого с золотой ложкой во рту наследника рода Павусов. Он никогда не трясся за свою жизнь, тем более не прятался по пещерам, питаясь крысами. Как бы он сам вёл себя, если с самого детства за ним бы охотились, угрожая выжженным солнцем на лбу? Многие вещи он просто не мог понять — да, конечно, за время путешествия с Инквизитором Дориан видел ущемлённых магов, но всё это казалось таким несерьёзным на фоне историй Гаррета. Раз за разом Хоук останавливался, когда рассказ доходил до событий с Андерсом и начинал говорить о нём, словно ни разу не отводил глаз, когда тот был рядом. С улыбкой рассказывал о привязанности Андерса к котам и как тот сам походил на любимое животное.       «Как-то раз я в шутку погладил его по волосам, а он замурлыкал! Смотрел на меня своими невозможными глазами и улыбался. А я не мог остановиться…» - Хоук перехватил чашку Дориана с вином и залпом выпил её, пряча смущение и некоторую растерянность. «А ещё его манифесты... Он писал их бесконечно, переводя всю бумагу, потом таскал её у Варрика, но тот не злился. Вернее, не он писал, а дух в его теле».       Дориан то хмурился, то улыбался, чувствуя, как истории Хоука занимают те самые пустующие полки в его душе, заполняют пробелы, зарождая маленькое солнышко где-то за рёбрами. В минуты рассвета, когда сон ещё не забирал его в Тень, маг представлял, как он путешествовал там, с Хоуком, делил с его друзьями все горести и радости, мысленно перекраивал их таверну в «Висельника», пытался представить себе запахи порта, шум волн и гигантские цепи, обвивающие город. Он хотел быть там! Святая Андрасте, хотел быть там, и пусть бы его презирали за магию в его крови! Он мог бы помочь Мерриль на пути к магии крови, мог бы найти общий язык с высокопоставленными персонами — уж в этом Дориан был хорош. Но всё ушло, оставалось лишь впитывать чужую жизнь, вновь и вновь рисуя картины минувших дней. А Андерс… Его образ в голове обрастал подробностями — и вот уже мягкие волосы, непременно золотистые, как пшено на полях, собраны в крошечный растрёпанный хвостик, лицо смягчилось тёплой улыбкой — и, несомненно, эта странная мантия с перьями! Вот уж кто мог бы шокировать привередливых жителей Вал Руайо с их изощрёнными нарядами. Чем больше Дориан слушал Гаррета, тем острее ощущал собственное одиночество. Да, у него были деньги, положение, знания и доступ к ним, но всё это казалось ненужной мишурой на фоне таких простых и таких душевных рассказов.       Третья встреча началась ещё на закате, на одной из крепостных стен Скайхолда. Хоук смотрел вдаль, словно желая мысленно перебраться за заснеженные горы, миновать моря и оказаться далеко на севере, где располагался измученный Киркволл. Дориан стоял за его спиной, внимательно вслушиваясь в негромкую речь, словно Гаррет говорил сам с собой, напрочь забыв о спутнике. Сегодня его душа рыдала, вновь оплакивая родных и близких. Его брата, его мать, Изабелу, которая предала их, бесконечно добрую хранительницу Маретари — всех, кого он потерял за эти годы. Солнце садилось, и с темнотой ночи Дориан чувствовал, как мрак пробирается в его душу, сжимая непозволительно чувствительное сердце. Хоук прерывался и подолгу молчал, дыша глубоко и тяжело, но не сбросил ухоженную руку, сжавшую непривычно худое плечо без доспехов. Если в предыдущие ночи рассказ был последователен и логичен, то сейчас он напоминал разорванную в ярости книгу и попытки сложить измятые листы абы как, не обращая внимания на порядок.       – Знаешь, я всё же убил Аришока. Я не хотел этого всем сердцем. Я даже надеялся, что мы подружимся, он был крутой мужик, разве что повёрнутый на своем Кун, - Хоук криво улыбнулся, обернувшись к Дориану. – Смотрю на вашего Быка и понимаю, что Аришок в нашей безумной компании смотрелся бы дико, но как нельзя кстати… Как бы я хотел, чтобы он остался жив. В задницу к Андрасте их правила и эту зубодробительную кунарийскую гордость! А всё из-за какой-то книги. Мы были с Аришоком в центре зала, а вокруг нас толпа. Они ждали, что мы как псы накинемся друг на друга, и казалось, что они уже начали делать ставки на победителя. Я не герой. Я действовал так, как они ждали от меня. Почему я раньше не видел этого?       Дориан кивал, с трудом понимая Гаррета сейчас, но история не кончалась. Словно желая отвлечься от мрачных мыслей, Хоук довольно сбивчиво рассказал о том, как сблизился с Фенрисом, как они охотились за его Мастером из Тевинтера, попутно разыскав сестру эльфа. Дориан прежде не слышал о Данариусе, но теперь ненависть к самому Дориану казалась более понятной. Эльф всех равнял под гребёнку, так и Павус стал очередным вариантом работорговца в его голове, измученной воспоминаниями, тревогами и чувством мести. Хоук улыбался и успокаивал, но угрозы тевинтерец не ощущал от Фенриса, так что конфликт был уничтожен ещё в зачатке. Гаррет восхищался эльфом, его силой и мощью, любил его — пожалуй, даже слишком, это чувствовалось в каждом его слове, в каждой улыбке, что была адресована блондину. Хоук не говорил о любви напрямую, но Дориан слышал её между строк и видел, как смягчилось уставшее лицо и подобрел его взгляд.       Четвёртый разговор и завершился непривычно рано — лишь слегка за полночь, ливень, обрушившийся с небес, согнал их со стены, напрочь разрушив эту чарующую и уютную атмосферу, что окружала их во время разговора. Этой ночью тевинтерец сделал над собой усилие и спустился в сад, где поставил свечку перед фигурой Андрасте. Молитва — удел Каллена или Кассандры, но и мысленной просьбы о покое должно было хватить. Чужие потери разъедали собственную душу, это было слишком похоже на эмоции от потери Феликса. Разве будет так же больно, потеряй Дориан отца или мать? Нет, они никогда не были близки, особенно последние годы; возможно, он даже ощутит облегчение, как бы ужасно это не звучало. А смерть Феликса была ожидаема, она принесла лишь освобождение измученному телу. Но та боль в словах Гаррета была бесконечной, неисчерпаемой — она была словно нарыв, едва затянувшийся кривым шрамом, но вновь кровоточащий по просьбе Дориана. Впервые Павус ощутил некоторое подобие… стыда за эти разговоры.       На пятую ночь Хоук сам пришел к Павусу и, неуклюже потоптавшись возле стеллажей с книгами, позвал его в таверну, за тот самый столик, на котором уже стояло несколько приготовленных заранее бутылок. – Сегодня ты услышишь о том, что случилось в конце. Моей истории, Киркволла, церкви, Кругов — выбирай любое. Я расскажу о предательствах и лжи.       Было видно, что Хоук крепится, выдавливая из себя слова. Он сидел лицом к двери и то и дело поглядывал на неё через плечо Павуса. Замерев, маг послушно выжидал самую важную для себя часть, даже и не пытаясь притронуться к алкоголю. – …Ты даже не представляешь, как я был счастлив, узнав о том, что он хочет избавиться от духа! Я бросил все дела и помчался в пещеры за этим дерьмом. Нет, не шучу, дерьмом дракона! Видел бы ты наши лица! - Хоук смеялся, хотя его глаза были полны боли и какого-то звериного отчаяния. – Ингредиенты были просты, и их было немного, да у Андерса всё было «просто». Просто зелье, просто выпить… ох и идиот же я.       Дориан прочистил горло и впервые позволил себе влезть в рассказ, перебивая Хоука: – Но зачем изгонять духа? В Тевинтере многие отдали бы целое состояние за это. Духи несут в себе мудрость, они продлевают жизнь, а для мага это невообразимый источник дополнительной энер…       И он запнулся на полуслове, скорее ощутив, чем увидев полный гнева взгляд, впившийся в него. – Он убивал его! Убивал, слышишь?! Справедливость стал Местью! Он уничтожал Храмовников как безумный, пытался убить магов, которые отчаялись. Этот дух и сам не понимал, чего хочет!       Деревянная кружка с грохотом ударила по столу, расплескав молодое вино. — Я… Мы все видели, как Андерс страдает! Этот дух поглощал его, вытесняя личность. Но если бы это зелье помогло… Я действительно надеялся.       Гаррет зарычал и с силой потер лицо руками. Это было вспоминать тяжелее всего — тот день принес слишком много смертей, раскрашивая Киркволл алым маревом крови и пламени. – Он попросил меня отвлечь церковников, а сам что-то сделал в церкви и вернулся таким… таким… другим! Я даже не знаю, облегчение это было или тревога. Он совершил непоправимое! - неожиданно даже для себя Хоук вытянул руку и сжал пальцы Дориана с такой силой, что те побелели. – Ты ведь понимаешь, я сам собрал ингредиенты для бомбы. Если бы отказался тогда… И в тот момент, когда конфликт между Орсино и Мередит достиг апогея, прозвучал взрыв. Оглушительный, ослепительный — нас накрыло облаком пыли и осознанием произошедшего через несколько жарких мгновений. Церкви, что стремилась к небу и была видна с любой точки города, просто не было: алое свечение и пыль с грудой камней, осколки и крики, заполнившие улицы. А он просто сидел, глядя перед собой. О боги, просто сидел! Он ждал, что его убьют, он знал это, а от меня требовали справедливости. Все кричали, напирали со всех сторон, а я просто не мог поверить, что этот светлый человек смог совершить подобное. Мне передали кинжал, даже не спрашивая, что я хочу. Вложили в руку и…       Невероятно, но этот сильный мужчина плакал и не замечал этого. Слёзы бежали по щекам, теряясь в густой бороде, а руки дрожали как у немощного старика. – Я убил его! Я не смог. Я… - Хоук задохнулся стоном, даже не глядя на шокированного Дориана. – Я убил одного из самых важных людей в своей жизни, потому что от меня этого хотели совершенно сторонние люди!       Тяжёлая рука сначала вдавила Дориана в скамью, а затем неслышимой тенью гость скользнул к Хоуку и сжал его в болезненных объятиях. – Не говори чушь. Это я убил его, - Фенрис, заметно уставший с дороги, сел рядом, уверенно глядя на совершенно разбитого партнера. – Ты же помнишь? Ты колебался, а я сжал твою руку с кинжалом и вогнал ему в спину. Я знал, что ты не справишься. А я ненавистник магов, я его враг, я могу нести это бремя. Слышишь?       Когтистая перчатка с удивительной нежностью огладила щеку воина и привлекла его к себе для неторопливого поцелуя. Дориан отвёл взгляд и выскользнул из-за стола бесшумно, отчётливо понимая, что его время кончилось. История была завершена, но боль от осознания была слишком неподъёмной. Андерс мёртв… Убит своими друзьями. Заслужил ли он это? Заслужили ли это его друзья?       Он обернулся на лестницу таверны, ведущую на второй этаж. Сейчас он видел, что хрупкий Фенрис действительно мог защищать Гаррета, он был сильнее, они подходили друг другу даже слишком хорошо. Но любил ли Хоук Андерса? На протяжении всего рассказа Дориан то и дело возвращался к этой мысли. Любил… Никто и не говорил о любви, но то тепло, что окружало повествование о целителе, сбивало с толку. Даже о Фенрисе он говорил немного иначе — с трепетом и гордостью, меж строк повторяя «Моё! Не отдам!». Дориан дополнял образ Андерса, понимая, что мог бы ему помочь смириться с духом, показать всю пользу такого сожительства, мог бы защитить… Почему этот маг цеплял его? Незнакомый человек — просто образ из книг и чужих историй. Почему он не восхищался так настоящими героями, вроде короля Алистера, таинственными рассказами о герое Ферелдена, других известных личностях? Но нет же… ни в ком не было этого тепла, к которому тянуло даже сквозь хитросплетения чужих мнений и бесконечности слов.       Дориан даже не вышел попрощаться с Хоуком и Фенрисом на рассвете, когда те уезжали. Он сидел в своем кресле, окружённый книгами и размышлял, то и дело записывая что-то на разбросанных повсюду свитках. Его голова была полна разнообразных мыслей, он метался между ними, пытаясь найти точку, с которой он мог бы начать действовать. Словно пробуждался из того состояния, в которое был погружён добрую половину жизни. Лавеллан делал попытки выдернуть его из библиотеки, но маг лишь отмахивался, искал поводы и огрызался, после чего его оставили в покое, разбираться во всём самостоятельно. Несколько раз Дориан уезжал по своим делам, предупреждая разве что Инквизитора или Каллена, а возвращался доверху нагруженный книгами. На все вопросы отвечал, что ищет род Корифея, его настоящее имя и возраст, ведь всё равно никто не мог бы разобрать все эти формулы и чертежи. Разве что Вивьен… Но их последний скандал с Инквизитором кончился тем, что изнеженная дамочка собрала свои вещи и покинула крепость, напоследок едва не заморозив эльфа в своем фирменном стиле и хлопнув дверью. А Солас был просто Соласом, который никогда бы не стал совать нос в чужие дела. В прочем, Дориан и сам не слишком прятался, захваченный собственными мыслями и немного пугающими идеями. Но когда тевинтерца пугали сложности - это был вызов, который он во что бы то ни стало, желал преодолеть.