В кольце когтистых лап

начало мая, 2 курс

тот же день, вечер

Они уходят. Забирая с собой звуки, запахи и цепи. Забирая с собой что-то очень важное. Единственно важное, что вообще у него есть. Он не видит их, но слышит чьими-то крошечными чуткими ушками. Не понимает до конца, где он и что с ним - всё ещё слишком больно, всё ещё слишком силён фантомный вой, разрывающий мысли и плоть на части. Они уходят и сколько-то времени он просто лежит, здесь, где темно и тихо, где запах прелых сосновых игл, быстрый стук маленького сердечка и мягкость чьей-то шёрстки под чёрными щупами - его нынешний хост слишком мал, чтоб вместить в себя даже минимум массы клинтарца, и чернота выпирает наружу сквозь шкурку маленького тельца, клубится поверх. Он так мал и так слаб. Ему бы побыть здесь ещё, в темноте и тишине, питаясь понемногу крошечным хостом, восстановить немного сил, восстановить способность мыслить ясно и без страха снова быть разорванным на куски этим жутким звуком, но он знает, что ему нужно куда-то идти, даже бежать. Попытки вспомнить яснее, куда именно так зовёт его вся его суть, никак не хотят увенчаться успехом, он всё ещё будто плавает где-то внутри себя, ослеплённый, оглушённый, разбитый. Но он знает, что ему нужно встать. Нужно двигаться. Нужно найти что-то, что он потерял. Кого-то. Кому так же плохо сейчас, кто очень ждёт его где-то там. Его часть. Его половина. Его любовь. Любовь моя… Эдди… Это лишь маленькие, дурацкие человеческие слова (когда он вообще начал думать ими?..), но они возвращают память. Возвращают действительность. Возвращают боль. Не тела, не разума - другую, что сильнее, и пронзительнее, и мучительнее любых звуков, любого пламени - боль утраченной связи. Они не справились. Он не справился. Их вырвали друг из друга, разъединили этим воем, их связь послушалась того, чего хотели оба: всё закончить, всё прекратить. И он никогда бы не обвинил своего маленького, хрупкого человека за слабость к боли, что ему пришлось испытать по его вине, за невозможность выдержать всё это, но он сам… Ему нет оправдания: его отступлению, тому, что он не смог их защитить, не смог противостоять чему угодно ради них, ради своего Эдди. Эдди… Если с ним что-то случится, если он больше не сможет прорычать со всей теплотой и любовью имя своего несносного драгоценного хоста и ощутить всю волну его чувств в ответ, тогда ему больше незачем существовать. Он мог удержать что угодно для них двоих. Он не сможет удержать отдаляющуюся память о них двоих. Он должен найти его, должен спасти их! Или забрать с собой всех, кто отнял у него его единственную во вселенной ценность. Невероятным усилием сквозь всё ещё жгучую боль в каждом нерве, сквозь слабость и острый голод клинтарец выныривает из глубин своего сознания, окончательно подчиняет себе маленькое тельце носителя, хочет зарычать, но из почерневшей пасти с остренькими зубками-иглами вырывается только отчаянный писк. Это животное, что стало приютом для мечущегося комочка черноты, с которым они вместе зарылись куда-то в опавшие иглы, под корни старой сосны, - оно слишком, слишком мало, чтобы дать ему хоть что-то: силу, скорость, возможность… Оно упадёт замертво от истощения задолго до того, как они хотя бы приблизятся к забору Фонда. Как и любое другое. Да будь здесь хоть та большая собака, разорвавшая горло Майлзу, - одно дело напасть на тощего психопата, потратив нехилый запас сил на контроль пса, на трансформацию, на проникание в разум этого ублюдка, на рывок, и совсем другое - сунуться в крепость с собственной армией, где его ждут с тем спецоружием наготове и кто знает с чем ещё… Сил и даже разбуженных инстинктов зверя никакой собаки не хватит, чтобы противостоять им и победить. А шанса на ошибку у него нет. Он был уверен в их силе и их возможности преуспеть в спасении доктора, ведь Эдди желал этого так же сильно, как он сам. Они были нацелены на одно, думали об одном, стремились к одному. Идеальная связь, где силы не приходится отнимать у несогласного хоста, ведь сила общая - складывается, умножается, подпитывает обоих. Тогда они могут многое. Сейчас же он один. Один на всей этой грёбаной зелёной планете, кому нужно попасть в Фонд, нужно найти своего мальчишку, нужно спасти его во что бы то ни стало! И больше никто его не поймёт, не примет, никто ради Эдди не станет… В памяти Венома всплывает образ. Чувства его носителя, которые не были испытаны к нему самому, но которые он разделял и которым был рад. Иная, но тоже важная для Эдди теплота, которая грела его ещё до того, как он стал связан. Приязнь, которую симбиот спокойно принял, ведь она не угрожала им, не могла забрать Эдди у него. Он не знает, насколько Эдди действительно важен для той, кого считает сестрой лучшей, чем могла бы быть у него по рождению, он может судить об этом только по памяти и эмоциям своего хоста. Но другого варианта у него нет. Ему придется повернуть назад, придётся оставить Эдди у этих, и это разрывает его на части не хуже того звука, ведь его человек так близко, в смешных паре минут для их общей стремительной формы… Но ему придётся сделать это, отступить, снова. И только надеяться, что в обычной земной девчонке найдётся достаточно смелости и любви к его сложному, сложному Эдди, что он сможет убедить её пустить в своё тело и мысли монстра со звёзд, что всего этого хватит, чтобы на несколько часов, без подготовки, без адаптации установить настолько крепкую связь, что она даст им шанс спасти его любимого.

***

Он поглощает маленького зверька полностью за пару секунд до того, как извивающиеся нити выстреливают из комочка черноты, опутывают следующего хоста с незавидной судьбой, ни на мгновение не прекращая бег. Бурундуки, белки, толстые лесные зайцы - годится любой с быстрыми ногами и хоть каким-то запасом прочности. Этот уже шестой, наверное, он точно не считает. Уже ближе к городу, за мостом, на его пути попадается кем-то потерянная, вероятно, маленькая собачка. Покрупнее зайцев и белок. Может, её нашли бы хозяева, может нет. Теперь вряд ли найдут. Веном знает, что Эдди не понравилось бы всё это, что профессору бы это тоже не понравилось. Он помнит то, что уяснил от своих добрых и храбрых хостов о заботе о тех, кто дорог, даже если они другого вида. Но сейчас он не может пустить в себя мораль и сожаления, с этим он как-нибудь разберётся потом. И, если будет нужно, объяснит, что не считает честным оставлять умирать вынужденных маленьких хостов от крайнего истощения, что их быстрая смерть - это не его жестокость, это его логика и его им благодарность. Они с этим разберутся. Однако, псине везёт. И когда они со всех её небольших четырёх ног добегают до аллей кампуса, та валится с ног от усталости и от жажды, но остаётся вполне жизнеспособна. Так что клинтарец отпускает её лакать из ближайшей лужи и дрыхнуть без задних ног на лужайке, внутренне немного радуясь тому, что сил у него уже достаточно, чтобы инстинктивно не сжирать всё, что так или иначе похоже на еду. Перебирается шустрой кляксой в примеченную кошку, добирается по веткам до нужного окна - он хорошо помнит, где Эдди тогда спал целую ночь на чужой кровати, потерянный в тяжёлых мыслях, и куда пару раз ещё забегал после того. С облегчением замечает в комнате знакомый силуэт. Кошки - странные существа этой планеты, кого люди часто без всякого знакомства приглашают к себе в дом. Сейчас это Веному кстати. “О, трёхцветная!” - доносится звонкий голос из-за стекла, и силуэт движется ближе, тонкие руки открывают створку окна. - “Да ты красавица, эй! Ты знаешь, что ты к удаче? Давай, прыгай сюда, сейчас я гляну, что тут у нас для тебя найдётся…” Девчонка взвизгивает, дёргается, хочет освободиться, когда зеленоглазый черепаховый зверёк, изящно запрыгнувший с ветки на подоконник, вдруг бугрится чернотой, прорастает смоляными нитями, вцепляется ими в протянутую погладить руку. Но он не отпускает, упрямо перетекая в новое, противящееся его вторжению тело, лишает голоса, лишает воли, заполняя собой, - сейчас не время медлить, не время осторожничать. Тина добрая и сильная, совсем как его Эдди, теперь он это знает уже точно и наверняка. Он уже знает, что не ошибся, что Эдди ей так же дорог, как и она им, что Тина поймет и простит его.. их.. когда узнает, что он не желает причинить вред. Что ему совсем не нравится поступать с ней так. Что у него нет другого выхода, что ему больше некого просить помочь и спасти. “Тина, нужно помочь Эдди!” - на объяснения, знакомство, улыбки нет времени, он просто не найдёт сейчас на это человеческих слов и начинает с главного. - “Пожалуйста, нужно помочь Эдди! Забрали у меня! Не галлюцинация, не текила, не болезнь, реален! Помоги! Никого ближе тебя для Эдди! Никого ближе него у меня! Пожалуйста, не могу потерять! Прости! Не хочу делать больно! Нет времени на адаптацию! Поверь! Тебе нужно поверить! Смотри, просто смотри!” Он вливает это в разум девчонки сплошным потоком, блокирует центр боли, давай ей возможность выдержать это, не потеряв сознание. Останавливает идущую из носа кровь. Образы встречи, ссор, примирений, первых слов нежности, последних слов нежности, их чувства тем вечером на крыше и другим вечером, тоже на крыше, перед лицом пламенного заката, первое "люблю", первое касание, и сотое, бесчисленные объятия и бесчисленные эмоции, пронзающие их связь, сплавляющие их воедино, насовсем, навсегда. Сегодняшнее утро. Потеря, когда всё это вырвали из них обоих, разделив. И на фоне всего - настойчивым пульсом - его невыносимая боль и любовь. Он освобождает разум девчонки, прекращая трансляцию, когда сил почти не остаётся - он потратил всё, весь запас. Если она не поверила, если не поняла - это опасно для них обоих. Он может потерять контроль или потерять возможность говорить. Из последних сил передавая образы любимого лица - улыбающегося ему, смеющегося, краснеющего, тянущегося за поцелуем - он тихо шелестит в колеблющемся, мечущемся сознании девушки: “Нет сил, Тина… Могу пропасть. Нужен шоколад…” И отключается, впадая в подобие медитации, или энергосбережения - как угодно. Посылая последнюю просьбу о помощи, тихий сигнал: Эдди в беде. Ему очень, очень нужно помочь. “Ну блять…” - выдыхает Тина, оседая, пошатнувшись, на ближайшую кровать. Вытирает испарину, каплями выступившую на лбу. Трёт непослушными ладонями лицо. - “Ну пиздец погладила кошечку… Да ну их вообще в задницу… И вот.. Вот знаешь, если ты мне только соврал, засранская ты мозговая клякса, как там тебя, любовничек ты с ослепительной улыбкой… Шоколад ему ещё подавай! Ну охренеть вообще!” Поднимается на негнущихся ногах, плетётся к двери, высовывается в коридор и громогласно, хоть и слегка дрожащим голосом, объявляет во всеуслышание открытых по вечернему времени дверей комнат их коридора: “Девки! Девки, ау! Приём! Тут ситуёвина - капец! Реально некогда объяснять, но вот вам три раза крест через левую пятку - пиздец как щас нужны все ваши заначки! Не сигареты с бухлом, а эти, с которыми вы там всё худеете по ночам! Своим двоюродным дядей клянусь - как только, так сразу всё верну!”

***

Пока Тина кормит его - себя - шоколадом, старательно не обращая внимания, как маленькая, выросшая откуда-то из-за спины зубастая морда с щёлочками белёсых глаз сама понемногу принимает непосредственное участие в подъедании собранной по комнатам дани, тихо шурша обертками, он ещё раз делится с девушкой образами сегодняшнего дня. Теперь подробными и чёткими, и тщательно. Ему очень хочется бежать, туда, к мерзкой громаде Фонда, он и так потерял слишком много времени там, в лесу, и добираясь сюда, в кампус. Промедление может обернуться катастрофой, он чувствует в себе уже достаточно сил, и желание Тины помочь, даже на фоне здоровой доли её страха, такое сильное и искреннее, что лучше и желать нельзя, но на первое же его “Пойдём, Тина, сейчас!” девушка огрызается: “Набегались уже вы со своим “сейчас”! Видела и ощутила, спасибо, сама так что-то не хочу! Давай-ка ты выкладывай всё чётко и в деталях. И не елозь у меня в печёнках. Нам бы понять хотя бы как перелезть через то, что они уже вам устроили и на чём вы посыпались, раз уж мы не можем предугадать, что эти хитрожопые ещё там наизобретали и чем нас непременно радостно встретят! А то влетим мы с тобой в ту же самую жопу, да с тем же самым исходом, а они небось только на то и рассчитывают, что ты очертя свою космическую желейную башку кинешься спасать свою зазнобу - а они тут как тут, и всё! Тю-тю! Так вот хрен им большой и без масла, а не такое удовольствие. Включай давай уже мозги, если они у тебя там есть. И лопай сначала всё, что нацыганили, ничо, у тебя не слипнется!” Она права, конечно. Его спешка, и самоуверенность, и отсутствие осторожности уже принесли свои горькие плоды. Так что Веном оставляет поторапливания в стороне и старательно делится всем, что помнит, в образах и в словах. И отвечает на все дотошные вопросы этой дотошной девчонки. “Итак,” - подытоживает Тина спустя полчаса. - “Выходит, очень важное для этой твоей “связи” - это совпадение стремлений. И сила воли, если можно так сказать. Ну это прям как в классике, ага. Если обе башки в одну сторону смотрят - всё у них будет на лад. Или нет, если сторона не та. Нда. Ну, получается, нам с тобой любыми способами нужно эту связь сохранить. К примеру, как припрёт, - усиленно думать о том, как изничтожить преграду - цепи, эти их.. колонки - музыканты хреновы, - а не о том, как было бы чудесно, если б оно всё само взяло и прекратилось. Иначе всё, кирдык. Связь развалится, выполняя желаемое самым быстрым и простым способом. Я, конечно, уловила, что оно всё на инстинктах больше, но всё-таки… Ну ладно, думаю, вот щас, судя по всему, что ты тут понапоказывал.. Короче, зуб даю - всё у тебя с мотивацией добраться до твоего ненаглядного будет окей, а я там изнутри тоже как-нибудь уж подтяну желание во что бы то ни стало переть на амбразуру, не боись. Нет, всё-таки, о чём я, боже мой, здесь сижу и думаю… И с кем! А говорила мне мама - от кошек бывает лишай… Ну ладно, ладно, это я так… Минутка заслуженной истерики. И нет, уйди давай отсюда, уберись, не надо мне доказывать свою настоящесть и добрые намерения! Лучше уж я буду думать, что я сплю! Ну, Брок… Ну, блин… Ух сколько ж ты мне будешь должен офигительных историй…”

***

Они решают идти с моря. “Может,” - про себя говорит Тина, пока они едут в такси до городского пляжа. - “Может, они и там устроили кордон, но вряд ли же засунули в воду рядком помёрзнуть роту водолазов? Ну бред же? Мы решим, что бред. Итак. На улице давно уже темно, в воде - тем более. Так просто с берега глазами не засекут. С кислородом что-нибудь сам намудришь, хоть трубочку - ха! - отрасти. Чтобы не вычислили нас всякими фиговинами типа тепловизоров - вот зачем я, оказывается, пересмотрела столько шпионских фильмов! - остынешь, станешь как вода. Сделаешь так, чтоб мы не чувствовали холод, - будет вообще кайф. Таак, что у них ещё там может быть… Ну, сетки, если даже найдутся, тебе вроде не помеха… А, ещё наверняка есть камеры не только сверху, но и под водой. Как обмануть? Прикинься рыбой! А что, сам говоришь, форма изменчива, вот и давай, изображай дельфина. Или акулу. С твоими-то зубищами, и правда, какой нафиг дельфин… Короче, наформируй кого угодно, не похожего на здоровенного зубастого мужика, с какого-то хрена плывущего под водой! Уж постарайся! Хотя бы там, вблизи. Тогда пока они будут сверяться со справочниками, получив картинку с ночного видения, водится ли такая хреновина в местных водах или что-то это какая-то неясная херня, - мы уже сто раз будем на берегу! И опа - вот оно и зданьице. И ни заборов тебе, ни километров леса.” Веном согласен. И источает стыд и сожаление, ползущие по связи, - несложно было ведь придумать хоть какой-то план и в первый раз, а он такое натворил в панике и спешке, и куда начисто делась вся вековая мудрость… “Ладно уж, ты это…” - тихо произносит девчонка, вздрагивая от горького не-своего раскаяния. - “Ты расскажи мне пока что-нибудь, что ли.. О себе. О вас. Что сам захочешь. Отвлекись, знаешь, и перестань вот это всё. Всё норм будет. Точно.” Клинтарец слышит её страх, конечно же. Она, по правде-то, не знает ничего наверняка. Так же, как не знает и он. Но теперь ему ещё яснее, за что так тепло думает о ней его Эдди, за что так благодарен ей - за эту особую её силу: уметь согреть, вселить уверенность в других, даже когда внутри самой и страх, и холод, и сомнения скребутся кошками. Он слушается просьбы Тины и ведёт тихий рассказ о них: о чём-то весёлом, о чём-то трогательном, вызывая короткие яркие образы, сам погружаясь в них и хотя бы временно растворяя там ненужную горечь вины, пока такси везёт их к океану.

***

У них даже почти всё получается. Получается подплыть незамеченными к нашедшимся, конечно же, под водой сеткам, преодолеть их, разорвав, и даже выбраться на берег. “Нихрена себе у них тут космодром!” - всплывают изнутри мысли Тины, которой он передаёт увиденное образами - общее зрение девчонка сходу точно не потянет, как бы она и её воля не были сильны. Впрочем, на этом их везение заканчивается: спустя мгновение берег заполняет мерзкий вой сирен из динамиков на стенах, а по чёрной туше открывают прицельный пулемётный огонь. Нда, наверное на “дельфина” они там всё-таки не купились. Они разбивают щупальцами те репродукторы, до которых получается дотянуться, но звук оставшихся всё равно болезненно-громкий, хоть и не такой яркий и всеобъемлющий, как в лесу. Бегущих к ним из ближайшего выхода наёмников они расшвыривают до того, как те успевают хотя бы нацелить на них свои эти “ружья-оралки”, как окрестила их девушка, а вот в коридорах - завязают. В узких проходах у людей Фонда нет возможности действовать слаженно, нет возможности выстроить звуковую ловушку, подобную той, что разделила их с Эдди, а динамики пожарной тревоги на стенах не так мощны, да и сбиваются влёгкую, прекращая свои хриплые завывания, но даже одиночные “залпы” звукового оружия бьют по их чувствам, злят их и тормозят. Злят, впрочем, в этот раз больше. Тина где-то в глубине отчаянно матерится, испытав на себе всю прелесть нахождения внутри сражающегося симбиота, особенно когда тот попадает под удары, но желание покончить с этим, победив, горит в ней так ярко и искренне, как она и обещала, что Веном почти не теряет сил, упорно продвигаясь к цели сквозь заполонившую коридор толпу людей в форме - срывает с оказавшихся в досягаемости черных щупов защитные наушники, швыряет человеческие тушки в бетонные стены, мало заботясь о том, встал ли кто-нибудь потом, после короткого полёта. Сейчас, несмотря на творящуюся вокруг неразбериху, они вместе абсолютно, спокойно и твёрдо уверены в одном, держат это внутри общего разума как единственную, медитативную, сосредоточенную цель момента: их никому и ничему не удастся остановить. Они не знают, где держат пленников. Не знает этого и “пушечное мясо”, чьи сознания клинтарец без жалости вспарывает в поисках информации. Но - и тут Тина снова права - наверняка сведениями о том, кто здесь есть, где и зачем, располагает некто, следящий за зданием через камеры. Здесь должен быть центр наблюдения или вроде того, кто-то должен контролировать всю эту оптику, вылупившуюся на них чёрными глазами почти что с каждого угла. И - да - где здесь “пульт” - так они это тут называют - знает, к счастью, даже исполнительное, но малоосведомлённое пушечное мясо. Сознания двух охранников за пультом Веном сразу разрывает в клочья, оставляя тех повиснуть сломанными куклами в хватке черных щупалец. И, пока щит чёрной плоти блокирует за ними выбитую дверь, он препарирует, срезает пласты памяти в этих бошках с пустыми теперь взглядами и потёками крови из ушей - им некогда отсматривать сотни, если не тысячи, сменяющихся картинок с сотен (или тысяч) камер на мониторах. А так уже через пару минут они знают всё, что им нужно: где держат Эдди - клинтарец почти не справляется с потоком эмоций от знания, что его хост здесь, живой; теряет концентрацию, чуть не упускает из внимания дверь, но тут же получает ментальный пинок от бдительной девушки, почуявшей неладную эйфорию, - где держат профессора, и, что не менее важно, план этого безумного муравейника, который Веном без труда загружает себе в память. Тину он в подробности получения информации не посвящает. Девушка “видит”, что он выкачивает воспоминания напрямую из этих, кому непосчастливилось, но знать, как именно он это делает, и что они при этом испытывают - ей вовсе не обязательно. Она и так вряд ли крепко будет спать ближайшие месяца два. Фонд ещё не успел среагировать на вторжение в полную силу и прислать на нижний этаж всю свою армию - всё же их и правда не слишком ждали с воды. Так что к нужной стальной двери, которая по счастью находится в этом же секторе “муравейника”, они прорываются почти легко, раскидав весь местный отряд охраны ещё возле комнаты-пульта. А малочисленный гражданский персонал, завидев передвигающийся смазанной тенью по коридору не слишком человеческий силуэт, обросший десятком змеящихся щупалец, почему-то малодушно скрывается, бледнея и сверкая пятками, за ближайшей подвернувшейся дверью, не стремясь героически защитить своё рабочее место и труды от неизвестного. Перед дверью клинтарец даже не тормозит - рвёт её на себя, не думая, не сомневаясь, что та вдруг не поддастся их силе. Они уверены, что разберут когтями даже каменные стены. Уверены в этом всё так же спокойно и абсолютно. Черные мышцы рвутся и срастаются вновь, делая плечи шире, руки - мощнее, и дверь, должная по расчётам старательных инженеров выдержать натиск пусть даже двух людей, слившихся с космическими монстрами, уступает им: металл гнётся, лопаются петли, выходят из пазов замки. Это не комната даже - это спрятанный в стенах целиковый стальной сейф. Никто не мог взломать его, к содержимому не подобраться - такова задумка построивших эту прочнейшую камеру. Но никто здесь не знает, не мог знать их силы - клинтарца и по собственной воле соединившегося с ним и одержимого общей целью хоста. Никто не может остановить их. Восьмисантиметровый в толщину кусок стали с грохотом отлетает прочь и опаловые глаза на мгновение слепит ярчайший после полутьмы коридоров поток острого белого света.

***

Он не знает, сколько прошло часов. А может быть - дней.       — Вот бы сейчас оказаться хотя бы на лекции, да, любимый?.. Пусть у Палочника или даже Лысого… Просто.. проснуться и ты со мной.       — Всегда с тобой, Эдди. Всегда буду с тобой.       — Хах.. Да. Всегда. Оно для нас наступит уже скоро. Наверное, уже пошёл второй день… Они приносили воду один раз, вряд ли они станут это делать больше пары раз в сутки, так?.. Чего им тратиться… Ладно, я.. Как я хотел бы просто знать, что ты в порядке… Смешно, знаешь.. Я так редко говорил тебе это. “Любимый”. Даже не помню, говорил ли вообще… Не знаю… Так - получается, а сказать вслух… Никогда никому не получалось. Казалось - неуместно. Пафосно, что ли… Хах.. Глупо как. С тобой это - тепло. И я обязательно научусь, ты только.. Ты только приходи за мной, пожалуйста, пожалуйста, я так хочу сказать тебе это вслух… Хотя нет, не надо, не слушай, это всё бред, это невозможно, опасно, ты просто.. побудь со мной так. Я почти слышу тебя наяву. Так холодно здесь, чёрт.. Зато почти не болит рука. Они достали хватать за неё, зачем вообще они меня трогают, разве им не всё равно, что со мной?.. Каждый раз там что-то сдвигается, щёлкает и снова болит потом, часами. Кажется, снова пришли, чёрт, просто останься со мной, я не хочу слышать их, я тебя хочу слышать, а! ч-чёрт, неужели нельзя блять просто меня не трогать?!       — Эдди! Чёрт, голос так реален… Так реальны тёплые когтистые лапы на его плечах вместо холодной жёсткой хватки чужих рук. И будто бы снова тепло там, внутри, под рёбрами. Может быть, это следующая ступень его безумия? И теперь он сможет не только слышать его, но видеть и ощущать?.. Хорошо бы, чтобы было так. Он совсем не против остаться до конца здесь, внутри своей окончательно спятившей от потери и одиночества башки, что так щедра на галлюцинации… И те не заставляют себя ждать: вместо окрика “Встать!” он снова слышит знакомый, взволнованный голос:       — Эдди! Пожалуйста, Эдди! Открой глаза, любовь моя, посмотри, это я! Он открывает глаза. Улыбается измученно двум опаловым завиткам, смотрящим на него так… Хочет протянуть руку, чтобы погладить край острых клыков, благодаря за чудесное избавление от реальности свои и правда напрочь больные мозги, и.. спотыкается взглядом о Тину, маячащую за чёрным плечом и беспокойно оглядывающуюся на заблокированную клинтарцем дверь. Хм. Тина в его фантазии как-то не входила. И автоматные очереди с завываниями сигналки, теперь отчётливо доносящиеся снаружи - тоже.       — Так ты.. Здесь?.. Голос срывается на сиплый шёпот, его начинает трясти - он не готов.. Он не хочет поверить и снова очнуться в этой белой пустоте, он так уже просыпался пару раз, нет, больше не нужно… Чёрные щупы захлёстывают его, стремительно и бережно, покрывая собой, покрывая теплом. Оскал его второго перетекает на лицо, становится его маской. Сдвоенным зрением он видит то ли восхищённый, то ли испуганный взгляд Тины. Внутри болящего, потерянного сознания, отдаваясь вибрацией в грудной клетке, где сейчас бешено колотится его сердце, звучит родной, низкий голос:       — Я здесь, Эдди. Мы здесь. Это правда я. Всё хорошо, сейчас всё хорошо, любовь моя, больше никакой боли. Теперь нам нужно уходить. Нужно вывести Тину. Нужно забрать доктора. И.. я закрою тебе глаза, любимый. Ты просто думай вместе со мной. Этого хватит. Сейчас у нас на пути много плохих людей. Твоё сознание не выдержит того, что будет с ними. Тебе не нужно видеть."