В кольце когтистых лап

начало марта, 2 курс

Эдди пишет прекрасное итоговое эссе об эпохе Просвещения: глубокий, вдумчивый анализ, ради которого не один десяток книг были вытащены со своих уютных пыльных мест в университетской библиотеке и не одна ночь чуть было не закончилась носом в клавиатуру ноута, если бы не черные хваталки начеку, мягко будящие отрубающегося за столом парня и отправляющие - перетаскивающие - его в кровать. Он по праву гордится работой, нет - они гордятся. Клинтарец в этот раз даже не остается в стороне бурчать на "непонятные буковки непонятных давно дохлых людишек", а вместе с хостом увлечённо изучает важность рационального и чувственного мышления для людей на примере того времени, их дихотомию и переплетение в текстах разных авторов - Веному нравится узнавать больше об эмоциях и логике сложных землян, пусть и не таких сложных, как его драгоценный хост. Изучать, иногда, не отвлекая, обсуждать и приходить вместе к выводу, что даже в "век разума" рациональность и логика не существовали в отрыве от человеческой чувственности и страстей, напротив, опирались и произрастали, и лишь их слияние давало ключ к познанию и здоровому нефрагментированному мышлению. Клинтарцу нравится рассматривать эту человеческую "уязвимость" - необходимость пропускать всё через призму эмоций, - что в то же время есть и особая сила людей. Эдди нравится получившийся текст, который, он уверен, даст ему ещё один "плюс" в блокнотике Лысого Льюиса - последний недостающий ему до зачёта "автоматом", и тогда им не придётся разговаривать час, а то и два, на зачёте с этим.. тормознутым.

***

Спустя пару дней Льюис ловит пробегающего мимо Брока в коридоре, подзывает к себе в кабинет, улыбается "тонко", глядя поверх вычурной стальной оправы очков. "Вот эта… эмммм… вещь," - шевелит неопределенно пальцами в воздухе лысый, не переставая улыбаться так, как будто у него зубы ноют. - "Которую вы написали в своём выводе. Она у вас, эээээ… Взялась откуда?" Эдди, мысленно скрипнув зубами на недалекость Льюиса - специально же тебе по полочкам всё разложил, как тупому! - с энтузиазмом берётся за объяснение - ему действительно нужен этот "плюс". Но лысый, снова пошевелив ладонью и поморщившись, прерывает его ехидным: "Читать-то я умею, молодой человек, не сомневайтесь, а вот вы… Вы, может быть, прослушали мои лекции и все мои разъяснения, в результате которых все мы как раз-таки пришли к логичному и единственному выводу о том, что Просвещение как раз-таки боролось со страстями и суевериями, со всей этой эмоциональной.. зависимостью слабых умов, давая ход беспристрастному рациональному созиданию?" "Да чтоб тебя," - думает Брок, понимая, что попал. С тем, что, блин, умудрился не попасть в поток мысли лысого, а это обычно чревато. - ""Прослушал", как же, было б что слушать! Обсуждения! Лекции! Как можно было хоть что-то услышать за твоими "ээээ" и отсутствием всяких связных мыслей в черепушке и на языке! Чёрт!" А вслух лишь утверждает обратное, заверяет в своем всецелом внимании к каждому слову, произнесенному в аудитории, и торопливо, игнорируя раздраженное рычание клинтарца в башке, пытается всё же объяснить свой ход мыслей, но… "И вам бы поменьше эмоций, мистер Брок," - резко обрывает его Льюис, на секунду теряя свою эту жеманность, но тут же возвращая себе лицо. - "Не понимаю, всё же, зачем придумывать, нагромождать и изощряться, если умные люди всё уже продумали до вас, вам оставалось лишь прочитать, понять и сделать верные выводы." "Да потому что не всё так.. однозначно!" - не выдерживает Эдди, едва не ляпнув "однобоко", что, впрочем, было бы точнее в адрес лысого. Продолжает, отчаянно жестикулируя, всё еще пытаясь отстоять несчастный текст. - "И в данном случае существуют ведь различные точки зрения, и интерпретировать можно совершенно по-разному, я ведь всё это написал, вы просто прочтите, к примеру, начало второй страницы!" Внутренне, правда, уже смирившись с тем, что зря он тут что-то пытается - если лысый что себе придумал, свою упертую линию он будет гнуть дальше, и совершенно неважно, насколько прав и убедителен его оппонент. Льюис подтверждает его опасения, снова делая это мерзкое движение своей граблей и отсылая парня вон из аудитории, исключительно вежливо пообещав, "да-да, прочитать ваш опус еще раз чуть позднее очень внимательно. Вдруг со второго раза мне в нём откроется всё то, чего там не было в первый." Ни на какое "прочтение" Брок, конечно же, не надеется, после такого ему максимум светит C-, и то, если только склочному Льюису понравится какой-нибудь источник из списка литературы, но и зацикливаться на этом не собирается - ну, досадно, ещё как, да, столько времени и сил впустую, но зачёт так зачёт, потерпит, в чем и старается убедить разошедшегося, обиженного за "такую классную нашу работу!" симбиота, который не прекращая весь остаток дня гудит про "оторвать его этот блестящий бильярдный шар, жрать бесполезно, нет мозгов!" И идёт на следующую пару к Льюису уже свободный от ложных надежд и справедливых сожалений, готовый лишь максимум пожать плечами на любую оценку - что ж, просто… бывает. Однако, спокойно отпущенная самим парнем ситуация внезапно тормозит о лысого, в чью улыбку-гримасу Брок чуть не врезается, с минутным опозданием вбегая в класс. "А! Вот и вы," - что-то уж больно радостно приветствует его лысый и, отходя к столу, движением пальцев манит парня за собой. - "Укрепляете меня в необходимости беседы с вами. Пойдемте со мной, мистер Брок, на минутку. Скажите нам всем, пожалуйста, вот это ваша работа? Вот этим вы подвели итог нашему курсу, я прав?" Эдди совсем неуютно находиться здесь, под прицелом взглядов всего класса, и совсем непонятно, что за балаган решил устроить лысый, так что он кивает коротко пальцу Льюиса, тычущему в титульный лист его эссе, решая, что ни в какие дискуссии лысый его не втянет, да ну его.. к лысому черту. Но лысый оказывается настроен вовсе не на дискусии. Удовлетворенно хмыкнув кивку парня и протянув: "Ну, ээээ… Раз ваша, тогда вот с вами мы и поговорим немного об уважении к предмету, которое у вас, увы, ээ, отсутствует, а также, кхем, ээээ… к вашему покорному слуге, конечно же, который так старается здесь день за днем вам передать все свои знания, а ваши, эээ, товарищи нас послушают и, я думаю, возьмут на заметку, с каким, эээ, пренебрежением не следует относиться к сказанному в этом классе," - устраивает целое представление минут на пятнадцать, зачитывая какие-то отрывки из злосчастного эссе, которым, чёрт, Брок еще недавно так гордился, а сейчас хотел бы и вовсе ничего не сдавать, вырывая фразы из контекста, высмеивая, придираясь к словам и формулировкам, театрально вопрошая сидящих за партами о своей правоте… Несмотря на то, что класс реагирует на кривляния лысого весьма вяло, предпочитая не впитывать так щедро изливаемую им мудрость и "воспитательный момент", а заниматься более полезными для себя делами, Эдди с каждым едким комментарием всё больше кажется, что его будто раздевают перед толпой против воли, только снимая не одежду, а что-то.. важнее - срезая уверенность слой за слоем и лишая самообладания. Он уже ненавидит этот злосчастный текст, не понимает, за что нужно было поступать с ним вот так, что такого он сделал… Веном внутри мечется холодными вспышками, раздираемый их обидой, необходимостью сидеть молча и невыносимым желанием защитить носителя от мерзкого человека, который, судя по ощущениям, почти что препарирует их мозг и чувства наживую. Но глухая злость и стыд, все сильнее разъедающие разум его человека, вдруг сгорают в леденящей вспышке холодного страха, скручивающего в животе колючий узел и проступающего потом на загривке, когда Льюис, повернувшись к расцветающему красными пятнами от шеи до щек парню, будто невзначай замечает: "А, и кстати! В завершение нашей, ээээ, беседы, так сказать. Я посчитал нужным сообщить вашему, ммм.. опекуну о нашем небольшом конфликте, во избежание, ээээ… дальнейших. Он, к слову, очень чутко отнесся к моему сообщению о вашем поведении - чудесный человек! Полагаю, дальше вам нужно будет обсудить это с ним. А мы с вами уже закончили, мистер Брок. Ступайте на место и, ээээ.. пожалуйста, уделите должное внимание нашей следующей теме. Отнеситесь к ней серьезно и без ваших.. романтических фантазий. А рассмотрим мы с вами сегодня, ээээ, вот что…" Клинтарец помогает своему хосту дойти до парты, не споткнувшись, не давая дрожать коленям. Старательно успокаивает слишком быстро и невпопад стучащее сердце. Помогает крови отлить от горящего лица, хоть немного возвращая разуму трезвость, спасая от желания то ли исчезнуть, как минимум из этого кошмарного класса, где всем, вроде бы, и пофигу, но все ведь видели… И слушали. И эту фразу про "опекуна" тоже, так запросто брошенную лысым и так легко и явно выставляющую его перед всеми, чёрт, тем, кому ещё нужен опекун - маленьким, бестолковым, неспособным… То ли взорваться ответным монологом. Но убрать тягостное, тошнотворное чувство, будто заставляющее парня сутулиться еще сильнее обычного, он не в силах. Оно всегда сопровождает Эдди, стоит высокому седому человеку с изрезанным морщинами угрюмым лицом - его отцу - явиться отчетливым воспоминанием прошлого или хмурым голосом в телефонной трубке, и, к счастью, обычно быстро проходит после очередного "явления". Но сейчас не получается прогнать его, это чувство, из головы и груди Брока, как он ни старается отвлечь, переключить, пообещать безмолвно защиту и безопасность - тревога и тошнота лишь всё сильнее с каждым часом скручивают внутренности парня в муторном ожидании. Отец звонит ровно в ту секунду, как заканчиваются занятия. Эдди чуть не роняет телефон, но ловит в последний момент негнущимися пальцами - сейчас и разбить мобильник не поможет и не спасёт, сделает только хуже. Страшно, и противно, и нельзя не ответить на звонок. Парень успевает прошептать, болезненно скривившись: "Отключись, пожалуйста, тебе это не нужно, я.. не хочу." Прежде чем взять трубку и - "Да, пап. Я слушаю. Я не избегаю, нет, я ведь сразу ответил…" Но Веном не собирается оставлять его - вместе во всём - и слушает, слушает, слушает вместе с прижавшимся лбом к холодному стеклу коридорного окна парнем нескончаемый грязный поток из трубки о том, что "почему я должен выслушивать жалобы на твоё вопиющее поведение, почему должен тратить своё время на решение твоих проблем - ты взрослый человек или сопливый младенец, который не в состоянии прибрать за собой? - почему должен отвлекаться от работы, она слишком дорого стоит для таких вот звонков из твоей шаражки, почему не можешь вести себя подобающе и элементарно слушать взрослых людей, что поумнее тебя, кретина, будут, а не позорить в который раз уже достойную фамилию своей отвратной упертостью и нелепыми спорами о какой-то этой вашей херне с тем, кто уж точно получше тебя в ней разбирается! Святая Мария, неужто снова взялся за своё? Ничему тебя прошлый год не научил, бестолочь? Теперь мой сын - безмозглая выскочка, тявкающая на профессоров! Чтобы не слышал такого больше!" "Но он ведь ошибался! То есть.. Я хотел сказать, мистер Льюис был не совсем прав, и я готов был объяснить, и я правда не сказал ничего плохого, правда!" - это звучит отчаянно и жалко и Эдди делает последнюю попытку. - "И ты ведь сам!.." Ты сам добился многого, не слушая других, идя наперекор, стоя на своём, что считал правильным, и оказывался прав, я наблюдал за этим и учился у тебя, пап, просто дай мне сказать… "Что - сам?" - выплевывает презрительно и злобно трубка, обрывая парня на полслове. - "Сам знаю, когда следует проявить уважение? Сам знаю, когда стоит закрыть свой рот и помолчать? Например, тебе - сейчас, Эдвард. Ты даже своих этих болтологов не можешь перетрепать, хотя именно трепотне и учишься уже два года! Так на кого ты решил пасть раскрыть, а?! Или мне, в конце концов, нужно приехать и поговорить с тобой лично, чтобы ты вспомнил, кто с тобой говорит? Просто заткнись уже, ты, неблагодарная дрянь, и слушай внимательно: сейчас ты пойдёшь и извинишься перед мистером Льюисом. И будешь не мямлить, а говорить чётко и ясно, как мужчина с мужчиной. И скажешь, что отныне будешь вести себя достойно, и что я ручался за тебя. Ты вытрешь сопли и слюни и сделаешь это, сын. Даю тебе полчаса. Я всё сказал." "Блять!" - парень бьёт кулаком с зажатым в нем мобильником о подоконник, пугая проходящую слишком близко к ним парочку, отчего на несчастном и так не целом экране девайса появляется еще одна трещина. Отшвыривает телефон в сторону, сжимает кулаки до следов от коротких ногтей на ладонях. Веном растревоженной змеей шипит внутри, не справляясь с потоком эмоций, несущимся сейчас сквозь его человека, который тот пытается пережить, переждать, стиснув зубы и стараясь дышать на счёт, взрыкивает громко и зло: "Не может командовать нами! Никто не указ!" "Захлопнись!" - рявкает Брок, хватаясь за виски - "И скройся! Просил же! Тебя тут не хватало ещё, чёрт!" Клинтарец прав, всегда прав с высоты своей колокольни, и он лишь защищает, и Эдди сам хотел бы выкрикнуть ровно те же фразы в динамик телефона, но… Невозможно сейчас выдержать удвоенную злость, невыносимо признавать даже перед своей половиной, что правота, и гордость, и его "сила", про которую так часто урчит симбиот, съеживаются и рассыпаются в пыль перед этим его позорным страхом, мгновенно превращающим его в сжавшегося в комочек мальчишку, забитого и беспомощного, крепко держащим его в своей склизской лапе. И он не хотел бы свидетелей всему этому, вообще, никак, но… Веном не виноват, что он часть всего. Точнее, как раз-таки именно он в этом и виноват, так что… Как он там это говорил: и радость, и боль, всё на двоих?.. Ну, придётся, значит, ему пережить и этот унизительный эпизод. В конце концов, мало, что ли, он подобных уже видел в его башке… Броку-то к таким.. моментам за всю свою жизнь не привыкать - не первый, и не десятый, и, хах, точно не последний. "Прости." - это звучит холодно и отстранённо, но симбиот распознаёт уже знакомую ему защитную оболочку, за которой Эдди пытается спрятаться, и на сей раз совсем не от него, стараясь хоть как-то спасти себя от ран. А за ней - Эдди действительно не хочет делать больно им, и не злится, просто.. не способен сейчас на свет и тепло, спрятал их глубоко внутри, чтобы не погасили. "Он - может командовать мной. Такая вот "семейная" срань." - Брок цедит это сквозь зубы вслух, окончательно принимая желание своего второго разделить с ним всё это. - "И он проверит, не поленится. И ни тебе, ни мне, блять, точно не нужно, чтобы он сюда заявился. Так что… Ты просто сиди тихо, пожалуйста, пожалуйста, просто.. переживи это, хах, так, как всё время приходится мне и потом.. Просто нахрен забудем про этот день."

***

И он идёт. И извиняется. Кажется, укладываясь в полчаса. И несет весь этот бред про "достойное поведение" и "уважение" и всё, что они там хотели от него услышать. И покорно выслушивает в ответ жутко довольную слащавую речь о том, как лысый рад, что теперь, наконец, они пришли к взаимопониманию, и это только послужит на пользу обучению, ведь так важен контакт между учеником и учителем, и… Внутри сжимаясь от гадкого чувства.. использованности - прекрасная из него получилась половая тряпка для обоих. Представляя эту довольную рожу говорящей в телефонную трубку, как "прекрасно мы пообщались с вашим сыном, спасибо за ваше влияние". Нашёл себе рычаг, лысая сука, попробовал бы развести всё это с кем-то, над кем не стоит "родительский контроль" уродских родственничков… Раздражение закипает в нем слишком быстро, стремится наружу, и идея пережить приезд взбешенного отца кажется не такой уж и отвратительной, если взамен можно будет прямо сейчас, прямо здесь высказать этому самодовольному ублюдку всё, что Брок думает о нём, о его способностях, о его знаниях - их отсутствии, - о его… Где-то на краю всё же всплывает мысль, что он кормит сейчас злость клинтарца, которому хоть и дважды было сказано не вмешиваться, как бы ни было, но уже слишком сильно и холодно вибрирует под ребрами клыкастая чернота, и если что-то - кто-то - выйдет из под контроля, то он не сможет никого сдержать, раз себя-то почти не может, и эта мысль даёт им силы дослушать лысого выродка до конца и вылететь в коридор, даже не хлопнув дверью. Впрочем, это не может спасти его костяшки от встречи со стеной - даже Веном не успевает среагировать, предотвратить удар, только залечивает кровящие ссадины мгновенно, мгновенно же переключившись со злости на старание согреть изнутри раздираемого унижением, бешенством, несправедливостью своего человека, но Эдди не знает, благодарить его за чудесное излечение или же лучше не стоило ему вмешиваться - так не на что переключиться болящему мозгу и остаток дня он, мозг, лишь прокручивает перед глазами снова и снова мерзко-довольную рожу Льюиса, все эти унизительные вещи, все эти его издевательские фразочки, против которых он не мог ничего сказать, сделать, только стоял там и кивал как болванчик. Зацикливая его в безвыходных отголосках бешенства и тяжелом отчаянии - сколько ещё они будут вот так издеваться над ним, он ведь не сделал ничего, может, всё же надо было ответить, ведь чтобы этот свою жопу поднял от любимого дивана и приперся сюда, причина нужна явно посерьезнее придурошного препода, а он повелся на эти вопли, как маленький, стоило услышать знакомые и страшные интонации в трубке, дал себя запугать, снова, позволил им с собой вот так, а мог бы… Веном не знает, как помочь хосту. На сей раз причина-то вот она - на ладони. Ухмылялась мерзко поверх блестящих оправой очков, но.. Он даже предложит Эдди устроить этому гаду веселую жизнь, потом, но сейчас не поможет ни это, ни их внутреннее тепло - парень с головой погружён в тяжелое, мутное чувство. Слишком тяжёлое, чтобы развеять его дурной остротой и слишком мутное, чтобы пробиться сквозь него незатейливой лаской. Клинтарец всё же пробует сделать, что может, не желая сдаваться, - мягко гладит тонкой нитью запястье между браслетами. Так не заметят и Эдди любит, если касаться его здесь. Но сейчас - ожидаемо - лишь дергает плечом резко, добавляя в ядовитый водоворот эмоций еще и вспышку вины перед своим вторым, и негласную мольбу не обижаться и не трогать. Впрочем, касание не проходит даром, отзывается в гудящей голове, только совсем не теплом и спокойствием, как пытался дотянуться до своего хоста симбиот. В мысли Эдди краткими вспышками вползают живые черные ленты, вцепляются в запястья, стягивают накрепко, и больно, и это будто пробуждает. И тут же, в памяти, - тяжелая человеческая ладонь бьёт наотмашь, и это липкий, цепкий страх, он этого боится, и из-за этого страха приходится всё это, случившееся, терпеть, и едкая горечь опять разливается по нервам. И снова вспышка - острые клыки царапают кожу, переключая, освобождая, он почти может это почувствовать… Брок сжимает пальцы в кулак, почти ощутив это в реальности - то, что так давно видел во снах, то, что успел для себя принять*, но не успел ещё… Никак и ни с кем, и… Но если не сейчас тот самый нужный момент, когда можно рискнуть, то когда ещё? Сейчас так отвратительно плохо, и.. всё это болит и ворочается внутри, и эта безвыходность, и её нужно прогнать. Веном поймёт его, он чувствует всё это тоже, и тоже хочет избавиться, оставить им только их - не лысого ублюдка и не угрозы из мобильника - и.. он всё сделает правильно, ведь он в его голове, чёрт, он подключён там ко всему напрямую, и только ему можно доверить это, и.. если не думать об этом, если перестать об этом думать, то в больной башке снова только мерзкая рожа лысого и ор из телефонной трубки, так что… Да, он лучше подумает о том, как ему хочется живых веревок на запястьях, обжигающе-грубых, и острых вспышек, и.. других ударов, вытесняющих из памяти те, родом из "отчего дома", полные ненависти и отвращения, и потом чтобы.. хах.. быстро и без растяжки, и.. чёрт, Веном читает его прямо сейчас, он чувствует это: интерес, внимание, замешательство, понимание, чёрт, это так странно, но он так благодарен ему сейчас за отсутствие вопросов - придется ему разобраться самому, хах.. И его трясет мелкой дрожью - от раздражения, злости, предвкушения, страха… И уже почти стои́т - до комнаты бы добраться, чёрт, это должно быть так.. Им очень нужно это сейчас. Перед дверью Брок замирает на секунду, подходит вплотную, трёт глаза ладонью, приваливается к двери лбом. Решается. "Ты.. помнишь, я тогда.. сказал, что могу попросить сделать больно?.." "Да." "Ты.." - сглатывая и твердея там, в штанах, окончательно. - "Ты знаешь, что делать?" "Да." Дверной замок мерно и тщательно щелкает за ними дважды как отчетливая фиксация отчаянной просьбы. Чёрные ленты врываются в реальность из гудящей головы, не медля ни секунды, выбивают воздух из грудной клетки, резко дёргая на себя - ключ звякает о пол. Веном рывком бросает парня на кровать, на живот, сдавливает горло прочным щупом, пригвождает к месту. Острыми когтями режет на спине футболку в лоскуты, задевая кожу, слушая первые короткие всхлипы сквозь сжатые губы, сдергивает остатки ткани, выкручивает руки назад, не церемонясь, запястьями друг к другу, плотно оплетая чёрными нитями. Всё ещё сильно сомневаясь в том, что он делает, с точки зрения банальной логики. К людям, конечно, логика применима так себе, это он знает уже давно, но всё же. Впрочем, то, как Эдди поверхностно и горячо дышит, жмурясь, сглатывая и облизывая пересыхающие губы, бешеный ритм их пульса и категорически твёрдый член, который когтистая лапа сжимает через одежду до боли - все это однозначно говорит о правильности и.. необходимости. Его хосту так нужно. Им так нужно. Это чувствуется безмолвной просьбой через острое, сильное возбуждение, которое не снимешь обычными ласками, через смутные жёсткие образы в плывущем сознании. Клинтарец вздёргивает одним движением сильной лапы бёдра парня вверх, ставит на колени, тут же дёргает их в стороны, захлестнув петлями, разводит шире, рывками, до невозможности широко, до боли в натянутых мышцах. Прогибает в пояснице, надавливая сильной лапой, не разжимая хватку на шее. Стягивает локти за спиной, разгибает вечно сутулую спину, крепко прижимает щекой к простыне. Стаскивает насколько может джинсы и бельё, быстро справившись с застёжкой, оголяя бледную кожу с дыбом торчащими светлыми волосками. Эдди нравится, когда симбиот тихонько щекочется тонкими нитями среди этих вздыбленных волосков на загривке или на бедрах, но сейчас эта нежная шалость не про них. Застывает на пару секунд, впитывая бешеную смесь эмоций: чистый и яркий страх, отчаянное желание, доверие. Брок дышит еле-еле - тяжело с выпяченными ребрами и пережатым горлом, его тело вот вообще не про хорошую осанку, а тут его разогнули разложили куда жёстче и нещаднее, чем тренер на разминке. Тихо и сдавленно стонет от нетерпения, сглатывая, чуть подаваясь бёдрами назад, и тут же вскрикивает гортанно, получая хлёсткий удар чёрной ладонью по ягодице, остающийся пунцовым следом. "Не дёргайся," - рычит Веном, принимая свою роль в происходящем, склоняясь хищным оскалом к закусившему губу парню. Царапает клыками край уха. - "Стой смирно, Эдди. Иначе всё прекратится." Тот только кивает еле заметно, прикрыв глаза, смаргивая выступившие от резкой вспышки боли слёзы, весь дрожа в предвкушении, подтверждая молчанием, что условия понял и принял, дышит хрипло и часто. Симбиот ведёт чёрными когтями от шеи по напряжённой спине медленно, вдавливаясь в тонкую кожу до красных полос, перекрещивая новые метки с теми, что остались на спине вечной памятью футболке, ощущая дрожь распластанного под ним тела. Впивается ещё глубже, оставляя на царапинах вспухающие красные капли, чувствуя, как бьют по их нервам незнакомые ощущения, распаляя всё сильнее, выгорая в страстное желание большего. Повторяет то же медленное скольжение, до крови, обеими лапами по бёдрам, залезая плавкими ладонями под ткань джинсов, которым некуда деться с распятого под ним тела. Эдди всхлипывает, прижатый щекой к кровати, и Веном чётко чувствует, что это просьба не остановиться, но продолжать: хватку ещё сильнее, когти ещё острее, всего слишком мало... Прохладные щупы ползут из-под ткани по бёдрам вверх, стискивая в грубых объятиях, растекаются по паху, перекатывают - бережно - яйца. Стягиваются прочной перевязью у основания члена, жестко растирают смазку по яркой головке, вырывая болезненный невнятный возглас - то ли "да", то ли "нет", то ли Брок сам еще не решил. Оставляя ствол накрепко перетянутым, расползаются по спине, касаясь кончиками припухших царапин, раздражая заново; по ягодицам, раздвигая, врезаясь в кожу больно, дразняще поглаживают язычками сжатые мышцы. "Не.. надо," - подаёт снизу хриплый голос Брок, срываясь в рваные вздохи на каждом слове и замирая в остром ожидании. - "Сейчас без.. нежностей.. Сделай это." Клинтарец, слушаясь желаний своего хоста, просто мажет мокрым языком по ложбинке, притирается к пульсирующему входу толстым щупом, давая Броку почувствовать это обещание, в следующую секунду втискиваясь в дрожащее тело безжалостно и напористо - так, как хотел, - впрочем, тщательно отслеживая свои действия: не сделать слишком, не навредить. Эдди вскрикивает, вздрагивает, всё же дергается в своей живой перевязи, сжимаясь, сжимая пальцы и напрягая бедра, стонет глухо, чувствуя, наконец, так сильно желанную, ч-чёрт, тянущую боль, стискивает зубы, помня об условии стоять смирно, хотя больше всего сейчас хочется то ли двинуться прочь, попросить передышки, дать привыкнуть, то ли усугубить и ещё резче податься навстречу обжигающему проникновению - что угодно, только не застыть вот так, напряжённым, покорным, концентрируясь лишь на том, что ему позволяют почувствовать, и от этого ощущая всё в пять раз острее и чётче, и.. как же ему нужно именно это, чёрт… Симбиот становится больше и толще внутри его тела с каждым дюймом, вдавленным вглубь, обрастает выпуклостями и ребрами, вырывает у своего человека отчаянные стоны, толчок за толчком, пока не цепляет краем подвижной плоти горящую точку, примешивая к и так пьянящему сквозь призму их общих чувств коктейлю возбуждения и боли ещё и острое, яркое удовольствие, заставляя парня забыть про все уговоры и выгнуться в жёсткой хватке до хруста в суставах. Кажется, его хост растянул-таки себе пару мышц, теряя какой бы то ни было контроль. Это ничего, он потом поправит. Клинтарец тихо рычит, выходя на пробу из дрожащего тела медленно и полностью, рождая еще одну мучительно-сладкую волну и череду ругательств-стонов сквозь сжатые зубы. Скалится успешности этой идеи, начинает двигаться в их теле именно так - до одурения резко вглубь, растягивая каждый раз заново сжавшийся вход, и не спеша, до конца наружу, давая прочувствовать всю толщину и рельеф податливым колечком мышц, задевая отзывчивый бугорок внутри раз за разом и ощущая горячую пульсацию вокруг собственной плоти. Слишком хорошо для них обоих, совсем по-другому, незнакомо, рисково, порочно, без капли нежности, переполнено любовью - и от этого невыносимо, невозможно приятно. Эдди плавится в собственных ощущениях, в отражении удовольствия симбиота, тело горит, всё затекло, болят в кои-то веки развернутые плечи, горят от недостатка кислорода легкие - он не уверен, что черные щупальца не сжимают их изнутри, под ребрами, для пущего эффекта. Сознание плывёт и так, но ещё больше на этих вот волнах: раз! - короткий всхлип и он внутри. Два-три-четыре-десять - долгий стон, и бесконтрольная дрожь, и он снаружи, врывается в его тело снова. И снова, снова, снова, и даже не вздохнуть. Донельзя неестественная поза в разы - в десятки раз - обостряет чувства. Болезненно налитой член вздрагивает и течет каплями смазки с каждым пронзающим иглами боли и наслаждения толчком в цепкой хватке чёрного кольца, и он хотел бы больше, он уже не выдерживает, до слез и вскриков, но он не знает, как попросить о большем, о свободе, о касаниях: слов не осталось, а мысли Веном будто бы игнорирует, успешно подводя его к грани и без этих.. излишеств. Он всхлипывает от невозможности что-либо поменять в своём положении, оставляя простыню под собой мокрой ещё и от слёз, одновременно ощущая острое, жгучее удовольствие от этой беспомощности. Делает то, что дозволено - сосредотачивается на горячих вспышках внутри своего тела, на остреньких "зубках"-колючках тонких нитей, обвивающих соски, чувствует, как медленно накатывают приливом отключающие последние проблески сознания волны. Веном, не мучая больше хрипло стонущего в хватке чёрной сети парня, напряжённого, дрожащего, переполненного, разжимает чёрное кольцо, проходя одним единственным мягким движением снизу, скользнув по головке. Вбивается резко и сильно в последний раз в горящую точку внутри, становясь разом ещё больше, вновь растягивая привыкшие мышцы, и с утробным рыком впивается острыми клыками в плечо задохнувшегося Брока. Оглушительный, не похожий ни на что ранее взрыв удовольствия, сплавляет воедино их нервы, сознания и тела, бьет напрямую куда-то в расплавленный мозг, заставляя кричать - беззвучно, а не срывая связки в окружении тонких стен, спасибо предусмотрительному симбиоту - вцепляться, царапать уже свободными пальцами чёрную плоть, ласкаться тёплой шкурой к коже, ловя каждое содрогание, выстанывать-рычать хрипло любимое имя. Ноги отказываются держать, они падают вместе на мокрую местами простынь, парень дышит тяжело, наконец-то полной грудью, сворачиваясь на боку в клубок, возвращая на место измученные позвонки и ребра, успокаиваясь, пока клинтарец стаскивает с него окончательно и отбрасывает прочь ненужную одежду, перетекает по их телу ласковыми чёрными язычками. Проводит ладонями по себе, по ним, по пятнам теплой шкуры, по вздутым краснеющим меткам, по располосованным бёдрам, касается себя между ног с тихим стоном - немного ласки там после всего.. этого точно не повредит. Гладит пальцами еще не до конца опавший член, коротко сжимает в ладони, утыкаясь виском в подушку, фыркая мягким ниточкам черноты, осторожно подключающимся к процессу. И тем страннее становятся для обоих следующие секунды, когда изнутри, из глубины, где, казалось бы, осталось место лишь усталости и нежной заботе, безудержно поднимается что-то... Эдди неожиданно для самого себя бьёт крупная дрожь, совсем непохожая на сладкие судороги. Голова кружится, синяки и царапины резко чувствуются на теле, прокушенное плечо понарастающе ноет. Нежности больше не хочется, как и касаний - всё больно, и жжётся, и отчего-то обидно, и выглядит он, наверное... Почему вдруг так плохо? Накатывает внезапный стыд, отчаяние, вина - всё то, от чего так старался убежать, только теперь это ещё и из-за них, из-за него! Такое уже было, он отлично помнит и опознаёт это чувство и его истоки. Именно так было все те полгода, пока он ненавидел себя за "ненормальные" желания. Но он ведь справился тогда, и так никогда не было для них двоих. И он был уверен, что уж со своей буквальной половиной можно влёгкую всем своим фантазиям дать зелёный свет. Но.. выходит, не так уж ему это далось "естественно и легко", даже с партнёром - любимым, - что видит тебя насквозь. Так, может, и не нужно было? Может, просто, таким вот и не делятся вовсе… Неважно, с кем. Это ведь не просто.. особенный секс, это совсем не про горячий шоколад, чёрт, как он там думал? Что там было грязно? Хах, вот это грязно. Действительно извращённо, безумно, совсем про другое. Ну кому может нравится кровь и боль, чтобы вот так, откуда тут взяться бы месту для удовольствия и любви?.. А он выставил всё это, ненормальное, стыдное, напоказ, и теперь снова - здравствуй, неловкость, и беспомощная горечь сожаления, и.. И что теперь, снова бояться себя самого, скрывать? И.. как?.. Хотя, хах, что тут уже скроешь - этот и так всё видел и.. не только видел. Чёрт. Прекрасно. И как вообще о таком можно было просить?.. Как он теперь выглядит в опаловых глазах - вот.. такой? Как вообще с ним - таким - можно быть?.. "Практика оказалась далековата от теории, неужели," - саркастично всплывает в сознании внутренний голос. - "Ничего не можешь, даже разобраться в себе. Всегда будешь слабым и отвратительным, ты, больной. Ты никому такой не нужен, любой отвернется от тебя." Ему вдруг впервые за все их горячие дни и ночи до дрожи хочется скрыться, остаться одному, спрятаться ото всех и всего и никогда больше не попадаться под взгляд внимательных раскосых глаз - чтобы не видеть, как изменится опаловый взгляд, когда его второй осознает, какой он… жалкий. Никто бы не заметил, хах, как меняется выражение этих двух переливчатых капель на черной башке, а он - он заметит. И тогда у него уже ничего не останется. Ничего и никого. Желание настолько сильное и болезненное, что чувствуя осторожное прикосновение к плечу почувствовавшего что-то неладное симбиота, он дёргается, рычит: "Уйди! Не трогай меня!" Порывисто закутывается в одеяло, как в защитный кокон, зажмуривается до боли в веках и срывается в глухие слёзы, закусывая дрожащие пальцы, чтобы только не услышали, не заметили. Сказать, что Веном пугается такой реакции - не сказать ничего. Эдди снова плачет, но на сей раз - это из-за них, из-за него, но.. Он ведь чувствовал, знал желания своего хоста, им было так хорошо, и столько острых новых граней для наслаждения друг другом… К тому же, так было хорошо и нужно, потому что только это могло помочь справиться сложной голове его человека с давящим раздражением и всем жутким водоворотом эмоций этого дня. Это осознание горело всё ярче для них обоих с каждой новой царапиной на бледной коже, с каждой новой вспышкой одуряюще-желанной боли, дарящей взвинченным мозгам блаженное бездумие, когда не нужно ни о чем переживать, ни с чем справляться, ничего решать, оправдывать чьи-то ожидания, вести себя "подобающе", переживать последствия и разочарование - можно только получать то, что так необходимо, то, что с лихвой дают острые когти и клыки, и крепкие бережно-безжалостные щупы. Доверить себя целиком всей властной силе, что восхищает и пугает до бешеного пульса. Его Эдди доверился ему без колебаний, его отчаянная безмолвная просьба была такой громкой, и так приятно оказалось ответить на неё со всей старательностью, воплощая все острые, яркие детальки особенной потребности драгоценного хоста. И только что Эдди прижимался к нему с таким удовольствием и благодарностью... Откуда взялись боль и злость? Он бегло проверяет состояние тела, осторожно смотрит в образы, клубящиеся в этой сложной голове и мысленно вздыхает. Кажется, теперь ему более-менее ясно - незнакомый опыт повлёк за собой и незнакомые последствия. Но одного осознания мало - с последствиями надо что-то делать. Симбиот растекается мягкой чернотой по вздрагивающей спине, прижимается, ласкается, будто насильно вливает под кожу убойную дозу тепла и нежности, игнорируя слабые попытки парня сильнее зажаться в защитной позе. Высовывается зубастой мордой над плечом, слизывая влажные солёные дорожки на щеках, обнимает сильными лапами, разжимая тонкие пальцы, переплетая со своими. Тихо мурлыкает в воспалённом сознании: "Я рядом, Эдди. Никуда не уйду. Всегда твой. Всё в порядке. Не думай. Слушай нашу связь. Слушай меня. Люблю. Люблю так сильно…" Чувствует, как медленно, понемногу расслабляется в нежных объятиях напряжённое тело. Спустя пару минут парень порывисто разворачивается к клинтарцу, успевшему воплотиться в полной форме, обнимает поперек широкой талии, всхлипывает уже иначе, без этого жуткого холода, тянется ближе, вжимается мокрым от слёз лицом куда-то в чёрную грудь, тихо стонет: "Да что со мной не так.." "Гормональный дисбаланс, падение сахара в крови, дегидратация," - отчеканивает симбиот. - "И твои мысли, для которых нет никаких оснований." "И.. Чего? В смысле?" - Брок недоуменно хлопает глазами, споткнувшись о такой ответ. Хмурится, приподнимаясь на локте, подняв взгляд на клыкастую морду, вытирая глаза ладонью, все ещё неприятно вздрагивая. "И ничего," - Веном выглядит и звучит совершенно спокойно, потихоньку передавая спокойствие и парню - как-то глупо дергаться и жалеть себя непонятно с чего, когда вообще-то, вроде бы, всё у них.. в норме. "Иначе говоря, нашему телу было так хорошо, что теперь плохо. Я это вижу. Это мы быстро поправим: вода и шоколадки, Эдди. А вот с этим.." - клинтарец тычет когтистым пальцем в мокрый лоб. - "Зачем думаешь так.. больно?" "Всё это.. неправильно, наверное," - Брок кривится от необходимости высказывать вслух, но так.. нужно. Говорить, а не прятаться. Это всегда им помогало, в общем-то, и он не станет трусить сейчас. Шмыгает носом, смотрит куда-то на собственные руки, зачем-то нажимая большим пальцем на синяки на запястье, усмехается нервно. - "Ну, типа, знаешь, хах, у людей как-то не принято, мм, кончать от того, что тебе в шею впиваются острющие иглы и всё вот это прочее. В смысле, от того, как тебе от этого.. охуенно классно. А мне именно так. И это же странно, да? И хочешь ли ты меня таким… Не знаю…" "Если хочешь, я сейчас уберу следы, ты заснешь и наутро мы забудем всё случившееся, насовсем," - серьёзно произносит клинтарец, подцепляя лапой подбородок парня, заставляя посмотреть себе в глаза. - "Но, чтобы ты знал, всё, что правильно для тебя, правильно для нас. Всё, чего хочешь ты, хотим мы, вместе. Поэтому я не понимаю, о какой неправильности ты говоришь. Тем более, этот вопрос почему-то не посещал тебя, когда ты меня целовал или выгибался подо мной все ночи и дни до.. этого раза. Кажется, у вашего вида близость с, как ты говорил, "космическими липучками" тоже не принята?" Эдди фыркает возмущённо, однако, понимая и чувствуя, что симбиот уже прекрасно знает ответ: не хочет он ничего забывать... А вот повторить как-нибудь - вполне. "Мне, если хочешь знать, всё понравилось и не могло иначе." - низкий голос приобретает бархатные нотки, тёплый язык скользит по щеке, за ухо, вызывая приятную дрожь. - "И мне нравятся мои отметки на тебе, любовь моя. Нравится видеть тебя подо мной.. именно таким. Горячим, умоляющим, послушным, нуждающимся во мне так сильно… В том, что только я могу дать нам. Принимающим всё, что я хочу нам дать. Мой хрупкий, сильный, красивый. Эдди. И, да, разумеется, мы повторим, когда захочешь, мог бы не думать об этом так.. громко." "Зараза," - выдыхает смущённо парень, сжимая в ладони просочившуюся между пальцами черноту, чувствуя, как совершенно иначе сейчас - приятно и легко - кружится голова от того, как откровенно любуется им его второй, бережно целуя лёгкими касаниями каждый постепенно бледнеющий оставленный на коже любимого след. Ощущая через, кажется, пронизывающие насквозь каждую клетку его тела образы, которыми мягко окутывает его сознание клинтарец, как бесконечно нужен своей зубастой тьме со всеми - с любыми - своими исключительными волнующими неправильностями, единственно правильными и желанными для них, и безо всяких исключений. И продолжает мечтательно, играя пальцами с ниточками тёплой черноты: "Да, кстати, раз уж зашла речь.. Ты ведь можешь убрать не все.. следы, м-м?.. К примеру, синяки ведь и так потом пройдут, так что, может, пусть.. будут.. Плюс пара браслетов на вторую руку и даже никто не заметит.. Да что?!" И мстительно пихает чёрную фигуру локтем в бок, слыша над ухом тихий низкий смех. Как всегда не влез у меня комментарий, так что будет тут) Небольшое разъяснение про "опекуна", для тех, кто не знал или забыл: Эдди, в силу возраста, в силу того, что закончил школу экстерном на два года раньше, ещё не является "полноправным" студентом и самостоятельно действующим лицом, несущим за себя ответственность. Он зачислен на так называемую "подготовительную" программу: те же предметы, общая со студентами группа - одногруппники вообще могут не догадываться о его "особом" статусе, те же преподаватели, вообще всё ровно то же самое, что и у студентов 1-2 курсов, кроме документов и, в случае чего, родительской за него ответственности. То есть, колледж обязан предоставлять отцу любую информацию об успеваемости/поведении/происшествиях/успехах по запросу, а также имеет право обращаться к отцу (опекуну) с возникающими относительно мелкого вопросами, используя того как, ну, необходимый и законный рычаг воздействия. Обычно с этим развлекается администрация, и то, в редких случаях, а преподавателям обычно и вовсе фиолетово на все эти условности, но Эдди "повезло". В конце 1 курса, после событий "Весны", колледж был вынужден поставить отца в известность о серьезных и внезапных проблемах мелкого с успеваемостью, что вылилось только в дополнительное трепание нервов по телефону, а теперь вот мстительный Льюис решил воспользоваться своим правом "повлиять" на не угодившего ему ещё-не-студента через лицо, несущее за него ответственность. Разумеется, мелкий любые напоминания о своём "особом статусе" ненавидит, как наедине, так и - особенно - на публике.