Запасной вариант

Денису паршиво. Рука в гипсе болит нестерпимо, а противные, уже опостылевшие ему за эти несколько дней, серые стены палаты энтузиазма не добавляли от слова совсем, но он только вздыхает, принимая эти последствия травмы, как должное. К тому же, он слышит, как рядом с ним пыхтит Рома, мучаясь так же, как и он, и думает, что, наверное, условия его нахождения в палате намного лучше, чем могли бы быть. Рома, будучи от природы общительным, улыбается ему и снова первым начинает один из тех нейтральных разговоров, которые нужны только для того, чтобы понимать — ты не один, и рядом есть тот, кто готов оказать такую необходимую сейчас поддержку. В меру своих возможностей, конечно. И Денис ему за это действительно благодарен, поэтому из-за всех сил старается отвечать тем же. Выходит, кажется, не так уж и плохо. Во всяком случае, Канцеров ни разу не жаловался. Дверь открывается, и в палату аккуратно входит Вика, одаривая Рому приветливой улыбкой, и Денис понимает, что наступает, пожалуй, самая любимая часть его «заточения» в этой палате. Разговоры двух влюбленных ( если не считать кучу поцелуев между ними, конечно же), единственное доступное ему здесь разнообразие, и он нагло им пользуется, хотя добросовестно отворачивается при поцелуях, корча рожицу отвращения прямо как подросток, и делает вид, что залипает в потолок или телефон всё то время, что они шушукаются. И пусть после подобных «сеансов» в его голове куча совершенно незнакомых дат, имён и событий, он этому рад. Потому что теперь он знает, о чём будет думать следующий вечер, или чьи имена будет повторять в голове, пытаясь запомнить, какое из них принадлежит собаке, а какое Викиной подруге. Эта информация не несёт для него абсолютно никакой нагрузки, но насыщаясь ей, он будто бы снова живёт, вдыхая полной грудью. Слыша чужие планы на жизнь, он будто бы начинает жить и свою, которая,на самом деле, давно стоит на паузе. Он сам не то чтобы возражает, но выносить эту рутину становится всё тяжелее — в рабочее время натерпелся её так, что сил нет никаких, —и он из всех сил надеется, что в скором времени его выпишут, и он наконец-то окажется дома, целуя жену и сына, отвезёт кубок в значимое для себя место, а затем они, возможно, смотаются куда-то в отпуск, и он наконец-то ощутит присутствие жизни в собственной душе сполна. Денис надеется. Но пока живёт только слушая чужие разговоры. К самому Денису пока никто не приходил  — Альбина с Федей очень некстати подхватили простуду, поэтому единственное, чем они могли сейчас его поддержать — это видео-звонки. Но он и не думал переживать или грустить, наоборот, каждый раз, когда ему удавалось посмотреть на них хотя бы через телефон, Денису казалось, что вся боль ушла, и он снова полон сил и энергии, чтобы идти дальше. Семья лечила. Но каждый раз после таких разговоров в голове возникал образ того, кто поселился в его сердце, образовав на нём маленькую, но самую болезненную язвочку, что убивала и причиняла боль каждый день. Дима.Тот, кому в его жизни вообще не должно было быть уделено столько места и времени. Тот, кто должен был так и остаться второстепенным персонажем, не дотягивающим до главной роли, — тем самым обычным новым нападающим, которых Зернов за свою карьеру видел множество,— но который каким-то чудом получил свою главную роль, умудрившись проникнуть к Денису в душу.  Он бы соврал самому себе, если бы сказал,что не скучает по Силантьеву и не хочет того, чтобы тот был рядом. Он хочет. Хочет так сильно, что сводит скулы, что сердце при упоминании его имени нестерпимо болит, кажется, совсем переставая биться, хочет так, что ломается, на едва слышный скулёж срываясь, и каждый раз в конце их разговора говорит тихое, почти неслышное: «я скучаю». Он действительно скучает по нему до невозможности, но больше всего на свете хочет смотреть ему в глаза не ощущая при этом вязкое, разливающиеся по всем его внутренностям, чувство вины. Денис позволил им слишком много, не сумел вовремя остановить ни себя ни его, и теперь вынужден был расплачиваться. Он видел, как Дима смотрел на него в последнюю их встречу — неизвестность и неопределённость медленно добивали его, и Денис, к своему сожалению, мог сказать,что Дима определённо точно хотел чего-то большего, даже имея то, что их связывало сейчас. Дима хотел его сердце. Но, несмотря ни на что, оно всегда принадлежало другой. И Силантьев это знал, не требуя от него какого-то выбора. Потому что знал, что выберут не его. Не в том смысле, в котором он так отчаянно этого ждёт. И Дима определённо точно был мазохистом,потому что даже зная всё это,продолжал неустанно цепляться и выбирать его, выпрашивая те драгоценные часы искренней ласки, которую бы он дарил только ему. И Зернов её давал, не желая делать больнее, испытывая к этому, совсем ещё в сравнении с ним мальчишке, искреннюю привязанность. Дима стал половиной его души, и мужчина не представлял себя без него полноценным. Он был ему нужен, необходим, для нормального существования, и он не знал, как разорвав одну нить не лишиться его целиком. Семья определённо лечила. Но Дима каждый раз исправно его добивал. Дверь неожиданно скрипнула, и он в недоумении поднял бровь. Для прихода врача было ещё слишком рано, а Вика ушла несколько часов назад. И когда он встречается взглядом с такими родными глазами, ему вдруг начинает казаться, что его жизнь над ним в открытую насмехается, в очередной раз проверяя на прочность. Это всё похоже на чей-то нелепый розыгрыш, глупую шутку, потому что Димы определённо не должно было здесь быть. Ни сейчас, ни когда-либо ещё. Денис просто не рассматривал это как реальный вариант развития событий. Он оказался полностью к нему не готов. Однако, Дима всё же был здесь, в данную секунду здороваясь с Ромой, и улыбался так привычно ярко, что у Зернова при взгляде на это внутренности от счастья в тугой узел затянулись, и улыбка —по- дурацки счастливая— сама собой на лице появилась.  Силантьев наконец переводит взгляд на него, и мужчина через его плечо видит, как Рома с пониманием ему улыбается, беря в здоровую руку телефон. Кажется, пришла его очередь делать вид, что он ничего не слышит. Однако, эта идиллия продолжается недолго, потому что дверь хлопает снова, и Денис, поднимая свой взгляд, видит её. Леру.Ту самую Леру, которая и стала причиной того, что они переступили дружескую черту. Ту самую Леру, которая ругалась с Димой чуть ли не каждый день, ту самую, на чьи фотографии друг одно время не мог смотреть без слёз.  И вот она снова была здесь. О том, в каком статусе она находилась, у Дениса вопросов не возникло, однако, осознав это он не почувствовал ничего кроме странного.. облегчения? Ведь если Лера пришла сюда вместе с Димой, это могло значить только то, что они снова вместе, а это, в свою очередь, означало, что и сам Силантьев наконец-то смог разобраться в себе. И это давало надежду на то, что теперь они наконец-то смогут быть теми, кем должны были быть всегда — лучшими друзьями, отличными напарниками и просто нужными друг другу людьми. Без каких-либо намёков на большее. Это осознание накрывает гигантской волной, и когда Денис вновь переводит на них взгляд, то улыбается снова. Кажется, он наконец-то может снова дышать. Он здоровается с ней, искренне отвечая на банальные вопросы о самочувствии и настроении, а потом девушка наконец-то оставляет их, уходя подарив другу ласковую улыбку. Дима смотрит ей вслед несколько секунд, а затем с улыбкой поворачивается к нему, садясь на корточки перед кушеткой: — Выглядишь на все пять с плюсом. — смеётся он, ласково убирая прядь волос с его лица, и мужчина от этой ласки щурится, словно маленький котёнок, счастливо улыбается, наверное, раз десятый за несколько минут и тычется щекой в чужую ладонь. Ощущение Диминых рук на себе, такое родное, необходимое до дрожи, успокаивает и дарит ощущение полного спокойствия. Теперь все будет хорошо. Теперь он со всем справится. — Я старался, Дим. — улыбается он ему. — Не мог же самолично подорвать собственный авторитет в твоих глазах. — С чего это ты решил, что ты для меня авторитет? — наигранно удивленно интересуется тот, но уже через пару секунд предательская хитрая улыбка снова появляется на чужом лице. — Ой, я тебя умоляю. — Зернов на это лишь глаза закатывает. — Я авторитет для половины клуба, минимум. Просто не все такие липучие, как ты. Рома не выдерживает и смеётся со своей кровати так заливисто, что оба вмиг препираться перестают и просто смотрят на друга с улыбками на лицах. Они рады подарить Роме это редкое, но такое нужное ему сейчас, мгновение веселья. Они же команда, чёрт возьми, всегда на общий результат работают. — На самом деле он очень рад, что у него есть я. — говорит Силантьев, повернувшись к младшему. — Просто Денис Игоревич у нас очень серьёзный для того, чтобы признавать такие глупости. — Зернов на это заявление вздёргивает бровь, смотря с плохо скрываемым интересом, и Дима поясняет. — Ну, правда, Дэн, всегда с таким серьёзным лицом ходишь, жуть порой берёт. Рома на это вопиющее заявление продолжает улыбаться шире самого Чеширского кота, и это начинает слегка раздражать. Выбрали, блин, предмет веселья, гении малолетние. — Вам повезло, что у меня сломана рука. — начинает он нарочито спокойно,— потому что не будь этого, досталось бы обоим, несмотря на всякие травмы. Дима с Ромой смеются, все же заражая приступом смеха и Зернова, и все трое вновь смеются, словно совсем забыв где именно они находятся. Уже гораздо позже, когда часы приёма неумолимо приближались к концу, а у Канцерова так (не)вовремя зазвонил телефон, Дима, сидящий рядом с Денисом на кушетке, аккуратно, словно боясь его реакции, говорит тихо и осторожно: — Я скучал, Дэн. Очень. И Зернова это признание не удивляет. Наоборот, скорее становится тем, чего он подсознательно ждал с того самого момента, когда Силантьев зашёл в палату. Он улыбается как-то слишком уж понимающе и по-доброму, и кладёт свою руку поверх чужой: — Я тоже, Дим. Сильно. Правда сильно. — Зачем-то неловко добавляет он эту, по-сути, ненужную информацию. Но сердце требует наконец-то признать, наконец-то показать, что впустил в себя окончательно, и он добавляет эту фразу, молясь о том, чтобы его услышали, чтобы правильно поняли.— Даже больше, чем мог подумать. И Дима вдруг обнимает его, аккуратно ложась рядом с ним и положив на чужой живот руку. Он смотрит на него с ласковой и нежной улыбкой, и для Зернова этого более чем достаточно, но Силантьев, спустя пару секунд молчания, всё же говорит, глядя прямо ему в глаза: — Я всегда буду рядом, ты же знаешь. И Денис, игнорируя странную тяжесть в груди, что никак не хотела уходить при взгляде на друга, отвечает, ласково перебирая здоровой рукой чужие пряди: — Знаю, Дим, конечно, я всё знаю. «Хотя лучше бы не знал» — мысленно заканчивает он.