МатФак

Наблюдаю за ней уже несколько минут. В коридоре людно и шумно, большая перемена вызвала подъём среди обитателей университета: студенты бегали, смеялись, говорили, пахло купленными жирными булочками, дешёвым чаем и зимним воздухом из открытых окон, а преподаватели стояли, редкий раз никуда не торопясь, и просто болтали. Бахтина стояла с другой преподавательницей моего факультета, наверно чей-то куратор, и говорила, активно жестикулируя даже занятой бумажками рукой, не говоря уже о свободной, и что-то очень эмоционально рассказывала. Я ловила каждый жест, пытаясь понять, стоит ли подойти и сказать что-нибудь или нет. Смотрела, как далёкие глаза улыбаются и хмурятся не мне, как двигаются губы, проговаривая каждую буковку, сворачивая их в пухлую трубочку или наоборот вытягивая и показывая зубки. Странно было иногда думать, что у неё есть своя личная жизнь, я иногда забывала про это, потому что в моей голове она иногда существовала как абстрактный образ — стояла и улыбалась с картинки, иногда моргая. Не говорила, не двигалась, а она наверно хорошо танцует, не обязательно что-то, она могла бы просто плавно двигаться под музыку и это было бы уже красиво, потому что она все делает так. — Хочешь с ней поговорить? — Аська сидит рядом. Мы ничего не делаем, у нас перерыв, но видимо я так откровенно пялюсь, что она отвлеклась от булки, которую она уминала за обе щеки, набросившись на неё сразу, как только мы сели. — Немного, — качаю головой, не отрывая взгляда. Я поделилась с Аськой своими мыслями относительно случившегося на следующей же паре, и она только пожала плечами. Кажется самое волнующее для неё в этой истории — мои чувства. Она совсем не интересовалась, обиделась ли Бахтина, но несколько раз спросила так и эдак, почему это так волнует меня, пока я наконец не сдалась и не посмотрела на неё самыми молящими глазами, какие у меня только были. Она всё поняла и так, закатывая свои. — Ну так иди. — Говорит она так, словно дура здесь только я, — Она сейчас свалит к себе и ищи-свищи её по универу. Она права, в кампусе просто потеряться, а потерять кого-то в два раза проще. Две неизвестных в одном уравнении — это слишком много. — Дина-а-а, — Толкает меня под ребро, спихивая со ступеньки, и мне ничего не остаётся, кроме как уйти от этого тирана. Не знаю, нужно ли это ей, мы и так сегодня дров наломали, может это будет лишним. Оборачиваюсь на подругу, сжимая в руках ремешок сумки, но она неумолима. Ничего не говоря из-за набитого едой рта, машет рукой, как будто пытаясь меня сдуть, как веером, в сторону преподавательницы. Побеждена её напором. Вздыхаю, зажмурившись, и делаю шаг. — Ой, господи, — вздыхает знакомый голос, и на пол летит учебный план, рассыпаясь как осенние листья на дороге. Не стоило, наверно, жмуриться. — Прошу прощения, что-то я… — Голос такой уставший, измотанный после горячего бурного обсуждения, которое она вела до этого. — Простите, это я, — ползая по полу, помогаю всё собрать, — Давайте помогу донести. — донести я и сама могу, — отмахивается, разглядывая полученную от меня папку с печальной улыбкой. — Какой теперь беспорядок… — у меня большой перерыв, давайте я разложу? Как-то механически поднимает на меня глаза и расплывается в улыбке, наконец обращая на меня внимание. Через узкие щёлки глаз вижу, как они сверкают, во взгляде появляется ясность, и краснею, наверно. Её это смешит. — Ну если хочешь, давай, мне не жалко. На её кафедре всегда тихо. Я слышала только как иногда поскрипывает ручка, и она отвлекается, предпринимая попытки расписать её на соседней бумажке, тихо ворча, а потом вдруг замирает, что-то вспоминает, глядя прищуренными глазами на голую стенку у окна. В очках она выглядит ещё умилительнее, они её заметно молодят, хотя обычно происходит наоборот. Кругленькие, с тонкой черной оправой, они сидят на горбинке, и из-за них кончик носика кажется совсем маленьким, остреньким и аккуратненьким. Почему она их не носит на парах, ведь и так выглядит мило, а когда видишь её с ними, хочется расплыться в улыбке до состояния лужицы, улыбающейся каждому встречному-поперечному, заглядывавшему в неё. Если бы не эта предательница-ручка, но она бы так и сидела, сосредоточенно заполняя какие-то свои бумажки, чуть сдвинув брови. Наверно сейчас у неё и правда запара. На парах она совсем другая — меланхолично тихая, с расслабленным лицом, на котором было ясно видно чуть дрожащие зрачки, замеревшим взглядом на одной нереальной точке, может она нас просто плохо видит? Теперь Бахтина была так напряжена, писала быстро, мелко и твёрдо, стараясь каждый раз как можно скорее добить каждую новую строчку. Из знакомого остался только давний жест — убирать выпадавшую из-за уха прядку, а из нового — быстрое и короткое движение рукой к носу — сползали очки. Когда все страницы снова были на местах, я боялась её отвлечь, поэтому перепроверила ещё десяток раз. Но она сама заметила, что я уже хожу по кругу, и, мягко отложив ручку, легко встала и подошла, упираясь руками в бока, сосредоточенно оглядывая работу. — Ну как тут у тебя? — всё, кажется. — Так. Берёт, быстро пролистывает по срезу, проверяя на наличие листов-шпионов в работе, и не найдя ошибки, одобрительно кивает, направляясь к стеллажу. — Умничка! Предложила бы тебе прийти к нам секретарём, но инженер из тебя лучше, чем офисный работник. Бумажки-то из-за тебя просыпались, — Улыбается. И я улыбаюсь. Откуда она знает, как я учусь. Хоть это никакой и не секрет, всё равно странно, что она этим интересуется, ведь ей от этого никакого толка, чистый интерес. Или она просто верит? — Хотите я ещё что-нибудь сделаю, пока перерыв идёт. — хочу, конечно… у нас последнее время дел… Фраза обрывается на полуслове визгом, когда она вдруг отскакивает от стеллажа, роняя все, и, прижимаясь спиной к стенке, закрывает лицо руками. Я вскакиваю из-за стола, за которым сидела, чтобы понять, что случилось. Девочка трясётся, сжимаясь в уголке, и я, стоя рядом, понимаю, что она хочет что-то сказать, но стесняется себя и своего вида, трясущегося голоса, не реагируя ни на что. Бахтина, кажется, готова запрыгнуть на стол за её спиной прямо с ногами, но сдерживается, изо всех сил стараясь сохранить приличный вид. Вижу только как её хрупкие плечики подрагивают вместе с упавшими вперёд волосами. Как испуганная кошкой птичка, дрожит всем телом, бедняжка. Первое правило спасения — сказать пострадавшему, что ты ему поможешь, чтобы дать ему моральную опору — это я ясно усвоила на волонтёрских курсах. — Сейчас я уберу, — говорю уверенно, чтобы выглядеть убедительно, стараюсь, потому что меня до смеха умиляет такая реакция на обычного долгоножку или домашнего паука, который видимо выпал из шкафа, вместе со старыми бумажками. Беру с чьего-то стола пластиковый стаканчик (да простит меня его хозяин!), и, выплеснув воду в цветок, накрываю чудовище куполом. Взяв одну из бумажек, сейчас они все стали такими ненужными, ловлю виновника и смываю в раковину. Дарья Константиновна открывает лицо, только когда я с громким звуком сминаю орудие спасения и бросаю в мусор. — Прошу прощения, я просто… — Прикрывает рот рукой, массируя под глазами и на переносице, пока я споласкиваю руки. Солнце смущено тем, что показало себя так, и начинает нервно смеяться, расправляя юбку, блузку и смахивая волосы с раскрасневшегося лица. — Я понимаю, — пожимаю плечами, подходя назад и садясь на колени, чтобы собрать всё упавшее. Вижу, что она хочет помочь, но, как и полагается после небольшого шока, стоит, порывается наклониться и тоже что-то сделать, но не решается, потому что до этого там был её самый, видимо, большой страх. — Я всё соберу, не волнуйтесь. — Спасибо, — с виноватой улыбкой говорит она, снова поправляя очки на носу. Кроткое солнце, сияет, но стесняется, что её рыцарь — я, маленькая девочка со стаканчиком в руках и уверенным взглядом, ведь обычно было наоборот. — Вот вроде и всё, — бумага на столе, но снова в беспорядке, и я смотрю на Бахтину и по одному взгляду понимаю, что надо задержаться. Она устала, вымотана работой, и тонна листков, которые она уронила — тоже работа, которую надо выполнить обязательно. — Ты можешь идти, Дин, я боюсь, до конца перерыва не успеем, — Наконец выходит из своего угла, неуверенно переставляя ноги. Смотрю на неё, и уже знаю, что приду снова. Не хочу её бросать. Она так смотрит на эти бумажки, как бездомная собака на свет в окошке, и я не могу на это смотреть. Не хочу, чтобы она хмурилась, печалилась, тем более чувствовала вину, поэтому почти сразу же бодро выпрямляю спину, упираясь руками в бока, пока стою рядом. — И бросить вас? Тут столько дел, до утра не закончите в одиночку. — Весело говорю, как будто и правда люблю работать. А для тебя люблю. Ты смотришь на меня глазами, полными радости и благодарности, они сияют мне из-за бликующих очков почти так же ярко, как и твоя улыбка, кажущаяся ослепительно широкой и по-детски довольной из-за округлившихся полных щёк, порозовевших от счастья. — Я только на педагогику схожу и приду, вы будете здесь? Кивает, сияя.