Призрачные

      Этот май вышел теплым.       Даниил зажмурился яркому-яркому солнцу; прикрыл глаза рукой, но как-то лениво, не сильно — все же было слишком хорошо, чтобы двигаться, и в голове прели славные мысли. О том, как тепло и легко бурлящему энергией телу. О том, как шелестит далекий полог листвы над головой, звонко смеясь от неуместных шуток Зефиров. О солнечных зайчиках: как они пестрят пятнами по запястьям и ботинкам и играют в салочки на дереве; как пляшут на рукавах рубахи и на лапках карабкающегося по стволу жука.       Луч света скользнул за крону — Даниил распахнул глаза и оглянулся. В саду родового поместья было тихо: отец, согласно информации кухарок, отбывал сегодня прием в императорской канцелярии. По кончикам пальцев пробежал ток, возбуждение перед совершением запретного действия прилило к детскому мозгу. Пойти наперекор отцу! Пока директор зачитывал унылую речь в честь окончания учебного года, сбежать домой, прошмыгнув перед самым носом сторожа! Даниил весь так и зарделся от гордости — какой же он бунтарь! А сейчас!.. Сейчас еще…       Даниил затаил дыхание. Пуговицы бортов казались такими далекими и вместе с тем такими близкими. Он затаил дыхание и, повозившись, скинул с плеч парадный мундир, даже сдернул с воротника раздражающий галун. Ох, и достанется же ему от швей!.. Но все эти мысли: о бурчании работниц, о визгах учителей в грядущем учебном году, о косом взгляде отца — они упали, низвелись в его глазах до горстки пустого, ничего не значащего…       Уже стягивая с ботинок краги, Даниил задумался. Нет, приврал: само представление о том, как отец оценит его выходку, уже бросало в почти священный трепет.       Незримое дуновение ветра тронуло вершину раскидистого дуба, у которого стоял Даниил, поколебало оградки палисадников. По небу плыли рваные облака. Конец мая капризничал, не выпускал из своего плена цвет ирисов и тюльпанов, распускал по воздуху благоухание сиреневых кустов. А Даниил смотрел на сваленный в траву мундир, ранец и ремень с фирменной бляшкой гимназии.       И вдруг пнул их.       — Да ну вас! — в сердцах крикнул Даниил, сметая раздражающие тетрадки с кропотливо выведенными датами и темами уроков. — И вовсе я не белоподкладочник! Сами такие! Тупые старшики, я вам еще!..       Когда из ранца полетели карандаши и перьевые ручки, ветер усилился. Захлопали листы тетрадей, и выбилось из-за тесной фуражки несколько прядей волос. Даниил остановился.       Фуражка.       Старшики вчера придрались именно к фуражке. Развязно и вразвалочку ступая по коридору, они подошли к Даниилу — уже не в первый раз, но этот, этот!.. — подошли и панибратски стукнули по козырьку. Даниил был привыкший к их выходкам: и даже когда они сдернули с него фуражку и даже когда под веселое улюлюканье «Чой-то наш белоподкладочник фуражку не смял? Али не свой?» они истоптали ее в пух и прах. По крайней мере, думал, что привыкший. Замкнутый в кругу настырных семиклассников, наблюдаемый за тем, как лавровые венки на эмблеме гнутся под их варварскими ручищами, хотелось пустить нюни, как девчонка. Накопилось за прошедший год. Они и раньше приставали к нему, но то был третий класс, а это — четвертый. «Нонче до скольки у нас с подкладочкой монархической ходить будешь?» — изгалялись они и тут же переключались на фуражку: какая она у Даниила начищенная, без единой складочки, пальцами показывали на его одноклассников. Те уже давно носили модно отделанные куртки на манер австрийских blosen, черпали из своих фуражек болотную воду, ловя лягушек, и шарились по заброшкам. А Даниил… а Даниил не хотел быть разочарованием для отца. Просто учился по совести. Разве не так надо было?       «Нет», — насупился Даниил, поднял камень и частично стер с эмблемы, а после и пряжки номер гимназии. «Теперь — не так», — потом содрал канты с тульи фуражки, сдернув с нее летний чехол, повалял в грязи чистый красный околыш. И так дальше — ботинки и носки сбросить, отутюженные брюки задрать до колен, а рубаху — до локтей; соплю, вытекшую от еле давимой обиды, размазать по лицу грязным кулаком, — до тех самых пор, пока его внешний вид не стал настолько расхристанным, что и мать родная не узнала бы.       Даниил уверенно встал перед деревом. Кряжистый древний дуб, этот увечный реликт старины — скоро он подвергнется мародерству. Не он, а точнее, его обитатели.       Злодейский план уже давно созрел в голове Даниила. Напоследок встав на многострадальную фуражку, он использовал ее как довольно бесполезный и все же трамплин, подскочил и уцепился за первую ветку. Понадобилось некоторое время, чтобы приноровиться к новому опыту — так странно это, лазить, как мартышка, по деревьям, еще и босиком. Но Даниил быстро отбросил любые мысли о внешнем виде — так надо! так модно! — и полез дальше. Вторая ветка, третья, и вот он уже сует нос в ближайшее дупло.       Внутри дупла было темно и влажно, однако Даниил смог различить в глубине несколько лапок. Мелькнула в потемках белоснежная спинка жука.       — Попались! — мрачное удовлетворение разлилось в груди. Даниил без колебаний засунул в дупло руку, загребая попавшихся жуков. — Ну, берегитесь! Посмотрим, как запоете… Вот обнаружите в кроватях мой маленький подарок…       О, его великому отмщению позавидовал бы сам Монте-Кристо! Даниил старательно строил на лице злодейскую ухмылку и приглушенно хихикал, доставая из дупла очередную горсть жуков. Конечно, никакой банки он с собой не взял, и стоило бы озадачиться вопросом, как спускаться, но…       — Даниил!       Даниил чуть не подпрыгнул, а следом — чудом не свалился. Окрик выдался настолько неожиданным и настолько знакомым, что всё его существо тут же сжалось, и желание проворачивать планы мести как-то резко поубавилось.       Поймали.       Он смущенно обернулся.       — Да, отец?..       Под дубом стоял суховатый старик в форменном костюме чиновника министерства народного просвещения. Граф Данковский собственной персоной, болезненный в силу возраста, поразивший общество завести сына на закате шестого десятка. Безупречно прямая осанка, рука, лежащая на эфесе шпаги, и нахмуренные размашистые брови — не знай его Даниил, однозначно подумал бы, что он злится.       Но отец был, скорее… заинтересован.       — Что ты делаешь? — спокойно спросил он.       — Я… я… на жуков охочусь, — соврал Даниил, потупив взгляд. Насколько было бессмысленным надеяться, что отец не слышал его компрометирующих бормотаний?       — Вот как, — граф несколько изогнул бровь. Некоторое время помолчал и, слезящимися глазами моргая на солнце, задумчиво протянул: — Насколько я помню, в том дупле находится кладка кроваво-красных щелкунов. Крайне не рекомендую их беспокоить — вид в наши дни редкий. С другой стороны… в твоем возрасте я имел честь находить там же мраморных бронзовок. Удивительной красоты создания.       Чем больше Даниил слушал, тем больше не знал, куда себя деть. И вместе с тем испытывал всё возрастающее чувство счастья — извечно занятой или порой не встававший с постели, отец говорил с ним как ни в чем бывало, даже не уходил и не ссылался на работу. Это же… успех!       — …Поэтому бронзовок можешь взять. Спускайся, — отец миролюбиво показал на пятачок земли перед собой, и Даниил, уже и без того сгорая от нетерпения, вернул в дупло тех жуков, которые наиболее точно походили на кроваво-красных. Оставил в ладони только одного — зеленоватого, с серебристым отливом. С ним же и спустился.       Только на земле он вспомнил про устроенный бардак. Пойманный с поличным, среди раскиданной формы и письменных принадлежностей, Даниил неловко шаркнул ногой — и как же теперь объяснять? А надо ли оно вообще…       На голову опустилась наполовину развалившаяся фуражка. Затем на плечи лег истерзанный мундир.       Стало теплее.       — Понравились жуки? — спросил отец.       Даниил торопливо закивал.       — Тогда договоримся так, — отец внимательно посмотрел Даниилу в глаза, и он не без жалости отметил, что с их последней встречи морщин на его лице прибавилось. Отец сказал: — Пока тебе дано каникулярное время, собери мне… скажем, тридцать видов насекомых. Засуши их, подпиши научные наименования. Взамен я не расскажу о твоем небольшом побеге. Согласен?       Даниил закивал бодрее прежнего, даже не скрывая вмиг просиявших глаз, а отец улыбнулся в усы.       — Хорошо. А теперь одевайся и беги. Ты же не хочешь, чтобы тебя хватились на церемонии окончания учебного года?       Как болванчик, то кивая головой, то качая ей, Даниил наспех натянул форму, закинул в ранец тетрадки, ручки, карандаши и взглянул на последний след своих недавних преступлений — бронзовку. Она все еще лениво катилась по траве, где ее оставил Даниил перед сборами, и не обращала ни малейшего внимания на происходящее вокруг.       — К-куда мне ее?..       — Я позабочусь о ней, — отец посадил бронзовку на костяшку пальца и, по-доброму глядя на кружения озадаченного жука, сказал: — Беги. А когда вернешься, я покажу, как их собирать.       Козырек почти отвалился и сильно перекрыл обзор Даниилу. Наверное, выглядел глупо: весь в пыли, перепачканный, в мятой форме. И улыбался глупо, неверяще. Но как бы сильно ни мешалась фуражка, как бы глупо он ни выглядел, Даниил ясно отпечатал в памяти этот момент: май, стоптанная трава, бутоны цветов в свете лучезарного солнца, шелест листьев, бледный и счастливый отец, сидящий у корней дуба с жучком на руке.       Все же этот год вышел поистине теплым.       — Да, отец!       — Бурах! Бурах! Дядь Бурах!       Громкие мальчишеские крики оборвали сон.       На часах… на часах было какое-то время. Наверное, что-то вроде восьми утра двадцать четвертого декабря: Данковский не смотрел. Строго говоря, он и глаз открыть не мог — спать хотелось страшно, вставать из-за писков какого-то шкета — меньше всего на свете.       Данковский вяло шевельнулся и плотнее накрылся одеялом. Какой-то ускользающей мыслью протянулось желание бросить в незваного гостя кирпичом. Желательно потяжелее. Или хотя бы малюсеньким, махоньким совсем танком. Или побольше… А там и вновь заснуть, досмотреть тающий сон, проснуться через часиков этак восемь и выпить чашку ароматного кофе…       — Да ты там помер, что ли? Бурах!       — Отбой верещать, Спичка…       Но, как оно водится, утро начинается не с кофе.       Послышалась возня, мельтешения, довольный хмык мальчишки, и Даниил с растущим неудовлетворением понял, что вместе с голосом Артемия пропало куда-то и одеяло. Слабо соображая спросонья, он недовольно поднялся следом.       — Мне кто-нибудь объяснит, какого лешего здесь…       А в ответ прилетело:       — Бомж в кровати!       Паренек взвизгнул и, кажется, отпрыгнул куда-то на милю. И только тогда Данковский разлепил веки. Вспомнил, где находится.       Узкая комнатенка в подвалах складов освещалась не утренним солнцем, а небольшими лампадками на стенах, от светозарности которых Даниилу больно кольнуло глаза. Было холодно, даже многократно выручавшая шинель не спасала. Сфокусировавшись и проморгавшись от послесонной мути, Данковский разглядел в углу комнатушки долговязого тощего парня лет пятнадцати. Нарушитель спокойствия раскрыл глаза по пять копеек и медленно, словно боясь потревожить дикое животное, потянулся к скальпелю на столе; нестриженые кончики светлых волос, как солома, поднимались и опускались в такт нервному дыханию.       — Ты. Только. Не. Шевелись. Сейчас мы его… чик-чик…       Данковский почти меланхолично смотрел на неловкие потуги мальчишки казаться хорошим защитником и усиленно думал. А рядом Артемий грозился пробить лоб рукой и так же усиленно не думал, но качал головой. Обратил внимание на молчание Данковского:       — Вы чего?       — Всё думаю… — протянул Даниил, доставая револьвер и задумчиво крутя его в руке. — …Сколько смертных приговоров дадут за пристрел ребенка?       Мальчугана пробила крупная дрожь, и он сильнее прежнего втянулся в стену. По виду был готов драться до последнего.       — Хорош, кончайте собачиться, — выдохнул Бурах. — Не так я хотел познакомить вас, но что ж теперь…       Он поднялся с кровати, встал посреди комнаты и, коряво поправив шапку, в которой спал, представил:       — Спичка, это человек от партии. По идее, должен помочь нам с организацией отряда. Дан… — Артемий осекся и на секунду задумался. — Ойнон, это Спичка. Собственно, один из членов отряда.       И Даниил, и Спичка одновременно переглянулись. В унисон воскликнули:       — Он?!       А Бурах снова тяжело выдохнул.       — Это будет долгое утро…       Артемий не обманул — утро действительно вышло долгим. Попеременно кидающий недоверчивые взгляды Спичка, шмыгающие по углам крысы, банка консервированных овощей, которую Артемий, неудачно открыв, расплескал по всей каморке, — конечно, после ужасов предыдущего дня события не столь феерические, однако доставляющие головной боли уж точно. Эта же самая боль увеличилась после одного неприятного эпизода:       — А этот, он кем по масти приходится? Кто по жизни? Мутный он, да? Немало кого искалечил, ага? Революционеры, они же эти, как, ну… — Спичка беспрестанно крутился вокруг Даниила, высовывался то из-за одного плеча, то из-за другого. Принюхивался к новому лицу. На секунду он остановился и покрутил пальцем у виска. — Ку-ку, да? Мать Бодхо шельму метит, ага?       «Кап, треск» — так бы прозвучала треснувшая чаша терпения Даниила. Тогда он резко встал с пола, на котором они сидели, ожидая, когда Артемий разберется с открывашкой на второй банке, вытянул губы в тонкую линию и медленно выцедил по капле яда:       — А вы, юноша, прямо удел мечтаний моралистов. Вот он, взгляните, — Данковский издевательски махнул рукой на паренька, — образцовый правозащитник униженных и оскорбленных, автор ключевых резолюций, либерал и политик — как по современным лекалам!       — А вот и нет, — Спичка насупился и обхватил костлявыми руками колени. — Я в ваши эти… ну, политиканские дебри не лезу. Я врач буду. Исследователь. Вот так.       Доктор на докторе доктором погоняет, подумал Даниил, не удержав сардонического смешка. Поразительные края.       — О, нежели я вижу будущее чело науки?       — Смейтесь, смейтесь, вы-то не поймете. Я и дядь Бураху занятия в училище вести помогаю и сам учусь. Со старшиками, ага! Еще и внеклассно книжки умные читаю. Пока вы в войнушку играете, я думаю, как людей от смерти отвадить, сделать так, чтобы она им была нипочем, так-то!       Данковский остолбенел. Застыл каменным изваянием. Кажется, он слышал, как где-то рядом Артемий дежурно дергает Спичку за ухо, ворчит нос до небес не задирать; кажется, что слышал. Прочий шум, каморка перед глазами, вспотевшие руки в перчатках заглушились, ослабли — и резко на губы поползла странная улыбка.       — Даже так, — парадоксально спокойно произнес Даниил. Он повернулся спиной и зашагал взад-вперед, усиленно скрывая лихорадочный блеск в глазах. Сам собой появился. — И как же ты собираешься это сделать?       Громкие шорохи и шарканья дали понять, что Спичка встал, подошел к столу, за которым обычно работал Артемий, и закопошился в бумагах. Не прошло и минуты, как он с характерным шелестом выудил, похоже, книгу в твердом переплете. Он зачитал по слогам:       — Та-на-то-ло-гия, — шмыгнул носом. — «Вопросы и проблемы танатологии» называется. Без понятия, что за издание — мне по блату достали. Запретили в стране, представляете? А тут о таких вещах говорится, охренеешь не встанешь!..       — Опять ты дурью маешься, — разочарованно пробасил Бурах. — Сел бы лучше за уроки да с алембиком помог.       Спичка возбужденно постучал по обложке.       — Да нет, ты послушай! Мужик здесь пишет про эти, ДНК, да. Что мы все, наше… э-э, — быстро зашуршали перелистываемые страницы, — «уникальное своеобразие, позволяющее дифференцировать одного индивида от другого, заключено в таком невообразимо крошечном объекте, как молекула. Дезокси… дезоксирибо… нуклеиновая кислота», да. А дальше он пишет об всяких этих теломерах, как люди стареют, потому что укорачиваются они, обо белках, нарушениях сбоев их синтезов, вот… я всё выписывал, когда он делился опытом воскрешения мертвой женщины. Тут он говорил, что смерть вызывается смертью мозга, а поскольку мозг — это, знаешь, такой мясной фонарь электрический, то надо хряснуть по нему хорошо и вовремя, трепанацию провернуть, найти там области особые, в турецкое седло залезть и через митохондриальную плазму клеток током врезать…       — Чушь! Я такого не писал!       Слишком поздно Даниил понял, что крикнул. Далеко не сразу осознал, что кипит от злости как заправский чайник, а Спичка стоит с разинутым ртом — глазам своим не верит. Однако Даниила было уже не остановить.       — Это не издание, а сущая нелепица! Где подробное описание выборки подходящей испытуемой? Где лабораторные испытания сыворотки, введенной ей парентерально после добровольной эвтаназии? Где само упоминание сыворотки? Куда делись подробные исследования искусственного синтеза изоформ белков путем воссоздания альтернативного сплайсинга в тканях и органах погибшего? При чем здесь хирургическое вмешательство? Дай сюда, — Даниил выдернул из рук опешившего Спички книжку и забегал глазами по строкам. А после от него только и было слышно, что: «Неумеха!», «Ха! Шут гороховый, думал забрать от меня введение и название и тут же сделаться мной — точно шут!»       Конечно же, он не видел, как подвигается всё ближе и ближе воплощение грядущей головной боли. Как недоверчиво подкрадывается оно, ступая бесшумно, воровски, и попутно переглядывается с Артемием. А тот лишь голову чесал — не понимал его восторга.       Так что когда Данковский опустил от лица книгу, ему предстал не мрачный подросток с синюшными кругами под глазами, а сверкающее от счастья дитё.       — Так вы Данковский! Тот самый столичный бакалавр, да? Да?       После этих слов в каморке горхонских выживших начался сущий кошмар.       Невыносимость Спички измерялась буквально количеством слов в секунду. Вопросы лились нескончаемо, тишины не мелькало в безудержной болтовне — и как в таком худом теле умещалось столько мыслей? Напрасно Данковский отнекивался, зажимал уши руками, просил Бураха успокоить шкета — Спичка шел напролом.       — Как эту сыворотку, о которой вы упоминали, сделать, а? Что там надо? Фига ты… ой, вы словечки кидали, это говор какого уезда? А вы правда сожгли свою лабораторию? Слушайте, а покажите ту самую свистнутую у инквизитора жигу, ну пожалуйста. Или поделитесь рецептом вареных носков, водки и бычков — мы всё с друзьями сварганить хотим… мы, когда ту вырезку из газеты читали, «бычковый коктейль» назвали, сами хотим повторить. Ну не будьте, скрягой, а. А у вас бомбы с собой? Я вчера видел, как вы заправилу местного подорвали — вообще да, ага. С вами буду теперь, так-то, во, да.       Он не замолкал. Он просто не замолкал. Ни когда Бурах, весь напыжившись, так, что плечи тряслись, сдерживал хохот — провально, ни когда завтрак из le meat conserva был подан к отсутствующему столу, ни когда Даниил предпринял попытку спросить:       — Какого черта здесь забыл ребенок?       — А я с вами, ага, — тут же встрял Спичка. — Мне дядь Бурах не разрешил, но Хан же как-то в отряд попал, и я подумал, а чем я хуже? Ну вот, мы с ним вопросик обкашляли, потом к Виктору пошли, он меня вписал в листочек этот ваш. К нам еще Ноткин прицепиться хотел, но у него ж нога эта вывихнутая, поэтому мы ему наказали пока в городе сидеть, да и следить, вдруг кто из пропавших без вести вернется, вроде Грифа или Лары, а в листочек карандашиком занесли.       — …Я ни слова не понял.       Данковский устало помассировал лоб: пора было принять, что это место — дурдом на выезде, не иначе. И он почти прямым рейсом отправился в ад. Даже Артемий, и он туда же: сидел и очень увлеченно делал вид, будто не пытался скрыть истерическое ржание кулаком, а умеренно прокашливался.       Фиаско.       К счастью, уже скоро в каморке воцарилось хрупкое спокойствие — если игнорирование суетливых настроений можно было назвать таковым. Спичка тыкал в Даниила богохульной книженцией, а Даниил неохотно отпускал замечания в адрес неизвестного издателя и возвращался к ревизии припасов; Артемий же отошел к противоположному краю комнаты — возиться с осколком некой языческой плиты, водруженной на самодельный постамент.       Под потолком все еще жужжала муха: то засыпала, то просыпалась. Жу-жжу, и затихает — Даниил быстро смотрит на Артемия, прищуривается. Жу-жжу, затихла — Даниил, кинув очередную полупустую коробку патронов в саквояж, почувствовал взгляд через плечо. Изучающий.       В день партийного собрания сказали: «Нам неизвестны кандидаты в отряд. Большинство от Центрального комитета желало отказать этим людям, однако запрос пришел из достоверного и полезного источника. Проверьте их, узнайте. И помните: ответственность за того, кого вы пригласите в партию, будет лежать на вашей совести. Пароль пришлем позже, ожидайте письма».       Совесть Данковского вряд ли заслуживала такого эпитета, как «чистая», но по крайней мере желала покоя за собственную жизнь. Так что Данковский наблюдал. Украдкой поглядывал, пока Бурах стыковал останки плиты, один за другим, неудачно; следил, как он на пару со Спичкой разбирал конструкцию из чанов и трубок, похожую на перегоночный аппарат; подзывал за собой на улицу и нигде, ни на секунду, никак не сводил с него глаз.       Снаружи стояла ночь, до рассвета было еще два часа. Спичка даже здесь успел насолить, за что Даниил внутренне обещался взыскать с него.       Погода пребывала скверная. Недавно выпавший снег подтаял, в воздухе повисло неуместное концу декабря тепло и полное безветрие. Даниил потянул носом. Зря: закашлялся вонью выплывшей из-под сугробов дохлой вороны, темным пятном выделявшейся неподалеку. Или простуда вновь дала о себе знать.       Не суть важно — вместо попыток продолжать вкушать невыносимое амбре Даниил достал купленную у кабатчика карту города.       — Скажите… какого из городских портных вы можете рекомендовать? И где в этой дыре найти достойную продуктовую лавку?       Артемий качнул плечами.       — Что в помойке найдете — всё ваше.       — Очень оригинально, Бурах, — саркастично протянул Даниил и углубился в карту. Не чтобы ознакомиться с обозначениями местных лавок, нет: он смотрел, как Артемий отходит на несколько шагов, присаживается на одно колено. Будто осматривает нечто. Будто. Даниил сжал карту до побелевших костяшек — в руке Артемия коротким отблеском мелькнул нож и…       — Да что ж вы глаз с меня не спускаете? Влюбились, что ли? — вдруг сказал Артемий. Потом досадливо отвернулся, срезал топорщившийся стебелек травы и убрал нож.       — Право слово, не льстите себе, — Даниил тряхнул картой. От сердца отлегло. — Мои стандарты много выше.       — Тогда к чему эти подсматривания? Не зарезать ли хотите?       — Разве не я это должен спрашивать?       — Да ты… — Артемий вскочил и, поднимая волны рыхлого снега, рванул к нему. — Я что, псих, по-твоему? Уж если и хотел — сто раз вчера б прикончил.       — Поймите, я не только за себя в этой миссии отвечаю, но и за…       Отвратительная гниль снова ударила в нос, и Данковский, не выдержав, снова разразился кашлем — лающим, выбивающим воздух из легких. Похоже, пора лечиться, подумал Даниил, так и до бронхита было недалеко.       И до смерти тоже.       Лицо словно в силки сжали — Артемий ни с того ни с сего подскочил, взял его за челюсть, да так быстро, что Данковский толком и сообразить ничего не успел.       — Только не это… откройте рот, — коротко приказал он.       — Да вы с ума сошли?! — воскликнул Даниил.       — Откройте.       Спокойный голос и крепкая хватка слишком противоречили друг другу. Даниилу ничего не осталось, кроме как повиноваться, — пытаться выбраться себе дороже. И хотя стоило ожидать худшего, Артемий… просто сделал самое неожиданное: оглядел рот, как стоматолог на осмотре, посмотрел зрачки и отпустил.       Даниил тут же отпрянул на два шага и потер неприятно горевшую челюсть.       — И не соизволите ли объяснить, что это было?       — Проверял на заражение, — он снова достал нож и подошел к тому, что Даниил принял за труп вороны. — Вы же не касались черной гнили на снегу?       Запах трупного смрада усилился в тот момент, когда Бурах слегка подцепил вонючую жижу: тягучую и ползучую, она расползалась по снегу ртутным пятном, практически не впитываясь в него.       А вот и вторая причина его отправки сюда, понял Даниил. Но раскрывать все карты сразу не стал.       — Нет. Ни разу. Экологическая катастрофа?       — Сам не знаю, — он отер кончик ножа и спрятал обратно за пазуху. — Мы называем ее Снежной Язвой. Она пришла в эти места недавно, в конце осени вместе с первым снегом. На поверхности, неважно где и в какой части города, появляются эти пятна. По структуре похожи на плесень или что-то вроде того.       — Дайте угадаю: все, кто прикоснется к ней, неизбежно заболевают? — припомнил Даниил с партсобрания, подходя и наклоняясь к пятну.       — А? А, прикосновение заразно, это так. Эта… бактерия, или чем бы оно ни было, проникает через кожу — всасывается как паразит. А потом… ну, как бы прорастает в органах.       — Прорастает? — Даниил недоверчиво оглядел полужидкую массу. — Это?       — Так показывало вскрытие. Хотите не верьте, но внутри организма оно будто обретает форму. Развивается в качестве грибка. Мицелий оплетает органы, начиная с кишечника, и движется к мозгу. Когда поражается мозг — человек умирает.       — Летальность?       — Стопроцентная.       Даниил недоверчиво вскинул бровь.       — Не рассказывайте сказки.       — Я и не рассказываю. Два с половиной месяца ее изучаю — ни одного случая выздоровления. Человек заражается, на человеке появляются черные пятна, человек теряет способность говорить, видеть — что угодно, человек умирает. Весь его жизненный цикл на полтора месяца.       — Чудеса. Чудеса да и только, — Данковский вздохнул, откинув голову назад. Отчасти — подальше от запаха разложения, отчасти — поближе к небу. Бело-серая занавесь угрюмо болталась над складами; в ней исчезали трубы заводов, а возвращались пары их дыма. Он сказал: — И для чего было это представление с осмотром?       — Ну… у многих больных симптомы проявляются, когда они вдыхают этой дряни, — Артемий отодвинулся и вновь отошел к зарослям травы. — Знаете же, лучше перебдеть…       — Чем спросить словами через рот, знаю, — вяло отозвался Даниил. Он скучающе наблюдал, как Артемий выкапывает из-под снега стебельки и ловко срезает их. А затем решительно хлопнул по коленям и встал. — Вот что, Бурах. Болезнь выйдет нам боком, поэтому я помогу вам…       — Нет нужды, — Артемий косо посмотрел на него. — Я уже нашел лекарство.       «Что?» было уже готово сорваться с языка, но Бурах прервал его — тряхнул пучком только что собранной травы. Что странно — не почерневшей, не сморщившейся от холода. Этой траве было словно все равно на температуру воздуха. Ее листья были серы, как и длинный стебель, с которого, ощерившись, топорщились соцветия и покоившиеся на них белые цветы. Необычный вид.       Кивком головы Артемий пригласил Даниила пройти обратно. Изначальная идея найти магазины для закупки припасов пошла коту под хвост. И ладно.       Уже в лабиринте подвалов Артемий пояснил:       — Тоже осалены? Я назвал ее белой сечью. Появилась наравне со Снежной Язвой и растет там, где беда и плесень. Злая трава.       — И что же, самогоны из нее гоните, судя по вашим устройствам? — усмехнулся Данковский.       Иронический комментарий не удался. Артемий глянул на Данковского почти с сочувствием.       — Варю тинктуры, да. Помните пароль? Два пучка черной твири и один белой сечи — это наше лекарство, ключ от болезни.       — Только не говорите, что…       — Испробовал ее на больном? Ну конечно.       — Я же просил… — Даниил яростнее прежнего помассировал лоб. Народная медицина! Народная медицина… — И? Если скажете, что больной после ваших припарок волшебным образом вылечился, то, клянусь, я…       — Не совсем, — уклончиво ответил Артемий. Он заглянул за ближайший поворот и озадаченно вернулся. — Лишь частично. Хотя я и думаю, что нахожусь на верном пути, этой тинктуре точно чего-то недостает. Только бы найти последний ингредиент… — Артемий вдруг прошел мимо Данковского, глянул за еще один поворот и снова вернулся, совершенно сбитый с толку. Внутри что-то сжалось от плохого предчувствия. — С сывороткой я на пути верном, а вот здесь немного заплутал.       Может быть, стоило не сдерживаться в выражениях. Быть может, стоило обложить Бураха трехэтажной руганью, но Даниил предпочел запасти ее на Спичку. А пока — они разошлись.       Ступая бесшумно, в полной тишине, они молча углублялись в завалы складов. Дорогу им освещал старый керосиновый фонарь с облупленной краской, и по стенам ползли сонные тени. Всех разбудил Спичка, и почему-то Даниилу показалось, что и Спичка тоже ходил, так же молчал. Чу, кто-то шевельнется или сделает неверное движение — и нервы хлопотно шумели, тревогу били. Потом успокаивались и вновь натягивались до предела, как только впереди снова показывалась кишка коридоров, уходящая в тревожное нигде. Беспросветная.       Они напряженно думали. О чем-то своем. Даниил про себя рассуждал о целесообразности общения с приверженцем традиционных методов лечения. Знали уже, проходили: разойдешься с кем-то во взглядах, и амба. Не по пути. Но выбирать не приходилось и, чем больше они петляли в сложных переплетениях барахла и грузов, тем больше Данковский убеждался — без совместного решения проблемы никак. А сама проблема Снежной Язвы уже казалась абсурдом во плоти.       Они напряженно думали. В один момент, кажется, об одном. А потом тишину разорвал еле различимый, похожий на Спичку голос:       — …цы! …ицы! …р…йтесь у мр…рн… г…н…ки!       Как по сигналу, Даниил и Артемий замерли. Озадаченно переглянулись. Происходящее всё больше и больше напоминало сон из разряда тех, какие в последнее время снились Даниилу. И стало напоминать еще больше, когда в кромешной тьме раздался шорох.       Бурах — может, не хотел тянуть кота за непотребные места, может, у самого нервы сдали, — тут же ринулся в сторону звуков, откинул сложенные в стопку мешки и…       — Шудхэр! Ну и вонь! — вскрикнул он.       Запах гнили и разложения донесся до Даниила даже с расстояния в целый фут. Знакомо.       — Откуда плесени здесь взяться? — Даниил, чудом сдерживая рвотные позывы, подошел к пораженным мешкам.       — Знать не хочу. Давайте уберем.       — Нет, постойте, — Даниил остановил уже отходящего Артемия. — Посветите сюда. Нет, левее. Да, прямо в самый центр.       Луч фонаря застыл над зловонной жижей. Совсем как снаружи: по всему полу, захватив заодно и часть мешков, чавкала субстанция неизвестного происхождения; на ее поверхности медленно вздувался отвратительного вида пузырь. И, что важнее, эта субстанция шевелилась.       — Перчатки есть?       — Есть, — удивился Артемий и, простой как валенок, отдал запасную пару. — Вам зачем?       Данковский быстро поменял кожаные на потрепанные Бураховские. А затем взял да залез по локоть в плесень. У Артемия челюсть до пола чуть не отвисла.       — Да ты, никак, сбрендил?       — Фонарь, Бурах, — просипел Даниил. — Ровнее.       Ровнее сделал, и Даниил приступил. Сосредоточенная возня и копошение довольно скоро принесли плоды: с победоносным «Ага!» Данковский вытащил того, кто скрывался в глубине жижи. Беспомощно размахивая лапками в пространстве, дергающий усиками и перемазанный плесенью, в руке Данковского оказался зажат жук.       Артемий утвердительно заметил:       — Таракан.       — Не таракан, а Calosoma denticolle, красотел степной, — поправил Данковский. На секунду показалось, что Артемий не выдержал и закатил глаза. Наверное, игра света. Данковский продолжил: — Вы же понимаете, что это значит?       — Правда. Тараканов что-то давно не травил.       — Нет же, нет! — досадно цыкнул он. На этот раз Артемий точно закатил глаза. — Если снега вокруг нет, то откуда могла взяться плесень? Только от них. Посмотрите внимательнее. Они словно сами выделяют эту слизь…       — Так может, жуки просто обустроили здесь свое логово? Уже после того, как плесень появилась.       — Может. Это нам и предстоит выяснить. И если мое предположение верно, то именно они и являются источником заражения. Эти красотелы, — Даниил с предвкушением покрутил в руке трепыхающегося жука, — …станут нашими corpus vile. Малоценными организмами, которые откроют нам доступ к недостающему ингредиенту. А изучать его будет…       Грохот упавшей сковородки.       Долго разносилось эхо по подвалам, отзывалось неприлично шумным звоном. Всё дальше и дальше. А сама сковородка еще некоторое крутилась по полу и издевательски искала точку опоры. Кое-кому катастрофически не повезло. И этот кое-кто очень кстати растянулся по полу так, что Данковский и Бурах, обернувшись, смогли увидеть его.       — Ох… стыдоба… так навыки растерять, — прокряхтел Спичка, вставая и незадачливо потирая бок.       И тут же нос к носу сталкиваясь с двумя жадными врачами, не желавшими копаться в вони.       — Ну почему именно я? — хныкал Спичка уже в каморке. Сидел за столом и, разбираясь с поданными инструментами, потрошил недавно разворованную кладку красотелов.       — Не напомнить, кто перегородил нам ящиками проход и заставил полчаса плутать по подвалам? — тянул его за ухо с одной стороны Бурах.       — Я же не знал, что вы не оцените розыгрыш!       — А не напомнить, кто о каких-то птицах у мрамора кричал? — тянул за ухо с другой Данковский.       — Вот этого я точно не делал!       Даниил вздохнул. Что бы Спичка ни делал или делал, ему в любом случае грозила грязная работа. Хотя бы за раннее пробуждение.       Между прочим, время перевалило за рассвет, а Данковский до сих пор не имел понятия, каких еще уникумов умудрился пригласить в отряд Артемий. Потому, как только Спичка особенно увлекся разделкой жука на запчасти, Даниил улучил момент и прошептал Бураху: «Приведите остальных». Тот как-то странно дернулся, посмотрел на него долгим взглядом и торопливо ушел.       Странный.       Повисло молчание. Так Даниил остался один на один со своим новым злейшим врагом — ребенком всуе.       Спичка был высок, подвижен и жилист. Вкупе со скуластым сухим лицом и глубоко посаженными глазами он казался старше, чем был. Временами Даниил неприятно передергивал плечами, мимолетно замечая чудовищное сходство между Артемием и Спичкой — не во внешнем виде, но во взгляде. Одинаково тяжелые, равно уставшие, исподлобья, они сконцентрировали в себе некое давнее отражение ужаса, заморозили его и как бы застыли в нем. Порой проскальзывало это — как сбившаяся нота, прямо в процессе разговора или любого другого движения, они внезапно замирали, что-то в их лицах менялось, приковывалось к шарниру и механизировалось и отблеск того застывшего безумия на секунду бил по ним — всего на жалкую миллисекунду. А потом ощущение пропадало, и жизнь продолжалась.       Ко всему прочему, несмотря на довольно взрослые черты лица, Спичка постоянно крутился; ехидная детская улыбочка редко отлипала от него, из-за чего ложное ощущение умудренности жизнью быстро пропадало, не успев толком оформиться. Он беспрестанно вертелся, размахивал непропорционально длинными конечностями, а расстегнутый полушубок хлопал бортами за ним. Периодически под слоями явно Бураховского свитера проглядывала заткнутая за пояс старая клетчатая рубашка — скорее талисман на память, чем действительная одежда.       Пыхтя и отдуваясь, Спичка отделял лапки от тела: делал вид, что занимался серьезной мыслительной деятельностью — а Данковский со всем возможным спокойствием наблюдал за ним. Мельком он подглядел рабочий стол Артемия: ученические тетради на проверку, ломоть черствого хлеба, несколько рабочих журналов с кривым почерком, три совершенно ненаучные схемы строения человеческого тела, бычий череп и разобранный обрез. Интересное сочетание.       В затянувшемся молчании Спичка робко постучал пальцем по столу.       — А знаете… вы не могли бы меня поучи…       — Ты не будешь участвовать в деятельности отряда, — холодно перебил Данковский.       Спичка подпрыгнул.       — Что?! Но почему?       — Потому. Детей в организацию не берем.       — Но я не ребенок — это раз! Два — Хан и Ноткин тоже ненамного меня старше. Три — какой бы ты там важный птиц ни был, это не тебе решать, а абе! А три…       — Говори на имперском. Ни слова не понимаю из вашего балагурско-степнячьего.       — Ну, аба… батя решает дела отряда, в общем, — Спичка обиженно шмыгнул. Данковский лишь хмыкнул.       — Конечно, конечно… но ты не учел один важный нюанс: у Бураха нет власти командира, у него нет даже отряда, паролей и явок, пока я не признаю в вас членов партии и не оповещу об этом руководство. Dura lex sed lex.       — А вот ты тогда попробуй рассудить ex aequo et bono, — вдруг выдал Спичка. Данковский еле сдержал удивление, скрыв его за новой ухмылкой.       — Что же, ты и степным языком и латынью владеешь?       — Да так… всего понемногу… — Спичка смущенно опустил голову, помолчал с секунду и вдруг до чего-то додумался: неслышно подобрался к Даниилу, вкрадчиво-неуклюже проковырял: — А ведь знаешь… тебе и не обязательно меня принимать. Ты вот лучше попробуй мне что-то вроде допроса устроить, способности мои проверить. Авось я и полезным окажусь, ты ж не знаешь пока, а?       Что с ребенка взять. Дуралей, и всё тут. Однако… Данковский сложил руки на груди и еще раз обвел Спичку скептическим взглядом.       — Бритва есть?       — Есть… Недавно притащил. Хорошо хоть в этом городе на них запрета нет.       Однако и дуралей может оказаться полезным. Даниил снисходительно кивнул.       — Тащи сюда и набери теплой воды. Тогда и проведем проверку.       Не прошло и часа, как ощущение возвращения в человеческий облик и относительно пригодные условия пришло в комнатушку тазом воды, зеркала, полотенца и бритвы. Под взглядом Спички, сгоравшего от нетерпения, Данковский смог хотя бы умыться и наконец взяться за устранение последствий почти двухнедельного отсутствия времени на себя.       В зеркале за спиной Данковский видел неуверенно перетаптывающегося Спичку. Он помял в руках кусочек рубашки, убрал обруганную книгу и снова предпринял попытку завязать разговор:       — Так… насчет уч…       — Приступаем к проверке, — Данковский перевел взгляд с отражения Спички на свое и принялся орудовать бритвой. — Имя, фамилия?       — А? Ну, Спичка, чой еще.       — Это я понял. По документам кем будешь?       От периферийного зрения не укрылось, как Спичка нахмурился и показал язык.       — А вот не скажу.       — Возраст?       — Сам не помню. Пятнадцать то ли или шестнадцать.       — Место рождения?       — С Луны свалился, со степными волками водился.       — Ты хочешь принять участие в терроре?       — Хочу Властям по роже надавать, а террор ваш пусть к Суок на рога катится.       — У тебя есть связи с императорским двором или правительством?       — Да какие связи? У меня ж родной батя заводским на Горхоне был, Дед из города носу не казывал, а дядь Бурах… ну, ты сам видишь.       — Каковы твои цели вступления в Боевую организацию?       Молчание. За короткое время оно стало слишком непривычным гостем в комнате, в которой находился Спичка. Даниил отложил бритву и раздраженно повернулся: почему этот дурень замолкал именно тогда, когда не нужно? Но Спичка не молчал — перед Даниилом стояло нечто неузнаваемое, попеременно то сжимающее, то разжимающее кулаки; он опустил голову и что-то бормотал, изредка сверкая из-за отросшей челки бешеными глазами. Прислушавшись, можно было различить нечленораздельные проклятия, сыпавшиеся из него сплошным потоком ругательств.       Нехорошее предчувствие охватило Данковского — он инстинктивно сжал бритву и приготовился к худшему.       — Цель — месть.       Однако ответ последовал не с той стороны.       В комнату, возглавляемые Артемием, вошли четверо человек: грозная брюнетка, два подростка, один со шрамом на лице, второй напоминавший взглядом девушку, и мужчина средних лет, посмотревший на Даниила строго, но с любопытством. Мрачно ступая, все молчаливые, они подозрительно оглядели туземца, и в их глазах Данковский снова увидел это — ощущение ужаса, застарелого безумия пережитой катастрофы. Будто больные, подумал Даниил, находя для себя удивительное открытие: они были будто заражены неправильной, не их идеей, и почему-то в этом он почувствовал свое чудовищное сходство с ними.       Спичка незаметно юркнул к подросткам, расположившись под широким плечом Артемия. Тот встал во главе процессии.       Он сказал:       — Три года назад в Городе-на-Горхоне развернулась вспышка смертоносной чумы, в краткий срок уничтожившей больше половины населения. Человека, способного реализовать карантинные меры, у нас не было. Власти обещали послать инквизитора, гарантировали выписать из столицы врача — хоть кого-нибудь. Но они не приехали. Никто не явился на помощь. На шестой день нагрянула армия. На седьмой день — расстреляли. В тот день мы потеряли близких и родных. Мы потеряли дом. Мы потеряли себя. И теперь мы жаждем лишь одного.       Артемий шагнул вперед и вытащил из подсумка бомбу. Сжал в руке.       — Мы жаждем мести.