Сестренка

      Последние несколько недель творилась полная жесть. Вечером в воскресенье Габриэлла чувствовала себя, как тот преступник у мистера Достоевского: вот через полминуты, через три секунды, через полсекунды прозвенит над головой падающий нож гильотины.       Берти, ясное дело, было еще хуже. Гильотина-то ждала его.       После их “репетиции” Альберто побывал еще на четырех свиданиях. Байроническая красота и отсутствие обычных подростковых изъянов – прыщей, потливости, сальных волос – делали свое дело. С тем, чтобы завлечь знакомую девицу на прогулку, у брата проблем не было. А вот с тем, что дальше…       С каждым разом Берти все неохотнее делился подробностями, и все же Гэби удалось воссоздать картину трагедии. Каждая из девушек – одна, кстати, сама искренне угорала по фут-фетишу – в какой-то момент расслаблялась в присутствии Берти, как бы отдавалась в его распоряжение. Оно и понятно: логично предположить, что если ты нравишься парню, он в нужный момент возьмет ситуацию под контроль и доведет вас обоих до победного финиша.       Но с Берти ничего подобного не получалось. Каждый раз, когда наступал момент истины – когда девушка без слов просила: теперь покажи мне, на что способен, – у Берти внизу как будто ток отключали. Разумеется, никакие клыки на стрессе тоже не вылезали.       К нынешнему уикенду Берти сдался. С типично юношеским максимализмом он объявил сестре: очевидно, он просто дефективный, бракованный вампир. В понедельник, в ночь его рождения, об этом просто узнают все остальные. И семья заберет свою кровь назад, как это сделали с дядей Фредерико.       Лежа на кровати и глядя в потолок, Габриэлла задумалась: сколько юношей на белом свете – даже сейчас, в эту самую минуту – говорят что-то подобное? “Мой старик меня убьет, если узнает”. “Меня предки за такое живьем сожрут”.       В скольких еще семьях эти слова нельзя воспринимать как метафору?       Этого Гэби не знала. Где-то жили и другие вампиры, помимо Гримальди, но она их ни разу еще не встречала.       К тому же, может, у других вампиров не принято забирать кровь недостойных отпрысков и возвращать ее в семью. Может, это только их специфическая фишка.       Впрочем, все это было не важно. Важно было только то, что через несколько часов ее отец и мать съедят живьем ее братика за что-то, над чем он даже не властен. И хрен придумаешь, чем тут можно помочь.       Если только…       Идея сложилась в голове Гэби – сперва столь смутная и неясная, будто сама боялась быть додуманной до конца. Но постепенно мысль стала расти, пухнуть, раздуваться, пока не заполнила собою всю голову девушки и не уперлась изнутри в поверхность ее черепа.       “Идея просто мрак”.       “Почему?”       Вопрос прозвучал в ее голове резко и грубо. Как будто она говорила не сама с собой, а с кем-то другим. Что там Фрейд писал о троичности сознания? Ид, Эго, Суперэго? Кажется, у нее Суперэго какое-то не в меру резкое.       “Во-первых, потому что ничего не выйдет. Во-вторых, потому что это…”       “Потому что тебе самой этого хочется?”       “Блядь, да как ты смеешь?!”       “Как я смею? Как ты смеешь придумывать отмазки, когда речь о жизни и смерти?!”       “Это не отмазка! Это правда не сработает!”       “Ты знаешь, что может и сработать. Уж точно никому не будет хуже, если ты попытаешься”.       “Но…”       “Никому. Не будет. Хуже”.       Тут Гэби не разделяла уверенность своего Суперэго. Но в одном грубый внутренний голос был прав: речь шла о жизни и смерти. Истекали последние часы, в течение которых брат еще мог разбудить в себе настоящего вампира. Потом останется только локти кусать.       Гэби взглянула на часы. Половина девятого вечера. Из комнаты дальше по коридору доносилась громкая музыка. Брат глушил горечь и страх тяжелым грохотом хэви-металла. И, вероятно, мочиловом монстров на приставке, просто за музыкой ничего другого уже было не слышно.       Час назад предки умотали в город на ночную охоту. Обычно они возвращались не раньше двух часов ночи.       Если этот обалдуй выдохнется и уснет хотя в районе полуночи, у нее будет час-другой. Сойдет.       “Почему не сделать это сейчас?”       Чертово Суперэго.       “Потому что если он заочкует и не согласится, то все, кабздец, – терпеливо объяснила Гэби сама себе. – Его паника погубит все дело. Надо застать его врасплох, не дать опомниться”.       Габриэлла встала с кровати и подошла к роскошному просторному гардеробу из красного дерева. Сработанный на заказ гардероб стал подарком на ее восемнадцатый день рождения. По такому случаю Отто не только отвез ее в лучшую мастерскую во всем штате, но и разрешил лично уточнить параметры заказа. Тем самым отец как бы признавал за взрослой дочерью некоторые права на приватность.       Гэби распахнула дверцы. Резким жестом сдвинула в сторону пестрый ряд платьев, блузок и винтажных женских костюмов. Затем девушка залезла поглубже и надавила большим пальцем на шляпку крестового шурупа, торчащую из задней стенки гардероба.       “Шуруп” ушел вглубь, и в задней стенке обозначился шов, отделяющий от основной стенки небольшую подвижную секцию. Гэби сдвинула секцию вправо, открыв потайное отделение площадью примерно метр на метр.       В этом тайнике, сделанном в гардеробе по ее личной просьбе, Гэби хранила свои маленькие секреты. То, что она не хотела показывать ни родакам, ни брату, ни подругам на ночевке.       Один такой секрет она и собиралась использовать, когда стихнет музыка.

***       Часы показали полночь. Будь дом Гримальди более привержен традициям, в прихожей сейчас забил бы мрачным боем старинный маятник. Когда-то внизу стояли часы с боем, но много лет назад Отто велел их убрать. Старший Гримальди считал себя во многих отношениях продвинутым и передовым вампиром, и уж точно предпочитал бесшумные электронные часы тяжеловесному и шумному старью.       Проворная стройная фигура выскользнула из спальни и заскользила на цыпочках по коридору. Толстые мягкие ковры глушили осторожную босоногую поступь до полного беззвучия. Настенные лампы светили мягким приглушенным светом.       Габриэлла легонько толкнула дверь в комнату брата, молясь, чтобы та не была заперта изнутри. К счастью, дверь была открыта: Берти то ли забыл, то ли просто не захотел запираться на ночь. Может, в нынешнем его состоянии ему просто было насрать на приватность, которая обычно так важна для подростков.       Гэби проскользнула в комнату и закрыла дверь на щеколду. Она сама не до конца понимала, зачем запирается. Просто казалось, что задуманное ею лучше делать за закрытой дверью.       Берти развалился на кровати, отбросив в сторону скомканное одеяло. На брате были черные боксеры в обтяжку. Черные волосы разметались по белой подушке, даже в полумраке создавая эффектный контраст. При взгляде на тонкие черты брата Гэби пришли на ум строчки из книжки, которую они вместе читали в детстве.       “Пусть кожа моего дитя будет белее снега, губы алее крови, а волосы черней крыла ворон”.       Да, ее брат был сказочно красив. Красив незрелой, зачаточной и от того еще более трогательной красотой. Детеныш пантеры, еще не вышедший на первую охоту.       “Ты права, – мысленно сказала Гэби своему Суперэго. – Я не дам ему погибнуть. Я себе этого не прощу”.       “Тогда за дело”.       Неслышной тенью – в фильмах ужасов вампир так склоняется над постелью жертвы – смертная сестра приблизилась к брату-вампиру. Ее нежные руки осторожно приподняли правое запястье Берти.       Щелк! Щелк!       Быстрый бег – почти прыжок – от одного угла кровати к другому. Левое запястье.       Щелк! Щелк!       Острый вампирский слух дал о себе знать: Берти заворочался, хрипло забурчал и приоткрыл глаза. Не дожидаясь, пока брат совсем проснется, Гэби подняла руки к потолку и дважды хлопнула в ладоши. Над братом и сестрой зажглась сенсорная лампа.       В ее свете между пальцами левой руки Гэби блеснул ключ от наручников.