У лешего две тени, но обе не его

У Авангарда первый матч сезона, и внутрянка арены наполнилась жизнью ещё с утра, вся изломалась и приняла совершенно другой вид, даже пока не впустив под свои своды двенадцать тысяч дышащих хоккеем человек. Дамир к таким вещам был нечувствителен, арена как арена, коридор как коридор — это тупо путь от машины в раздевалку, от раздевалки ко льду, и всё. Зато рядом с ним шлёпал Володя, который аж замолчал от окатившей его с ног до головы энергии города, соскучившегося по хоккею. Сколько сердец сегодня будут биться за его сердце, не счесть — эта энергия его так и несла по волнам фанатской любви по тем же самым коридорам к той же самой раздевалке. Дамир только головой качал. Миша Бердин вяловато натягивал экипировку на разминку, чуть наклонив голову, будто мигрень мучила. Дамир оглядел раздевалку в поисках Паши Хомченко, на всякий случай подмечая, в форме ли он сегодня. — Эй, Миш, ты как? — Дамир подошёл, протягивая вратарю руку. Тот пожал. — Нормально. — Выглядишь неважнецки. — Заметно? — Миша поднял взгляд. Паша подсел ближе, в упор глядя на своего сменщика. — Не знаю, то ли не выспался, то ли что, — Миша пожал плечами. — Уже второй день варёный. — Температуру не мерил? А то сезон гриппа, не надо мне тут ходить команду заражать, если что. — Не-не, ничего такого. Слабость просто. Володя смотрел на эту беседу искоса, видя свежий шрам у Миши за левым ухом. Подняв пальцы к собственной голове, нащупал такой же у себя, много лет он там уже, исчезает время от времени и снова появляется. Миша хотел на лёд, бодрился, старался показать, что всё в порядке. Выпил несколько кружек чёрного кофе, чтобы казаться заряженным, но Сергею Евгеньевичу на матч нужна была искра — у Омска каждый год в начале сезона всё не слава богу, череда сентябрьских неудач уже в горле стояла у каждого: хотелось хоть раз по-человечески весь сезон просто играть, а не выбиратья из ямы, где команда неизбежно оказывалась к середине октября. Поэтому Бердин присел на лавку по итогам разминки, злой, нелюдимый, мрачный и с таким взглядом, словно любого, кто подойдёт, покрошит в суп. Разговаривать с ним разрешалось только его сменщику Паше Хомченко, вот он и разговаривал, успокаивал внутреннего медведя вместо подготовки к матчу. Остановить Мишин гундёж было необходимо, но у Володи не было союзников в этих намереньях. Общающийся с Мишей Даррен Диц был занят обсуждением игры с Соловьёвым, с которым ему надо было срочно сыграться хотя бы на словах. На Дамире висела вся остальная команда, и это совсем не преувеличение: перед важными играми вечно то коньки тупые, то проблемы с бабушками, то пробки, то больные спины, а решение у всех одно — капитан Дамир Шарипзянов. А Мишка Гуляев, который вряд ли бы помог морально, но мог достать всех похуже чьего-то ворчания, прохлаждался на своём больничном и в ус не дул, даже звонки не принимал, команде собственной удачи на первый матч сезона не желал. Так и оставался один Володя, который с Бердиным был совершенно не в лучших отношениях, как ему самому теперь казалось. Но на нём хоть заживает быстро. — Ну, чего ты? — Володя опёрся спиной о стену рядом с лавкой Миши в раздевалке и вплёл свои пальцы в его волосы. Он умел управлять всяческими тактильными шоками. Миша от внезапности происходящего даже на несколько секунд онемел, давая возможность Паше Хомченко выбраться из пут его нытья. Володя кивнул ему, и Паша, взяв свой стакан кофе, поцокал коньками к своему месту. Там накрыл голову полотенцем и начал свой обычный ритуал подготовки к спасению омских задниц из проблем, который, чуял Володя, они сегодня себе обязательно создадут. — Всё, отдыхай, — Володя спустил ладонь на мишино плечо. — Никто камень в тебя не кинет. Ты же раньше не играл за сибирские клубы? — Нет, а что, в Сибири к хоккеистам другие какие-то требования? — Ну, скажем, в Сибири другие какие-то условия труда. Зимой тоже прихлопнет поначалу, и ещё и не раз, и ещё и похуже сегодняшнего. Бывает, ничего страшного. Оправишься и ринешься в бой, Паша всё равно один в калитке беспрерывно не сможет. Так что не загоняйся. — Почему я? Вон Диц и Соловьёв бодрее огурцов, — Бердин махнул подбордком в их сторону. — Злодеев носится как заведённый. А я ноги еле волоку, хотя мы все вместе приехали. — Злодеев молодой, Диц уже переболел, а насчёт Соловьёва... А ты с чего взял, что он бодрый? По-моему, он по жизни выглядит так, будто на нём воду таскали. Миша усмехнулся. Володя потрепал его по плечу, обращая на себя внимание: — Не загоняйся. И тебе, и команде от этого хуже. Они же всё видят и слышат. В калитке ты нам сегодня не поможешь, но в раздевалке-то почему нет? — Иру отдашь? — Не-а, — весело ответил Володя. — От Ирки отвали. — Тогда продолжу ныть. — Тут ной не ной, Иру тебе не видать. — Ну, Володь, ты же не брат ей и не папа, я же могу и не спрашивать. Я к тебе только за советом обратился, чтобы ты подсказал, как её порадовать. — Купи огромный марципановый букет, — ответил Володя. — Издеваешься, да? — Нет. Я серьёзно. В обёртке такой, как настоящий, полностью из марципана, я видел, продаётся знешь где? Тысяч за шесть будет шикарный. Миша посмотрел на него с подозрением, но Володя для убедительности кивнул ему. Честно. Миша скосил взгляд на капитана, только присевшего после решения всех проблем своих неизвестно зачем играющих в хоккей сокомандников. — Дамир, что будет, если я подарю Ире букет из марципана? — В задницу тебе засунет, и то если будет в хорошем настроении, — не думая, ответил тот. — А что, гаврош, уже проштрафился где-то? Абик на массаж. В зависимости от тяжести залёта количество сеансов. — Не-е-ет, — протянул Миша. — Это ей все дарят. А я хочу что-то такое, чтобы только я. Мишиной ошибкой было это обозначить, потому что он тут же прояснил довольно личные намеренья, а за личные намеренья на Иру могла побить как минимум сама Ира. Дамир посмотрел на Володю с вопросом, и тот одним взглядом изо всех сил попросил не помогать Мише. А он лучше всех разбирался. — Тогда букет из марципана, — подытожил Дамир. — Такой ты точно будешь единственный. — Команда гандонов, — выдохнул Миша. — Ну, значит, и тебе место найдётся, — Володя напоследок растрепал его волосы. — Давай, Миш, выше нос. Чтобы на следующем матче уже с нами был. И в конце коснулся шрама за ухом. Подзаживший, но всё-таки видно, что свежий. Миша Гуляев не пришёл на матч. Володя посмотрел на телефон перед выходом на лёд, удостоверился, что парень хоть онлайн заходил. Был в сети буквально час назад, но сообщения не открыл и в командном чате ничего не написал. Намёк более чем понятен, просто Володя слегка соскучился по нему уже. Верба всё ещё громкий задира, но перед матчем не хватало их молодой энергии: Миши не было, Илья был темнее тучи. Володя подтолкнул его, мягко улыбаясь, и он немного встрепенулся. Пора выходить и вдыхать поддержку трибун полной грудью — они все сегодня пришли сюда зажечь искру, сложно же будет сделать это, если у самих огня в глазах нет. У Володи в центре сосредоточенный Линден Вей, а справа покоцанный эмоционально Илья Рейнгардт, весёлого хоккея, который самому Володе был необходим, как будто бы не намечалось. Дамир в стартовой пятёрке улыбнулся ему перед первым вбрасыванием сезона, и Володя придумал сразу на него отдать, если получится выиграть, и пусть капитан заводит команду. Дамир делал это умеючи, задавал темп игры, тем более что соперник это сразу позволил. Первый удачный пас, и Володя Ткачёв просто схватил ртом голую энергию хоккея, она будто голову и руки его напитала жизнью, пульсирующей в венах адреналином вместо крови. А вместе с Володей и Дамиром побежали все остальные. Лёша Соловьёв ждал Володин кулачок на смене, и тот мимолётно шлёпнул его крагу своей, передавая искру дальше, и постепенно звенья задышали хоккем так же, как их лидеры в самой первой смене. А за ними — фансектор. А за фансектором — вся трибуна, каждый вдохновлённый омич: кто в чёрном, кто в белом, кто в красном, но все заодно. У Володи мурашки по коже пробежали, когда он назад обернулся и увидел их океан поддержки. Заулыбался, снова посмотрев на лёд. Сменил партнёров и оказался с Лёшей Соловьёвым и Дарреном Дицем на площадке, получил пас с перехвата и запустил первую контратаку три в два, заставляя гул прокатиться по трибунам. Парни из Сибири быстро катились в оборону, значит, потеряв инициативу, атаковать только через быстрый первый пас. Лёша знал и сыграл чисто, отдав вперёд прямо на крюк, а Володя на вираже обманул защитника и между ног отдал на Илью, а тот с колена шмальнул прямо под перекладину. Краем глаза заметил, как Миша Бердин заскакал на скамейке так, будто и не было этого поплывшего лица с утра. Всё, конечно, лечится, когда тебя так любят и поддерживают. Илья, забивший первую шайбу омского сезона, вдруг тоже весь нагрелся, засверкал глазами — полезная ярость заискрилась на лице, безумием в крайне хоккейном понимании повеяло кругом. — Первое очко, — Лёша подставил свой кулак Володе, отправляясь с ним на смену. — Первый пас три четверти дела сделал. Молодец, — Володя отбил ему кулак и потрепал по шлему. А, казалось, не его формата игрок, не получится с ним понимания на льду, а как вышли в матче, как увидели друг друга, и вот пожалуйста, за семь секунд справились с голевой атакой на двоих. — Парни, я, конечно, всё понимаю, первый матч, хтонь всякая происходит, но какого хрена весь период они в атаке? — не спешил с похвалами Сергей Евгеньевич в первом перерыве. — Мы намного сильнее, играем дома, при своих болельщиках, и всё, что мы им показали — одна удачная контратака. Сеня Чистяков, перехватил — отдал Ткачёву, Саня Яремчук, перехватил — отдал Галиеву, остальные не жмутся к синей, летят в атаку и закрепляются в зоне. Не надо мне вот этого отката трусливого, как будто вы против Макдэвида с Драйзайтлем играете. Бояться они вас должны. Чтобы хоккейный тренер и был доволен после первого периода хоть чем-то, даже если счёт пять-ноль? Да ни в жизнь... — Соловей, — Сергей Евгеньевич повернулся к Лёше, начиная обязательную часть речи, где достаться могло кому угодно и сразу при всех. — Пас шикарный. Но бежать бросил зря. Ты был ближе остальных двоих, если бы бросок Ильи не прошёл, справа страховал Ткачёв, а вот на пятаке никого не было. Ни их, ни нас. Соперник этот момент нам просто подарил, а могли профукать. Но не профукали же. Скажи же, что не профукали и молодцы. — Ваня, Марк, Серёга, чего вы обнимаетесь с ними на пятаке? Достают — так научите их себя вести. Ну, что ж, не стоило и ждать. Володя только незаметно указал Сергею Евгеньевичу в сторону Ильи пальцем, не потому что бросок был из ряда вон удачным для него — каждый день по восемьдесят штук таких складывал с разных позиций — это просто было важно, и все это видели. Сергей Евгеньевич не был исключением. — Илья, — позвал он и дождался, пока тот взгляд поднимет. — Молодец. Коротко и главное, что без "но". Илья улыбнулся, благодарно кивая головой. Володя похлопал его по плечу в знак поддержки. С каждой новой сменой во втором и третьем периоде Володя чувствовал что-то странное: с Райаном они играли рядом, в большинстве, в пять-на-пять, не было таких моментов, когда бы Володя возвращался к скамейке, видя и чувствуя чью-то поддержку оттуда. Именно такую, какую предлагал Лёша Соловьёв, в большинстве случаев выходящий в защиту со звеном Коула Касселса или Вани Николишина. Всего раза четыре за матч они оказывались на площадке вместе, и то лишь из-за того, что кто-то из них не успевал меняться, и в эти четыре раза на площадке становилось тесно. Тесно было и в подтрибунке, когда они случайно вместе одновременно вышли туда с площадки. Потом ещё раз, когда после победной раздевалки, душа, уже в своей одежде вышли в коридор, опять одновременно и опять случайно. Только Лёша сделал это на два шага раньше, и Володя чуть прибавил темпа, чтобы вложить свою руку в его ладонь. Он даже не обернулся. Сжал чужие пальцы и повёл Володю за собой. Не к выходу. Конечно, не к выходу — туда, где они остались бы вдвоём и где бы никто не задал им вопросов, увидев их сцепленные ладони. Чтобы не ждать машины, дома или каких-то других встреч, ведь Володя не поедет сейчас никуда — у Володи дома ребёнок с первым голом в сезоне и разбитым сердцем, а Лёша успел узнать о Ткачёве достаточно, чтобы даже не требовать другого. А Володя в ответ не сопротивлялся настойчивому поцелую. Отчасти ещё и из-за того, что хотелось просто увидеть, каков он — настойчивый Алексей Соловьёв. Тот, который внезапно не держит дистанцию, не думает о володиных личных границах, не остерегается задеть или напугать. Теперь и сам Володя не хотел спугнуть — пусть хозяйничает, пусть покажет, как он может, когда не связывает себя по рукам и ногам. Его несвязанные руки не остановились на лице. Он сжимал волосы Володи в ладонях, горячо целуя его, проникая в рот, оплетая чужой язык, пока пальцы ползли ниже от плеч к талии, к бёдрам, под футболку, затем ниже, ниже, туда, где прикосновения уже вызывали мурашки по коже. Володя шумно выдохнул, слегка отстранившись и отведя голову затылком к стене. Просто чтобы посмотреть, как Соловьёв прижал его спиной и где они вообще находятся. Какая-то переговорка или что-то, вроде того. Никого нет, камер тоже, вроде, нет. Ткачёв положил пальцы на подбородок Алексею, приближая его лицо к себе. Сначала попробовал его губы кончиком языка, запоминал вкус и ощущение ровной, не потрескавшейся кожи, а потом впился поцелуем, не давая даже на секунду предположить, что что-то не так. Руки Володи опустились к ремню Алексея, в нетерпении расстёгивая его, затем пуговичку, затем ширинку, чтобы ладонь поместилась под ткань. Лёша содрогнулся даже не столько от петтинга, сколько от самого понимания — это рука Володи Ткачёва, принца ястребов, самого привлекательного мальчика в лиге, и он не с кем-то и не где-то — он тут, рядом с ничем не примечательным Лёшей Соловьёвым, развязно целует и хозяйничает под его одеждой. Алексей помог приспустить собственные джинсы, и Володя опустил взгляд, разглядывая его. Провёл пальцами, улыбаясь: — Совершенство, — горячо прошептал, возвращая свой взгляд в упор в чужие глаза. — Ты же даже не знаешь, насколько ты идеальный. Он сомкнул ладонь, проводя по всей длине несколько раз так, чтобы Алексей задышал тяжелее, а потом прислонил его к своей одетой в джинсы промежности, прямо между ног, и толкнулся навстречу. Лёша зарычал одновременно от какого-то взрывающего голову возбуждения и грубости ощущения трения чувствительной кожи о жёсткую джинсовую ткань. Он толкнулся в ладонь Володе, и тот поспешил сам продолжить движения рукой, прислонив член Алексея к себе. А Алексей принялся за его джинсы, за секунды приспуская их и теперь оставляя между ними лишь ткань Володиного белья. Но этого было достаточно. Ощущение близости било поддых. Ладонь Володи в его ладони — направлена вновь к члену. Таков немой приказ. У Володи вот-вот подкосятся коленки от неожиданной власти над ним. Как же он любит слушаться... Движения бёдер добавляли ощущений, трение друг о друга даже через ткань оба чувствовали в полной мере, и оба с трудом сдерживали стоны. Алексей пальцами заставил Володю отвести голову в сторону, и тот подставил шею под колючие поцелуи. От наслаждения закатывались глаза. Даже если бы кто-то зашёл, они оба этого бы не заметили — увлечение друг другом слишком сильно. Хотелось так много ему сказать, но слов больше не оставалось. И с каждой секундой формулировать их было всё сложнее, буквы вываливались, превращая весь поток мыслей в белый шум и несколько ярких взрывов прямо перед глазами. Дышать было тяжело. Володя, как только зрение начало справляться со своей задачей, сорвал салфетку с середины стола переговорной, вытирая руку. Нижнее бельё было тоже влажным, но Володе почему-то даже приятно. Дома себя в порядок приведёт, а сейчас это ощущение было приятно-унизительным и как нельзя подходящим эмоциональному состоянию. Потёк и счастливый. А как не быть? Когда вот так смотрят, как на самое важное, что в жизни было, есть и будет. — Я ужасно хочу завалить тебя на этом столе, — горячо шептал Алексей, носом зарывшись в его волосы. Как же красиво его развязало, Лёшу этого молчаливого Соловьёва. — Забрось в следующем матче, и я обещаю, что это минимум того, что будет тебе за это полагаться. — Хитрый, — улыбнулся Лёша, глядя на него из-под полуопущенных век. — Я же не забивной. — Значит, постараешься. Володя положил локти на его плечи и мягко-мягко, немного остужающе поцеловал красивущего, впервые раскрепощённого мужчину. В Алексее было так много энергии в тот момент — откуда, неужели из-за матча? — Понравилось играть за Омск? — спросил Володя. — Понравилось играть с тобой, — признался он. — Чёрт, не спрашивай. Я начинаю возбуждаться снова от мыслей. За странный и не очень насыщенный опыт отношений Володя видел, чтобы кого-то возбуждала его милая улыбка, его очки, подтянутое, но худое тело, его способность решать проблемы общением с людьми, его пальцы, его губы, его вкус к одежде, его домашние уютные повадки — что угодно, буквально что угодно. Но только не его хоккей. И показалось, что его умениям на льду подбирали раньше все существующие эпитеты и комплименты, но все они меркли по сравнению с этим. — Что ж, это значит, что забивать будешь с моего паса, — прошептал Володя в его губы. — Я принимаю условие, — ответил Алексей. — Гол, и ты в моей постели. — Гол в следующем матче, — уточнил Володя. — А не просто гол. И он даже не спросил, когда будет следующий шанс, если ему не удастся воспользоваться этим. Никаких других шансов — он возьмётся за этот, из кожи вон вылезет. Володя прильнул к его груди, и Алексей положил ладонь на его волосы, ласково перебирая русые прядки. Сердца стучали ровно, понемногу разбавляя кипящую кровь обычной, чтобы хотя бы буквы не вываливались из головы и разговаривать было можно. Никто из них даже не подумал, что их решения сейчас диктовались одними только гормонами, а никакой не рассудительностью, которой, может, и не славится Володя Ткачёв, но точно славится Лёша Соловьёв. Отталкивания Володи хватило на полторы недели. Шестого числа они выходят против Нижнекамска, Лёша забьёт, и всё, вот и завершился их слоубёрн, так и не начавшись. Как же сильно Ткачёв пожалеет от этом, но в момент, когда так обнимали после ярких ощущений, страдания были незначимы. Стоили этой любви. Так, что? В смысле любви?

***

Сеня Чистяков смотрел на весёлых Дица и Вея в раздевалке, всё никак не решаясь спросить у них, каково им вообще как бешеным менять места жительства в чужих им странах, перевозить туда-сюда семьи, каждый раз язык новый учить. У Дица, как оказалось, нет семьи, а вот Вей больше выводок свой за собой не таскает, оставил в Мангейме после великолепного трипа туда из Петербурга и Астаны. Скучал по ним до безумия, но сказал, что даже вопроса не стояло, оставаться им в Германии или перебираться в Омск. Сеню в глубине души это немного обидело, но, вероятно, выбор, стоящий таким образом, он бы тоже смог сделать не сразу. Никому бы не признался в этом, потому что кто из них не мечтал жить в Омске? Даррен пожал Семёну руку на прощанье, оставляя его одного в раздевалке. Он со своим званием самого медлительного не спорит — нравится одному уходить после всех. Иногда и видит и слышит то, что ему не полагается, лишь потому что другие считают, что уже одни. Вот Володя Ткачёв и Лёша Соловьёв шли, не оглядываясь, потому что, очевидно, даже не предполагали существования в команде таких капуш, как Семён. Держались за руки. Семён едва-едва смешок сдержал, качая головой. Соловей даже не знает, как сильно попал. Попляшет он с лешим этим очкастым, ведь знает же, наверняка, что не первый он горбатого исправить попытается. Володя очень хороший, но строить с ним какие-либо человеческие отношения совершенно невозможно, экспертно считал Семён. Душа настолько нараспашку, и всем в неё с ноги позволяется, никакого укромного уголка в ней нет, а ведь захочется же где-то уединиться, оставить что-то интимное между ним и собой. Ткачёв не даёт кому-либо чувствовать себя особенным для него, даже если это единственный человек, кто заботится о нём, а не просто позволяет заботиться о себе, как все остальные. И это уже не лечится. Всё, клиника. Лёше бы держаться от него подальше, пока не поздно. Если ещё не поздно. Сеня бы даже Райану написал, сказал бы, что Ткачёв нашёл новую жертву и к нему больше не сунется, так что можно среди прочих рассмотреть вариант о возращении в Омск, но не стал — уже, наверное, знает. Дамир бы рассказал. Если не Дамир, то кто угодно другой, может, живущий с ним Илья. Крайним бы быть Семён не хотел. А после сладкой парочки встретил шкерящихся пацанов из "Ястребов" в количестве двух штук. Шли и пугливо оглядывались уже во дворе, ждали кого-то, поэтому еле передвигались. Затем навстречу им с арены вышел мужчина — ассистент капитана из "Крыльев", Воронин, кажется. Или Воронкин. Широкоплечий такой высокий игрок, как тафгай с карточек НХЛ девяностых годов. Все трое снова оглянулись, не замечая притаившегося Чистякова. Подслушивать не в его правилах, но слишком уж интересная подобралась компания: щеглам максимум по семнадцать, какие у них были общие дела с мужиком под сорок из минорной лиги? Семён сразу понял, что дело дурно пахнет. Но до какой степени идиотами надо быть, чтобы насвай друг другу пихать чуть ли не перед объективом камеры видеонаблюдения? Воронин, что ж. Блюститель естественного отбора, получается. Семён усмехнулся себе, отворачиваясь от трёх наркоманов и уходя на парковку к своей машине. Вот был бы Володя Ткачёв на его месте, дождался бы мелких дебилов и ударил бы по рукам обоим, толкнул бы речь и, может, достучался бы до них даже. Но им не повезло. Застукал их довольно категоричный Сеня Чистяков, который считал, что каждый получает то, что заслужил, в соответствии с решениями, которые принял. Будь тебе хоть семнадцать, хоть сорок. По пути на парковку заглянул в будку к охраннику, указывая на вход кивком головы: — Посмотрите кадры видеонаблюдения над входом в арену пятью минутами назад. И отправляйте сразу в кадры. Вот так дела делаются. По-чистяковски.