Рядом со мной был док

      Рецидив. — Док, не сопротивляйтесь, пора понести ответственность за то, что вы сделали со мной! — на повышенных тонах негодовал больной, всей своей массой навалившись на Аки, поздно осознавшего свою немощность. Задавленный Маэно, впечатавшись затылком в кафель, рефлекторно сомкнул глаза и стиснул зубы в попытках справиться с оглушающей болью, что огромной волной налегла на всю черепную коробку. — Я убью вас. Я убью вас! Убью!! Я заполучу вашу любовь! — упивался он, безостановочно ахая от удушающего восторга.       С уст Маэно срывается утробный крик. Он визжит на протяжении нескольких секунд, бьется в конвульсиях, пока в его живот с глухим хрустом и хлюпаньем вонзается идеально заточенный нож, параллельно потрошащий органы при надрезе.       И эта груда кишок, по структуре как мокрый прибрежный песок, должна вывалиться из пуза цепью склизких косичек. Руки Хару почти по локоть проникли прямиком в брюшную полость: они распахивают мышечный слой, раздвигают слипшиеся органы, мягкие и все еще такие горячие. Столько необыкновенных ощущений! Ах! Хару уже не может остановиться, он до мозга костей невменяем: тянет длиннющую трубочку кишечника, как канат. Все тянет и тянет, а чокнутая улыбка все шире и шире.       Хару чуть ли не ополаскивается черной, темно-багровой кровью, вбирая ноздрями солено-железный аромат, заставляющий двинуться умом. Любовь. Ее так много, она в избытке, она несусветно обворожительна. Любовь, которую дает док, нигде больше не найти. Только она возбуждает бешеный аппетит.       Вымотав всю вереницу, Тсугино с немалым усердием отрывает себе часть, умещающуюся в рот. Он заглатывает. Ошметок плоти встает поперек горла. Кашель. Кашель, кашель... ...кашель. Хару отпружинило с поверхности постели — он словно успел вынырнуть в самый последний момент, едва не захлебнувшись во время шторма. Обледневший, как мертвец, он пытался одолеть мандраж, нахлынувший на все тело. Холодно. Жарко. Холодно... Перед глазами мерцают омерзительные сюжеты из сна, и Тсугино врезается в веки ногтями. В носу мнимо щиплет: кажется, будто вся комната сверху донизу пропиталась этой гнилью, а стены всосали знакомую больничную вонь. Хару спешно пытался нащупать ночник, но руки как назло терялись во мгле, и не пропадало ощущение, будто они все еще шарятся в кусках сырого мяса. Это ад на Земле, это — чертово наказание. — Док, я нуждаюсь в вас... — вслух просочилась мысль, дребезжавшая в очаге сознания.       Хару поперхнулся слюной, переворачиваясь на бок. Как только ноги коснулись пола, он поднялся с кровати при помощи локтей. Скрестив руки, Тсугино вцепился в собственные предплечья, пока сила панической атаки росла в геометрической прогрессии, и поплелся, шатаясь, как нетрезвый, в комнату по соседству. — Док, док... Доктор Маэно, — лепетал доведенный ночным кошмаром Хару, слоняясь у кровати Аки, что шумно сопел из-за привычки спать с открытым ртом.       Жутко не хотелось прерывать его покой, поэтому скрепя сердце Тсугино с предельной осторожностью, перебарывая лихорадку, потрепал того за плечо. Цокнув несколько раз языком о сухие стенки щек, Аки быстро проморгался и повернулся к источнику беспокойства. Сумев разглядеть перед собой взбалмошного друга, он тут же прогнал сон и встревоженно впялился на Хару. — Верно ли для меня то, что я имею право продолжать жить? Док? — с умоляющими глазами, из которых брызнули слезы, вопрошал тот, дрожа в животном страхе. — Черт возьми, Тсугино! — прошипел Аки, окончательно пришедший в себя. Он вылез из-под одеяла, которое впоследствии было откинуто к краю, чтобы рядом с ним мог пристроиться Хару, тормошащийся из стороны в сторону. — Ну-ну, очередной ужастик приснился?       На самом деле Аки давно знал ответ. По тому, насколько съежился черноволосый при упоминании «ужаса», ошибиться было невозможно. Даже медицинское образование здесь не играет роли: как доктор, изучающий последствия ЗЕНО, он должен провести с Хару очередную консультацию, но желание успокоить, унять напряжение, скопившееся в чужих плечах, источало корни от самого сердца. Когда он смотрит на страдающего Тсугино, то ощущает странную ноющую боль где-то посередине груди. Неизвестное чувство, вызванное воспоминаниями о пережитом, такое терзающее, словно в области солнечного сплетения застряло жало, по вине которого по всему организму распространяется медленно убивающий яд. Оно скребется, как голые ветви дерева, под натиском ветра врезающиеся в стеклянное окно и его царапающие. Это не жалость, а скорее чувство упущенной ответственности, сожаление. Однако Аки не из тех, кто надолго задерживается в прошлом. — Тсугино, что за глупости ты говоришь?! — он насилу сдерживается, дабы по-приятельски не толкнуть того в плечо. — Конечно же ты заслуживаешь жизни. Ты слишком часто задумываешься о том, что было сотворено в моменты вспышек ЗЕНО, не так ли? — для того, чтобы Хару овладел хотя бы толикой сосредоточенности, нужно говорить тише. — Ты не псих, слышишь? Если кого-то и нужно обвинять, то только лишь болезнь, — выстраивал одно убеждение на другом Аки. — Раз так, док, — Тсугино, наполовину очнувшийся, повернулся к доктору, но его взгляд все так же оставался еле читаемым. — Что, если мне вновь захочется убивать людей? Что тогда будет?       Заглянув в черные бегающие глаза, Аки легонько, в какой-то мере рассеянно улыбнулся. Он накрыл его заледенелые руки, непроизвольно сжимающиеся в кулаки, своими; гладящими движениями прошелся по костяшкам, похлопывая их подушечками, как бы ненавязчиво прося отворить ладони. Тсугино послушно рассоединил склеенные пóтом пальцы, и в это же мгновение они сплелись с чужими, что были значительно тоньше и короче его. Удивление перемешалось с застенчивостью, смятение было покрыто доверием, но коктейль из всех этих противоречивых эмоций в конце концов получил бы название «Утешение». — Все, знаешь ли... довольно просто: если у тебя вдруг появится желание убить кого-то — найди меня. Ты должен знать это как «дважды два», договорились? — мимика Тсугино стала более расслабленной, а на лице прозрело подобие неуверенной, но так или иначе улыбки. Повисла тишина. Сначала приятная, упорядочивающая нескончаемый поток мыслей в черноволосой голове, затем переросла в звенящую, дала услышать размеренное дыхание. — Прямо как сейчас, заметил? Ты обратился ко мне, потому что я дал обещание однажды, что всегда буду сопровождать тебя. Всегда буду рядом. — Только благодаря вам, док, я могу быть спокоен за свою повседневную жизнь, — впервые признался Хару. Он вынашивал этот страх за мирное бытие в себе так долго, что тот, кажется, преобразовался в новый блок центральной нервной системы, взбух в ней. Но теперь, после того, как Хару озвучил его, на душе потрескались оковы. Ему стало хорошо.       Маэно ничего не ответил. Их рукослияние размякло — возникла неумолимая нужда в объятиях, с которой оба более или менее были согласны. На скорое ее утоление решился Хару, в исключительный раз с особой нежностью обхватив плечи дока. Тот на секунду скукожился ввиду непривычки, но моментально исправился, ободряюще похлопав друга в области меж лопаток. — Так уж и быть, я покараулю твой сон. Располагайся, — если оказывать гостеприимство, то до конца! Улицезрев ожидаемую реакцию изумления, Аки едва заметно усмехнулся.

      

На Хару тут же накатило осознание: если он не сбережет дока, то навсегда лишится счастливой повседневной жизни.