Истиной лгать

      К полудню Утгард загудел, распалился, как добротно затопленная печь. Потрескивали подмёрзшие подошвы сапог, слились в один голоса, соревновались в пестроте диковинные наряды гостей, всё это — до гулкого звона колокола. Когда по зову его хлынули на главную площадь, что окружила дворец, полуразрушенный, в ранах войны.       Бросило в жар, бросило в холод: толпа затихла, замерла между двумя ударами сердца. Тор — тоже, прижимаясь плечом к плечу брата. Слыша неспокойный шорох одежд Фандрала.       Волнительно. Ему — почти в этом уверен — не понравится то, что он услышит, но Тор хочет увидеть. Дерзкого йотуна, терзавшего его во снах. В высокой, открытой ветрам арке в центре дворца, там, где, по словам Бальдра, когда-то покоился древний артефакт Йотунхейма — Ларец вечных зим. Тот, что ныне в Асгарде.       Тёмный, обледенелый уступ лишён золотого великолепия любого из посещённых Тором дворцов, будь тот Ванахеймский, Альвхеймский, залы Асгардского. Лафейсону без надобности сияние драгоценностей, и будучи меньше любого из йотунов, что Тор встречал, в осколках металла брони, босой, вырезанный из прочного синего льда, исписанный шрамами, он — Йотунхейм во плоти. Йотунхейм, не оглядывающийся на былое величие, потому как величие с ним, сейчас. Величие — он. Его поступь, осанка, голос, который — везде.       — Мы собрались праздновать не окончание войны, шрамы которой во многих из нас, глубже, чем можно увидеть. Стремление к лучшей жизни — то, что есть в каждом из нас. То, за что семь сотен лет назад Йотунхейм наказали. Тогда мы были одни — больше нет. Муспельхейм, Альвхейм, Свартальфахейм… Мидгард, если вы приглядитесь. Отголоски, присутствие всех этих миров — на улицах Утгарда прямо сейчас. Прошло время погони за эхом прошлого, — Локи вверх поднимает правую руку, держа на ладони мерцание холодного огонька, — мы создаём настоящее во имя великого будущего. Это наша славная цель!       Удар ладони о камень плит под ногами оглушает хлопком — на сотни, тысячи льдинок распались снежинки. Взмывают вверх, окутывая дворец полупрозрачной метелью — и лечат старые раны. Ползут ледяные дорожки от обломков дворца, латает камень и снег зализанные ветрами многолетними стены, сияет зеркальной симметрией новое взамен старого, как прежде и совершенно иначе.       Звенит тишина.       Возглас, лихой выкрик и свист, мгновение — со всех сторон ликование, восхищение, шумный триумф, удивление, трепет, попытки увидеть, выхватить взглядом — в вышине дворца больше никого нет.       Тору н е о б х о д и м о увидеть. Выцепить взглядом, остаться с глазу на глаз, дыхание к дыханию, и потребовать объяснение за всё, что с ним было. За страх и ужас душных ночей.       Рука Фандрала соскальзывает с его предплечья, пальцы не успевают сжаться достаточно цепко, чтоб удержать, а плечо Бальдра уже позади, легко оказалось его обогнуть со спины и затеряться в толпе, устремившись к дворцу. Пусть наткнётся на стражу — он попытается. В окнах промелькнул нужный ему силуэт, ещё раз — лестница вниз, иначе никак. Найти бы быстро, с первого раза нужный проход. Ведёт чутьё, интуиция. Шум снаружи позволяет не думать про мягкость шагов: не слышно пусть даже прислушавшись.       Загнанное дыхание — он бежал — и наконец-то нагнал диким зверем добычу. Кулак холодит неровная кладка стены, чуть ниже уровня глаз — чужие красные, в уголках заломы усталости.       Дышать. Хватать ртом обжигающий лёгкие воздух. И смотреть.       Смотреть. Смотреть на него. Искать в нём все ответы, не озвучив вопросов.       Спиной к стене неудобно. Локи — спиной к стене. Голой кожей. Вжимается, может, ободрал даже лопатки, мелькает в голове Тора. Медленно с носа Локи течёт вязкая синяя кровь, вниз к губам. Тор бездумно обхватывает ладонью его шею под челюстью, заставляет задрать голову вверх.       Голос Тора, голос Локи, оба путаются, переплетаются меж собой.       Тор говорит:       — Надорвался, должно быть.       В то же мгновение Локи:       — Не понравилась речь?       Со стороны, едва ли не под руку:       — Ваше Высочество, — меч из ножен скользит, ни с чем звук не спутать, — Локи? Тебе навредили?       Под пальцами гладкая кожа, бег пульса. Скатившись по синей щеке, на ладонь капнула синяя, тёплая кровь. То, насколько он близко, насколько он там, где быть не должно, с тем, с кем быть не должен. С чужой кровью на коже…       Медленно Тор отстраняет ладонь, отстраняется сам, шаг назад, шаг второй. Поднимает вверх руки, дальше от любого оружия. Замереть посреди коридора. Медленно голову в сторону, посмотреть, кто. У альва, что их застал — сжимает меч твёрдо, уверенно — лицо из далёкого детства.       — Ваше Величество, — голос Локи бесцветный, его почти не существует, — меч ни к чему.       Становится людно. Йотуны, стража. Меч остаётся. Почему-то меч остаётся.       Мать будет плакать, если он умрёт — так. Глупо. И недостойно.       Плотной стеной вооружённые йотуны. Расступаются. Стена смыкается вновь. Тор не хочет смотреть, без того понял: Хельблинди.       — Тор Одиносон. Я велел не докучать своим обществом младшему принцу. Вы не послушали. Проникли в дворец и напали.       Взгляд на Локи — бледен и сер, как зола. Едва стоит на ногах. Не смог бы сказать слова против — в его, Тора, защиту, — если бы и хотел.       Стиснуть зубы, молчать. Не отпираться, не соглашаться. Норны… Пусть Норны помогут.       Задранные руки начинают болеть.       — Йотунхейм не желает конфликта с Асгардом. Вне зависимости от встречного желания или нежелания. Вы вернётесь обратно со своим сопровождением сразу, как только Всеотец согласится выслушать мои требования и рассказ короля Синьагила дель Плейоне. Он выступит в качестве свидетеля. Сдайте оружие. Стража, сопроводите Одинсона в приёмную, седьмой этаж.       Ни единого касания за приказом не следует — к Тору подходят и ждут его шага в нужную сторону. Четверо. Освободиться из-под надзора не составило б сложности. Сложность в том, чтоб подчиниться. Признать глупость свою не в мыслях, а действием.       С подоконника одного из арочных окон белая, как лепесток ромашки, сова, ухает на него. В досадной усмешке дрогнуть губам. Бальдр придёт за ним. Весь — отчаяние. Тор знает: он сам сейчас — горечь сорной травы.       Тор думает — всё объяснит брату.       Когда тот приходит, молчит.       Отец накажет Бальдра за недогляд.       По вине его, глупости, самонадеянности, может пострадать Фандрал.       Тор сидит на полу, прячет в ладони лицо. Он не может всё объяснить так, чтоб доказать: ни в чём предосудительном его вины нет. Кровавая синяя клякса подсохла — мысли не пришло оттереть с кожи, — выглядит как вынесенный приговор.       Загнанным, терзаемым зверем брат мечется в просторе комнаты. Каблуки сапог его звонко стучат — как волчьи когти.       — Лафейсон надорвался, колдуя, — Тор больше не смотрит сквозь пальцы на тяжесть шагов. Надеется выхватить взгляд. — Бальдр, ты знаешь, как это бывает. Та магия, что мы видели — в таком количестве от неё помереть можно!       Обернувшись резко, чуть оступившись, Бальдр срывает голос накатившей истерикой:       — Вот именно! Он мог помереть! И рядом был — ты. Рядом был ты, Тор! Мы понятия не имеем, что может случиться — я понятия не имею! Ни о том, что ты сделал, ни том, что ты не делал. Ты… Ты поступил, как всегда, вот и всё, Тор! Твои выходки загонят в Хельхейм. Довольно. Сиди здесь. Жди. Дыши, моргай — всё. Никаких глупостей. Больше нет.       Посади на привязь его, брат был бы прав. Прав в своей злости, жёсткости и жестокости. Но ведом он не ими, а чувством страха потери, мир схлопывается до четырёх стен и их двоих — у них одно лицо на двоих и две грани отчаяния, по одной каждому: гнев и смирение.       Ладонь Бальдра соскальзывает с ручки двери, когда он выходит. Дверь хлопает его руке, задев локоть. Агония боли слышна в протяжном шипении, Тору так кажется до того, как он замечает: металл дверной ручки оплавился. Тор видел в гневе отца, никогда — Бальдра. Никогда его мягкий свет не был тем, что опаляет.       Охрана за дверью. Фандрал мелькнул светлым пятном в дверях и исчез. Не пустили.       Ждать, дышать и моргать — вечность.       Те, кто приходят к нему — пустота. Контролируют, проверяют. Приносят тепло: тонкую жаркую накидку на плечи и диковинный согревающий свет.       Голосом Хеймдалля ему сообщают:       — Всеотец избрал для вас наказание. Оно не пришлось по душе никому, оттого наилучшее из всевозможных. В подтверждение отсутствия намерения причинить вред, вы обязаны заботиться о Локи Лафейсоне как брат, как опекун и как камердинер. Днём окончания наказания считайте тот день, когда лекари подтвердят, что беспокоиться не о чем. Ваша семья полна надежд, что вы управитесь за неделю. Некоторые из ваших вещей будут доставлены во дворец Йотунхейма. Мьёльнир доставлен в Асгард, вы получите его по возвращении. Удачи, Тор. Будьте благоразумны.       Уронить голову — бездумный кивок. Ему нужно всё осознать.       Он должен быть братом — должен быть равным. В силе слова и обещаний.       Он должен быть опекуном — должен быть выше. Покровительствовать проявлениям силы, скрывать проявления слабости. Во благо того, кто слабее него.       Он должен быть камердинером — должен быть ниже. Забыть о своём благе, желаниях.       Так ли ему трактовать? Затеряться в многослойности смыслов с детства обыденность. Чёткость приказов понятнее и желаннее дипломатических ухищрений.       Тор облизывает подушечку пальца. Заносит оттереть кровь с ладони, но медлит. В том письме, из рук в руки, где на пергаменте Локи оставил метку себя самого кровью, узорами кожи, хранилась магия, холод. Соскребнуть ногтем метку — не вышло, до плеча руку тогда сковало невидимым льдом, одёрнуть не получалось. Нелепо, неосторожно и бестолково Тор её потом попытался лизнуть, проверить, а правда ли кровь, солёно ли… Язык примёрз на минуту. Что если — сейчас..? Нет. Нет, он не станет. Спросит, как правильно, вдруг иначе ему лишиться руки.       Его отвлекают — тёмный альв, смутно знакомый, жжётся ладонью о ручку двери. Шипит, как перегретое масло.       — Мой… Его Высочество Локи Лафейсон, наследный принц Йотунхейма, желает видеть вас и ваши бесстыжие глаза. Вы принимаете ненавязчивое приглашение или, быть может, желаете, чтобы вас привели силой? Принц не в настроении, однако, полагает, что подобное может повеселить стражу. Не угнетая настроения праздника.       От удивления выгибается бровь. Слова излишне вольные даже с учётом того, в каком Тор положении.       — Это его слова или твоя дерзость?       — Его Высочество намеревались начертить записку собственной кровью, будьте уверены, послание передано слово в слово.       Цветные пятна перед глазами, до того Тор сильно жмурится. Он хлебнёт гнева сына Лафея сполна, обожжёт горло ненависти кипятком.       — Я пойду сам. Убедите своего Его Высочество Локи не калечить себя.       — Желаете сами?       Двусмысленность уточнения ощущается оплеухой. Ради спокойствия брата, матери и отца Тор это стерпит. Стиснув кулаки, зубы — стерпит.       Покои Локи сродни музыкальной шкатулке: множество резьбы, блеска и украшений. Узоры заключены в барельефе стен, серебре и голубом камне — с прожилками белого, драгоценный треснувший лёд. Мебель размером под йотуна, ткань обивки — дорогая, не здешняя, синий бархат сидений и цветочность внешней обивки — васильковое поле. Тор разглядывает приёмную комнату с любопытством ребёнка, отрывающего крылья жуку. Тёмный альв скрылся за дверью, отличной меньшей приметностью от той, что ведёт в коридор. Спальня, должно быть.       Вязь древних символов — Тор их не понимает, Всеобщий язык не справляется с расшифровкой. Стаю бегущих в камне волков щупает поочерёдно, между ушей касаясь, ведя ладонью вдоль спин. Холодные. Шерсть, однако — верится, пальцами в неё можно зарыться, приложив больше усилий.       В один из шкафов убран тонкий фарфор Ванахейма: чайный сервиз, цветочные вазы. Там же шёлк скатертей, мятно пахучий. Хрусталь звонких бокалов.       — Я мог бы прищемить твою голову дверью достаточно сильно, чтоб расколоть, как орех. Тор Одинсон, не разжигай во мне стремление к этому.       — Ты знаешь, что переживания энергозатратны? — любопытствует Тор, закрыв дверцу. — Переживать очень вредно. Особенно тебе. Особенно сейчас. Особенно тогда, когда то, что очень вредно тебе, очень вредно и мне.       Если Локи станет ещё хуже, Тор застрянет навечно здесь. Если есть, куда хуже: Локи потерял в красках. Синева сошла с кожи, сменившись грязным фиолетово-серым, цветом, какого Тор не мог бы представить и у покойника. Глаза не горят красным, едва тлеющие угли. Из одежды не тот привычный йотунам килт из металла, а та тёмная, тонкая ткань второй кожи — Тор узнал, что тёмные и светлые альвы используют её, когда в холоде надобно тепло сохранить, прохладу в горячем климате. Йотунхейм — не про тепло. Локи мёрзнет. Йотун мёрзнет там, где не должен. Тору становится дурно, и он опирается — о шкаф, невольно отразив позу Локи. Тот поддерживает себя в проёме дверей, изображая безмятежную скуку. В неё почти можно поверить. Тор мог бы поверить, не знай от Бальдра, как убивает избыток магии.       — Не смей, — ногти скребут дверной проём. — Из-за твоей выходки я заперт с тобой. Твоё наказание — для меня. Твоё, ты, лишённая извилин морская звезда.       Новые линии на лице Локи — он жмурится, морщит нос. Не злость — головная боль.       — Очень поэтичное… оскорбление, наверное, — Тор делает шаг в его сторону, собираясь изловить, как зверька, — и я бы даже послушал ещё.       Легко — на руки, удержать не так просто. Локи не вырывается — сил нет, — тело его напряжено, неподатливость мрамора. Проклятие шёпотом то ли злым словом, то ли неудавшимся колдовством.       — Твой язык ядовит, как твоя кровь.       — Нравится? — согрел шею вопросом, едва тёплым дыханием.       — В восторге, — хмыкает Тор.       Спиной чувствует: слуга Локи обглодал взглядом всё мясо с костей. Сходящий с ума от ревности сторожевой пёс. В глазах его — обещание откусить руки по локоть. Те, что касались, те, что сжимали, те, что задержались на хлопковой ткани подушек и простыней. Скрежет зубов. Локи ни на что из того не реагирует, всё внимание — Тору. Он не тот, кто произносит громкие речи, творит грандиозную магию и ведёт за собой. Сейчас нет. В высотах дворца, искренности недовольства, Локи — усталый юноша и не более. Тор таковым его ощущает. Он сам — опасный чужак, об этом не дают запамятовать ни на мгновение.       — Я сделал больно? Когда я…       — Нет.       — Славно. Я не хотел.       — Мне было больно до этого.       Тор отстраняется и вздыхает.       Самое время встретить спиною кинжал. Шеей — меча лезвие. Затылком — первое, что под руку подвернулось.       — Нгай И научит обогревать комнаты. После этого не попадайся мне на глаза.       — Но…       — Я не верю тебе.       — Ты должен знать, что мне приказано. Не отходить от тебя ни на шаг, сделать всё, чтобы тебе стало лучше.       — О-о… — Локи подтягивается на локтях, чтобы сесть, откинувшись на изголовье кровати. — Замечательно. Я знаю, от чего мне станет лучше: от мысли о том, что тебе комфортно здесь, в Йотунхейме, в окружении привычных вещей. Вечером отправляйся переночевать в хлев. Козы — единственное, что здесь есть из Асгарда. Избавят тебя от уныния.       Сложно.       Норны… До чего сложно.       Капризный и избалованный, уверенный в праве на самодурство ребёнок.       — Ты прав, Локи. Приму твоё приглашение с радостью. Приятно знать, что принц Йотунхейма неравнодушен к моему настроению.       Полдня Тор проводит в приёмной, знакомясь с повадками Локи. Нгай И грызёт его взглядом и объясняет нюансы привычек, передаёт малую часть из того, что составляет обязанности камердинера. С десяток раз Тор пытается составить списки на кухню — Нгай И рвёт их и кидает растопкой в огонь. Скрипнув зубами, угрожает начать бить по рукам за ошибки. Нелепо. Тор никогда не бывал в Асгарде на кухне — ему не по статусу. Никогда не думал над тем, чем трапезничать во дворце, а в походах питался тем, что первее удалось умертвить. Чем кормить больных, ему невдомёк.       — Что едят слуги? — интересуется Тор, потеряв счёт неудачам.       Нгай И дёргает уголком рта.       — Не важно. Йотунхейм не может позволить себе оскорблять принца Асгарда — подадут то же, что и Его Высочеству.       Вспоминая вечером те слова, Тор смеётся: на подстилке из сена, среди блеянья коз, запахов влажной шерсти — при драке одна из рогатых угодила в поилку, — навоза, иронично думать о том, что оскорбление одного принца вторым — это другое. Не от лица Йотунхейма. Йотунхейм не может позволить себе его оскорбить. Локи же — может. Его эмоции превыше правил. Тор их принимает, находя в его поведении себя самого.