по наитию

      болит шрам.       кендзяку искручивается на собственной кровати и по глупой детской наивности ждет, пока противная пульсирующая боль перестанет атаковать лоб. пассивное ожидание итогом доводит до отчаяния и парень неохотно откидывает одеяло, тяжело поднявшись.       подходит к зеркалу в ванной, освещаемой чересчур ярким белым светом, отчего глаза поначалу жмурятся, стараясь избавиться от наваждения галлюциногенных пятен перед взором.       удивления в глазах ни крохи. привыкшая капля бордовой крови медленно собирается в середине небольшого надрыва шрама, готовясь выйти наружу и окропить собой бледное худощавое лицо. парень измученно выдыхает и достает из шкафчика рядом иглу и нить, готовясь к самостоятельному вмешательству.       рука спокойно нависает для большего удобства, пока тонкие пальцы аккуратно ведут нить по лбу, зашивая недоразумение вновь.       шрам начинает болеть в определенные моменты, что стоит отметить. несомненно, кендзяку старается не обращать внимание, а на вопросы по-детски интересующегося махито лишь мягко улыбается. но для самого себя считается глупым хранить утайку, когда дело стремительно доходит до абсурдной последовательности с некой вероятностью на плачевный исход.       укладываясь назад в постель, кендзяку думает о том, что подумает обо всем завтра. именно так он предпочитает решать оную проблему.       так или иначе, мысли перерастают в фазу атаки и терпеть игнорирование у них не получается, а потому они ворохом наседают и давят на мозг со всем сторон, не позволяя абстрагироваться и отдышаться.       кендзяку не любит жаловаться. он будет истекать собственной кровью, но никому не позволит об этом знать. даже самым близким. кому? у кендзяку нет близких.       даже махито он близким не считает: порой раздражает инфантильность, но вежливость и проявляемое терпение позволяет создать тому точку опору, надежный и обеспеченный безопасностью выход. если то требуется, то кендзяку сам дает кому-то что-то о себе знать, дает сведения, но только из лишней необходимости или интереса. никогда не за просто так.

махито.

знаю, что не спишь.

бессоница ебет?

ну-ну.

у меня шрам вновь порвался.

ебать мне приехать?

я уже зашил и обработал его, но мне бы просто не помешала твоя компания.

      на губах кендзяку появляется улыбка. вот оно: чистейшая, простейшая ложь из возможных. из собственного интереса, с приправой азарта. ***       не проходит и получаса, как махито заявляется в, видимо, первом, что выпало из шкафа, с кривой улыбкой и щенячьими глазами. кендзяку ответом улыбается манящей вежливостью и долей тепла. своего, родного. это заставляет глаза махито загореться еще большей уверенностью в человеке напротив.

– как твой шрам?

      махито задает вопрос, когда стол оказывается сервирован мятным чаем и крекерами, на которые махито жадно налегает. кендзяку внимательно наблюдает за изголодавшимся, как зверь, другом, про себя подмечая детали. легкая улыбка продолжает покоиться на его губах.

– все хорошо, махито. спасибо за беспокойство.

– я побоялся, что приеду, а мозги по полу валяются.

      кендзяку испускает смешок, подмечая реакцию на чужое беспокойство. наивно и глупо. но карт не раскрывает, ибо махито думает, что такова реакция на искренность, и ответ является таким же – искренним.

– а сам отчего же не спишь?

      махито, даже не прожевав, с охотой отвечает а поставленный вопрос:

– да хуйня всякая бесоебит. то насекомыши повылезают, то паничка ебнет. сам ведь знаешь.

      кендзяку знает.       хочется услышать ответ от самого махито, ибо так интереса и желания больше. забота постепенно сходит на нет, и отчего-то сменяется азартом. махито не замечает изменений, что кендзяку лишь на руку.

– тебе следует взять перерыв. я оплачу тебе за рабочие часы, но ты будешь отдыхать.

      махито замирает, пока его брови искручиваются в удивлении, практически достигая линии волос.

– кен, достал. я же не просил тебя.

– это мое личное желание. прошу, не отказывай в подарке.

      махито не способен тягаться с нежностью в голосе кендзяку и с собственными чувствами, потому поспешно сует крекер в рот и шумно пережевывает, не забыв в своеобразной манере обиды охмурить собственные брови. очередная легкая победа для парня напротив, и бесстыжее поражение для самого махито.

– чай вкусный.

      кендзяку ответом лишь вновь улыбается и кивает знаком благодарности.       махито смотрит на время в экране телефона и после кладет гаджет на стол, что кендзяку не оставляет без внимания. его улыбка плавно питается раздражением, но и это он способен скрывать от чужих уставших глаз.

– ты выглядишь избито.

      констатация факта граничит с мягким, лелеющим голосом, и махито пробирает на непроизвольный смешок.

– спасибо.

– ты не думал сходить к психологу? с ментальным здоровьем не шутят.

– а что толку?

– я его оплачу.

      махито мнется и поднимает глаза в чужие. нерешительно, почти по-кроличьи.

– дело не в деньгах....

– прям-таки.

      махито раздраженно выдыхает и откидывается на спинку кресла. прочитан. значит, побежден. кендязку замечает чужое поражение и ехидно улыбается.

– ладно, дело в деньгах. но я не хочу, чтобы ты на меня тратился.

– махито.

– кен. ни к чему.

– я помогаю бескорыстно. я хочу помочь.

      для махито подобное заявление пошатывает отдельные крупицы сознания и поселяется смыслом и теплом внутри, отпечатывается на подкорке разума следом раскаленного металла.

– лучше бы чосо помог.

– у чосо достаточно времени и средств. у него просто нет желания.

      подобное давление заставляет махито усомниться в собственной важности в глазах друга. кендзяку за мгновение смог заставить почувствовать себя немощным и неважным. так глубоко махито не думает, не замечает и изменения в отношении, но фраза заставляет переосмыслить собственное существование.

– махито.

      чужая рука опускается на голову, аккуратно разглаживая волосы и вычесывая отдельные пряди. гладит спокойно-умиротворенно, легко-нежно, эфемерно.       и на махито действует.       действует даже лучше, чем предполагалось.

– я хочу помочь.

– я уже понял.

      видимого смущения нет, но разум полыхает от ощущаемой всем телом нежности чужих рук в таком простом, субтильном жесте. он подается вперед, и кендзяку позволяет быть чуть ближе. а потом еще. и еще. пока голова не оказывается на чужой груди, а исполосанные руки не хватаются за одежду как за единственное спасение от жестокого мира и суровых реалий.       махито шумно вдыхает запах чужой одежды. такой родной. без излюбленного одеколона, а свой, настоящий. и ловит себя на мысли, что подобный момент по-своему интимен.

– полагаю, ты ночуешь у меня?

– а можно?

      голос исполнен невинностью, детской наивностью и крохой надежды. вновь эти щенячьи глаза. кендзяку водит по чужим волосам и зарывается, чуть трепля в родительском жесте.

– конечно.