The very long curious story

Когда Лёва сказал, что хочет выйти на работу, Шура сделал вид, что обрадовался. Денег из его зарплаты им хватало, но дело, конечно, было не в деньгах. Лёве ещё не было и двадцати — он почти не успел за свою жизнь ни поработать, ни поучиться. Деньги тратил только на необходимое, да и денег этих не чувствовал — не сам ведь зарабатывал. Шура поддерживал его во всем и в этом тоже — никак не дал понять, что Лёвино желание его озадачило. Тем более, со временем Соня становилась спокойнее и иногда даже слушалась, оставшись без родителей в истерики не впадала — её можно было ненадолго отвезти к родителям и заниматься своими делами. Он знал, что мало что умел — рисовать да песни писать, вот и всё. Хотел было тоже попробовать себя в общепите, но Шура, как услышал, запретил наотрез. — Я там чуть не сдох, представляешь, что с тобой будет? — объяснил так. И был прав. Ещё Лёва видел объявление о поиске уборщиков в агенство. Убираться предполагалось в домах, то есть ничего сложного: полы, посуда, поверхности… Это Шуре понравилось ещё меньше: — То есть ты по каким-то домам будешь ездить? И там оставаться с хрен пойми с кем? Может, ещё табличку повесишь: «Ограбьте меня, изнасилуйте и убейте»? Я против. И вообще, кто на такое соглашается? Мозгов нет, что ли? Это Лёве тоже показалось достаточно резонным — новости они всё-таки смотрели вместе. Шура и тот старался затемно один по кварталам не шататься и уж тем более не заходить в дом к незнакомым людям. А вот когда Лёва нашёл в газете вакансию маляра, условия устроили обоих: часа четыре в день, на воздухе, с людьми. Тут и рисование пригодилось — по крайней мере, Лёве хотелось так думать. — Когда закончить планируешь? — спросил Шура, когда с утра они втроём выходили из квартиры. — В обед, — Лёва взял Соню на руки, хотя она и сама ходила неплохо и умела спускаться по ступенькам — даже не кубарем. — Как закончишь, заберёшь её сразу? — Ну конечно заберу. Буду спешить, — Лёва подкинул Соню и поцеловал в щёку. Соня обняла его за голову. Обычно, выражая эмоции, она могла потянуть их за волосы, укусить, схватить или просто закричать, но с недавних пор научилась делать по-другому. Она уже умела и поцеловать, и обнять, и даже изображала ласковые слова — не произносила, но бубнила с улыбкой. Хотя когда её захлёстывало, справляться становилось непросто — всё-таки она училась. — Как её можно сразу не забрать? Этого маленького котёнка? Заберу. До родителей доехали на автобусе. Прощаясь с Сонькой, Шура был каким-то особенно серьёзным. — Что с лицом? — спросил Лёва, когда они двинулись в сторону остановки. — Генетика. Я думал, ты привык уже. Такой уж я уродился. — Нет. Ты напрягся. — Просто думаю, как ты там на солнце будешь. Перегреешься же, — Шура даже не попытался придумать ничего правдоподобного, и Лёва отстал — оба знали, что правду вытягивать бесполезно. На солнце Лёва был отлично, только делать пришлось не совсем то, что он предполагал. За четыре часа ему почти не пришлось ничего красить — его учили работать с материалами, накладывать грунт, выравнивать поверхность, штукатурить. Под конец смены дали поработать — и в общем-то им остались довольны. Теперь жить стало, конечно, интереснее. С утра — у обоих работа, после обеда у Лёвы и Сони домашние дела, а по вечерам — общее свободное время. На свои деньги Лёва покупал что-нибудь для дома или в подарок домашним. Больше, конечно, для Сони — расчёски, заколки, носочки, куклы… О том, что когда-то хотели воспитывать в соответствии с книжками, забыли. В книжках писали, что много игрушек детям не нужно, но Соня говорила, что нужно, и так как книжки не склонны были от скуки висеть у них на шее и вопить, слушали всё-таки Соню. Хотя, надо отдать должное, просила она что-то не так уж часто — больше ей нужно было внимание и какая-то деятельность. У Лёвы проявился новый круг общения — рабочие мужики. К нему относились как к ребёнку — учили, помогали. Но ещё относились и как к равному себе — посвящали в разговоры, рассказывали о себе и своих семьях, спрашивали о нём. Больше всего Лёва хотел быть принятым — и, когда понял, что на работе его приняли, невероятно собой загордился. Раньше ему казалось, что он боится людей, но на самом деле он не боялся — стеснялся скорее. Теперь стеснялся меньше. Лёва почти не уставал и стал брать больше смен. Конечно, с родителями Шуры он поговорил — они были рады провести больше времени с внучкой, их это не тяготило. А Карась всегда готов был подстраховать на всякий случай. Постепенно Лёва стал работать каждый день и полноценно отдыхал раз в неделю. — Какие планы на завтра? — спросил Шура вечером пятницы. Привык, что по субботам Лёва свободен, поэтому и спросил. Оба, надо сказать, пережили тяжёлый день: ночью Соня температурила и плакала, с утра не хотела отпускать Шуру и даже укусила Лёву, когда он забрал её. Днём вела себя спокойнее. Когда вернулись Лёва и Шура, обрадовалась, но скоро снова поднялась температура — стало хуже. А недавно её оставили с новыми игрушками, которые смогли ненадолго отвлечь, и можно было хоть немного отдохнуть. — До двух смена, потом пойдём на пляж, — ответил Лёва буднично. Шура помолчал. — А, понятно, — сказал наконец. — Я думал, ты завтра с Соней. — Я и так с ней, просто после работы. — А почему у тебя не свободный день-то? Всегда же был. Ты вообще не отдыхаешь. — Ну, вот так взял смены… Я не устал, — Лёва стал оправдываться. — Ну, а послезавтра? — В понедельник выходной, послезавтра — нет. Шура покивал, но было видно, что Лёвин ответ его не особенно обрадовал. — Не понимаю, почему ты не хочешь, чтоб я работал, — сказал Лёва, осмелев. — У меня и так опыта почти что ноль, а я не могу всю жизнь ничего не делать. Ты же поддержал сначала, а что сейчас? — Я хочу. Если бы не хотел, сказал бы уже. — А что тогда? Родители сами просили её почаще приводить, даже на ночь брать готовы. Ну или до вечера, по крайней мере. — Вот этого точно не надо, ладно? — Да ладно, ладно, я и не предлагаю, просто… они сами просят, они не против. — Хорошо, я знаю. — А что ты тогда? — Лёвчик… ничего, — Шура смягчился как мог. — Ты себе сам что-то придумал и уже кипятишься. Ничего. — Нет, чего. Ревнуешь, что ли? — Да. — Врёшь, тебе пофигу. — Мне не пофигу! Ух, как я ревную. Сейчас пойду и подерусь с твоими этими строителями, — Шура надул щёки, нахмурился и сжал кулаки, показывая Лёве. Лёва закатил глаза, но улыбнулся. С обоих схлынуло. Конечно, не в ревности было дело, хотя и без неё обычно не обходилось. Скоро и Соня отвлеклась от новой книжки со сшитыми из велюра страницами, забралась к Лёве, прильнула. Была немного горячая, но по сравнению с ночью это были цветочки. Лёва положил им заранее приготовленный ужин, кормить Соню взялся сам. Она сидела в детском стульчике, болтала руками и ногами, немного заигрывала с Лёвой: как только он подносил к ней ложку, она закрывала рот обеими ладошками — потом, когда он просил ласково «ну открой ворота, самолёт летит» — разрешала себя накормить. Сначала было так. Потом она пролила сок так, что потекло и по столу, и по Лёвиным джинсам — он сдержался. Соня запросила ещё сок — Шура налил морковный, потому что грушевого уже не осталось. Поняв, что что-то не то, Соня опять махнула рукой, уже специально — сок опять разлился на Лёву. Хотя теперь он был в домашней одежде, его это не обрадовало, да и Соня была на грани. Когда её повторно попытались покормить, со стола полетела уже и тарелка, а сама Соня заплакала. Лёва попытался вытащить дочь из детского стульчика, но она уже была вся напряжена и то ли на руки не хотела, то ли просто капризничала — вытащить её было непросто. — Спать уже хочет, — объяснил Шура, встав, чтоб помочь. — Да пиздюлей она хочет, — Лёва всё-таки вытянул Соню со стульчика, взял на руки, — выпрашивает. Успокаиваться Соня не торопились, только сильнее нервничала. Ей не нравилось, как Лёва держал, как качал, что говорил; ей было жарко и она толком не наелась. Когда она уже не в сравнение с младенчеством сильно прихватила Лёву за волосы, он оттянул её от себя и прикрикнул: — Нельзя так делать! Нельзя, — повторяя это слово, он уже не злился — быстро отошёл. Хотя Соня сделала больно, вспылил Лёва не из-за этого, а просто от накативших усталости и бессилия. — Лёв, не повышай голос, — попросил Шура и протянул руки. — Давай сюда. — Она хватает меня за волосы, кусает и царапает. Постоянно, всё время, — объяснил Лёва. Отдал Соню. Говорил беспокойно, но больше, конечно, не крича. — Детям нельзя такое позволять, она должна знать, что это больно. Ты видел, как она меня укусила за руку вчера? Это же очень больно, тебя же тоже кусала. Нельзя, а то она так и дальше будет, надо воспитывать. Она волосы клоками дерет. — Это не повод кричать на ребёнка. Ты её только сильнее пугаешь. Она не понимает. — Должна уже понимать, что так нельзя. Только ты не начинай! Может, мне посочувствуешь? — Объяснить можно спокойно, — почему-то Шура не хотел соглашаться и делать единственное, чего Лёва от него просил — не хотел его понять. — Ну так объясни! Нашёлся, блять, буддист. Объясняй, — негромко, но очень раздражённо бросил Лёва. — Я объясню. Ты только не кричи и не дергай больше, ладно? И не надо ничего ни про какие пиздюли говорить, совсем, что ли, сдурел? — Шура понимал, что должен остановиться, но остановиться было тяжело. Лёва не ответил — пошёл курить на балкон. Вообще-то, они не ругались, нельзя сказать, что даже сейчас произошла прямо-таки настоящая ссора — но острые углы точно наметились. Сигарета, потом ещё одна — и Лёва спокоен. После беременности он не бросил, а наоборот курить стал в любую свободную секунду — наверстывал все месяцы без сигарет. Соня плакала ещё час, пока не уснула. Лёва предложил помощь, но Шура отказался — не раздражённо, не на зло, а действительно желая позаботиться. Искупал, сбил поднявшуюся ещё выше температуру, усыпил малышку колыбельной. Лёва ждал в большой комнате. Когда Шура вернулся, сразу заговорил с ним — тихонько, чтоб не разбудить дочь. — Извини, я это зря. Просто когда ты напоминаешь, какой я психованный, я ещё сильнее психую. — Я этого и не говорил, — сказал Шура почти сухо. Быстро поняв, что так разговор не пойдет, всё-таки сел рядом, положил Лёве руку на плечи, наклонил к себе и чмокнул в макушку. — Но что есть, то есть. Лёва налил им обоим по кружке травяного чая, положил печенье, которое от Сони прятали. — Ты же вырос с мамой Инной. У тебя, блин, к крику вообще иммунитет должен быть полнейший. Шура глянул на него быстро — но этого хватило, чтоб Лёва понял, что сказал что-то не то. Пока думал, как опять объясниться, Шура сказал сам: — Вот поэтому и не хочу, чтоб ты тоже так делал. Или вообще кто-то. Терпеть не могу крики. Просто… не могу. Трясет аж. И Соня тоже этого не любит. Вот если бы я на тебя кричал, тебе бы явно не понравилось. И с детьми так же. Их тоже нужно… ну, что ли, уважать, — и Шура как обычно прикусил язык, когда Лёва был уверен, что он наконец-то скажет что-то откровенное. — Я что, часто кричу? — Нет. Ты отлично держишься. Прости. Тут я, по-моему, не сдержался. Мы оба на нервах. Разговор оборвался — продолжать у обоих не было сил. Но спать легли одновременно и даже в обнимку, что делали редко — всё-таки жарко и неудобно. Но сейчас было нужно. Следующие дни прошли нормально, но в конце недели стало хуже. С вечера Соня не могла найти себе места — не хотела есть, зато очень много пила, не хотела слезать с Лёвиных рук. Лёва всё время говорил с ней, успокаивая — она отвечала, но не что-то членораздельное, и часто хныкала. Пару раз начинала дремать — сначала на диване с Лёвой, потом уже в кровати, но каждый раз всего через полчаса поднималась и снова начинала беспокоиться. Шура вернулся, когда Лёва стоял на балконе, держа Соню на руках, и что-то показывал на улице. Быстро расставил в холодильник купленные продукты, подошёл, чтоб помочь. — Совсем плохо, — сказал Лёва устало. Соня появлению Шуры обрадовалась — улыбнулась, задрыгалась. Взяв её, он обжёгся. — Опять температурит? — Под вечер подскочило. Не понимаю, что происходит. — Давно так? — Забрал от родителей — уже было плохо. И всё. Дома с рук не слезла ни разу. Ты поешь? — Не, я на работе только ем и ем. Нет уж, — Шура положил напряжённую Сонину голову к себе на плечо, саму её погладил по спинке. — Хочу повозиться. Ты отдохни. Всего за пять минут Лёва умудрился сходить в душ и умыться, а за десять — поесть за все голодные часы. Уснул прямо на диване — сначала сидел, обняв ноги, потом упал. Очнулся через час из-за детского плача. Хотел немного полежать, отдохнуть, придти в себя, но появившийся в комнате Шура одним своим видом дал понять, что что-то не так. — Лёв, Соньку вырвало. За ночь Шура несколько раз порывался вызвать скорую, но обошлись и без неё. Лёва никак не показал, насколько же его напугали эти несколько часов с тошнотой и высокой температурой — ещё ни разу Соня не болела так серьёзно. Горел прикроватный светильник, Соня лежала посередине родительской кровати. Лёва гладил её по намокшим волосам, Шура вслух читал — так и успокаивали. Ближе к рассвету стало лучше — Соня сумела уснуть. Ни Лёва, ни Шура не сумели. Молча покурили. Шура подремал пару часов перед тем, как уйти в ресторан, а Лёва лёг к дочери. Когда уже было можно, позвонил прорабу и предупредил: ребёнок болеет, на работе не ждите. Среди маляров, строителей, столяров было такое привычно — запил, заболел, просто не смог придти — бывает. Не вышел Лёва и на следующий день, и даже тогда, когда Соне стало лучше. Она радовалась, что не нужно будет никуда уходить — и даже выучила несколько новых слов. Правда, что это за слова, понять удавалось не всегда. — Лёвчик, ты когда работать пойдёшь? На той неделе? — спросил Шура, заметив, что муж не говорит больше ни о каких планах. — Наверное, пока не смогу. — Ты прости, что я тогда так отреагировал. Не хочу заставлять тебя дома сидеть, я и сам рад был бы… ты же понимаешь? — Да нет, ты прав. Наша дочь это наша ответственность. Я же знал, что так будет, — Лёва улыбнулся уголком губ. — Мне не тяжело ещё немного у тебя на шее посидеть. Лёве почти не было грустно — он правда всё понимал. Работать ему нравилось, но ещё ему нравилось, когда с Соней всё было хорошо. Да и жизнь длинная — ещё наработается. Просто успеть хотелось всё и сразу. А что будет дальше, никто не знал. Может, Шура сам станет шефом в своём ресторане, начнёт зарабатывать ещё больше, они заведут второго ребёнка, Лёва продолжит заниматься воспитанием… Детских садов, тем более доступных по цене, в Тель-Авиве не было. Школ, которые их бы устроили, тоже. Но главное не это. Главное то, что здесь не было жизни, о которой они мечтали. Шура не мечтал всю жизнь работать поваром, а Лёва — красить стены и то украдкой. Как только они перестали экономить на еде, а Соня стала чуть самостоятельнее, начали задумываться о будущем. А будущего видно не было. Ответ на вопрос о том, что делать дальше, пришел неожиданно легко и будто сам собой. Тот вечер прошёл лучше, чем они могли подумать: сначала втроём гуляли по городу, потом Соня уснула — было ещё рано. Шура принёс бутылку вина, которая тут же незаметно была выпита. — Ты меня снова напоил. Знаешь, чего не хватает? — Лёва убрал с лица совсем короткую светлую чёлку. Волосы он больше не отращивал. — Взять гитару, открыть тетрадку… и начать голосить. А помнишь, была такая группа — Би-2? — Нет, — отпивая из бутылки, Лёва засмеялся. — А я помню. Хорошая была. В Могилёве на фестивале зажигала, в Минске популярностью пользовалась, шоу устраивала варьяты. Шура всё реже и реже говорил по-белорусски — не с кем было. Да и помнить самый родной язык, когда нужно учить несколько других, было непросто. Но иногда его пробивало — и говорил, и даже напевал на белорусском. — Хорошая, — согласился Лёва. Посмотрели на гитары — гитары стояли в углу, запылившиеся и расстроенные. В последний раз Лёва играл Соне пару недель назад. Всё-таки тяжело быть музыкантами, когда живёшь в одной квартире с ребёнком. — У меня ужасная идея, — поделился Лёва. — Насколько? — Достаточно. А сколько времени? — Восемь, — глянув на часы, ответил Шура. — Позвонить родителям, попросить побыть тут, пока Сонька спит. А мы с тобой… сыграем пару песен. Вдвоём. Когда мы в последний раз были вдвоём? Я знаю, что ты этого не любишь, но она же спит… она не узнает, что нам на неё пофигу. Шура сделал вид, что задумался, но уже через минуту был на проводе. Ещё через полчаса приехали родители, которым так удачно было нечем заняться этим вечером. — А ты наденешь эти свои джинсы, которые на бёдрах держатся? — спросил Лёва, когда оба толклись в ванной у зеркала — Лёва вставлял серёжки, Шура причесывался. — Только если ты — жёлтую рубашку, — Шура окинул его долгим, прямым взглядом. Сколько бы они ни были вместе, от этого взгляда всегда становилось беспокойно. — Я надену, — Лёва улыбнулся уголком губ. Родителям пообещали приехать не слишком поздно, но они успокоили — лучше уж поздней, чем раньше. Из дома выходили, впервые за два года свободно дыша. Казалось, сейчас они никому ничего не были должны. Шли с двумя гитарами, модно одетые и надушенные. Уже знали, что пойдут на пляж, но не с туристической стороны, а там, где больше камней, чем песка. По пути на пляж купили ещё вина и пили прямо из бутылки. Расположились близко к воде, но на сухом. Шура стал наигрывать на гитаре, а Лёва — подпевать. Пели любимых Лёвой The Cure. Всё как раньше. — А я не бросил писать стихи, — Лёва разулся, вытянул ноги, позволяя волнам их облизывать. — Писал и когда беременный ходил, и сейчас пишу иногда. Представлял раньше, как мы с тобой на них музыку положим… — Мы положим. — Ты же их не видел. — А я в тебе не привык сомневаться. — Заигрываешь? Шура приложился к бутылке и, отстранившись, пожал плечами: — Соблазняю. Лёва попросил снова сыграть, и, пока Шура перебирал струны и решал, что сыграет — стал пританцовывать. А потом Шура запел. — Я хочу быть с тобой, — начал с припева, чтоб приноровиться. Лёва засмеялся, помотал головой и всё-таки продолжил танцевать, забрав себе бутылку. Луна обрамляла бело-голубым силуэт, ветер трепал русые волосы. Танцевал и подпевал Лёва, пока не упал, выдохшись. Шура как будто не заметил — остался с гитарой. Не обратил он внимания и когда Лёва подполз к нему и положил голову на плечо. Пришлось целовать его от виска до шеи, чтоб привлечь. — Что, натанцевался? — спросил, отложив гитару, и вытер намокшую шею. — Я такой пьяный, — Лёва говорил правду, хотя больше, чем пьян, он был расслаблен. Едва мог держаться. Пили они редко, а напивались в последний раз незадолго до того, как Лёва узнал, что ждёт ребёнка. Возвращаться к этому было странно, но приятно. Шура опёрся за спиной на обе руки и наклонился назад, пуская Лёву ближе. Лёва послушно потянулся. — А помнишь, как мы море охраняли? — он опёрся Шуре на грудь и спустя пару секунд оба упали на расстеленное полотенце. — А то. — Тут никто не охраняет, — заметил Лёва, нависнув над мужем. — И не ходит. Не боишься? — Очень боюсь. Бр-р. А ты? — Лёва не знал, чего должен был бояться, но всё равно подыгрывал. Шура медленно, старательно растягивая момент, протянул руку к Левиной рубашке и расстегнул несколько верхних пуговиц. Потом скользнул сильно ниже — расстегнул пуговицы на его джинсах. И просунул пальцы под них, касаясь самого низа живота. Лёва поцеловал сам — нетерпеливо, мокро, почти в самый уголок рта. — Раздевайся, — поторопил Лёва, когда Шура потянул вниз его штаны. — Соблазняешь? — догадался Шура. — Заигрываю. Конечно, за эти полтора года они оставались наедине, но коротко и с тяжёлой душой, не отдаваясь друг другу полностью. А сейчас отпустило. Шура уже и забыл, что это такое — медленно доводить, целуя всё настойчивее и настойчивее, пока Лёва не начнёт смущаться. А Лёва, конечно, начинал. Даже сейчас. Никуда не делись ни волнение, ни трепет. Полчаса спустя, отряхиваясь от песка, красный и растрёпанный, Лёва как обычно смотрел не на Шуру, а перед собой. Шура сразу закурил и подниматься не торопился, только натянул джинсы и подложил под голову руку. Просто он сильнее устал и задохнулся бы, если б тоже стал суетиться. — Мы как подростки… Что за ужас, — Лёва глянул в сторону выхода с пляжа, но там было темно и тихо. Одевшись, Шура снова взялся за гитару, хотя оба понимали — свидание пора было заканчивать и выдвигаться домой. — Что за стихи ты там пишешь? Опять про этот свой секс? Или про политику? — Нет. Теперь про любовь. Да какая тут политика? И всё-таки они вспомнили старые песни. И даже сыграть смогли. Лёва пел свои старые стихи и мимикой давал понять, как ему это не нравится, а вот Шура был ими очень доволен. Домой шли, кое-как волоча ноги. Надышали на родителей перегаром и уже не помнили, как улеглись. На следующий вечер Шура вернулся бодрее обычного. Сначала, ничего не объясняя, попросил Лёву показать новые стихи — Лёва показал. С каждой новой страницей Шура выглядел всё радостнее и радостнее. — Лёва, это очень хорошо. Хорошо. Я уже представляю, что можно с ними сделать. — Я тоже периодически представляю, что с ними можно сделать, но ты просил ничего не уничтожать. — Я серьёзно. Хорошие стихи, очень. Лёвчик. Я на днях услышал от ребят, что там, в Иерусалиме будет большой конкурс. Все, кого мы знаем, хотят подать заявки. А вот Юрке не с кем играть, а ты знаешь, он барабанщик хороший. У него и аппаратура своя, и музыкантов он знает… нам тоже нужно. Там ещё всё на зачаточных этапах, но понимаешь, я услышал — конкурс, все ребята едут, потом мы с тобой гитару взяли, и знаешь… Я многого не жду, но по-моему, мы должны поучаствовать. Возьмём старое, новое, с музыкой решим, мы же привыкли экспромтом работать. Мы же… мы же это любим. Доработаешь вот эту про неразделенную любовь на ближнем востоке? Я спрашивать не буду, мне понравилось, думаю, её надо озвучить. Мы когда вчера поиграли, я что-то вспомнил… это же наше дело. Хоть ненадолго вырвемся, развеемся. — Да, — Лёва, хоть и удивился, с ответом не медлил ни секунды. — Да, я хочу. Давай. — Музыкантов я нам обеспечу, придумаем аранжировки, выберем программу… вряд ли там можно будет разгуляться, но мы же умеем внимание привлечь. Ну? Да же? Ни Лёва, ни Шура не рассчитывали на победу, да и участвовать собрались без азарта, ни с кем не соревнуясь, но зато с каким запалом. Никто из них никогда ничего не выигрывал. Лёва занимался борьбой и танцами — и хотя результаты показывал хорошие, нельзя было сказать, что он сильно преуспел. Его называли талантливым, сильным, упорным, но до первого места он никогда не дотягивал. Шура в принципе на такое время не тратил — рано пришлось начинать работать, да и в школьные годы обязанностей у него было немало. Поэтому оба даже и не думали, что могут что-то где-то выиграть — такого никогда не случалось и случиться не могло. Но вот амбиции были и, желая или не желая победить, к делу отнеслись серьёзно. Теперь музыки стало больше. Соня, конечно, быстро уставала их слушать, но даже с учётом этого вечерами удавалось выкроить хотя бы час на спокойную домашнюю репетицию. Музыкантов Шура, как и обещал, нашёл, и два-три раза в неделю они прогоняли песни вместе. Подготовка к конкурсу занимала всё свободное время, отдыхать теперь было совсем некогда — и никого это не расстраивало. И Лёва, и Шура, если бы у них спросили, не отказались бы жить так и дальше. Для других участников конкурс был настоящим событием: они ехали издалека на несколько дней, придумывали, куда пойдут после, заранее знакомились с другими группами. А Лёва с Шурой спланировали всё таким образом: с утра в Иерусалим, после выступления — домой. О том, чтобы попытаться хоть на день расслабиться, даже не подумали: Соня бы не смогла проспать без них целую ночь и обязательно бы плакала, да и работу Шура отменять на целых два дня не стал бы в любом случае. Не очень рок-н-ролльно, но хоть что-то. Карась одолжил на день поездки не так давно купленный «Додж». В отличие от Шуры, который за рулём сидел в последний раз у отца на коленках лет пятнадцать назад, Лёва водил хорошо — ему можно было доверять. Жара стояла такая, что дышать было тяжело, несмотря на то, что за два года жизни в Израиле мальчики пообвыклись. Старательно выпрямленные, уложенные Шурины волосы взмокли, завились и грязно заблестели, Лёвины же — встали шапкой. Одежда пропиталась на спине, на груди и под мышками, и это в купе с волнением, теснотой и духотой сделало путь до площадки и ожидание выступления просто мучительным. По приезде на место концерта приключения только начались: гримёрки были рассчитаны на три-четыре группы, все участники которых не стали попусту ждать и сразу же принялись веселиться. Лёве, махом осушившему бутылку воды, гитарист одной из групп предложил выпить чего-нибудь покрепче. Лёва со вздохом отказался, но ему предложили снова и на третий круг разговора вмешался Шура, вежливо попросив коллегу по цеху отступить: — Хуево слышно или что? Отвали от него уже. Впрочем, это не помешало им уже минут через десять, встретившись снова во время перекура вполне цивильно что-то обсуждать. При всей грубости и напускной агрессивности Шура почти никогда не дрался (пару раз в подростковом возрасте, но хватило до конца жизни) и старался до этого не доводить. Может, у него был дар налаживать связи, а может, его просто никто не воспринимал всерьёз — в любом случае, даже начав не лучшим образом, он мог состыковаться с кем угодно. Стыковаться пришлось долго — Би-2 должны были выступать после обеда. Перед выходом на сцену Лёву взял мандраж — подташнивало и подтряхивало его ещё с утра, а со временем становилось только хуже. И вот во время выступления последней перед ними группы в глазах потемнело — он кое-как дошёл до стула, медленно по стенке на него опустился и почти обмяк. Благо, Шура занимался настройкой гитары, иначе бы перепугался. Но ничего из этого Лёва бы не хотел избежать — ему нравилось и волнение, и дрожь, и даже ощущение холода по коже в эту несносимую жару. Он чувствовал себя по-особенному живым. — А теперь представляем вам коллектив из Тель-Авива, который не так давно переехал из столицы Беларуси, Минска — группа Би-2, — донеслось со сцены эхом. Лёве на плечо легла Шуриковская ладонь. Главное для них было — отыграть. Плохо, хорошо — уже не так важно. Они давно уже не жили музыкой и, наверное, были не в форме — мало репетировали, не правили тексты, плохо разгорелись, не до конца продумали образ… Но главное — начало положено. Солнце светило, заставляя даже через тёмные очки узко щуриться. Звук было слышно с трудом. Людей пришло огромное количество. Лёва забыл, как петь, Шура — как играть, но оба спустя минуту обнаружили себя поющими и играющими. Чтобы было спокойнее, держались вместе, а потом Лёва и вовсе опёрся на Шуру. Когда стал чувствовать себя увереннее, увлек его в медленный танец — люди в партере засмеялись, да и Шура тоже. В остальное время Лёва танцевал с самим собой. Пару раз даже на колени опустился играючи. Со сцены уходили снова мокрые, но уже спокойные. Не потому, что были уверены в выступлении, а потому, что не было больше никаких сил переживать. Не больше полчаса плясок на сцене, а как выжали их… В общем, с задачей просто пережить этот выход на сцену они справились. — Ой, сейчас упаду… сигарету мне, — скомандовал Лёва, — и воды, воды! Шура принёс и то, и другое. Наконец-то появился аппетит и ближайшие два часа они провели в кафетерии. Не столько ели, сколько просто сидели, не представляя, как можно встать и опять куда-то пойти. О том, что конкурс предполагает объявление результатов, вспомнили только тогда, когда им об этом сказала другая группа. Дело уже шло к ночи, и Лёва старался не думать, как сейчас поведёт машину, полную живых людей, по не освещенной дороге, ещё и весь день проплавившись на жаре. — Что думаешь? — спросил Лёва, допивая чай. — Стараюсь не думать, — Шура усмехнулся, обнимая его за плечи. — Но ты точно был круче всех. — Да ну. Шура что-то прожевал в ответ, но уже и сам не понял, что — началось объявление результатов. — Жюри и зрители уже высказали своё мнение, голоса подсчитаны и результаты нашего конкурса, этого эпохального события, — ведущий показал белый конверт, — прямо вот тут. И… третье место. Группа семнадцать-девятнадцать. Второе место. На втором месте… группа… Аэропорт! И вот заветное первое место. Вы уже, наверное, знаете, кто у нас на первом месте, не так ли? Ведь не зря же они заняли первое место. А заняли первое место… Лёва и Шура переглянулись. Они не надеялись, но всё-таки на секунду промелькнула мысль: «А вдруг?». Оба смутились — лучше бы и дальше не думали. — Группа Песочный Человек! Сначала они как будто расстроились, но потом Лёва засмеялся. Подставил кулачок. — А в номинации «Самая лузерская группа» побеждает… — Би-2, — Шура отбил и тоже засмеялся. Ну и ладно. — Но! Попрошу заметить. Это не конец нашего объявления. Как многие знают, есть у нас и ещё одна номинация. Самая народная и демократическая номинация — «Приз зрительских симпатий», — не унимался ведущий. — Уже догадываетесь, кто завоевал сердца наших зрителей? А между прочим, они ответили однозначно… — А ты завтра после работы можешь посуды новой купить? Я вчера две тарелки разбил, а Соня кружку недавно, — размышлял Лёва за сценой, просто чтоб не молчать после услышанных результатов и не думать, где они так оплошали. — Куплю, конечно. Так, ладно, заводи тачку, надо ехать, а то Сонька будет… — И больше всех полюбилась зрителям группа Би-2! — объявил ведущий. Шура и Лёва оглянулись и заметили, что на них смотрят. Значит, не показалось. Их действительно снова объявили. — А, что? Почему про нас сказали? Мы что, гитару забыли на сцене? — не понял Лёва. — Да нет! У вас зрительские симпатии. Приз зрительских симпатий, — обрадовалась девчонка — вокалистка группы, которая была на третьем месте. — За вас проголосовали люди! Шура поднял брови, а Лёва наклонил голову набок — казалось, снова не поняли. На самом деле, просто не поверили. — Номинацию год назад ввели после того, как победили те, кто никому, ну… не зашёл. Теперь учитывают и жюри, и зрителей. И вообще, странно получилось. Вы так зажгли — мы думали, после вас уже нет смысла выступать. Непонятно, почему не дали место. Вы реально там показали… в общем, это не утешительный приз. Обратно ехали уже без тени усталости. Лёва нащупал Шуриковскую руку и переложил к себе на колено, не отрывая взгляда от дороги. — Думаешь, правда не утешительный приз? — спросил Лёва. Шура вспомнил их выступление. Вот он отыгрывает так напряжённо и сосредоточено, что даже не дышит — и при этом и прыгает, и волосами трясёт. Вот Лёва поёт почти на надрыве, дразнит — кажется, ещё немного, и он всё-таки сорвётся — но каждый раз выпевает как нужно. Вот Лёва танцует, вот вытягивает совсем высокие ноты, вот обращается к зрителям и даже немного заигрывает с ними… На самом деле, это то ещё зрелище. И слушалище тоже, конечно, в первую очередь. Хотя никакого перформанса не было, в отличие от их минских выступлений, они всё равно справились. — Думаю, да, — ответил Шура уверенно. Может, они были и не лучше всех, но явно лучше, чем о себе думали. И даже более того — может, они действительно были музыканты.

***

То, что в Израиле делать нечего, стало очевидно достаточно быстро. Перебирая варианты (так, на далекое будущее), ни на что особенно не рассчитывая, Шура как-то спросил у родителей о семье своего троюродного брата, которая жила то ли в Австрии, то ли в Австралии — в общем, далеко. В последний раз Шура слышал что-то об этом брате давненько, поэтому и страна из памяти вылетела. Родители рассказали, что живёт брат в Австралии и что связь с ними поддерживает — он гораздо старше Шуры и ровесник скорее Карасю. — А чего вдруг вспомнил? — Да так, — отмахнулся Шура. — Может, связаться хочешь? Он бы не против был. Он человек компанейский. Мы ему твои фотографии отправляли как-то, он тебя помнит. — Связаться? Да как-то неудобно, что ли. — Чего тебе неудобно, а? А отшельником жить удобнее? — и, чтобы не слушать материнские аргументы и факты, Шура согласился связаться. Общение на удивление задалось. Шура рассказал о себе — о том, что замужем, с ребёнком и работой. — Так тебе уже не пятнадцать? — удивился брат. — Как время-то летит. Пару недель общения спустя брат впервые спросил, был ли Шура когда-нибудь где-то, кроме Израиля. Шура сказал, что, конечно, нет. Они больше переписывались (чтобы написать электронное письмо, приходились идти в библиотеку — за компьютером можно было посидеть разве что там), чем созванивались, поэтому скоро Шуре пришло очередной имейл. Имейл, в котором его взяли да и позвали в Австралию. «Денис твоё предложение меня обрадовало и воодушевило, но не знаю можно ли это осуществить. Один я полететь не могу но и втроём мы к тебе завалиться не можем. Может быть позже. Я бы хотел! Но это будет неудобно в первую очередь для вас…» — дальше он писал просто о жизни. Ответ пришёл скоро. «Шура, не говори глупостей. В Израиле вам сидеть нечего, вы не пенсионеры. Ты говоришь, что хочешь построить карьеру, и здесь это осуществить легче всего. Хочешь быть музыкантом? Сможешь заработать. Хочешь быть менеджером? Уже скоро сможешь жить и ни в чём не отказывать себе, мужу и ребёнку. Вот как тебе стоит поступить. Перестань стесняться. Прилетай один и посмотри, что за страна такая. Первое время поживешь у нас. Потом накопишь на свою квартиру. Перевезешь остальных. Тебе такое часто предлагают?» Прежде, чем снова начать отказываться, Шура всё-таки решил поговорить с Лёвой. — Помнишь Дениса из Австралии? — спросил утром выходного дня, когда Лёва был спокоен и в настроении, а Соня спокойно сидела у него на руках. — Брата? Помню. А что с ним? — С ним ничего. Предлагает к нему в Австралию переехать. Лёва засмеялся и стал вытирать стол от крошек. Очевидно, он и не думал, что Шура мог говорить всерьёз. — Лёв, это не шутка. — В смысле? — Переехать в Австралию. Нам с тобой. — С чего это вдруг? — Там перспектив больше. Он вообще… много рассказывает об Австралии. Я думал, что, может, мы заобщаемся и на всякий случай у меня будут связи, но что так быстро он что-то предложит… Я попытался отказаться, мол это неудобно, но он сказал не строить из себя. И Лёвчик, я не хочу строить из себя. Если предлагают, надо хвататься. Я же вижу, что и тебе здесь… что ты не об этом мечтал. А там... он говорит, мы сможем там играть. Там есть, где играть, как заработать этим даже. Ну, я на это могу только надеяться, но всё-таки вряд ли же врёт? В общем, ты бы хотел? — Я хотел быть просто рядом с тобой, Шурик, — произнёс Лёва после недолгой паузы. Уже минуту он самозабвенно тер один и тот же участок стола. Шура мягко остановил его руку. — Но ты можешь сказать так, как сам думаешь. Не хочу тебя тащить. — Давай поедем в Австралию. Почему нет? Сюда же поехали. А мне тогда что Израиль, что тридевятое царство — всё казалось одно. Я даже не представлял. И мы боялись. Но тут оказалось в тыщу раз лучше. Значит, там будет лучше в миллион раз. Ну а если нет, вернёмся, чего нам? Всегда можно вернуться. Но тогда нам нужно будет решать с детским садом, с квартирой… — Лёва застонал. — У меня сейчас взорвётся голова об этом думать. — Так не думай, Лёвчик, — Шура приподнял его подбородок, — давай я всё решу, ладно? С тех пор ни дня уже не проходило без суматохи, ставшей уже привычной за время подготовки к первой эмиграции. Шура продолжал работать, но, закончив смену, спешил уже не домой, а разбираться с документами. Лёва методично собирал вещи. О том, что переезжать придётся по раздельности, Шура сказал не сразу, потому что до последнего надеялся подкопить денег и сразу снять квартиру. Подкопить не получилось — он кое-как закрыл две трети кредита, который брал на роды, сделал документы, отложил на билеты и на оставшиеся деньги купил Соне игрушку в виде мышонка. На этом финансы кончились. Ни на квартиру, ни даже на комнату не осталось и даже не предвиделось. Разговор случился, когда все были в сборе — Лёва, поджав ноги, сидел на диване и читал, а Шура с Соней играли возле него на коврике. Шура упал на спину, подобрал малышку и поднял её высоко-высоко. — Лёва, что это за неопознанный летающий объект? Ты знаешь? Вж-ж, — изображал он звуки турбины самолёта. Соня смеялась и дёргалась. — Не представляю. А летающий объект хочет к папе? — Лёва протянул Соне ладошку, и Соня хватилась, чтоб перебраться к нему. — Лёвчик, — отряхнувшись, Шура сел у его ног, — надо поговорить. — О чем? — увлеченный дочерью, он даже, казалось, не слушал. — Это о переезде. Это важно, — Шура погладил Лёву по колену, привлекая внимание. Поставил голову ему на ноги. — Слушаю. — Вместе переехать мы не сможем. Мне придётся лететь первому. Я не могу тащить вас… денег у нас нету. Всё, что есть, я оставлю вам и буду присылать каждую неделю. Всё, что заработаю. Остальное буду откладывать нам на жизнь. Соне нужна комната, нам с тобой тоже… Я всё думал, может, получится без этого, но не получается. — Так, может, получится накопить? — Мне всё равно нужно будет устроиться, а здесь мы будем копить ещё долго. Сейчас мы бы поехали в никуда. — Подожди… так мы вдвоём останемся? — Лёва не предлагал экономии ради вернуться к родителям, потому что квартира была оплачена на пару месяцев вперёд — Шура всегда платил вперёд, больше всего боясь остаться без жилья. Вариантов, по сути, было не так много. — На время. — На какое? — Несколько месяцев, не меньше. Я постараюсь как можно раньше найти работу, Дэн уже сказал, что есть на примете несколько ресторанов, хороших ресторанов. — Я понял, — ответил Лёва, поджав губы. — Больше полугода точно не будет. И ни в чём нуждаться вы тоже не будете, я обещаю. — Да разве я сомневаюсь? Это не главное. Я боюсь, что не справлюсь. — Ты всегда боишься и всегда справляешься, — Шура говорил так серьёзно, что противопоставить этому было нечего. И Лёва не стал пытаться найти слова. Просто принял. Вскоре Шура купил билет. Дни, которых до его отъезда осталось чуть меньше тридцати, понеслись просто молниеносно. С утра парни вставали рано — вместе готовили завтрак, кормили Соню. Лёва провожал Шуру на работу, а Шура каждый вечер приносил какую-нибудь мелочь — цветы, игрушки, угощения. Несмотря на усталость, теперь каждый день они гуляли и даже ходили в кино — Соня выдерживала почти полтора часа сеанса, иногда даже засыпала в зале. Ночью тоже не спали — старались насладиться друг другом по максимуму. Оказывается, и время, и силы сможешь найти, если будешь знать, что скоро надолго этого лишишься. Вот только оба быстро привыкли и накопительного эффекта не произошло, наоборот — хотелось больше и больше. Когда до вылета осталась неделя, у Шуры закончились рабочие смены и теперь втроём они проводили всё время. Вещей у Шуры оказалось совсем мало и собрали их сильно заранее. — Можно я буду работать? — попросил Лёва как-то, когда они, кое-как одетые, курили перед сном на балконе. — Я тебе не запрещаю, ну, что значит можно? Но Соне ты нужен будешь за нас обоих очень сильно, ты же понимаешь? — Всё равно тебя заменить не получится, а я хоть с кем-то общаться начну. Иначе я так не смогу. Я вообще не знаю, как без тебя тут буду один. Вообще не представляю. — Не надо, — попросил Шура сдавленно. Обнял Лёву, сцепил руки замком у него на спине. — Выходи на работу, Лёвчик. И гуляй. Общайся. Делай так, как будет лучше для тебя. Я буду рад, если с тобой всё будет хорошо. Мне только это и нужно. Оставляя их вот так, Шура чувствовал себя худшим человеком на свете. Ему было и стыдно, и страшно, и горько, но ничего из этого он не мог выразить. Оставлять Лёву было ужасным решением — как никак, он привык к помощи. В том, что он справится, Шура не сомневался, но какой ценой, какими силами? Ещё не так давно он практически вынудил Лёву уйти с работы (точнее, вынудили обстоятельства, но и Шура ничего не сделал), чтобы проводить больше времени с Соней, а теперь сам улетает непонятно куда и бросает всю ответственность ему. Проблема была не в том, спросится Лёва или нет, а в том, что ему в принципе придётся с этим справляться. Ещё больно было оставлять Соньку. Та уже научилась говорить самые простые и привычные слова и бодро носиться по квартире, то и дело придумывала какие-то игры, просто ластилась и была на редкость общительным ребёнком. Конечно, больше времени с ней проводил Лёва, но вот с Шурой у неё точно была какая-то особая связь. Когда он возвращался с работы, она сразу неслась к нему и начинала что-то рассказывать, глядя прямо в лицо. Когда же говорил Шура, она кивала, улыбалась или хмурилась. Он любил взять её на руки и так ходить по квартире, пока она грела его бок. Вытирая ей рот, Шура не упускал возможности щёлкнуть по носу, и скоро она переняла эту привычку. Однажды даже промазала и ткнула ему в глаз, а потом жалела, обнимая и гладя по лицу. Соня сильно выросла, окрепла. С Лёвой ей больше всего нравилось танцевать. Он сажал ее к себе на талию, одной рукой придерживал за спинку, а другой брал её руку. Обычно после этого она быстро засыпала, но иногда дёргалась и тоже пританцовывала. А иногда и сама звала Лёву танцевать — тянула за ладонь и начинала дрыгаться и попискивать. За эту её привычку пищать и за то, как ей понравилась новая игрушка — мышонок — Шура стал называть её Мышкой. С Шурой Соня рисовала. Он застилал пол мусорными мешками, чтобы ничего не испачкать, выкладывал ватман, карандаши и краски, и они надолго погружались в творческий процесс. Капризничала Соня не реже, чем остальные дети, и Шура часами мог укачивать её, не злясь и не ругая. Последнее Лёве особенно досаждало: он, пускай, не злился, но пугался и расстраивался, когда дочь подолгу не могла успокоиться. Как оставить её на такой срок, Шура не представлял. Сколько слов она будет выговаривать, когда они встретятся? Чему научится? Сколько зубов у неё вырастет? Будет совсем большой. Недавно ей исполнилось два года и три месяца — когда они снова встретятся, ей будет почти три. Будет совсем взрослой. И так растёт без него практически, а теперь уж… Шура успокаивал себя тем, что знает, как будет лучше. Чем-то всё время приходится жертвовать. Прощальный вечер устроили в родительском доме. Зое только за день до этого рассказали, что Шура улетает, и она заревела. А когда узнала, что и Лёва с Соней поедут следом, ответила, что хочет с ними. От горя она даже немного разболелась и на застолье не отходила от Шуры. Тот в одной руке держал Соньку, другой — придерживал Зою, примастившуюся рядом. Со стороны Сони ещё был почти спокойный, молчаливый Лёва. — Шурка, ты плохо кушаешь, — причитала тётя Инна, всё подкладывая ему в тарелку то драников, то салатов. — Давай, наедайся, ну когда я тебя ещё порадую? — Если ты порадуешь меня ещё хоть одним драником, самолёт просто не взлетит с таким грузом, — хрипел Шура. — Да его детьми прижало, — пытался бодриться Лёва. Потом все пили. Когда нужно было расходиться, Зоя опять заплакала, и успокаивать взялся, конечно, Шура. Отвёл в комнату, обнял, а потом вообще подобрал её, уже почти девятилетнюю, на руки. — Ну, раз ты у нас рыдаешь как дзиця малое, давай я тебя покачаю, — Шура с трудом стал переступать из стороны в сторону и как бы покачивать сестру. Это подействовало — она, всё ещё глотая слёзы, засмеялась. — Щекотно, — крикнула, но обняла Шуру за шею. — Не улетай, пожалуйста, Шурик, ну пожалуйста! — Так, ребенок. А ну хватит уже. Я не могу остаться, понимаешь? Не будешь плакать, мы тебя в гости позовём, будешь на каникулы летать, ладно? — Обещаешь? В этом году? — Хотя бы раз в год. Я тебе обещаю, — проговорил Шура серьёзно и, наконец, отпустил сестру на пол. В ванной помог ей умыться и даже обрызгал. — Зойка, я тебе Лёву оставляю, помнишь? Он ещё долго с тобой будет. И Сонечка тоже, — уже обуваясь, продолжил успокаивать Шура. — Прямо сейчас? — спросила Зоя. Карась взял её за плечики и прижал к себе. — Нет, с завтра. Ещё минут двадцать все курили. Потом наедине курили Шура с Карасём. Карась был от идеи переезда не в восторге с самого начала, а когда узнал, что едет пока только Шура, совсем не одобрил. Но всё-таки, сегодня долго и мучительно обсуждая всё это за столом, признал, что, наверное, решение не худшее. Так Шура и уезжал — с общей поддержкой. Последнюю ночь провели все вместе. Вообще Соня часто просилась поспать с Лёвой и Шурой, но пускали её редко — в собственной кроватке с бортиками было куда безопаснее. Это был один из тех раз, когда они позвали её сами и положили посередине. Она долго не могла уснуть — поворачивалась то к Шуре, то к Лёве, но уснула в итоге, обнимая именно Шуру. Он специально оставил руку, а не подложил под подушку, как делал обычно, чтоб держать Сонину ладошку. Длинные волнистые волосы упали ей на лицо, и, уже уснув, она тоненько чихнула — прядки защекотали нос. Лёва и Шура не спали долго. Лёва с закрытыми глазами, пытаясь, а Шура — с открытыми, то наблюдая за ним, то глядя в потолок. Они не могли обняться, потому что посередине лежала Соня. Когда Лёва перевернулся на спину и положил ладонь на лицо, ни то закрываясь, ни то показывая, как устал — Шура нащупал его ногу своей и пожал. Обнимались ногами. В аэропорт рано утром поехали тоже втроём. Вся Шуриковская жизнь в Израиле уместилась в чемодан и рюкзак. Рюкзак он повесил на одно плечо, а на второе — гитару. Добирались на такси совсем недолго — дольше прощались. — Мышка, веди себя хорошо. Не болей, не плачь, папу люби. Покажи, как ты любишь? — попросил Шура, и Соня послушно обняла Лёву и поцеловала в нос. Лёва прижал её к себе ещё крепче. — Умница, очень любишь. Моя умница. Ножками немного походишь? М? Соня не стала страдать, когда Лёва отпустил её, но и убегать, к счастью, не спешила. Лёва внимательно наблюдал за ней, пока Шура не вернул его, взяв за подбородок. — Всё будет хорошо, — пообещал Шура и теперь взял за руки. Оба из последних сил крепились. — Да, конечно, — ответил Лёва всё-таки севшим голосом. — Я буду звонить и писать, почаще ходи в компьютеры. Будь осторожнее, ладно? Вы вдвоём остаётесь… Лёвчик, пожалуйста, просто будь осторожнее. Но если вдруг что-то случится, просто скажи мне, я всё решу. Не говори, что я уехал, если кто-то спросит, не говори, что вы одни живёте, — просил, поглаживая Лёвины руки. — И не оставайся один. Работай, найди себе друзей, не будь один, Лёвчик, я хочу, чтоб ты счастливый был. Это всё ненадолго. Будет всё гораздо лучше. Времени оставалось мало. Удостоверившись, что Лёва всё понял, Шура притащил его к себе за плечи и долго, мокро поцеловал в губы. На людях они этого почти не делали, поэтому Лёва даже заволновался и не смог расслабиться, но под конец на пару секунд хотя бы приоткрыл рот и запустил пальцы мужу в волосы. Отстранившись, тут же поспешил вернуть отошедшую от них Соньку, и снова прижался. Напоследок Шура обеими руками крепко схватил его за бёдра и даже почти поднял. Лёва приглушенно вскрикнул — обычно это как раз он любил исподтишка так сделать, но теперь всё обернулось против него. — Ну всё, вали, — в шутку пнув по ноге, приказал Лёва. — Не смею задерживаться, — Шура подмигнул, напоследок чмокнул Соню в лоб и покатил чемодан к зоне вылета. Соня пока не поняла, что Шура уехал, и поэтому весело помахала ему вслед кулачком. Вообще-то, Лёва уже не был тем запуганным и загнанным пацаном, что в семнадцать лет, и сам понимал это. Он и не помнил, когда в последний раз ему хотелось заплакать (кажется, за год таких моментов было не больше пяти), или когда он чувствовал, что не справляется. Он со всем справлялся. Когда жизнь устаканилась, внезапно оказалось, что он не истеричный и не припадочный, а вполне себе уравновешенный. Эмоции, конечно, били через край, но в пределах разумного. Он старался не вспоминать, как вёл себя раньше. И даже учитывая всё это, он себе не доверял. Вдруг устанет, уснет, уронит Соню? Вдруг поверит кому-то не тому? Вдруг Соня снова заболеет? Повинуясь какому-то всепоглощающему чувству одиночества, которое не смогли перебить ни игры с Соней, ни просмотр телевизора, Лёва всё-таки оказался возле телефона. Немного подумал, посомневался и впервые за месяц набрал номер родительского телефона. Если он и звонил, то по вечерам, ведь по вечерам родители всегда были дома. Трубку снял Михаил Васильевич, и Лёва одновременно и обрадовался, и как будто испугался. Звонки домой всегда его волновали, но сейчас, конечно, особенно. Он впервые рассказал о переезде и о том, что остался с Соней вдвоём. Знал, как может отреагировать Михаил Васильевич, и в общем-то не ошибся. — Это плохо, что вы остаётесь вдвоём. Одному о ребенке тяжело заботиться, ты же понимаешь? Как одному с маленькой дочкой жить? Ты ни поспать не сможешь, ни помыться, никому не сможешь на время её дать. — Ну что ты? Я справляюсь. И вообще-то, ей уже два, уж помыться она мне даёт… когда спит. — Тебе Саша-то помогал? Или ты привык уже? — Ну началось. Как он может мне помогать со своим же ребёнком? Как будто он нас на вокзале подобрал и решил помогать. Он заботится как может. Когда не работает, разгружает меня. Я даже отдыхаю иногда. Лежу и ем конфеты. — А сейчас он как заботиться собрался? — Деньги присылает. — Деньгами всё не решишь, ты это должен понимать. — Если бы я думал, что всё можно решить Шуриными-то деньгами, кхм, уже бы передумал. Ладно, я шучу, мы нормально живём, даже скопить получилось, а то заведешь опять своё это… Знаешь, пап, мы тут уже третий год, мы даже не поссорились ни разу. Он работает целыми сутками, а когда нет — всё время проводит с Соней. А ты всё о своём… ну почему нельзя меня просто поддержать? Я же не похвастаться позвонил, как ты думаешь? — Потому что я не знаю, что у вас там происходит. Я тебя понял, но и ты меня пойми. Ты в какой-то чужой стране, у тебя никого нет, кроме Саши и его семьи, а люди себя очень долго могут не проявлять. Вот у тебя опыта мало, а я видел, как это бывает. Ты же честно не скажешь, если что, я тебя знаю. Ты далеко, звонишь раз в сто лет, и откуда я знаю, как у тебя там всё на самом деле? Вот и спрашиваю. Как я за тебя могу не переживать, скажи? Ты мой ребёнок. Всегда им будешь. Лёва вздохнул, протёр усталые глаза. Спорить смысла не было — они оба были правы, каждый в своём представлении о жизни. Лёва давно уже всё понял и не спорил. — Я нормально к нему отношусь. Это смелый поступок, — прозвучало из трубки внезапно. Лёва даже забыл, что разговор идёт по телефону, и ответил только лицом — высоко поднял брови и выразительно посмотрел. Будто предвидя это, Михаил Васильевич продолжил. — Я же тоже уехал из Ташкента… За светлым будущим. Я думал, что ты будешь рядом и сможешь построить такую жизнь, которая тебя устроит, там, в Минске. Но раз не получилось, ладно, такова жизнь. Просто ты тоже должен понимать: Австралия — это не страна по соседству. Нельзя тебя так бросать. Его семья — это его семья. Ты два года просидел с ребёнком, у тебя никого своего нет, был только Саша и тот уехал. Что мне, порадоваться такому решению? Нет, но я его понимаю. Просто переживаю за тебя. Ну, и вы ведь следом полетите, а это другой конец света… когда мы сможем увидеться? — Пап… Я не знаю. Я сейчас вообще ничего не понимаю пока что, — Лёва не любил это обсуждать: сразу расстраивался. — Как мне ещё тебя поддержать? Я бы на твоём месте не справился, а ты молодец. Вы молодцы. Я в тебя верю, но и у меня же сердце болит, Егор, ты понимаешь? Тебе двадцать лет, а у тебя уже своя семья, ребёнок, эмиграция, на носу опять переезд, а я даже не знаю, как ты выглядишь. На фото тебя не видно. Не знаю, что в тебе изменилось. Я ни разу не держал свою внучку, а внучке это уже не надо, она уже, вон, бегает. Как я могу тебя ещё поддержать? Я тебя поддерживаю, Егорка, я тебя во всём поддержу. Только не пропадай. Лёва судорожно вздохнул, кусая себя за ладонь. — Не пропаду, пап. — Позвоню тебе сам через неделю. Надо теперь вас почаще будет проверять. Ты сам-то как? Не киснешь? Держишься? — Не скисну точно. Спасибо, пап. Правда, спасибо тебе. Только сейчас он, пожалуй, ближе всего был к тому, чтобы заплакать. Но вот подошла Соня, показала пальчиком в сторону кухни, и Лёва долго моргнул, чтоб глаза просохли. — Ну что, Мышка, пойдем готовить?