Переродившись вновь, вспомню тебя

      Из окна сквозь тонкую рисовую бумагу в комнату лился мягкий дневной свет. Природа совсем нетипично для ранней в этих краях зимы радовала местных жителей солнечными деньками, поэтому с улицы доносились мерный шум голосов, лай собак да звуки бурной человеческой деятельности. Люди активно готовились к скорому приходу сяосюэ, благодаря богов за столь щедрый подарок — все же трудиться по хозяйству было куда приятнее под теплыми лучами солнца, пусть оно уже и не грело в полную силу.       Лань Чжань устало прикрыл глаза. Лежать целыми сутками в опостылевшей кровати, совершая лишь несколько подъемов за день для удовлетворения естественных нужд и омовения, было уже совершенно невыносимо. Иной раз заходил старейшина, дабы осведомиться о его самочувствии и поделиться последними новостями. С момента убийства хули-цзин люди в близлежащих деревнях больше не пропадали, и это, безусловно, было доброй вестью.       Пожилой целитель пристально наблюдал за его состоянием, воспретив Ванцзи перенапрягаться сверх меры, и наказал своей единственной ученице, Лун Юйчжу, следить за тем, чтобы драгоценный пациент не нарушал строгий постельный режим.       Кости срастались нормально — Лань Чжань и сам это чувствовал, — но риск одним неосторожным движением погубить всю кропотливую работу, которую старик проделал, собирая плечо из осколков, был довольно велик, а потому он покорно оставался лежачим на протяжении вот уже семнадцати дней, то позволяя себе соскользнуть под гладь короткой дремоты, то пытаясь медитировать в не предназначенной для этого позе. Тем не менее, телу требовалось немало времени на полное восстановление после столь серьезных повреждений, так что каждый подъем, как правило, заканчивался для Ванцзи жуткой слабостью и головокружением.       — Говорил же, давай сразу пойдем обратно! — негодовал Лун Мин, рухнувший на циновку с тяжелым пыхтением. — Я, знаете-ли, — калека, и таскать на своем немощном горбу взрослого мужчину, который сам почти не способен стоять на ногах, чревато тем, что однажды мы оба окажемся на полу в неприглядном положении. Сестрица тогда с меня три шкуры сдерет! А старик Фань собственноручно добьет тебя. И поверь, это будет милостью с его стороны!       Утерев взмокший лоб рукавом шаня, он продолжил беззлобно бормотать недовольства в адрес их чуть не окончившейся позорным падением прогулки, отчего губы Ванцзи изогнулись в легкой полуулыбке, а из горла вырвался неопределенный звук, похожий на сдавленный смешок.       — Чего смешного, Лань Чжань? — возмутился юноша, но в следующую секунду его глаза хитро сощурились. Он скрестил руки на груди и надменно отвернул голову в сторону окна. — В следующий раз, когда тебе приспичит подышать свежим воздухом, ищи себе другого носильщика.       Точеный профиль ожидаемо притянул к себе взгляд, вынуждая залюбоваться выразительными чертами лица. Так ничего и не ответив, спустя всего несколько минут Ванцзи снова оказался сморен навязчивым сном, который выпустил его из своих объятий только к позднему вечеру.       В комнате уже царил сумрак, разбавленный тусклым огнем свечи, оставленной где-то в углу. На стенах под тягучее пение дицзы плясали неясные косые тени, и Ванцзи повернулся к источнику звука: Лун Мин сидел в той же позе, что и несколькими часами ранее, в его руках покоилась бамбуковая флейта с подвеской из мыльного камня, а тонкие пальцы умело порхали над отверстиями, извлекая из инструмента простенькую, но совершенно дивную мелодию. Она уносила сознание к далеким, покрытым густой зеленью горам Наньлин, над которыми простиралось бескрайнее синее небо, реки бурными полноводными потоками шумели у их подножия, и казалось, что весь подлунный мир, необъятный и прекрасный, лежит у самых ног…       Наваждение длилось долго, но вскоре мелодия затихла, медленно растворилась в воздухе. Покои погрузились в мягкую тишину вечера — даже тени на стенах замерли, дожидаясь следующего напева, чтобы продолжить свой незамысловатый танец.       Когда флейта вновь ожила, в руках своего хозяина послушно издав несколько первых нот, Лань Чжань понял, что не может сделать вдох. Сердце глупо сбилось с ритма — в очередной раз за время их недолгого знакомства, — а по всему телу оглушающей теплой волной прокатилась дрожь. Так это было не сон? Не шутка пребывающего в бреду сознания, которое подкинуло ему именно то, что он так хотел услышать, пока находился в состоянии помутившегося, болезненного рассудка?       Нет, прямо сейчас Лун Мин играл ее. Ту самую мелодию, которую Ванцзи больше половины жизни назад напевал в темной, пропитанной смертью пещере для Вэй Ина, лежавшего на его коленях в приступе сильнейшей лихорадки. Ведь он так и не дал ей имя…       Теперь же, невообразимо много лет спустя, он снова слышал песню, которую сочинил одной звездной ночью в Гусу, когда полная луна светила столь ярко, что можно было прочитать свитки, висящие на дальней стене цзинши, — точно такая же луна освещала мир в ночь их первой встречи на крыше — и не мог позволить себе даже на миг поверить в то, что это происходит на самом деле.       Возможно ли помнить сквозь жизни?       Ощущать слабые отголоски далекого прошлого подобно зыбкому сну, подробности которого призрачным маревом таяли где-то на самом краю сознания?..       Лань Чжань оборвал поток безумных мыслей. Нет. Наверняка этому существовало куда более простое объяснение. После ухода на Луаньцзан Вэй Ин часто посещал Илин — пребывая в хорошем расположении духа, он мог насвистывать засевший в голове мотив, прогуливаясь по многолюдным улочкам шумного города, а какой-нибудь странствующий музыкант запомнил привлекательную мелодию и не постеснялся исполнять ее везде, где только оказывался. Музыка, как и слухи, всегда распространялась с поразительной скоростью, просачиваясь даже в самые отдаленные уголки цзянху, а потому неудивительно, что песня могла прийти в деревню Мэйсин вместе с редким путником, остановившимся на ночлег в доме старейшины после долгой дороги.       Однако эта хрупкая теория легко разбивалась об одну высокую, непреодолимую стену, точно капля воды разбивается о камень на множество брызг: у Вэй Ина всегда была просто ужасная память, и вероятность того, что он запомнил тихий напев, с трудом проникающий сквозь туман беспамятства, в коем он пребывал, сводилась почти к нулю.       Лань Ванцзи нервно сжал одеяло в подрагивающих пальцах. Почему же он позволил себе понадеяться, как только увидел смеющиеся глаза и задорную улыбку в самый первый раз, а теперь боялся даже допустить подобную возможность, не смея и шевельнуться от страха, лишь бы не спугнуть это хрупкое наваждение?       Оглушенный, снедаемый противоречивыми рассуждениями, он не заметил, что в покоях снова воцарилась тишина.       — Лун Мин, — голос предательски дрогнул, во рту резко пересохло, словно он страдал от страшной жажды уже много дней.       Молодой человек резко вскинул голову — копна распущенных длинных волос всколыхнулась на его плечах, — затем отложил флейту в сторону и слегка удивленно взглянул в направлении кровати.       — А, Лань Чжань, ты уже проснулся? Хочешь чего-нибудь? Может, есть или выйти на воздух? Или…       — Лун Мин, — твердо повторил Ванцзи, настоятельно призывая себя к спокойствию. Этот невозможный мальчишка иногда просто сводил его с ума.       Подобравшись от неожиданности, юноша тут же захлопнул рот.       — Лун Мин, откуда… — Лань Чжань почувствовал, что голос снова подводит его. Он до скрипа стиснул зубы и сделал один глубокий вдох, прежде чем с трудом продолжить: — где ты услышал эту мелодию?       Чжиян в недоумении моргнул несколько раз, из-за чего длинные тени от ресниц завораживающе мазнули по его скулам.       — Так… нигде, — он коротко пожал плечами и опять потянулся к флейте, принимаясь умело прокручивать ее меж пальцев, как только та оказалась у него в руках. — Она мне приснилась.       Приснилась.       Бесконечное облегчение вперемешку с каким-то непостижимым чувством ирреальности обрушились на Лань Чжаня как снежная лавина. В грудной клетке свирепствовал неукротимый ураган из эмоций, которых было так много для этого смертного тела, что казалось, будто все его энергетические каналы разорвет в следующую же секунду от их переизбытка.       Вэй Ин. Это и правда был Вэй Ин…       На протяжении невообразимо долгих двадцати лет Ванцзи странствовал по миру, неустанно выискивая в безликой людской толпе родные сияющие глаза — то единственное, что не могло стереть из его сознания даже само время. Лицо с каждым годом воскрешать в памяти становилось все сложнее, оно смазывалось, растворялось неясной дымкой и, в конце концов, превратилось в расплывчатый образ на тронутой рябью поверхности воды. Но эти серебристые с хитрым прищуром очи, на дне которых плясали яркие солнечные блики, он помнил так четко, так живо, словно в самом деле видел их перед собой наяву.       Считалось, в глазах человека отражается его бессмертная душа, поэтому Ванцзи никогда не сомневался в том, что однажды все поймет по одному лишь взгляду. Однако мог ли он когда-нибудь помыслить, что окончательно убедиться в своих догадках ему поможет мелодия, которую он сочинил в необъяснимом для себя порыве, будучи еще совсем неопытным, ужасно упрямым и одиноким подростком, отрицающим любые чувства?       Осознание невероятности происходящего с силой ударило по оголенным, до предела натянутым нервам, и Лань Чжань ощутил, как по виску, быстро исчезнув в шелке волос, щекотно сбежала одна единственная слеза. В горле встал непроходимый ком.       — Лань Чжань, что-то случилось? — обеспокоенный голос Лун Мина вытащил Ванцзи из глубокого потрясения.       Слепота не позволяла юноше оценить состояние заклинателя, но едва ли не физическое напряжение, исходящее от раненого, заставило его не на шутку взволноваться. Он подскочил со своего места, зашарил руками по краю постели, нащупывая чужую холодную ладонь. Сжал дрожащие пальцы в своих, отрывистыми движениями поднялся по предплечью вверх, к поврежденному перебинтованному плечу, с великой осторожностью стараясь не навредить, затем провел по шее и невесомо обнял лицо Ванцзи ладонями.       — У тебя что-то болит? — почувствовав кожей не успевшую высохнуть влажную дорожку, Лун Мин распахнул свои серые глаза, в тревоге забегавшие из стороны в сторону, и склонился так низко, что Лань Чжань почувствовал на щеках его теплое участившееся дыхание. — Мне позвать А-Чжу или старика Фаня?       Ванцзи накрыл прохладную руку своей, едва заметно огладил костяшки. Чжиян был так близко, так невыносимо близко — хотелось сгрести в объятия, прижать к груди и уткнуться носом в лохматую макушку, наполнив легкие давно забытым запахом, навсегда им пропитаться и больше никогда не отпускать этого человека от себя, пусть даже мир будет рушиться на части.       — Я в порядке, Лун Мин, — тихо произнес Ванцзи, после чего мягко отстранил от себя чужие ладони. Чувствовать эти прикосновения и не иметь права на большее было выше его сил. — Просто устал.       Левая рука юноша неуверенно застыла в воздухе всего в нескольких цунях от его щеки, правая уперлась в подушку сбоку от головы. Лицо выражало крайнюю степень недоверия: густые, изящно очерченные брови сошлись у переносицы, образовав неглубокую морщинку, губы сомкнулись в тонкую напряженную линию. Лун Мин был столь красив, что у Лань Чжаня перехватило дыхание.       — Не врешь? — из уст любого другого человека подобный возмутительный вопрос оскорбил бы его до глубины души, но сейчас, сорвавшийся с губ Вэй Ина, он прозвучал так, будто только это и имело для того значение во всем мире.       — Мгм, — сморгнув с глаз остатки влажной пелены, Лань Ванцзи машинально кивнул и зацепился взглядом за оставленную на полу флейту. — Сыграешь мне еще раз?

***

      — Кости срослись. У господина Ланя поразительная регенерация, но потребуется еще некоторое время, чтобы плечо окрепло достаточно, — сухо заключил Фань Лэй и омыл худощавые морщинистые руки в тазу с теплой водой.       Прошло уже чуть больше одного лунного цикла с момента, как Ванцзи был ранен. Сяосюэ плавно перетек в дасюэ, а первый снег только-только укрыл промерзшую землю белым саваном. Настоящая зима в этом году пришла сильно позже календарной.       — Это значит, что Лань Чжаню теперь можно самостоятельно вставать? И ходить? И пользоваться рукой? — сидящий чуть в стороне на узком топчане Лун Мин нетерпеливо заерзал, приподнялся и вытянул шею, как будто пытался разглядеть почти зажившее плечо.       — Ходить можно, но сильно не увлекайтесь. Руку пока следует сохранять в покое до полного восстановления, — целитель обернулся к своей ученице. — Юйчжу, наложи фиксирующую повязку. Молодой господин, — он снова посмотрел на Ванцзи со всей серьезностью, как делал всегда. Создавалось стойкое впечатление, что этот человек совсем не умел улыбаться, — надеюсь на Ваше благоразумие.       Лань Чжань почтительно склонил голову, жестом давая понять, что будет соблюдать предельную осторожность. Если подумать, и на его собственных губах улыбка появлялась настолько редко, что все подобные случаи удалось бы пересчитать по пальцам одной руки. Но каждый из них непременно был связан с Вэй Ином.       Когда Лун Юйчжу и старик покинули покои, Чжиян вихрем переместился к кровати на циновку — казалось, на этом месте он проводил больше времени, чем где-либо еще.       — Лань Чжань, ты рад? — взгляд его, направленный чуть ниже головы собеседника, горел едва сдерживаемым нетерпением. — Наконец-то смогу показать тебе окрестности!       — Прежде ты поешь, — бескомпромиссно ответил Лань Ванцзи.       Он с осторожностью поднялся с постели, постоял, позволяя все еще ослабшему телу привыкнуть к вертикальному положению, накинул на плечи простой серый шэньи, который ему принесла Жао Цзы вместе со стопкой прочей одежды, а затем подошел к умывальнику и взглянул на свое отражение. С зеркальной поверхности воды на него смотрело осунувшееся, еще более бледное, чем обычно, лицо. Тени под глазами и заострившиеся от истощения черты слегка прибавляли возраст, хотя, впрочем, даже сейчас никто бы не осмелился дать ему больше двадцати пяти.       Быстро покончив с водными процедурами, Ванцзи погнал Лун Мина вниз на кухню. В горло почему-то не лез и кусок, но по-другому уговорить этого мальчишку как следует поесть было сложнее, чем утихомирить разбушевавшегося призрака, — то и дело он либо отнекивался, либо хватал что-то на ходу и каждый раз уверял, что совершенно не голоден.       Впервые они трапезничали вместе, в полной тишине. После строго «говорить за едой запрещено» на все попытки Лун Мина побеседовать с набитым донельзя ртом, тот послушно затих и потупил взгляд в миску с рисовой кашей. Это неожиданно выбило Ванцзи из равновесия: прежний Вэй Ин никогда его не слушал, особенно если это касалось правил Гусу Лань, и всегда все делал с точностью да наоборот. Он был упрямым, словно старый баран, до безобразия наглым и… Грубо одернув себя, Лань Чжань заставил поток этих нелепых размышлений немедленно остановиться.       Как он смел сравнивать?       Молодой человек, сидевший прямо перед ним, несмотря на многие сходства, не был тем Вэй Усянем, которого он знал. Не мог им быть в полной мере, как бы того ни хотелось.       Лун Мин родился и воспитывался в простой деревенской семье, где предпочтение в первую очередь отдавали крепким родственным узам и простому крестьянскому быту. Он не бродяжничал, выживая всеми возможными способами в городе, в котором никому не было дела до замерзающего бездомного ребенка; не проходил через изнуряющие тренировки, каждый раз заканчивающиеся ушибами и переломами; не увязал во Тьме, на дне которой его — переломанного, искалеченного — ждала неизбежная смерть; не видел войну, голод и лишения, не ведал предательства. Он не знал, что такое потерять родной дом и почти всех своих самых близких людей. Характер Лун Мина не был закален тяжелыми невзгодами, точно злой рок преследовавшими его на протяжении всей прошлой жизни, а оттого он вырос куда более покладистым и наивным.       И это, по правде говоря, было настоящим благословением.       Доели они в такой же тишине, прерываемой только недовольным коровьим мычанием с улицы, а после снова поднялись в покои Ванцзи. Лун Мин привычными движениями помог заклинателю подвязаться и надеть мантию, пошитую Гань Бию специально для него в знак благодарности за неоценимую помощь. Его любимый белоснежный дасюшен, расшитый голубыми облаками и защитными символами, был безвозвратно испорчен пятнами крови и изорван так, что сгодился бы только на половые тряпки, а вот сменный комплект ханьфу, к счастью, всегда хранился в мешочке цянькунь, только пока от него проку не было из-за перевязанной руки. Новый же дасюшен, хоть и был выполнен из простого, но практичного теплого материала, визуально ничем не проигрывал одеждам, изготовленным мастерами Цайи. Белая ткань, украшенная незамысловатыми фактурными узорами, красиво струилась вдоль тела, идеально сев по фигуре, а светло-синяя кайма на рукавах, вороте и полах выгодно подчеркивала силуэт.       — Лань Чжань, тебе помочь с прической? — Чжиян невидящим взглядом уставился на распущенные, чуть спутавшиеся волосы, которые за ненадобностью не заплетали уже очень много-много дней.       Правилами Гусу Лань посторонним людям было запрещено прикасаться к волосам, ровно как и к лобной ленте. Но Лун Мин с самой первой секунды не был посторонним, поэтому Лань Чжань лишь коротко кивнул и послушно присел на край кровати. По спине пробежала легкая дрожь, стоило чужим пальцам тронуть затылок, собирая пряди, разметавшиеся по спине, воедино. Деревянный гребень аккуратно заскользил по всей длине, не смея причинить боль, и он блаженно прикрыл глаза, расслабился, отдаваясь во власть своих ощущений.       В детстве, когда матушка была еще жива, Ванцзи точно так же сидел на ее постели, пока она с любовью расчесывала его волосы — то был их особый, сакральный ритуал для двоих, — но воспоминания с годами померкли и сейчас казались такими далекими, такими призрачными, что больше походили на сон. Кроме матери заплетать сложные прически, принятые в ордене для ношения членами семьи Лань и старшими адептами, ему всегда помогал Сичэнь, а с тех пор, как он сам научился с ними управляться, никто больше ни разу не притрагивался к его волосам.       Прикосновения Лун Мина не были похожи ни на материнские, ни на братские. Юноша перебирал пряди с трепетом, даже с каким-то восхищением, которое угадывалось в каждом его движении. Тонкие пальцы мягко собрали часть волос на затылочной части, закрутили их в аккуратную гульку. Лань Ванцзи почувствовал, как на голову уже почти непривычно опустился серебряный гуань, а затем в тугой пучок медленно вошла шпилька.       — Готово, — довольно сообщил Лун Мин. Он в последний раз пропустил пальцы сквозь шелковистое черное полотно волос — это движение послало по всему телу новую волну мурашек, приятным теплом окутавшую нутро, — и встал с постели.       На прикроватном столике лежало бронзовое зеркало, но Лань Чжань не стал в него смотреться. Отчего-то думалось, что все, что делал Лун Чжиян, должно было быть идеальным, даже не смотря на его слепоту.       — Спасибо, — неожиданно смутившись, тихо поблагодарил Ванцзи. Кончики ушей обдало жаром — эта давно забытая реакция, которую мог вызвать только Вэй Ин своими бесстыдными выходками, окончательно ввергла его в смешанные чувства.       Облачившись в верхнюю теплую одежду, они наконец покинули дом. Морозный воздух тут же обжог носоглотку с непривычки да играючи принялся покалывать кожу на лице и руках. С тусклого, затянутого седыми тучами неба повалил снегопад. Ванцзи осторожно наклонился, зачерпнул горсть снега и с наслаждением сжал ее в ладони — в прошлом году снег он не застал, потому как сперва ушел на юг, к морю, а в год до этого зима в Гусу выдалась совсем сухая.       После Лань Чжань огляделся по сторонам. Двор поместья опустел: непогода ожидаемо отпугнула людей и заставила спрятаться всех по домам. Загнутые кверху крыши, деревья, дорожки — все было укрыто пушистой белой порошею. Он сделал шаг вперед, увязая в хрустящем снегу, просто чтобы вновь почувствовать себя хозяином своего тела, но не успел пройти и чжана, как за край шерстяного плаща, подбитого оленьим мехом, зацепился Лун Мин.       — Подожди меня, Ханьгуан-цзюнь! — юноша звонко засмеялся, подхватил его под локоть и уверенно зашагал рядом.       Ошарашенный до глубины души, Ванцзи лишь чудом устоял на ногах, не позволив Чжияну почуять неладное. Титул, который он носил без малого уже четверть века, ощутимо резанул по ушам. Люди называли его Ханьгуан-цзюнем чаще, чем по имени, и он давно к этому привык, но только Вэй Ин произносил это так: с озорством, не вкладывая в него ни благоговения, ни страха, ни притворного уважения.       Неужели отрывочные воспоминания из прошлой жизни каким-то непостижимым образом пробудились и теперь мелкими осколками прорывались через барьер, который был чем-то нарушен?       Или кем-то?..       Но ведь это совершенно невозможно! За годы своих странствий Ванцзи изучил несметное количество трудов, посвященных перерождению души, и ни в одном из них не упоминалось о чем-то подобном. Допускались случаи расплывчатых сновидений о событиях прошлого, которые в свое время имели для души важнейшее значение, оставив на ней глубокий отпечаток, однако в сознании они попросту не задерживались. Как известно, Хунь, будучи небесной частью души, что вновь и вновь уходила на очередной цикл перерождения, хранила воспоминания о всех прошлых жизнях, от момента рождения и до самой смерти, однако получить к ним доступ возможно было лишь путем специальных техник. Техники эти оказались под строжайшим запретом после того, как Цзоу Дун из некогда великого клана Куньшань Цзоу, сгинувшего в междоусобной войне несколько веков назад, лишился рассудка в попытках объединить свое сознание с духовной памятью и, в конце концов, свел счеты с жизнью, в безумном припадке выпотрошив себя собственным же мечом. Как только эта жуткая новость облетела цзянху, все его труды были немедленно уничтожены по приказу тогдашнего главы ордена Лань, а любые упоминания об этой технике — стерты из летописей. Лань Чжань случайно наткнулся на нее в юности, когда изучал древние свитки по истории, в которых, вероятно, из-за чьей-то невнимательности пропустили целый раздел о печально известном мастере.       Могло ли случиться так, что присутствие Ванцзи пробудило память, отчего барьер, защищающий Лун Мина от воспоминаний Хунь, пошел трещинами, по крупицам впуская их в эту жизнь?       — Ты сливаешься со снегом в своих белых одеяниях, — не всерьез пожаловался Чжиян, чем прервал поток тяжелых дум. — Так что не уходи далеко, иначе я тебя потеряю.       — Я тебя держу, — заверил Лань Чжань и в подтверждении своих слов крепче сжал чужую руку.       На сердце было очень неспокойно.       Пока они прогуливались к саду и обратно, Лун Мин ни на секунду не затихал. Он увлеченно рассказывал о жизни в Мэйсин, немного о своем детстве, в красках вспомнил случай, как со двора сбежали куры и им всей деревней пришлось ловить перепуганную птицу по окрестностям. Едва не завалился в сугроб, напоровшись на спрятавшийся в снегу камень нездоровой ногой, и без конца смеялся-смеялся-смеялся, наполняя душу Ванцзи теплом да прогоняя прочь все тягостные переживания.       Жизнь из него била бурным ключом и не оставляла даже шанса на то, чтобы остаться равнодушным к источнику этой необузданной энергии. Лань Чжань невольно улыбнулся. Если бы он позволил себе открыться Вэй Ину еще в юности, последовал за ним, как за ярким маяком в шторм, могли бы они так же проводить время вместе уже тогда, любуясь природой Облачных Глубин, разговаривать обо всем и ни о чем сразу и просто-напросто наслаждаться обществом друг друга?       Возможно, будь он хоть сколько-нибудь мягче, общительнее, тогда вся их жизнь могла бы обернуться совсем иначе…       Под оживленную болтовню Лун Чжияна они покинули двор молчаливого сыхэюаня и направились на площадь. В отличие от двора поместья, на улицах им встретилось немало людей, которым непогода совсем не мешала заниматься своими делами. При виде заклинателя, великодушно избавившего Сяоцзинь от кровожадной твари, жители непременно рассыпались в низких поклонах, и совсем скоро Лань Чжань почувствовал себя не в своей тарелке, отвечая на благодарности безмолвными кивками.       Лун Мин тем временем умудрялся перекидываться короткими любезностями почти с каждым — Ванцзи оставалось только гадать, как он узнавал всех «дядюшек» и «тетушек» при его-то слепоте.       — Передай господину Луну, что мы ждем его на ужин! — бросил им в спину пожилой седовласый мужчина, подметающий крыльцо своего дома, хотя, очевидно, это было совершенно бесполезным занятием из-за продолжающегося снегопада. Вокруг него, задрав растрепанную голову к небу и высунув язык, с восторженными воплями носилась девчушка лет трех.       Неуклюже обернувшись в сторону, откуда донесся голос старика, Чжиян помахал тому рукой:       — Обязательно передам, дедушка Ло! — и с удвоенной силой, чуть прихрамывая, потащил своего спутника вперед.       Немного погодя сквозь белое марево показалась площадь. Прежде чем Лань Чжань успел разглядеть, что на ней происходит, он услышал звонкие крики и заливистый детский смех. В следующую же секунду мимо его уха просвистело что-то крупное, размером примерно с кулак, обдало висок холодным и мокрым, а потом плюхнулось в сугроб позади с характерным хрустом.       На площади развернулась снежная баталия.       Со всех сторон вдруг безостановочно полетели опасные «снаряды», игроки рассредоточились по полю сражения: кто-то спрятался за домами и пустующими прилавками, кто-то бесстрашно шел в атаку. Осмотревшись, Ванцзи попытался определить стратегию боя, но вскоре стало ясно, что в этой ожесточенной битве каждый был сам за себя.       Звук врезавшегося совсем рядом снежка заставил его повернуться — на синем теплом чаошене Лун Мина, точно в центре груди, красовалось крупное белое пятно.       — Ай, убили! — жалобно вскрикнул юноша и начал медленно оседать наземь, но Лань Чжань удержал его на ногах.       Вся возня разом прекратилась. Казалось, даже крупные снежные хлопья, плавно опускающиеся с неба, на мгновение зависли в морозном воздухе. Затем послышался неразборчивый возбужденный шепот, который был прерван чьим-то тоненьким смехом, — и внезапно со всех углов на них высыпала толпа разномастной ребятни, взявшая нарушителей игры в плотное кольцо.       — Гэгэ!       — Мин-гэ!       — Лун-гэгэ!       Детские голоса заполнили все пространство вокруг, а сами малыши, потешно закутанные в теплые ватные куртки, напоминали маленьких голодных птенцов, набросившихся на только что вернувшихся с поисков пропитания родителей в надежде урвать для себя кусочек побольше. От этого нелепого сравнения Ванцзи мысленно усмехнулся.       — Ты принес нам конфеты, гэгэ? — в один голос заканючили дети, подпрыгивая в нетерпении и протягивая вверх свои маленькие, раскрасневшиеся от холода ручонки.       «Ну, точно птенцы», — подумал Лань Чжань и быстро подсчитал количество прятавшихся под большими меховыми шапками голов.       Одиннадцать.       — Какие конфеты? — строго спросил Чжиян, по-хозяйски сложив руки на груди. — Никаких конфет до обеда!       Реакция не заставила себя долго ждать: дети тут же захныкали, капризно надули губы, с отточенной до совершенства трагичностью утирая сопливые носы, и заголосили наперебой пуще прежнего:       — Ну гэгэ!       — Хотим конфет!       — Ты обещал!       — Дай конфет! Дайдайдай!!!       Лань Ванцзи едва не пошатнулся от столь мощного напора, поморщился. С простыми детьми он никогда не мог найти общего языка да и не знал, с какой стороны к ним подступиться. То ли дело юные послушники Гусу Лань — тихие, собранные, с самого детства отрешенные от всех мирских забот. Как и он сам. Но потом он вспомнил первые несколько лет пребывания Сычжуя в Облачных Глубинах и справедливо решил, что кое-каким приемам по укрощению детского строптивого характера все же научился.       Первое время А-Юань без конца плакал, сгорая от жара болезни, а когда высокая температура и усталость досуха выпивали все его силы, он ненадолго проваливался в беспокойный сон, жалобно, на грани слышимости зовя Вэй Усяня и своих родных. Это рвало сердце Ванцзи на куски, так что он только и мог, что прижимать отощавшее, беззащитное тельце к своей груди и насилу давить рвущиеся наружу слезы. Со временем детские воспоминания стерлись, улеглись глубоко в подсознании, но некоторые привычки остались, и тогда А-Юань превратился в требовательного, голодного до внимания ребенка, с которым Лань Чжаню приходилось справляться по мере своих сил, пока тот не перерос и эту фазу взросления, превратившись в сдержанного, вежливого и способного мальчика, чьими талантами восхищался даже сам Лань Цижэнь. Ванцзи, как и подобает любящему отцу, невероятно им гордился.       Он глубоко вздохнул. В конце концов, эта маленькая хитрость всегда помогала ему добиться желаемого поведения от Лань Юаня, однако главным ее недостатком было то, что, чрезмерно увлекшись, существовал высокий риск окончательно избаловать и без того непослушное дитя.       — По одной конфете получите сейчас, — одиннадцать пар удивленных глаз с неприкрытым опасением уставились на высокого холодного господина, соизволившего нарушить свое молчание. Стоило ему продолжить, как круглые детские лица моментально загорелись неподдельным интересом. — А вторая будет наградой за то, что сперва пообедаете. Договорились?       Малыши переглянулись между собой, с несколько секунд пошушукались, после чего, очевидно, придя к единогласному решению, с деловитой непосредственностью протянули вперед ручки, требуя свои сладости.       — И даже не вздумайте жульничать, — прежде чем вложить конфету в ближайшую ладонь, дергающую его за подол, серьезно предупредил Лун Мин. — Этот достопочтенный господин — могущественный заклинатель. Если кто-то съест конфету до обеда, он обязательно об этом узнает, и тогда добавку не получит никто. Правда, Лань Чжань? — Чжиян легонько ткнул Ванцзи в бок, призывая того подыграть.       — Мгм.       Дети по очереди начали выхватывать конфеты. Они словно маленькие щенки подставлялись под руки юноши, который с умилением трепал их за пухлые щечки, смеялись, подпрыгивали на месте от восторга. Краем глаза Ванцзи заметил, как один из малышей принялся разворачивать обертку. Почувствовав на себе тяжелый взгляд, мальчуган испуганно сунул конфету в карман и поспешил сделать вид, что ничего не произошло.       — Вечером приходите в поместье, — наказал Лун Мин, выпростав свои карманы до последней крохи. — Бо-Бо! Помни об уговоре.       Бо-Бо — тот самый мальчишка, что пытался незаметно для всех умять конфету секунду назад, — пристыженно спрятал руки за спиной и моментально залился ярким стыдливым румянцем.       — А теперь марш по домам! — бодро скомандовал Чжиян и хлопнул в ладоши.       С громкими криками детвора тут же кинулась в рассыпную, и спустя всего несколько мгновений площадь опустела. В воздухе воцарилась мягкая тишина, снег продолжал валить с неба густой завесой, даря какое-то волшебное, необъяснимо легкое умиротворение, в котором хотелось раствориться, остаться навсегда в этом моменте, ощущая совсем рядом тепло чужого тела и твердую придерживающую руку.       — Они в тебе души не чают, — произнес Ванцзи.       И это было совсем неудивительно, ведь когда-то от Вэй Усяня в восторге пребывали все дети, независимо от возраста и положения. Наверное, даже юные послушники Гусу Лань вряд ли смогли бы устоять перед его безграничным обаянием.       Лань Чжань точно не смог.       — Еще бы! — хохотнул Лун Мин. — Кто их угощает сочной сливой из нашего сада и бабушкиными маньтоу? Конечно, я!       — И конфетами?       — И конфетами, — гордо согласился он. На его длинные ресницы опустилось несколько снежинок — Лун Чжиян сморгнул влагу, поднял голову наверх. — Идем обратно, Лань Чжань. Погода портится, — он крепко обхватил предплечье своего спутника обеими руками и потянул его в сторону поместья.       Снегопад и правда усиливался, с севера налетел порывистый ветер. Ванцзи, как никто другой, прекрасно знал, что в горах погода могла меняться по десять раз на дню: только-только светило солнце, а уже в следующий миг тучи затягивали небосвод, обрушивая на землю мощный ливень. Однако жизнь в Облачных Глубинах закаляла не только дух, но и тело, а также учила привыкать к любым условиям, поэтому даже самая сильная буря не могла его напугать, ведь он знал, что после нее из-за облаков обязательно вновь выглянет солнце.       Когда они ступили за ворота сыхэюаня, во дворе им встретился мужчина средних лет. На одном плече он нес коромысло с двумя ведрами воды, на другом — увесистую вязанку дров. На немолодом лице застыло хмурое выражение, но как только он заметил фигуру в белых одеяниях, морщинки на его лбу мигом разгладились, губы растянулись в широкой улыбке.       — Молодой господин Лань! — мужчина побросал весь свой груз на землю, после чего низко поклонился. — А-Мин, зачем же заставляешь гостя выходить из дома в такое ненастье? Господин, примите мои извинения за этого дурня!       — Второй дядя! — возмутился юноша. — Я не заставляю. Мы были на площади, когда началась метель, и сразу же вернулись.       — Тогда идите скорее внутрь! — подняв дрова и ведра, мужчина заспешил к дому.       Лань Чжань взглянул в небо. На юге, всего в паре ли, сквозь глухие тучи пробивались солнечные лучи — стихия не могла буйствовать долго, — а возвращаться в покои, за целый месяц успевшие превратиться для него в настоящую тюрьму, абсолютно не хотелось.       Хотелось дышать свежим морозным воздухом, любоваться горными пейзажами и слушать чистый, полный жизни голос Чжияна, впитывать его в себя, пить как легкое рисовое вино, с наслаждением смакуя каждый глоток.       — Лань Чжань, хочешь, пойдем в садовую беседку? — точно почувствовав чужое настроение, предложил Лун Мин — несмотря на свою слепоту, он был поразительно чуток, — и Ванцзи мягко сжал его запястье в ответ.       Небольшая деревянная беседка, расположившаяся возле пагоды напротив замерзшего пруда, была сконструирована так, чтобы не пропускать внутрь ветра. Они уселись в уголок и привалились друг к другу боками, ненадолго предавшись уютной тишине, которую вскоре осмелился нарушить сам Ванцзи.       — У вас большая семья, — это был не вопрос, но он чувствовал необходимость больше узнать о жизни Лун Мина здесь. До сих пор он даже не был знаком с его родителями, и это пробуждало внутри нехорошее предчувствие.       Сбоку послышалась возня: молодой человек стряхнул с сапог подтаявший снег, после чего закинул ноги на лавочку, вытянувшись, и облокотился о здоровое плечо заклинателя спиной.       — Ага, — подтвердил он и принялся загибать пальцы. — У бабушки и дедушки всего пять детей. Четыре сына и одна дочь — моя матушка. У первого дяди трое отпрысков, но его средний сын живет в Чэнду со своей молодой женой, дочкой тамошнего чиновника. У второго и третьего дядюшек — по двое детей, а у четвертого, самого младшего, совсем недавно родился первенец. Дальше, — Чжиян перешел к другой руке. — У моей Сян-цзе, которая дочь первого дяди, есть трехгодовалые дочки-близнецы, а у дагэ — сын чуть постарше их. Не волнуйся, я тебя обязательно со всеми познакомлю!       Ванцзи попытался уложить в голове новую информацию, но чужие родственные связи спутались в настоящий клубок и распутываться категорически не хотели. Сам Лун Мин, очевидно, являлся единственным ребенком у своих родителей, но кроме того, что его мама была младшей дочерью старейшины, он больше ничего о них не рассказал, и тогда Лань Чжань осмелился спросить напрямую:       — Где твои мать и отец?       Лун Мин тяжело вздохнул, немного помолчал.       — Отец ушел, когда выяснилось, что я слепой. А матушка, — голос его заметно поник, — умерла.       Ванцзи отвесил себе мысленную оплеуху. Стоило бы догадаться.       Вэй Усянь потерял своих родителей в очень раннем возрасте, а приемная мать, Юй Цзыюань, — если, конечно, ее вообще можно было так назвать — до самой своей смерти питала к нему сильную неприязнь, почти ненависть. Даже несмотря на то что в этой семье он был любим и окружен заботой, Лань Чжаню упорно казалось, что судьба продолжала в открытую насмехаться над этим человеком.       Где же Вэй Ин так провинился, раз она была к нему столь неблагосклонна?       — Мне жаль, — только и смог вымолвить Ванцзи, раздумывая над своим вопросом.       Нет, Вэй Ин совершенно точно и без каких-либо сомнений не заслуживал таких испытаний. Ни в прошлой жизни, ни уж тем более в этой.       — А, ничего страшного, Лань Чжань! Ты же не знал, — юноша поерзал на одном месте, улыбнулся. — Уже несколько зим минуло, я свыкся.       В этом и был весь Вэй Усянь, с грустью подумал Ванцзи. Он свыкался, терпел, все оскорбления и нападки в свою сторону никогда не воспринимал всерьез — или просто делал вид. На грубость отвечал беззаботным смехом, а любые невзгоды переносил с улыбкой, даже когда кроме боли в израненной душе у него совсем ничего не оставалось.       И только сейчас, в этот самый момент к Лань Чжаню наконец пришло запоздалое и вместе с тем мучительное осознание — это и правда был Вэй Ин. Тот, кого он похоронил двадцать лет назад на проклятой горе, оставив рядом с ним, погребенным в мертвой земле, часть своей души. Он поклялся ждать его, даже если бы это заняло целую вечность.       Но прошло всего двадцать лет, которые теперь казались ему не больше, чем затяжным кошмарным сном, и Вэй Усянь, вернувшийся оттуда, откуда обратная дорога была долга и терниста, а для многих — и вовсе закрыта, жался к его боку, все такой же смешливый, озорной и пышущий жизнью, словно не было всех этих лет, пропитанных горем и сожалениями.       — Лань Чжань! — Чжиян неожиданно подскочил, повернулся к Ванцзи лицом. — Могу я… — он нерешительно пожевал нижнюю губ, как будто раздумывал, продолжать ему или нет. — Могу я на тебя посмотреть?       Сколько Лань Ванцзи себя помнил, ни одна живая душа никогда не приводила его в большее замешательство, чем Вэй Ин. И тот продолжал это делать даже теперь.       — Посмотреть? — удивленно переспросил он, решив, что под натиском своих мыслей неправильно расслышал вопрос.       — Да, — серьезно кивнул Лун Мин. — Меня матушка научила еще в детстве. Глазами я почти не вижу, зато могу делать это руками.       Лань Чжань слышал о таком. Когда заклинатель лишался зрения, путем упорных тренировок Золотое Ядро давало ему возможность ощущать и видеть мир совсем иначе — зачастую даже куда полнее и острее, чем раньше, — но слепым людям оставалось полагаться только на другие органы чувств, и руки играли в их жизни огромную роль, позволяя визуализировать в сознании любые предметы. В том числе человеческие лица.       Он всмотрелся в лицо напротив, заглянул в родные глаза, от яркого белесого света превратившиеся сейчас в настоящее серебро, а затем взял ладонь юноши в свою руку и опустил ее себе на щеку, прикрыв веки от прикосновения, моментально отозвавшегося в груди ярким теплом.       На губах Лун Мина тут же расцвела счастливая улыбка. Его вторая рука зеркально легла на другую щеку, большие пальцы мягко провели по коже под глазами. Сперва он изучил высокий лоб и несколько раз огладил точеные брови, почти невесомо дотронулся до чуть подрагивающих век, после — спустился к носу, проследив идеально ровную линию переносицы, а потом, продолжая все так же мечтательно улыбаться, добрался до губ.       Ванцзи плавился от его прикосновений. Воздух в легких замер — он не решался даже дышать, чтобы не нарушить эту хрупкую близость, которая образовалась между ними. Сердце, переполненное чувствами, отбивало бешеный ритм, норовило выпрыгнуть из груди, а он просто застыл статуей на одном месте, сгорая под этими руками.       Столько времени прошло, но он любил Вэй Ина все так же сильно.       — Ты очень красивый, — удовлетворенно вздохнув, Лун Мин медленно опустил руки к себе на колени и, словно пристыдившись собственных же слов, поспешно отвернулся в сторону.       От вида зардевшихся скул уголки губ Лань Ванцзи решительно поползли вверх: кажется, за последние дни, проведенные в деревне Мэйсин, он улыбался больше, чем за всю свою жизнь.       Неужели Лун Мин засмущался?       В юности Вэй Усянь — в шутку ли, всерьез — постоянно осыпал Второго молодого господина Лань комплиментами, а в его поведении не было и намека на робость. Он в открытую флиртовал с ним, как с какой-нибудь легкомысленной девицей, дарил цветы, однажды даже вручил его собственный портрет, на скорую руку зарисованный в библиотеке на листе бумаги, который предназначался для переписывания правил. И именно Ванцзи всегда был тем, кто отчаянно, без конца краснел от столь бессовестных непотребств.       Но теперь, потеряв самое дорогое, он отдал бы все, что у него осталось, и даже больше, лишь бы Вэй Ин, покатываясь со смеху, наблюдал за тем, как багровеет его лицо при виде цветка пиона в нарисованных волосах.       Тем временем, справившись со своим замешательством, Лун Чжиян тихонько позвал его по имени:       — Лань Чжань.       — М?       — Я… — он снова потупил пустой взгляд, нахмурил брови. На лбу залегла еле заметная морщинка, которую Ванцзи захотелось немедленно стереть с этого прекрасного лица. — Почему у меня ощущение, будто я знаю тебя всю жизнь?       Лань Чжань только и смог, что сжать кулаки, до боли впившись ногтями в кожу. Он боялся услышать подобные слова сильнее всего. Духовная память Лун Мина была потревожена какими-то необъяснимыми силами, а он оказался катализатором для ее пробуждения, и чем дольше юноша находился рядом с ним, тем больше воспоминаний, кажущихся ему чем-то естественным, незаметно, друг за другом проникало в его сознание.       Продолжая хмуриться, Чжиян «смотрел» на заклинателя в ожидании несуществующего ответа, но Ванцзи впервые в жизни по-настоящему не знал, что сказать. В этой отдаленной от всего мира деревушке, среди заснеженных гор и густых лесов Лун Мин проживал спокойную, самую обыкновенную человеческую жизнь, наполненную простыми радостями, любовью и свободой. Свободой, которую Вэй Ин ценил превыше всего, но которой у него, на самом деле, никогда не было. Как же он, Ванцзи, мог допустить, чтобы ужасы прошлого снова легли грузом в его душе, сковали ее и осквернили все самое светлое, что у него сейчас было?       Он взглянул наверх, за пределы беседки, прищурился. На очистившемся от тяжелых серых облаков небе сияло яркое зимнее солнце — метель отступила. Лань Чжань закрыл глаза, не позволяя слезам, навернувшимся то ли от слепящих лучей, то ли от горького понимания, сбежать по щекам.       Пока Лун Мин не привязался к нему слишком сильно, он должен был уйти. Уйти, невзирая на невыносимую боль, которая уже вновь вонзила свои бритвенно-острые зубы в его только-только начавшее исцеляться сердце. Ванцзи знал, что со временем она обязательно пройдет, оставив вместо себя лишь глухую тоску, но с ней он уже давно научился уживаться.       Возможно, настанет день — через сотню, через тысячу лет, — и они вступят в новый цикл перерождения вместе, рука об руку, без сожалений и тягот минувших дней, в новом мире, где уже никто не вспомнит их первых имен.       А пока… пока каждому их них предстояло идти своей дорогой.