Крылья, сожжённые войной: когда небо зовет

Тьма… Хосок открыл глаза. Зрение оставалось мутным. В голове гудело. Сделал резкий вдох на пробу и закашлялся, почувствовав вкус крови во рту. Где-то вдали слышался гул взрывов и приглушённый треск горящего металла. «Жив?». Попытался пошевелиться. Тело протестовало болью, особенно в правой ноге. Вокруг лежали обломки «Тумана». Самолёт выглядел, как если бы его разорвали пополам. Огромная задняя часть полностью отсутствовала —оторвало мощным взрывом. Чон попытался вспомнить, как оказался на земле, но память размыта. Последнее, что он видел, — лицо Минхёка, который кричал что-то про обстрел. «Минхёк…» Хосок резко повернул голову, забыв о боли. Глаза метались в поисках стрелка. Спустя несколько мгновений он увидел его…тело… или то, что от него осталось. Разорванные части униформы, окровавленные куски плоти. Взгляд застыл на останках человеческой фигуры, но узнаваемых черт не осталось. Кровь — она была повсюду. На траве, на обломках, на его руках. Даже воздух пах металлом и смертью. Пальцы судорожно сжались в кулаки, дыхание стало хриплым. — Минхёк… Альфа поднял лицо к небу и завыл. От боли, отчаяния, невозможности ничего исправить. Стрелок, который всегда был рядом, лежал мёртвым, разорванным в клочья. Сжался, уткнувшись лбом в грязь. Перед глазами стояло улыбающееся лицо омеги, тихий, но уверенный голос, шутки, которыми тот пытался разрядить напряжение перед каждым вылетом. Теперь этого больше не будет. Никогда. Вспомнил, как впервые увидел его. — Ли Минхёк, ваш новый стрелок! — Тихоня, а стрелять умеешь? Уже через час во время вылета омега доказал, что не нуждается в словах: пулемёт обрушивал шквал точных выстрелов.  — Тихоня… но меткий. Помнил их разговоры, редкие, робкие. Минхёк не любил говорить о прошлом, но иногда, когда тишина между ними становилась слишком громкой, пытался сблизиться со своим пилотом. — У меня был брат… альфа. Мы выросли вместе. Но он погиб в первые дни войны. Я должен был его защитить, но не смог. Родители и того раньше умерли. Я теперь совсем один. Мир, где омега хочет защитить альфу. Где слабый рвется в бой за сильного. Чон ненавидел этот мир: искаженный, неверный, абсурдный, ломающий. И никакой жалости. Видел, как глаза Минхёка опускались к земле, тот искал там ответы, которых не было. — После этого… у меня не осталось ничего. Ни дома, ни семьи. Только долг. Если я могу что-то сделать, чтобы всё это не было напрасно, значит, здесь я не зря. Слова разрывали сердце альфы всякий раз, когда он видел добрую улыбку стрелка. Как можно было сохранить такую светлую душу, пройдя через столько потерь? Но Минхёк никогда не показывал своей боли. Жил, чтобы служить, чтобы защищать. Был той редкой силой, что остаётся незамеченной другими военными, но никогда не ломается внутри. Может, капитану просто так казалось, и сам омега уже был хорошенько поломанным. У Минхёка не было семьи. Все погибли, а теперь нет и последнего. Война унесла их всех. Почему он сам был ещё жив? С трудом подавляя рыдания, начал осматриваться. Левая рука была обмотана ремнём от кресла пилота. Вспомнил, как в последний момент инстинктивно пристегнул себя, пытаясь удержаться при падении. Возможно, именно ремень предотвратил его выброс из кабины при столкновении с землёй. Или же… удача? Судьба?  Сквозь рваные обломки Хосок заметил кустарник, густо растущий вдоль линии падения. «Туман» приземлился не на открытой земле, а в зарослях. Возможно, смягчили удар. Что-то тёплое стекает по виску. Потрогал рукой — кровь. Голова кружилась, шум в ушах усиливался. Нужно было выбираться, прежде чем обломки взорвутся. — Минхёк… Прости… прости меня. Время не на его стороне. Отцепил ремень, который врезался в его грудь, и попытался встать. Правая нога не слушалась, осел обратно.  Кажется, перелом.  Боль отдавала до самого бедра. Оглядевшись ещё раз, Хосок заметил кусок металлической обшивки, который можно было использовать как костыль, альфа подтянул его ближе, стиснув зубы, чтобы не закричать. — Выбраться… выбраться… — шептал мантру. Кое-как поднявшись, опираясь на металлический обломок, огляделся в поисках пути. Заросли были густыми, но между ними виднелась узкая тропа. Возможно, это единственный шанс. Забрав оружие, которое удачно подвернулось на земле возле обломка, пришлось идти. Капитан шел, превозмогая, медленно и тяжело, спотыкаясь на каждом шагу. Нога или ныла, или отдавала болью прямо в мозг, но не издал ни одного звука. Металлический обломок, служивший костылем, издавал глухие удары о землю. Каждый шаг отзывался в сломанной ноге, но Хосок не мог остановиться. «Выбраться… Выбраться…».  Соленые капли текли по лицу, смешиваясь с пылью и кровью. Больше не выл, не стонал — слёзы лились молча - безмолвный поток утраты. Мысли о Минхёке продолжали мучить. «Я мог его спасти. Я должен был...». Вдали донёсся грохот. Сначала Чон подумал, что это просто гул далёких взрывов. Но вскоре звуки стали различимыми. Стрельба. Глухие выстрелы с яростным криком. И этот крик... дикая, истеричная ругань. Сердце альфы сжалось, он узнал этот голос. Собрав последние силы, ускорил шаг. Кое-как раздвигая кусты, он выбрался к небольшой прогалине. Зрелище, что открылось перед ним, потрясло: Чан Донсу стоял спиной к одному из обломков самолёта, изрыгая отборный мат, в руках омега держал оружие Ом Хёнджу, стрелка, с которым катапультировался. Пули вылетали из ствола с оглушительным грохотом, яростно рассеивая врагов. Перед ним лежало тело омеги, завернутое в его же парашют, как в саван. Хёнджу защищал его до последнего, словив первые пули собой. — Ещё подойдите! — орал Донсу. — Попробуйте, ублюдки! Я вас всех в землю втопчу! Прихуели совсем, твари! Как посмели? Как рука только поднялась на такого омегу, как он? До он, заикаясь до последнего, верил в такое чмо как я! И тут вы, гандоны, прискакали. Умрите! Умрите! Умрите! Низкое, второсортное подобие альф! Где вас таких мудаков рожают то? Сильный омега потек рассудком. Лицо испачкано кровью, глаза горели болезненным светом. Донсу получал удовольствие от смертей вокруг.  Северокорейские солдаты обступили его, хотя сами безоружны, но, заметив, как Чан методично отстреливает их товарищей, замедлили шаг. Тот не терялся, ближайших укладывал прикладом, порой соприкасаясь своими руками то к ножам, то к дубинкам. Скоро и здорового места не останется на теле: боролся за мертвое тело, не ушел, не оставил. Стоит до конца.  Донсу больше не был человеком - живой щит из плоти и крови. Но все еще живой. — Как посмели?! На такого, как он?! Он верил в меня! Верил! А вы?! Вы твари! Ненавижу! НЕНАВИЖУ! Кровь покрывала лицо, руки, гимнастерку. Каждый удар был смертельным, каждая пуля — прощальной запиской для тех, кто осмелился приблизиться. Дрался до изнеможения, до последнего вдоха, защищая тело стрелка. Донсу даже не пытался спастись, готовый умереть здесь, но не отступить. Альфа знал, что должен вмешаться, но тело не слушалось. Просто смотрел, как рядовой Чан превращается в зверя, как руки размазывают кровь, как он бросается на врагов с несвойственной омеге силой. Когда последних осталось лишь несколько, капитан наконец приходит в себя. Прицелился из кустов, прикрывая Донсу. Пара метких выстрелов, и все, кроме одного, пали. Тот последний — едва мальчишка, на вид лет восемнадцать, дрожал, не зная, куда деваться.  Вроде в бой сам не желает идти, стоит в стороне. Хосок уже было хотел выйти из укрытия, но оторопел. Донсу бросился на юношу, сбил его с ног и, как одержимый, вцепился зубами в шею. Тот захрипел, дернулся, а из рваной артерии хлынул поток крови. — УМРИ! — донёсся его истошный вопль, утонувший в хрипах врага. Хосок сделал шаг вперёд, с трудом удерживая равновесие. — Донсу! Чан Донсу! Рядовой Чан! Хватит! Хватит, милый мой. Вставай, вставай пожалуйста. Омега замер, ещё несколько секунд сжимая тело мёртвого врага, а затем медленно поднял голову. Окровавленное, искаженное в гримасе боли лицо повернулось к Хосоку. Холод прошелся по спине альфы, покрывая мурашками все нутро. — Капитан? — донёсся его дрожащий голос. — Вы… здесь? Хосок подошёл ближе, несмотря на боль, осторожно присел рядом с омегой и положил руку ему на плечо. — Всё кончено, Донсу, дорогой.  Ты сделал всё, что мог. Ты молодец. Вернись ко мне, хороший мой. Они все мертвы, ты защитил его. Все теперь хорошо, все правда будет хорошо. Как с ребенком. Глаза, до этого горевшие дикой яростью, теперь наполнялись слезами. Руки дрожали. Кровь, стекающая по подбородку, смешивалась с уже засохшими брызгами на униформе. — Я… я не смог, — прошептал омега. — Я не смог защитить его. Он доверял мне… а я…Я ужасен. Хосок осторожно, но уверенно притянул Донсу к себе, обнял крепко, чувствуя, как тело омеги содрогается в беззвучных рыданиях. Не знал, что сказать, как утешить. Не было слов, которые могли бы снять груз, лежащий на плечах этого молодого, но уже сломанного войной, рядового. — Донсу, ты сделал всё, что мог. Ты стоял до конца. Ты был с ним. Ты не оставил его одного. Ты не виноват. — Виноват! — вскрикнул омега, отстраняясь, чтобы посмотреть в глаза. — Я его подвёл. Я должен был... я обязан был! — Мы не можем быть лучше, чем мы есть, Донсу.  Мы люди. Люди, понимаешь? И мы делаем всё, что в наших силах. Ты остался здесь. Ты защищал его, даже когда он уже... — Хосок замолчал, глотая горечь, бросая мелкий взгляд на мертвого стрелка. — Ты сделал больше, чем кто-либо мог бы сделать. Чан тоже посмотрел на тело своего стрелка, которое всё ещё лежало недалеко, завернутое в изодранный парашют, потом снова взглянул на Хосока. — Он был хорошим. Самым лучшим. Всегда верил в меня, даже когда я сам не верил...Хотя мы и были мало знакомы. Почему он? Почему они все уходят, а мы остаёмся? А…Стойте…А… Где Минхёк? Вопрос, который альфа боялся услышать, наконец прозвучал. «Где Минхёк?» — ударило в грудь. «Ты оставил его разорванным на части около обломков. Бесчеловечный ублюдок!» — ударило вновь. — Минхёк... — Хосок закрыл глаза, собирая остатки сил, и вновь посмотрел на омегу. — Он… он не выжил. Донсу, казалось, не сразу осознал сказанное. — Вы… вы уверены? Вы искали его? Может, он... может, он где-то там? Может, его просто выбросило? — Донсу, — произнёс на грани истерики. — Я видел. Его нет. Молчание давило на обоих, но слов уже не было. Поднялись, шатко и неровно, каждый опираясь на другого. Донсу, несмотря на собственные раны, упрямо помогал Хосоку.  С плеча омеги струилась кровь, оставляя тёмные пятна на порванной гимнастерке, но он не замечал. Из колена торчал обломок металла. Хосок скосил взгляд на раны рядового, но вновь ничего не предпринял. Сейчас любые слова бесполезны. Чан держался, потому что не мог иначе. Всегда держался. Для своей матери, для друзей, для всех, кто был рядом. И теперь — для него. Для альфы, который, как он думал, нуждался в опоре больше, чем он сам. «Долбанный эгоист». Стоял в кустах, опасаясь за свою жизнь, смотрел, как омега врага бьет, не жалея себя, ради мертвого тела, а сам ничего не сделал. «Лопух…. А еще добрым назывался, храбрился постоянно. Альфа, как же…Одно слово». — Донсу. Ты должен остановиться. Твои раны... Ты истекаешь кровью. — Я иду. — Ты не обязан… — Обязан.  Я обязан. Если не для него, то для тебя. Альфа молчал. — Мы идём вместе, — заключил Донсу, вновь начав движение. — До конца. Холод пронизывал до костей несмотря на то, что рассвет начинал окрашивать небо в бледно-розовые и золотистые тона. Сидели в небольшой яме, наскоро выкопанной в мягкой земле, прикрытые ветками, чтобы хотя бы немного скрыться от возможных взглядов врага. Донсу подтянул колени к груди, пытаясь сохранить тепло, и упрямо не смотрел на свои раны, хотя каждый вдох отзывался резкой болью. Хосок же, стиснув зубы, старался держать голову прямо, но каждая секунда давалась с трудом. — Если уснём, нам конец. — Знаю. Но, кажется, мне хочется вырубиться навсегда. Хотя бы разок позволить себе слабость. — Вы? — Донсу фыркнул, но даже улыбнуться не смог. — Альфа, который до сих пор держит меня на плаву, вдруг захотел слабости? Не смешите. — Я серьёзно, Донсу. Сейчас я, наверное, самый бесполезный альфа на этом чёртовом поле боя. — Бесполезный? Да вы мне жизнь спасли, капитан. — Спас? — Хосок издал горький смешок. — Я сидел в кустах, Донсу. Смотрел, как ты один отбиваешься. А потом ещё и вцепился в парня… зубами. Боже, я даже ничего не сделал. — Вы прикончили остальных. Не думайте, что я этого не заметил. Если бы не вы, меня бы уже не было. Так что… хватит хандрить. — А ты? Почему ты остался? Почему не убежал? Рядовой замолчал. Молчали почти с минуту. — Я не знаю, — наконец ответил. — Просто не мог. Тело… оно само двигалось. Когда я увидел его… понял, что должен остаться. Должен сделать что-то, хоть что-то, чтобы он не был просто… брошенным телом. Донсу тяжело выдохнул и начал заваливаться в сторону. Альфа едва успел подхватить его за плечи, ощутив, как рядовой теряет силы. Чан выглядел готовым отключиться в любой момент. — Донсу… эй, держись. Мы ещё не закончили. Не оставляй меня одного. Рядовой не ответил, дыхание стало неровным. Хосок нахмурился, собираясь встряхнуть того, как вдруг ощутил что-то странное. В воздухе появился мягкий, тёплый аромат, такой неожиданный среди крови, грязи и холода. Имбирь с медом. Запах был настолько явным, что голова слегка закружилась. Хосок широко раскрыл глаза и посмотрел на Донсу. Мозг начал лихорадочно обрабатывать информацию. «Омега… Все же омега», — прошептал он про себя, внутренне поражаясь. Тело альфы тут же отреагировало, выпуская собственный феромон, почти инстинктивно. Запах лимонада мягко смешался с медово-имбирной сладостью, создавая странную, почти абсурдную смесь. Капитан фыркнул, не зная, смеяться ему или плакать. «Чёрт, как средство от кашля». Донсу слегка пошевелился, лицо прижалось к плечу альфы. Омега, даже в полубессознательном состоянии, инстинктивно потянулся ближе к источнику защиты. — Ну уж нет, — тихо сказал Чон, аккуратно поднимая голову Донсу, чтобы тот не потерял сознание. — Ещё немного, рядовой. Мы выберемся. Ты и я. Вместе. А потом видимо будем долго все обсуждать, да, мой хороший? Прятался от меня, противный, искал его везде, а он в окопе выживает со мной. До смешного… Запах стал немного мягче, почти согревающим. — С детства мечтал, что однажды найду своего омегу, — продолжил Чон, голос дрожал от бессилия и боли в ноге. — Всегда представлял, как это будет. Людное место, наверное. Может, в автобусе или на базаре. Или в школе, где-нибудь в классе. Кто-то новый появится, взгляд не смогу отвести, запах вскружит голову. Обниму тут же, всем видом покажу: «Моё». И всё — никто не посмеет обидеть. Рисовал в голове идеальный образ: хрупкий, тонкий, изящный. Волосы длинные, до плеч, а может и дальше. Куколка. Чтобы ресницы такие были, знаешь, как веера, что половину лица закрывают. Кого хочется беречь, прятать от всего мира. Альфа замолчал, вглядываясь в лицо Донсу. Улыбка чуть тронула губы. — А тут… вот оно как. Не принцесса, не куколка. Ни длинных волос, ни ресниц. Зато смелости хоть отбавляй. Пулями, как песнями, разбрасываешься…. И взгляд твой этот… дикий, как из пламени вышел. А мышцы, да они хребет любому сломать могут! И ростом, между прочим, чуть выше меня! Да и… Рация, лежавшая на поясе Донсу, вдруг зашипела. Хосок вздрогнул, мгновенно дотянулся до устройства, настраивая громкость. Из динамика доносились помехи, обрывки слов и… голос. Заплаканный, хриплый, едва различимый. — Родненькие… ну пожалуйста… хоть кто-то… Это «Победа». Откликнитесь. Хосок узнал. Пак Чимин. Паника стрелка была почти осязаема. Сержант явно кричал в рацию, боялся, что его не услышат вовремя. Борт «Победа» тоже шел на риск. За ними прилетел сам майор. — Родные мои, вы живы? Пожалуйста, ответьте! Я вас умоляю! Пальцы с трудом удерживали рацию, которую он прижимал к губам. — «Туман» на связи. Мы живы… Чимин, как слышишь? Мы живы. Рация снова зашипела, но голос Чимина прозвучал чуть отчётливее. — Капитан? О господи, Хосок! Хосок, ты жив! Охренеть. Майор, вы слышите? Это, черт побери капитан Чон! Минхёк? Донсу? Хёнджу? Они… они с вами? Они живы? Альфа сжал рацию сильнее, посмотрел на Донсу, который сидел рядом, бессильно прислонившись к стенке окопа. Рядовой закрыл глаза, но тихо дышал, еле удерживая сознание. — Донсу здесь, — ответил капитан твёрже, чем он ожидал. — Он со мной. Но ранен. — А… а остальные? Минхёк? Хёнджу? Хосок закрыл глаза, стиснув зубы. — Минхёк… Минхёк погиб. Хёнджу… тоже. На том конце рации повисла глухая тишина, а затем раздался приглушённый всхлип. — Майор сказал, что мы вернём их тела. Мы их заберём. Обязательно. Донсу, держись, слышишь? Ты обязан вернуться. Донсу едва слышно хмыкнул, не открывая глаз. — Сержант Пак, если не вернусь…Помнишь ты обещал мне кое-что, если я все же окажусь омегой. Шоколад. Теперь есть живое доказательство. Так что отдайте мне его, — пробормотал он. — Даже мёртвому. Не отдам его этим альфам. Никому. Чимин хрипло рассмеялся. — Ты… ты и правда зараза, Донсу. Мы тебя вытащим. Всех вас. И, чёрт возьми, я достану этот шоколад, даже если придётся ограбить склад. Только держись. Понял? — Понял, сержант, — едва слышно ответил омега. Связь прервалась, оставив их снова наедине с холодным рассветом. — Ты все слышал, да? — Трудно было тебя не услышать, альфа. Не принцесса, не куколка. Ни длинных волос, ни ресниц. Да, точно слышал. Внезапно рассмеялся хрипло и отчаянно, громко, искренне, несмотря на боль и усталость. — Дурак, — добавил он, вытирая глаза дрожащей рукой. — Ну что мне с тобой делать? Капитан Чон впервые так сильно краснел. Небо уже было залито светом, когда вдалеке раздался гул моторов. Хосок, едва держась на ногах, вышел из окопа, подняв руку с тряпкой, которой раньше перевязывал ногу. Омега остался внутри, почти потеряв сознание, но сжимающий в руке пистолет — готовый до последнего защищаться. Первым на поляну приземлился небольшой эвакуационный вертолёт. Из него выскочили несколько солдат, прикрываемых с воздуха «Победой». Майор Ким, спрыгнувший с борта чуть позже, молча осмотрел раненых. Взгляд остановился на лице Хосока, после чего коротко кивнул. — Отлично держались, капитан. Мы вытащим вас. Осторожно подняли Донсу, который слабо протестовал, бормоча что-то о своём стрелке. Слова тут же приняли всерьёз: пара солдат отправилась искать тело. Хосок лишь молча рассказал дорогу, показывая на карте, где лежал Минхёк. Не целый. Сначала достали тела стрелков, бережно завернув их в одеяла. Омега, сопровождавший команду, тихо зажёг благовоние, выказывая почтение павшим. Затем, с трудом поднимая раненых, перенесли Хосока и Донсу в вертолёт. Рядовой всё ещё пытался говорить, но вскоре голос стих.