1983

***

№ 1960-6 23 года Грязнокровка Биологическая мать Угрозы №2 — По нашим сведениям, маггл, известный как Сид Вишес, скончался в Нью-Йорке четыре года назад в возрасте двадцати одного года. Его настоящее имя — Джон Ричи. — Жаль. Он был веселым парнем. Любил путешествовать. Неудивительно, что его занесло в Америку. — При каких обстоятельствах ты с ним познакомилась? — Он был проездом в Коукворте, городке, где я родилась. На летних каникулах. В маленьких городах любой чужак вызывает жгучий интерес, мои подружки трещали о нем без умолку. — Как он оказался в Лестершире? Он ведь был примерно твоим ровесником. Один, без родителей? — Я не спрашивала. — А твои подруги? Девушки-подростки всегда стремятся узнать о понравившемся парне любые мелочи. — Кажется, его отношения с родителями нельзя было назвать идеальными. Он собирался стать музыкантом, а они… хотели чего-то другого. — Чем Сид Вишес тебя привлек? — Да ничем таким. Он был красивым парнем. Очень красивым. А еще он был не местным. — И в чем же преимущество не местных парней, перед местными? — Как только они покидают город, можно сделать вид, что ничего не было. Потому что некому напоминать о том, что было. — Если верить записям моего коллеги, у тебя в памяти вообще не задерживаются имена твоих любовников. Когда ты видела его в последний раз? — Когда я в последний раз видела Сида Вишеса? Летом семьдесят шестого. — Я так полагаю, больше связь вы не поддерживали. Не писали письма и не звонили друг другу. — Правильно полагаете. — И ты завела следующего. — Если вы считаете, что у меня был списочек, где я ставила в очередь всех, с кем собиралась переспать, то ошибаетесь. Расставаясь с парнем, я не заглядывала туда, чтобы посмотреть, кто там следующий. — О да, Девятнадцать-шестьсот шесть, список уже составили задолго до тебя. Мы заметили, что тебя интересовали лишь чистокровные мужчины, представители древних магических родов. Розье побеседовал с Девятнадцать-шестьсот четырнадцать и выяснил, что вскоре после того маггла ты совратила отпрыска уважаемой семьи из списка Двадцати Восьми. — Что? — И после того, как он с тобой спутался, его семью будто прокляли; старший брат сошел с ума, мать умерла от драконьей оспы, сам он был осужден за оппозиционную деятельность. Ну что, не прояснилось в голове, Девятнадцать-шестьсот шесть? Вспомнила, с кем ложилась в кровать после Сида Вишеса? — Я не понимаю. — Судя по всему, воспоминания об этом человеке извлекли из твоей головы искусственно. Потрудился мастер, потому как другие события того периода остались сохранными. Чаще всего Стирание проводится куда грубее. Из памяти вычеркивается целый пласт жизни. Похоже, тот, кто делал это с тобой, трепетно относился к тебе и к твоему мозгу. Ювелирная работа. Ты осознаешь, что спала с ним, но не можешь представить ни лица, ни имени. При этом ты знаешь его как своего близкого, но понятия не имеешь, что эти двое — один и тот же человек. — Я знаю, кого вы описываете, но я… мы никогда не занимались сексом. — Это ты так думаешь. Честно говоря, я готов аплодировать ему стоя. Он в самом деле чертовски талантлив как целитель и как маг. Ты можешь предположить, почему он так поступил с тобой? — Сначала вы утверждаете, что я совратила члена известной семьи, а теперь говорите, что он зачем-то изменил структуру моей памяти. Вам не кажется, что вы противоречите сами себе? — Ты находишься здесь не для того, чтобы ставить под сомнение наши умозаключения, а для того, чтобы отвечать на вопросы. Какие причины были у твоего любовника, чтобы стереть себя из твоей памяти? Наказание за это деяние ему не грозит, так что нет смысла увиливать, Девятнадцать-шестьсот шесть. — Потому что я — грязнокровка. — Именно. — Я сама могла его попросить. — Сама? Насмешила, Девятнадцать-шестьсот шесть! Скорее он понял свою ошибку и решил ее исправить. Вряд ли его отец пришел бы в восторг от такого пятна на репутации сына. — Зачем тогда спрашиваете, если уже придумали ответ? Удобно, наверное, сочинять такие истории: одна ничего не помнит, другого уже не спросишь. — Мы спросим, Девятнадцать-шестьсот шесть. Мы спросим.

***

№ 1940-9 43 года Грязнокровка Свидетель по делу Угрозы №2 — Я прошу прощения, мэм, но протокол обязывает меня обращаться к вам… по новым правилам. — Я все понимаю, Боунс. Ничего страшного. Вы — взрослый мужчина при исполнении, а я уже давно не ваш учитель. — Большинство вопросов будут личными. Я могу договориться, чтобы с вами беседовал кто-то другой. — Считаете, мне будет комфортнее, если о моей связи со студентом меня будет спрашивать какой-нибудь Пожиратель? Лучше вы, чем кто-то из них. Все равно вы более или менее в курсе. — Хорошо. Тогда начнем. В ходе расследования было установлено, что Фабиан Пруэтт был близким другом матери Угрозы номер два. Учитывая неспособность мистера Пруэтта самостоятельно рассказать о его школьных годах, мы вынуждены беседовать с теми, кто может это сделать за него. Вы знаете, как так вышло, что у Фабиана установились теплые отношения с Девятнадцать-шестьсот шесть и Девятнадцать-шестьсот восемь? Дружба мальчика и двух девочек годом младше — явление в целом нерядовое. Обычно в такой тандем попадают аутсайдеры, к коим Фабиана отнести ну никак нельзя. — Если честно, я не знаю. Я никогда не интересовалась жизнью младших курсов. Некоторые фамилии слышала, потому что у меня учились их старшие братья и сестры, но в остальном… — То есть фамилию Фабиана вы знали? — Да, конечно. Они с… братом очень похожи. Сложно было не узнать в нем Пруэтта. — Когда вы обратили на него внимание как на мужчину? — Я понимаю, что вопросы составлены Министерством таким образом, чтобы выставить очередную грязнокровку морально опустившейся, беспринципной потаскухой, но нет, я не совращала ребенка. Впервые мне показалось, что я думаю о Фабиане не только как у студенте, перед летними каникулами, которые предшествовали вашему… его выпускному году. — А он в тот момент испытывал к вам схожие чувства? — Откуда мне знать? Студенты нечасто признаются в подобном преподавателям. Зато на их лицах явственно читаются другие, куда более примитивные желания. — Вы думаете, Фабиан испытывал примитивное желание вступить с вами в интимную связь? — Ну, я его точно не насиловала. — Когда это случилось впервые? — Осенью. Осенью, когда он был на седьмом курсе. Тогда же поползли первые слухи, я полагаю. Речь не шла ни о чем серьезном. О любви или душевной близости. Мне понравился мужчина, и я дала ему об этом знать. Да, он был многим моложе меня, и нас должны были связывать исключительно формальные отношения, но с точки зрения закона я ничего не нарушила. Пруэтты рано мужают. У них это семейное. — Фабиан в те дни встречался с кем-нибудь? — Вы сами прекрасно знаете, что нет, Боунс. Он вообще ни с кем не встречался. — Я знаю не больше, чем знают однокурсники, Девятнадцать-четыреста девять. А министерство желает обладать информацией, которой однокурсники не владеют. Вы не допускаете, что у Фабиана была связь с кем-то из подруг? — Была. С Макдональд. Они тогда были совсем сопляками. Детская глупость, которая быстро завершилась. Фабиан сам рассказал мне об этом. Вскользь, словно этот факт не имел для него особого значения. — А Девятнадцать-шестьсот шесть? — Девятнадцать-шестьсот шесть… черт бы ее побрал. Боунс, вы можете пообещать мне, что все сказанное мною не навредит никому, кроме нее самой? — В конечном итоге… дело об Угрозах касается только их родителей. Любые сведения, полученные в ходе расследования, будут использованы исключительно для установления взаимосвязи между образом жизни родителей и появлением на свет детей с сомнительными особенностями. — Хорошо говорите, Боунс, складно, как на уроке. — Вы мне не верите? — Какого черта я должна вам верить? Те, на кого вы работаете, присвоили нам номера и лишили всех прав, они отнимают у нас детей, рожденных от чистокровных волшебников, чтобы воспитать из них слуг на свой вкус, а сейчас они хотят, чтобы я поверила, будто моя жизнь и информация, которую я могу предоставить, хоть чего-то стоят? — Какие чувства вы испытываете, когда думаете о Девятнадцать-шестьсот шесть? — Хм. Думаете, я должна что-то испытывать?.. Мне ее не жаль. По идее, я должна ей сочувствовать, ведь наше положение в чем-то схоже, но мне ни капли ее не жаль. Она заслужила. — Чем же? — Знаете, Боунс, иногда я думаю, что Визенгамот Фабиану услугу оказал. Избавил его наконец от Эванс. Она искалечила его душу. Опустошила ее. Поселилась там как паразит и не пускала туда никого другого. А приговор, вынесенный судьями, это исправил. — Вы хотите сказать, что Пруэтт… был увлечен Лили Эванс? Но этого не может быть. Мы бы знали. Однокурсники всегда знают. — Да что вы вообще знали о своих однокурсниках? Так же мало, как о студентах знают учителя. — Она понимала, что происходит? — Разумеется. Ей это льстило. Эванс держала Фабиана за горло до последнего. И только когда он выпустился, снизошла до Поттера. Ей нравилось быть любимой Фабианом. Хотя сама она его никогда не любила. — Пруэтт сам рассказал вам об этом? — Когда я спросила. — Почему вас это так задело? Если Фабиан в тот момент был для вас всего лишь студентом, к которому вас влекло физически, почему вы сопереживали ему до такой степени, что до сих пор испытываете неприязнь к Эванс? — Потому что я задала ему вопрос насчет Эванс гораздо позже, Боунс. — Насколько позже? — Осенью семьдесят восьмого.