Строим дом

      Вэй Чанцзэ приходит в себя, когда его сын пытается взобраться на кровать. Он не знает, сколько времени прошло на этот раз. Лань Юань сказал ему записывать такие моменты чтобы сократить их продолжительность в ближайшие дни, но он даже не заметил, как провалился в сон. Он помнит, как сидел за столом с Вэнь Нином и Вэнь Цин. Помнит, как думал, что девочка выглядит слишком грустной, и как хотел придумать, как её развеселить… А потом провал. Он надеется, что не уснул, уткнувшись лицом в тарелку. Сейчас уже темно. Кто-то зажёг фонарь на потолке. Похоже, прошло немало времени. Банкет, наверное, давно закончился.       — А-Ин, где твоя мама?       — Она повела Мэн Яо домой, — отвечает мальчик, прежде чем схватить деревянную игрушку и побежать в другую комнату. — А-Нин! А-Нин, я нашёл меч, теперь мы можем играть в призрачного генерала!       Вэй Чанцзэ мечтает передохнуть, но тут же слышит грохот, за которым следуют крики. «Заведите детей. Это сделает вас счастливым!..», — думает он. Конечно, но сна вы больше не увидите.       — А-Ин, не бей людей деревянным мечом! — кричит он.       — Я никого не бил! — отвечает сын. Вэй Чанцзэ задаётся вопросом, что же он тогда натворил.       Он вздыхает и пытается найти в себе силы встать с кровати и разобраться с этим. И тут информация доходит до его сознания. Дом Мэн Яо. В Юньмэне. Цансэ-саньжэнь. Его жена в Юньмэне. Цзинь Гуаншань тоже в Юньмэне.       «Женись на любви всей своей жизни. Это сделает вас счастливым!» Чушь собачья. Все вокруг лгут, и его жена — первая в этом списке. Она даже не смогла вспомнить о своём обещании и умудрилась нарушить его в первый же день!       Он недовольно ворчит, выбираясь из постели. Его тело двигается медленно и тяжело, мысли плетутся за ним, как закованные в цепи узники, несмотря на всю срочность момента.       Но, к сожалению, он даже не успевает дойти до двери, как его останавливают Лань Юань и Вэнь Цин. Он пытается что-то им объяснить, но они непреклонно отправляют его обратно в постель.       — Ваша жена — взрослая и самостоятельная женщина, уверен, она справится и не устроит катастрофы. А теперь, пожалуйста, послушайте меня и отдохните, — настойчиво говорит Лань Юань. Затем его взгляд затуманивается, словно от случайной мысли, и он морщится.       Пользуясь моментом, Вэй Чанцзэ пытается снова подняться, но Вэнь Цин преграждает ему путь, и её иглы зловеще сверкают.       «Кто ей их дал?»       Лань Юань улыбается, наблюдая за действиями девочки, как учитель, гордящийся своим учеником. «Это он!» Вэй Чанцзэ сдаётся и ложится обратно.       — Ты великолепная помощница, — с лёгкой ноткой нежности в голосе говорит Лань Юань, ласково похлопывая девочку по голове. Затем он продолжает: — Присмотришь за ним? Мне нужно поговорить с госпожой.       «Да,» — думает Вэй Чанцзэ. «Кто-то должен предупредить госпожу, что назревает политический скандал.»       Он, погружённый в размышления о том, как вытащить свою жену из этой потенциальной катастрофы, не знает, что в тот самый момент, когда Лань Юань передаёт сообщение госпоже Юй… Она находится вместе со своей другой названной сестрой.       Госпожа Цзинь спокойно делает глоток чая и произносит:       — Если она столкнёт его в реку, я дам ей клятву сестринства.

***

      Добравшись до павильона на реке, Цансэ-саньжэнь внезапно останавливается. Её охватывает странное ощущение, будто она что-то забыла. Что-то мелкое, но важное. Ей хотелось бы сказать себе, что, раз она забыла, значит, это пустяк, но с её паршивой памятью это вряд ли так.       Лишь когда перед ней появляется мужчина в золотом халате, она вспоминает о данном мужу обещании. О том самом обещании не приближаться к Цзинь Гуан… Гуан… чёрт с ним, к этому ублюдку. В общем, это серьёзная оплошность с её стороны.       — Наконец-то женщина! Я уж отчаялся! — восклицает мерзавец, поднимая свою чашу.       Её второй ошибкой, как она осознаёт, было прийти сюда. Цзян Фэнмянь трезв, но все остальные главы орденов, за исключением Лань Цижэня, пьяны. Сейчас, возможно, не лучшее время, чтобы говорить с ними о книге Мэн Яо.       — Простите, — говорит Цзян Фэнмянь, встаёт и подходит к ней. Его улыбка едва заметно напряжённая, и она понимает, что он раздражён. — Что ты здесь делаешь? — шепчет он, как только оказывается рядом.       Но затем, вероятно, замечает, что что-то не так, когда видит, как Мэн Яо вздрагивает и отвешивает самый идеальный поклон на свете. Мальчик прячется за парящей фигурой Цансэ-саньжэнь, в его глазах страх, когда он смотрит на собравшихся вокруг важных людей. Цзян Фэнмянь вздыхает, пытается заслонить собой и начинает его успокаивать.       — Какие-то проблемы?       Лань Цижэнь оказывается неподалёку и спрашивает:       — Мои племянники что-то натворили?       Заботливый дядя, каким он упорно не хочет себя признавать. Она улыбается, машет рукой и с лёгкой насмешкой отвечает:       — Всё в порядке, всё идёт как по маслу. Если так пойдёт дальше, мы с вами вполне можем породниться ещё до конца Совета!       На лице Лань Цижэня написано замешательство — он, вероятно, думает, что она шутит. Это одна из привилегий любителей пошалить: никто никогда не знает, когда они говорят серьёзно. Даже правда может восприниматься как шутка!       Так или иначе, она быстро объясняет Цзян Фэнмяню, зачем пришла, а затем перескакивает к решению, которое Мэн Яо и молодой господин Не придумали за ужином. Глава ордена смотрит на Мэн Яо с явным уважением. Кажется, она уже намекала на некоторые из его идей, и, судя по реакции друга, это будет первым, что он попросит её проработать сразу после Совета. Ну или после того, как она разберётся с кошмарами А-Ли и той самой курильницей для благовоний. Сколько всего надо сделать!       — Это действительно впечатляет, Мэн Яо, и я уверен, что глава ордена Не заинтересуется этим, но… — произносит Цзян Фэнмянь.       Глава ордена Не громко хохочет, хотя за столом не прозвучало ни одной шутки. Цансэ-саньжэнь задаётся вопросом, не выглядит ли она так же, когда напивается. Она вполне понимает, почему её муж однажды в юности решил: «Я никогда не позволю себе такого!»       — Я обещал молодому господину Не, — произносит Мэн Яо, но его взгляд устремлён не на главу ордена Не, а на Цзинь Гуан…ну, на этого мерзавца. Мальчик выглядит немного растерянным перед такой толпой и всё ещё наполовину прячется за её спиной.       — Уверена, он поймёт, я всё объясню. Давай попробуем снова завт… — начинает она.       Она не успевает закончить, потому что кто-то хватает её за ленту, и она теряет равновесие на мече. Мэн Яо вскрикивает, чуть не упав вместе с ней, но в итоге она оказывается в чьих-то руках.       — Так вот она, та самая знаменитая Цансэ-саньжэнь?       Цзинь Гуан… Тот ублюдок смотрит на неё расфокусированным взглядом, его дыхание отвратительно. Судя по всему, именно он дёрнул за ленту, из-за чего она потеряла равновесие. Одна из его рук прямо на её груди. Он грубо берёт её за подбородок, заставляя повернуть голову в неудобное положение, чтобы лучше разглядеть. Она стиснула зубы. Его взгляд оценивает её, словно она товар.       — Глава ордена Цзинь! — восклицает Цзян Фэнмянь.       — Это непристойно, — вставляет Лань Цижэнь, который явно лучше остальных умеет выразить своё негодование словами.       — Непристойно — это отсутствие женщин. Мы что, в Облачных Глубинах? Или, может, мы монахи? Или же вы, глава ордена Фэнмянь, хотите оставить все прекрасные цветы себе? Уж поделились бы хотя бы парой с нами.       Мэн Яо на мгновение ошеломлён: это его отец. Человек, который без зазрения совести домогается жены его благодетеля прямо у него на глазах — его отец. Тот самый отец, о котором его мать рассказывала с детства, восхваляя, какой он замечательный и как будет обожать Мэн Яо, стоит им только встретиться. Что ж, Цзинь Гуаншань даже не удостаивает его взглядом, занятый унижением женщины, которая, судя по всему, готова убить его прямо сейчас. Это ясно по её пугающе натянутой улыбке, лишённой обычного света и тепла.       Цзян Фэнмянь на мгновение замирает, осознавая, что не может вмешаться так, как хотел бы, не усугубив слухов и не превратив себя в ревнивого любовника. Его мысли лихорадочно ищут решение, но вместо этого он понимает, как быстро всё это может вылиться в огромный политический скандал. Как Мэн Яо, он осознаёт: если не вмешаться сейчас, это закончится кровью.       Слишком поздно. Меч Цансэ-саньжэнь падает, остановившись в миллиметре от руки мужчины.       Цзинь Гуаншань вскрикивает, резко отталкивает её, как будто она горячая. Она падает, размашисто двигая руками, «случайно» даёт ему пощёчину и ударяет локтем в пах.       — Простите, глава ордена! Какая я неуклюжая! — взвизгивает она.       Лань Цижэнь не узнаёт её голос и на миг начинает озираться, будто в комнате внезапно появилась другая женщина. Но нет, этот высокий девичий визг действительно доносится от нарушительницы порядка — глаза его не обманывают.       Что ещё хуже, Цансэ-саньжэнь оседает прямо на колени главы ордена Цзинь и, используя нарочито фальшивый тон, продолжает:       — Ох, простите меня, простите! Я совсем не хотела причинить вам вред, вы просто застали меня врасплох! А теперь я ещё и запачкала ваш такой красивый халат! Простите, давайте я вытру это… О нет, это был чай? Простите, я подумала, это вода!       — Идиотка! Горячо!       — Позвольте, я помо…       — Не подходи ко мне, неуклюжая!       Глава ордена Не заливается смехом где-то на заднем плане, а Вэнь Жохань лишь слегка хмурится, наблюдая за происходящим. Освободившись от угрожающих рук извращенца, Цансэ-саньжэнь улыбается, склоняется в глубоком поклоне, касаясь лбом земли.       — Эта недостойная извиняется перед главой ордена.       Однако, поднимаясь, она криво усмехается.       — Как видите, в этом году я утратила возможность нормально пользоваться ногами и пока не вернула былую ловкость. Я действительно очень неуклюжа. Надеюсь, вы сможете простить меня.       Лань Цижэнь не смеётся, но фыркает и быстро прячет это за рукавом. Цансэ-саньжэнь оборачивается к нему с удивлением — впервые ей удалось развеселить его своими выходками. Однако Цзян Фэнмянь, напротив, совсем не весел и отчаянно пытается спасти ситуацию:       — Я уверен, она сожалеет, — говорит он Цансэ-саньжэнь, словно наставляя ребёнка. — Так же уверен, что глава ордена Цзинь не хотел, чтобы она упала. Он просто не осознавал, что делает. Он бы никогда не осмелился прикоснуться к жене правой руки моего ордена в моём присутствии.       Цансэ-саньжэнь сверлит его взглядом, и на миг её привычная маска сползает. Её терпение почти иссякло. «Серьёзно? Это твой ход? Ты его защищаешь? Ты позволяешь ему полапать меня и уйти безнаказанным?» — её мысли кипят, но Цзян Фэнмянь, увы, не её муж, и не понимает, что означает её взгляд. Или, может, догадывается, но отвечает ей таким же взглядом, в котором читается: «Не начинай войну!»       Она тихо фыркает, поняв смысл его взгляда, и решает подыграть, сложив руки на щеках в демонстративно наивной позе.       — Конечно, как ужасно с моей стороны предположить такое о столь уважаемом члене знати. Кто бы осмелился поступить подобным образом, когда я счастливая замужняя женщина, которая сейчас заботится о его сыне. Вместе с его женой, с которой я недавно ужинала и подружилась.       Цзян Фэнмянь снова смотрит на неё, думая: «Цансэ, тебе обязательно так переигрывать? Ты же должна быть сдержанной». Она мысленно кричит ему: «Заткнись!» У них нет телепатической связи, но в этот момент они понимают друг друга без слов.       Цзинь Гуаншань, несмотря на затуманенный алкоголем рассудок, кое-что понимает. Слово «жена» срабатывает, как спусковой крючок — его лицо бледнеет, и он презрительно фыркает:       — Конечно же! Как вы могли подумать такое! Я всего лишь увидел, что вы падаете, и хотел вас поддержать.       Его лжи не верит никто. Даже Мэн Яо. Он помогает Цансэ-саньжэнь вновь подняться на меч, ощущая, как тяжёлый взгляд отца прожигает его насквозь.       — Это ваш сын? — спрашивает он хмуро. — Вы старше, чем я думал, — добавляет он, с лёгким оттенком оскорбления в голосе.       Мэн Яо чувствует, как что-то неприятное скручивает его желудок. Горечь подступает к горлу, и он глотает её. Он не знает, почему это так его задело. Теперь внимание сосредоточено на нём, и взгляд Вэнь Жоханя становится узким, как лезвие.       — Он, кажется, выглядит вполне здоровым. Рад, что он оправился после ночной охоты, которая стоила вам ног.       Его слова не звучат искренне. К счастью, Цансэ-саньжэнь торопливо машет руками, проясняя ситуацию.       — О, нет, это не мой сын. Это новый ученик, которого мы приняли на этой неделе.       — Она не моя мать. Мою мать зовут Мэн Ши, — добавляет Мэн Яо.       И он надеется. Надеется, что этого хватит, чтобы его отец вспомнил и понял. Но даже если Цзинь Гуаншань действительно вспоминает, он совершенно ничего не понимает. Он фыркает и с презрением бросает:       — Разве это не какая-то знаменитая шлюха? Ты теперь принимаешь в орден детей шлюх, Фэнмянь?       Его голос полон отвращения. Мэн Яо даже не слышит ответа Цзяна Фэнмяня — он слишком потрясён. Где-то на краю сознания он улавливает слова о чести, репутации ордена и её разрушении.       — Одно дело принять слугу в качестве правой руки или дружить с каким-то никчёмным бродягой… — говорит Цзинь Гуаншань, бросая взгляд на Цансэ-саньжэнь. — Но шлюхи? Что можно ожидать от сына шлюхи? Они такие же, как их матери.       Мэн Яо оглядывает других глав орденов за столом. Они улыбаются и соглашаются с этими словами. Один даже потирает нос, будто от него дурно пахнет. Это жжёт. Жжёт так, что трудно дышать. Трудно двигаться. Трудно убежать. Цансэ-саньжэнь потрепала его по голове, растрепав волосы, и это вырвало его из состояния оцепенения.       — И что с того? — выпаливает Цансэ-саньжэнь. — Он гениальный мальчик! Жаль, что у него уже есть мать, а то бы я его тут же усыновила!       Мэн Яо должен был уже привыкнуть к её бесстыдству — она уже говорила то же самое о Вэнь Нине и Вэнь Цин. Но всё равно его сердце согревается от этих слов, особенно произнесённых на глазах у его отца. Он любит свою мать; ему не нужна другая. Ему нужен отец. Он снова смотрит на этого человека, снова надеясь, что тот возьмёт свои слова обратно, что окажется таким, каким его описывала мать, что он сможет увидеть в Мэн Яо то, кем он является на самом деле. Его сыном.       — Ну конечно, — устало вздыхает глава ордена Лань.       — Вы только испортите свою репутацию таким поступком, — отмечает Вэнь Жохань. — Это крайне неудачный политический шаг.       — Политика — это не для меня, — говорит она.       — Женщинам вообще не стоит лезть в политику, — бормочет глава ордена Не.       Цзинь Гуаншань на мгновение молчит, разглядывая их обоих, и возвращается на своё место. Он слишком пьян, чтобы говорить тихо, и замечает, обращаясь к Вэнь Жоханю:       — Ничто так не портит женскую красоту, как ум или материнство.       Сердце Мэн Яо словно разрывается на части. Он слышал это и раньше: хозяйка борделя говорила, что его рождение разрушило жизнь Мэн Ши. Но его мать лишь смеялась в ответ, обнимала сына и твердила, что он её благословение, что он спас её. Разве важна репутация, если она не собирается вечно оставаться проституткой? Они найдут выход. У неё есть сын — самое большое сокровище, который однажды позаботится о ней, самый прекрасный, самый почтительный сын на всем белом свете.       Мэн Яо думает: «Моя мама всё так же прекрасна. Она самая красивая женщина в мире».       — Моя мама красивая, — шепчет он горько, почти упрямо, глядя на Цансэ-саньжэнь — такую же мать, такую же оскорблённую и столь же красивую. Он сжимает её руку крепче. — Госпожа тоже.       Цансэ-саньжэнь издаёт едва слышный звук, тронутая до глубины души.       Мэн Яо забывает, что заклинатели вокруг обладают обострёнными чувствами. Потом он понимает: лучше бы ему промолчать. Но как было не поддаться, если взрослые весь день хвалили его, слушали и проявляли уважение? Он позволил себе забыть — пусть всего на мгновение.       Но как можно забыть годы страха всего за один день? Это была ошибка.       Цзян Фэнмянь снова замирает, а остальные главы орденов ухмыляются. Цзинь Гуаншань резко поворачивает голову в его сторону и сверлит его гневным взглядом.       — Напомни своему ученику, где его место, друг мой, — холодно говорит он Фэнмяню. — В моём ордене за подобные слова его бы уже выпороли. Каждый должен знать своё место.       — И где же его место? — резко спрашивает Цансэ-саньжэнь.       Цзинь Гуаншань выразительно смотрит на дно реки, а Мэн Яо чувствует холод по спине. Цзян Фэнмянь отвечает с неожиданной жёсткостью:       — В своём ордене я делаю то, что считаю правильным. Если ученик талантлив, я не вижу причин, чтобы его не учить.       Затем он оборачивается к Мэн Яо и говорит сдержанно, но строго:       — Цансэ-саньжэнь — не госпожа. Этот титул носит моя жена. Ты не можешь так обращаться к ней.       — Разве ты не так к ней относишься? — вмешивается Цзинь Гуаншань. — Именно так говорят слухи. И, очевидно, так считает этот… мальчик. Если даже ребёнок это видит, неудивительно, что она позволяет себе врываться на такой важный банкет. Ты сам создаёшь путаницу в своём ордене.       — Да брось, Фэнмянь, нечего смущаться, — насмешливо добавляет глава ордена Не. — Она, похоже, такая же вспыльчивая, как наши женщины из Не. Мы же мужчины, все понимаем, какими могут быть дамы…       — Конечно, ведь этот банкет невероятно важен, — саркастично говорит Цансэ-саньжэнь. — Можно узнать, о чём тут разговор? О том, кого вы хотите затащить в постель? Или, может, вы составляете список самых красивых женщин, как прыщавые…       — Цансэ-саньжэнь! — резко обрывает её Цзян Фэнмянь.       Она закусывает губу, но её лицо заливается гневным румянцем. Однако она не успевает сказать ничего больше — Цзян Фэнмянь уже повернулся к остальным главам орденов и чётко произносит:       — Прошу прощения за мою подругу.       — Фэнмянь!       — За её грубость, неучтивость и порой неуклюжесть, — продолжает Цзян Фэнмянь. — Но я не собираюсь извиняться за то, что она прервала банкет. Ей это позволено. Я доверил ей охрану молодых наследников в Пристани Лотоса. Её вмешательство могло означать, что одному из ваших сыновей угрожала опасность. А вместо того чтобы выслушать её, мы её унизили…       — Меня никто не унизил, это…       — И оклеветали посланницу. Это не подобает нашему званию. Но, вероятно, ордена Цзинь и Цзян придерживаются разных взглядов на подобные вещи, как и на многие другие — положение женщин, учеников и так далее. Возможно, лучше перестать судить решения друг друга в управлении орденами, поскольку наши принципы так сильно различаются. Это не должно мешать нашим торговым и профессиональным отношениям, ведь мы оба разумные люди, верно?       Все главы орденов потрясенно смотрят на него. Цансэ-саньжэнь, едва придя в себя, показывает им язык, за что тут же получает щипок от Фэнмяня. Неужели у него есть глаза на затылке? Или они выросли вместе с его внезапно появившимся характером? Чёрт побери, она знала, что он смелый, но не думала, что он продемонстрирует это так явно перед своими коллегами.       — А теперь, если позволите, я пойду узнать, что могло понадобиться нашим детям — будущему наших орденов. Увидимся завтра. Приятного вечера.       Цансэ-саньжэнь хмурится, пока Цзян Фэнмянь спешит вывести их, явно опасаясь, что она кого-нибудь прикончит. Лань Цижэнь возвращается к банкету, стараясь незаметно перевести разговор на другую тему.       — Я поговорю с главой ордена Не за тебя, Мэн Яо, — обещает Цзян Фэнмянь, когда они оказываются достаточно далеко, чтобы их никто не услышал. — Но не сегодня. Завтра утром ты объяснишь мне детали. Ты и молодой господин Не расскажете мне всё, что нужно знать, перед моим отъездом. Или, возможно, лучше будет написать письмо. Он поворачивается к Цансэ-саньжэнь, нахмурившись:       — Не возвращайся сюда.       — Я делаю то, что хочу, — отвечает она по привычке, но тут же вздыхает.— Прости. Они меня разозлили… Спасибо, что в конце концов заступился за меня.       — Мне придётся уладить это, — вздыхает он.       Цзян Фэнмянь тщательно обдумывал свои слова и говорил правду, надеясь, что не перегнул палку. Тем не менее, он задел гордость каждого, кто находился в зале. Это было необходимо — главы орденов вели себя откровенно грубо, оскорбляли его людей и критиковали любое его решение. Его слова не были продиктованы только гневом — или, по крайней мере, не полностью. Но даже если они не смогут оспорить его слова, они не забудут их и будут раздражены.       Цзян Фэнмянь возвращается в орден, в Пристань Лотоса, после того как Цансэ-саньжэнь отвела Мэн Яо обратно в красный квартал: сам он не мог пойти туда, чтобы не разжечь слухи. Поэтому он позволяет им уйти и ждёт их у входа.       Мэн Яо крепко сжимает подол Цансэ-саньжэнь, и смутно думает, что, возможно, он чувствует то же самое. Он пытается оправдать своего отца: ведь он был пьян, а излишек алкоголя иногда толкает на глупости. Он в браке без любви, с женщиной, которую, кажется, не то что не любит, а скорее боится, добавляет Мэн Яо. И к тому же, он не знает, что Мэн Яо — его сын.       Но опьянение не оправдывает всего.       Разочарование не проходит, несмотря на все его доводы. Возможно, поэтому он молчит, пока Цансэ-саньжэнь летит рядом с ним по направлению к борделю. Он пытается убедить самого себя, погружённый в свои мысли, пока не оборачивается и не видит, как Цансэ-саньжэнь показывает ему язык и корчит такую нелепую рожу, что его мозг на мгновение просто перестаёт работать.       — Давай же, — бормочет она, не меняя глупой гримасы. — Улыбнись!       Он не смеётся, только смотрит, моргая. Кажется, он просто не может улыбаться — на душе слишком тяжело. И это странно, ведь ещё совсем недавно, летя на её мече, он ощущал радость и лёгкость. Куда всё это делось?       Он знает. Но не хочет винить своего отца. Не хочет…       Это глупо, но он не хотел так думать о своём отце, даже если теперь всё встало на свои места. Ведь он купил ночь с его матерью. Конечно, он ничем не отличается от мужчин, которых Мэн Яо видит в борделе всё время. Но это не значит, что он абсолютно плохой — среди плохих тоже бывают хорошие. Просто он всегда верил, что заклинатели выше таких слабостей.       Он думал, что найти в нём что-то хорошее будет легко. Теперь не может.       — Ладно, понимаю, сцена была довольно неприятной, — вздыхает Цансэ-саньжэнь, замечая, что её старания напрасны. — Но ты ещё их увидишь и скажешь всё, что нужно, не переживай. Просто время было неподходящее. И компания неподходящая. Это моя вина, я раздражаю людей. В следующий раз ты будешь с Фэнмянем, всё будет проще. Глава ордена Не — человек справедливый, он выслушает тебя, когда будет… ну, ты понимаешь… трезвый!       Она избегает говорить о Цзинь Гуаншане, и это его тревожит. Наконец он спрашивает:       — А глава ордена Цзинь? Он…       Слова застревают в горле, но он всё же заставляет себя улыбнуться.       — Всегда ли он такой? — предполагает Цансэ-саньжэнь. — В основном да, к сожалению. Я мало его знаю, но Чанцзэ говорил, что лучше держаться подальше — он любитель распускать руки.       Она надувает губы.       — Он так много рассуждает о слухах, связанных с Фэнмянем, но что насчёт его собственной репутации? Все знают, что у него бастард в каждом городе. Вот уж лицемер…       У Мэн Яо словно земля уходит из-под ног. Щёки начинают болеть от напряжения, пока он пытается удержать улыбку, а глаза щиплет. Он понимает, что долго не выдержит, особенно когда Цансэ-саньжэнь так сердита и не скрывает этого. Она не знает. Это только его вина, что она не знает, но это всё равно причиняет боль. Он всегда слышал только хорошее о своём отце. Теперь он не понимает, как ему реагировать, чтобы не проявить грубость к благодетельнице или непочтительность к своему отцу. Он…       Он сглатывает и изо всех сил пытается убедить себя, что это не может быть правдой. Слухи о главе Цзян неверны, почему же о его отце должны быть правдой?       Но он видел, как тот схватил ленточку Цансэ-саньжэнь и притянул её прямо в свои объятия, как в замешательстве он коснулся её груди. Он собственными ушами слышал, как тот требовал ещё женщин. Он был свидетелем его явного отвращения к Мэн Ши и самому Мэн Яо. Это сложно забыть, особенно его слова о том, как важно держаться своего места. Как такой человек мог бы принять проститутку, да ещё и с ребёнком? Особенно если он явно считает, что место такого мальчика — на дне реки.       Ему больно осознавать, насколько он не хочет в это верить. Он думает, что не стоило ничего ожидать. Он должен был понять это раньше. Но затем накатывает новая волна мыслей, и он вспоминает, что его мать — нет, она верит. Она почти уверена, что Цзинь Гуаншань — хороший человек. Их спаситель. Ей нужно верить, потому что иначе это означало бы, что она солгала ему, дала ложную надежду. А этого она бы никогда не сделала. Эта мысль оказывается ещё болезненнее, чем предательство отца. И, похоже, именно она заставляет его маску рухнуть.       — Мэн Яо? Что случилось, дорогой?       Цансэ-саньжэнь останавливается и поворачивается к нему с обеспокоенным взглядом. Он понимает, что плачет, только когда она стирает слёзы с его щёк большими пальцами. Он всхлипывает. Нет. Нет. Она не должна узнать, почему он плачет. Она ненавидит Цзинь Гуаншаня. Как она может не ненавидеть? Она возненавидит и его. Его положение в ордене нестабильно, золотого ядра у него всё ещё нет, а она — жена его благодетеля! Кого Вэй Чанцзэ защитит? Конечно же, свою жену. Его выгонят!       Он всхлипывает, но всё же собирает силы, чтобы сказать:       — Это мой дом! — Он указывает на первый попавшийся бордель. — Спасибо, что проводили меня. Не входите, это вызовет ещё больше слухов. Спасибо, до завтра…       Но прежде чем он успевает убежать, она хватает его за запястье. Её хватка оказывается удивительно сильной.       — Что случилось? — настойчиво спрашивает она.       «Всё!» хочется кричать ему. Его отец совсем не тот, о ком он мечтал, у него, возможно, больше одного брата, а мир заклинателей далеко не так добр, как он себе представлял. Он должен был понять это раньше.       — Я просто устал, — говорит он. Это правда.       Цансэ-саньжэнь решает, что он устал после игр, и успокаивается. Она желает ему хорошего отдыха и просит беречь себя. Она даже уверяет его, что поговорит с Не Минцзюэ и постарается, чтобы мальчик не держал обиды на Мэн Яо. И, несмотря на своё беспокойство из-за его слёз, отпускает его.       — Не обращай внимания на его слова. Тебя ценят здесь, в ордене Цзян. Ты ценен здесь, в ордене Цзян. Ты талантливый, у тебя отличные идеи. Никто не должен слушать этого Цзинь Гуанзадницу! Какая разница, что он думает? — говорит она, прежде чем он убегает.       Но это не помогает, потому что ему не всё равно. Ему было не всё равно.

***

      Когда Мэн Яо возвращается домой, Сысы сразу замечает его состояние. Она не может подойти, занята с клиентом, но он знает, что она найдёт способ помочь. — Что случилось, А-Яо? Мэн Яо старается сохранять самообладание, входя в комнату матери. Он надеялся, что она будет занята в главной зале борделя вместе с Сысы, но сегодня всё идёт не по плану.       И, конечно, его мать видит всё насквозь. Может быть, Сысы ей что-то сказала, но она бы всё равно всё поняла. Мэн Яо гордится своим умением держать лицо. Он способен вежливо улыбаться, когда госпожа его ругает, когда клиенты говорят ему гадости, почти при любых обстоятельствах. Но не сегодня. И не под обеспокоенным взглядом матери. Едва она смотрит на него, ком в горле становится больше, словно он проглотил иглы, и, прежде чем он успевает остановиться, он жалобно всхлипывает, а по его щекам текут крупные слёзы. Мэн Ши сразу обнимает его, её подбородок опирается на его макушку, а руки гладят его по спине, убаюкивая.       Ему хочется спросить, почему она солгала про отца, почему верила, что он примет их. Но он не может. Он знает, что это разобьёт ей сердце. Ведь она верит, что однажды отец их спасёт       И это больнее всего; если отец не собирается помогать, что же им теперь делать? Как Мэн Яо сможет помочь матери, как он сможет вырваться из этой жизни? Она тратит все деньги на книги, чтобы дать ему хорошее воспитание, она ставит всё на его будущее. А теперь у него нет будущего.       У него нет ни отца, ни будущего.       Он чувствует себя свечой, которую гасит ураган.       — Кто тебя обидел? — наконец спрашивает Мэн Ши, её голос звучит хрипловато, будто ей самой больно.       Отец.       Он не знает, что причиняет больше боли: полное отвержение отца, которого он так долго идеализировал, или осознание того, как рушатся надежды и мечты его матери о лучшей жизни. Он не может быть тем, кто сообщит ей эту правду. У него просто нет на это сил. Он никогда не захочет быть настолько сильным, взрослым и ответственным, чтобы сделать это. Поэтому он молчит, глотая слова обратно, пытаясь контролировать своё дыхание так, как его учили в ордене Цзян.       Это помогает не сильно, но хотя бы его всхлипы становятся реже. Мэн Ши, кажется, понимает, что он ничего не скажет, потому что смотрит на него с печалью в глазах и тяжело вздыхает. Тишина между ними нарушается только, когда госпожа зовёт её вниз.       — Я скоро вернусь, просто… Просто отдохни, — говорит она, прикусив губу.       Она стирает его слёзы и целует в лоб, туда, где должна быть метка рода Цзинь. «В моём ордене за такие слова его бы выпороли. Каждый должен знать своё место». Ему хочется стереть этот поцелуй. Он не хочет идти в такой орден, особенно когда в ордене Цзян его никто не трогает, его слушают. Он много лет думал о том, что скажет отцу в день их встречи, и в итоге не смог вымолвить ни слова. Никогда ещё он не чувствовал себя таким неуклюжим и глупым. Он должен был найти правильные слова, умные, которые помогли бы этому человеку понять его. Которые заставили бы полюбить его.       Он не смог. И теперь его отец его ненавидит.       Он молча кивает матери, чувствуя себя совершенно опустошённым. Давно он не плакал так сильно и не ощущал такой пустоты внутри. В детстве она всегда заворачивала его в одеяло, обнимала и пряталась с ним в шкафу. Там она рассказывала истории об отце, чтобы вернуть ему улыбку. Она снова и снова описывала, как изменится их жизнь, когда отец их заберёт. Как он будет гордиться им и любить его. Ведь как можно не любить такого умного и трудолюбивого сына? Отец обязательно заберёт их в башню, полную золота, где они больше никогда не будут голодать или бояться. Особенно клиентов. Отец сделает его заклинателем, чтобы они могли вместе сражаться с монстрами и спасать людей вроде Мэн Ши и Сысы. Просто пока этого не произошло. Как настоящий герой, отец был слишком занят. Ему нужно было спасти слишком многих. Поэтому Мэн Яо должен был использовать это время, чтобы стать лучше, чтобы, когда они наконец встретятся, отец мог гордиться им.       Отец не был героем.       Всё оказалось ложью. Мэн Яо был глупцом, раз верил. Надежда — не для таких, как он. Он кутается в одеяло, прячется в шкафу, но тепла и утешения больше нет. Остались только злость и сожаление.       «Кем ты себя возомнил?»       Он хочет сказать это своему отцу. Но он не может — он знает это. Он прекрасно понимает: он всего лишь сын проститутки, а его отец — глава ордена. Их социальный статус не оставляет места сомнениям: отец выше, а Мэн Ши и Мэн Яо — ниже. Но это так несправедливо. Как он может смотреть на свою мать, которая даёт лучшие в мире объятия, которая видит его насквозь, которая любила его безусловно, зная, что, скорее всего, его отец думает лишь одно: «Что можно ожидать от сына шлюхи?» И правда, что теперь может сделать Мэн Яо? Мэн Яо погружается в раздумья. Теперь, когда он всего лишь сын проститутки с отцом, которому наплевать… «Почему тебе наплевать?»       Мэн Яо отдал бы этому человеку всё, что у него есть, и даже больше, лишь бы тот хоть немного заботился о нём, хоть немного любил. Хотя бы на долю того, что обещала мать.       — А-Яо?       Его мать возвращается, стучит в дверцу шкафа. Он не понимает, как она могла так быстро вернуться после того, как её позвали.       — Разве ты не с клиентом? — спрашивает он, его голос грубый и хриплый.       — Это был не клиент, а кто-то из твоего ордена. Она просто хотела убедиться, что ты вернулся домой целым и невредимым. Хочешь рассказать, почему?       Конечно. Конечно, Цансэ-саньжэнь не поверила его лжи. Мэн Яо не хочет ничего объяснять; он сглатывает снова, горло болит, а слёзы так и рвутся наружу, но он не хочет плакать снова. Одного раза достаточно. Теперь он должен придумать новый план, новый способ помочь матери и освободить её. Глава ордена Цзян. Цансэ-саньжэнь. Вэй Чанцзэ. Может, орден Цзян ему поможет? Они ведь не думают так же? Нет. Конечно нет. Они уже доказали ему, что им не всё равно. Они доказали, что считают его равным. Но как больно осознавать, что чужие могут любить его больше, чем собственный отец. Он отгоняет эту мысль.       — А-Яо, — шепчет Мэн Ши. Он чувствует её рядом, её рука мягко гладит его по голове через одеяло. — Кто-то в ордене обидел тебя?       — Нет!       Цансэ-саньжэнь не рассказала Мэн Ши правду, и он благодарен ей за это. Она так же добра, как её муж. «Достаточно добр, чтобы позволить сыну проститутки учиться в ордене заклинателей». От этой мысли он ещё сильнее закутывается в одеяло. Может, он сможет положиться на неё? Она кажется надёжнее, чем его отец. Ему хочется одновременно смеяться и плакать.       — Знаешь, А-Яо… Люди, как мы, не могут мстить тем, кто причинил нам боль, — говорит Мэн Ши. Он чувствует, как она садится рядом с ним; он может легко представить, как она облокачивается спиной о стену, а её ноги торчат из шкафа. Он придвигается к ней ближе, надеясь, что её тепло прогонит слёзы. Он знает, что скоро ей придётся уйти.       Он должен что-то сделать, чтобы его отец, по крайней мере, знал, что причинил им боль. Если он не может заставить его полюбить их, то не может ли он заставить его сожалеть о том, что он их не любил?       Он знает, что это невозможно; ни одна женщина, подобная его матери, не может потребовать возмездия от главы ордена. Таков порядок вещей. И даже несмотря на доброту Вэй и Цзян, он понимает, что они ни за что не станут ему в этом помогать. Его мать права: они на самом дне, обречены быть теми, кого все презирают и унижают.       — Что же нам тогда делать? — спрашивает он, потому что это кажется до боли несправедливым.       — Выживать, — тихо отвечает Мэн Ши, и её голос звучит хрипло, с горечью.       Его это совсем не устраивает. В душе остаётся горькое послевкусие. Его мать продолжает:       — Жизнь — это битва, А-Яо. Мы должны использовать то, что у нас есть. Конец боя одинаков для всех — смерть. Единственное, что имеет значение, — кто продержится дольше. Вот что мы делаем: становимся теми, кто остаётся до конца. Так мы мстим. Кто-то причинил тебе боль? Убедись, что проживёшь дольше, чем он. Не важно, будет ли твоя жизнь лучше. Главное — продержаться дольше, хотя бы на минуту. Даже если он этого не узнает, ты победишь.       Мэн Яо и Мэн Ши не могут требовать возмездия. Никто не защитит их от злых слов главы ордена Цзинь — они недостаточно значимы. Он не может ударить его, не подвергнув себя наказанию. Не может причинить ему боль, не рискуя жизнью. У него нет другого пути, кроме как следовать совету матери: выживать. Быть последним, кто устоит.       Будет ли этого достаточно? Он не знает. Но, как сказала его мать, это его единственный путь. Его единственная надежда. Значит, он сделает это. Я справлюсь без него. Я сам спасу маму, — решает он вновь. Он всё ещё не знает, как именно это сделать, но теперь у него есть цель. Это пока не будущее, но хотя бы отправная точка. Мэн Ши, кажется, чувствует перемену в настроении сына, потому что в её голосе слышится улыбка, когда она осмеливается спросить:       — Так что ты будешь делать?       — Я буду последним, кто выживет, — повторяет Мэн Яо, высовывая голову из-под одеяла, с новой надеждой.       Мэн Ши кивает, полная гордости и решимости.       — Хорошо.       Он не говорит ей о Цзинь Гуаншане. Ей не нужно это знать, решает он. Его мама права: он верный и преданный сын. Он обязательно спасёт её. Уже сейчас его желание кажется изнурительным, он осознаёт, сколько труда и усилий потребует это дело.       Это пугает.       Но ещё он думает о том, что сказал ему Вэй Чанцзэ всего несколько часов назад, о том, что пока можно оставаться ребёнком. И раз это, вероятно, последний раз, когда ему позволено быть маленьким, он наслаждается этим. Он позволяет слезам течь и даёт маме убаюкать себя.