Святейший

      1884, от грешника — Святейшему.

      Разве лукавость и двоедушие — не грехи?       От Святейшего — грешнику.

      Аминь.

      1889,

      «Жить без страстей, Амур, без муки не могу я».

      Дорогой, это tabula rasa.       Эти страницы девственны и беспорочны. Целомудрие чистоты и святость белизны. Покайся, юный семинарист, твоя колоратка — истый Божий ошейник, и его опрятность запятнана миррой. Однако твой сором не одинок. Не притворствуй, агнец. Я — твоя исповедальня. Ты — мой конфессионал.       03. 03. 1889. Синьор Цеппели пребывает нынче в приподнятом расположении духа. Мне неизвестна причина его душевного бодрствования, но смею предположить, будто некто из четы Джостар, стало быть, миссис Пендлтон прислала старому другу извещение о скором празднестве. О, разумеется, то была она — очаровательная, прелестная леди. Я похитил ее первый поцелуй, быть может, чтобы даровать его… О, ты ревнив? Я уповаю на это, веришь ли? Грежу, словно твой смиренный томный взгляд обгладывает мои иссохшие губы. Витаю ли в эмпиреях? Не притворствуй, агнец. Воочию я лицезрел Чудо.       Пожалуй, ты прав, светоносный. Ты грешен, как и я. Впрочем, твой слепящий рассвет, Фосфор, опаляет меня огнем чистилища. И я, искренне твой Геспер, сгораю заживо, как священномученик.       Безобразие. Содом и Гоморра.       О, не тревожься. Я не о нас. Напротив: весь мир — огонь и сера, а мы таимся под благодатной сенью Древа жизни.       Курьез, дорогой. Я пребываю в Италии аккурат четыре года, я вижу этот циклопический кабинет еженощно, критическим взором очерчиваю его строгие книжные шкафы, забитые романтизмом, переплет к переплету с Гумбольдтом и Рафинеск-Шмальцом, ютящимся с Брассером де Бурбургом, но лишь сейчас, в то время, как пишу к нам, я замечаю «Il bacio», висящий на стене, лукаво скрытой за громадными этажерками.       Я безнадежен и бессилен. Тщетны попытки похоронить и забыть. И не желаю, я каюсь откровенно. Не в силах не вспоминать о тебе. Мое имя на твоих губах — в сознании я воскрешаю его денно и нощно, возвращаясь в тот трагичный, злосчастный вечер. Ты жесток и невинен. Я жесток и виновен. В конце, мы оба — праведные исполнители; и Бог — наш равнодушный подстрекатель.       Жажду послать тебе бессчетное безответное письмо. Я не в обиде, нет. Отнюдь.       Заходил синьор Цеппели, чрезвычайно счастливый, он известил меня, ликующе уведомив, и вправду, о предстоящем торжестве. Сентиментально ли то, что я помню, по некой неисповедимой причине, дату сего празднования?       Из уст в уста. Я предаю скучной черствой бумаге восторженные изречения моего наставника: «Синьор Брандо, не будьте столь скупы на теплые чувства! Ваша невестка в положении, и ваш брат…»       «Названный», — я бросаю в сторону Уильяма беззлобный упрек. Фантомные кровные узы с ДжоДжо до сих пор отягощают меня, подобно камню на шее.       «Названный, — сухо вторит Синьор Цеппели. — Однако, Дио, он с нетерпением ждет твоего приезда в Лондон, в фамильный особняк… И пусть твои дерзость и грубость уступают даже охальным нравам головорезов с Огр-Стрит…»       «Вы столь щедры на лесть, синьор, — я криво ухмыляюсь и лениво складываю руки на груди. — Если вы подразумеваете…»       И вправду. Уильям кивает с порицательным прищуром, а я, уличенный, отвожу взгляд. Да, быть может, я не запечатлел в ревностном исступлении венчание двух возвышенных сердец; быть может, их клятвы — благонравные и откровенные, — не трогали моей души.       Они обменялись кольцами у алтаря.       А я подарил тебе наперсный крест. Надеваешь ли ты его во время сакральной Мессы? Сжимаешь ли в своих горячих ладонях, обращаясь к Отцу в страстной молитве?       Прошу, дорогой. Ответь.       О, если бы твой Бог был столь же безучастен и нем! Ты бы восчувствовал мой истязающий траур, как и тогда, в Венеции…       Я предам тебя анафеме, блудник. Если это развяжет твои сладострастные руки, обагренные кровью запястных стигмат; если позволит прислать хоть одно остылое, неумолимое слово.       Излагаю эти строки уже при блеклом свете далекой луны. Ее, мерклую и бледную, тускло сияющую над раскрытым дневником, не достичь. Недосягаемая. Запретная.       Ты — Луна?       Нечто эфемерное настырно побуждает меня навестить добрую старушку Англию. Синьор Цеппели, чрезвычайно воодушевленный моим редким соизволением, требует пароход к завтрашнему дню, а мне нравоучительно заповедует приобрести нечто практичное в подарок молодой семье.       Я возвращаюсь домой.       Как прискорбно, что мой Дом хранит безмолвие и не возвращается ко мне.