Млечный путь

Помедлив ещё немного и ощущая, как фантомно ломит ступни от одного только воспоминания о нахождении в кидза, Хонджун прошёл вперёд. Его не было достаточно долго, и это значило, что Минги сидел здесь… сколько, час? Полтора? Даже если бы Хонджун не думал сейчас о его благополучии — о благополучии течного омеги, о котором он собирался позаботиться, — он бы в любом случае, вероятно, проникся сочувствием попросту потому, что проходил через нечто подобное сам. Разумеется, на корабле с ним вовсе не обращались как с рабом, но и особых отличий от остальных юнг в отношении не делали. Воспоминания о кидза как основной позе, принимаемой в присутствии старших — полуприседя, коленями касаясь пола, опора не всей ступней, но лишь кончиками пальцев в готовности сорваться с места в любой момент, чтобы выполнить приказ — вот что окончательно погасило и без того уже тлевшую в душе Хонджуна злость. — Минги-я, — позвал он, не трудясь присаживаться: нога по-прежнему болела так, что, он опасался, потом оказалось бы сложно встать самостоятельно, без посторонней помощи что из кидза, что даже из сэйдза или даже агура. — Посмотри на меня. В глазах его, глазах течного омеги по-прежнему не нашлось ни следа слепой похоти. Бездумно протянув руку, Хонджун поймал его, уже готового вновь уставиться в пол, за подбородок и заставил смотреть на себя дольше под всё усиляющийся запах мёда. — Если тебе потребуется моя помощь, ты мне скажешь, — приказал он и, спохватившись при виде вспыхнувшего в этих глазах страха, морщась, добавил: — Я не собираюсь «рвать тебя узлом» или что-то ещё, что пришло тебе в голову. Жаль разрушать твои фантазии, но я всё-таки предпочитаю тех, кто рад моему присутствию в своей постели. Хонджун убрал руку, но, словно превратившись в ледяную статую, Минги так и продолжал смотреть на него снизу вверх. Словно не человек, словно набор частей и обломков, он не ощущался чем-то единым целым и оттого с каждым их столкновением путал Хонджуна всё сильнее. Что Минги чувствовал? О чём думал? Не человек — набор разрозненных «почти»: почти покорный, почти сломленный… почти омега. — Я сделаю хоть что-то, только если ты попросишь, — ещё раз повторил Хонджун и слишком торопливо отступил прочь, к столу. Чтобы чем-то занять руки, он завозился со стаканами, принялся наливать себе и Минги воду, для вкуса побросав туда куски замороженных на леднике фруктов. Так или иначе всё равно бы растаяли; медленным шагом, всё ещё колеблясь, он вернулся обратно. Минги продолжал следить за ним бесцветным взглядом. В течение всей жизни считая себя очень терпеливым человеком, именно сейчас Хонджун не выдержал и сунул ему стакан, вдавил в грудь: — На. Сядь нормально, смотреть больно! Или на кровать вон иди, не знаю, не собираюсь я тебя бить или игрушку твою отнимать, если вдруг не так подышишь! Лицо Минги ожесточилось. За отходящим в сторону Хонджуном он следил, не отрываясь, ещё несколько секунд и, лишь стоило ему замереть у книжной полки, тот подал голос: — Какая разница? — «Какая разница» что? — надавил Хонджун, пытаясь скрыть неожиданную вспышку удовольствия: омега ему отвечал. — Всё равно отрубят голову, — шепнул Минги, смело глядя ему прямо в глаза, и, словно испугавшись собственной неожиданной смелости, тут же опустил взгляд. Так и продолжавший сидеть в кидза, в одной руке держа игрушку, в другой — уже начинавший запотевать стакан, он откровенно пах медовой смазкой, но своим поведением по-прежнему заставлял Хонджуна не терять головы. Шикса, как можно было думать членом, когда его омега до сих пор, оказывается, готовился умереть в любой момент? Как можно было ждать от него расслабления? Доверия? Сжав зубы, Хонджун опустил свой собственный стакан на ближайшую горизонтальную поверхность и медленно, прихрамывая больше из опаски, чем из-за боли, вернулся к Минги. Отвар Кая наконец начинал действовать, притупливая ощущения и позволяя ему наконец двигаться свободнее. На этот раз он рискнул сесть, но лишь в агура, скрестив перед собой ноги, позволив себе эту маленькую слабость, обычно простительную лишь пожилым или глубоко больным людям. Но так Хонджун разом стал ближе к Минги, пусть и иллюзорно, позволил их разнице в росте и размерах надавить на инстинкты и ослабить их общую настороженность. — Минги-я, — вздохнул он, вновь ловя и удерживая его взгляд. — Почему ты всё ещё думаешь, что тебе отрубят голову? Брови Минги дёрнулись, в совершенно детском удивлении взмыли к линии роста волос, и Хонджун поздравил себя с первым успехом. — Я поднял руку на хозяина, — сообщил Минги так, как будто говорил о чем-то настолько очевидном, что Хонджун должен был сейчас хлопнуть себя по ноге, воскликнуть: «И правда!», и повести его на дворцовую площадь, прямо на эшафот. Однако, разумеется, он этого не сделал, лишь продолжил с провокационным интересом рассматривать Минги: — И? — Любой раб, поднявший руку на хозяина… — уверенно начал тот и вдруг запнулся, замолк окончательно, кажется, начиная осознавать, в чём суть проблемы. Взгляд его посветлел, зажёгся радостным неверием. — «Раб», — с удовольствием повторил Хонджун, так не дождавшись окончания фразы. — Но ты теперь не раб. Ты мой наложник, помнишь? Другие законы, другие правила. — Но… — Минги вновь замялся. — Но что тогда будет? — С тобой? — уточнил Хонджун для ясности. — Вообще — наказание на моё усмотрение, но, учитывая все обстоятельства, если подобного не повторится, то в этот раз обойдёмся без наказания. Недоверие в глазах Минги сменилось подозрением. Вероятно, Хонджун начал радоваться слишком рано. Или дело было в сказанном им? Что могло спровоцировать Минги вновь? Не дождавшись реакции, Хонджун вновь вздохнул и принялся объяснять очевидное для него самого, но, судя по всему, не для других: — Чтобы такого не повторялось, тебе придётся говорить больше. Отвечать на вопросы, когда их задают. Предупреждать, если вот-вот перейдёшь черту. И вновь он не получил ответа. Однако сейчас он наконец осознал, что не задал ни единого вопроса и Минги, вероятно, всё ещё боялся лишний раз открывать рот. — Ты можешь заговаривать первым, — устало добавил Хонджун. И самокритично продолжил: — И напоминать мне, если я что-то забыл. Задавать вопросы сам… Шикса, да это первый раз, когда я рядом с омегой в течке, я точно так же ничего не знаю! Что тебе нужно, что вообще омегам нужно, как тогда с гнездом! Подозрение из взгляда Минги не исчезло, однако после эмоционального вскрика Хонджуна напряжение будто покинуло его плечи, разгладило морщины на явственно покрасневшем лбу. — Ладно, — заставил себя собраться Хонджун и подняться на ноги. Настала пора вернуться к тому, с чего он начал: — Сядь уже нормально, расслабься. Я останусь здесь, если что-то будет нужно — скажешь. Вернувшись к полке, он забрал забытый стакан и заодно забытые «Путешествия…», и вернулся на кровать. Если уж не удалось соблюсти ритуал с утра, с кофе, то он искренне намеревался наверстать упущенное сейчас. Главный герой только-только высадился с корабля на каком-то острове, где его встретили практически голые дикари, приняли его за бога, и вождь племени оказался самым красивым омегой, что видел свет, — как Хонджуну в прошлый раз пришлось прерваться, и оттого он так стремился вернуться к этой истории вновь. Краем глаза заметив, что Минги опустился в сэйдза, он, больше не обращая на него внимания, наконец уставился на тёмные, аккуратно выписанные строки. Герой — автор — рассказывал об обычаях островитян, о своих попытках держать непринуждённый вид, какими бы дикими эти обычаи ни казались, о местных законах, о бытовых условиях… Представляя себя на его месте, Хонджун даже предположить не мог, как бы отреагировал на гарем из альф. На омегу в роли вождя. На другого омегу, пришедшего к нему на ночь в течке, чтобы зачать дитя, которое считалось бы даром богов. На шаманов, решавших, кому достанется после инициации новый альфа. Чем-то описываемый там шаманизм напоминал их отношения с богами, но Хонджун отказывался признавать, что в обречённом отсутствии выбора, присущем дикому племени, и халазийской ритуалистичности есть хоть что-то общее. По крайней мере, их жрецы никогда не делали вид, что их воля — воля Богов: все церемонии, проводившиеся в Храме, имели свидетелями большую часть населения столицы. Если Боги решали подать знак, то оспорить их решение мог лишь слепой. Впрочем, главного героя книги решение шаманов не касалось, и за первые дни в его хижине перебывало множество омег. Смакуя описание оливковой нежной кожи, неожиданно розовых ладоней, сосков и лона, Хонджун не сразу осознал, что звуки в его голове доносятся из настоящего, не книжного мира, а не являются плодом его воображения. Отложив «Путешествия…», он торопливо нашёл взглядом Минги. От былой строгости вида не осталось уже ничего: сдвинувшись к стене, тот вновь подтянул колени к груди, приняв, по-видимому, свою любимую позу, и уткнулся лицом в игрушку. Сдавленный стон, заглушенный набитой чем-то тканью, и оказался тем, что отвлекло Хонджуна. Пока всё говорило о том, что Минги не собирался просить помощи. Может быть, всё ещё боялся, может — не считал нужным, надеялся пережить течку сам, но ситуация недвусмысленно уже начинала походить на некий фарс. Смирившись, Хонджун убрал книгу с постели, не то боясь повредить ей будущей вознёй, не то повредиться самому о металлические уголки и острую инкрустацию переплёта. — Минги-я, — позвал он, вставая. Стоило ли притворяться перед собой, что это не закончится тем, что ожидал от него Кай? К сладости запаха Хонджун привык и мог бы вытерпеть её ещё долгий срок, но издаваемым омегой звукам он сопротивляться даже не пытался. Даже раскрасневшись, тяжело дыша, с капельками пота на щеках и лбу, ничем иным Минги не выдавал своего состояния. Пожалуй, не знай Хонджун, в чем дело, и не чувствуя запаха, он решил бы, что Минги простужен. Что высокая температура — не гормональный всплеск, заставляющий омегу сгорать от возбуждения изнутри, а всего лишь болезнь. Хотел ли Минги хоть чего-то? Мог ли Хонджун ему помочь чем-либо? В любом случае, будь тот его омегой, его наложником, кем угодно — Хонджун не собирался больше терпеть. Так это продолжаться больше не могло: пусть он не знал, что «это» и как «так». Не трудясь задумываться хоть на мгновение над собственной мотивацией, он торопливо сократил разделявшее их с Минги расстояние и поймал его за плечо. — Минги-я, — позвал его Хонджун и поразился тому, как встревоженно прозвучал его собственный голос. — Что?.. — Б-больно, Хонджун-ним… — поднял тот голову. Если бы Хонджун не сдался раньше, он бы сдался сейчас, при виде жалобно надутых губ, знакомо изломанных бровей и новой волны мёда в воздухе. — Что болит? — обеспокоенно спросил он. — Не знаю, — расстроился Минги. — Всё. И холодно… Варианта у Хонджуна было всего два, и если поначалу он склонялся к первому — к использованию воды в купальне в качестве охлаждения, то слова Минги заставили его все же вернуться ко второму. — Вставай, — потянул Хонджун его за собой. — Пойдём, я дам тебе чем укрыться. На этот раз безропотно, повинуясь его указаниям, Минги послушно доплёлся за ним до кровати и, не выказывая никакого сопротивления, дал уложить себя набок, на ещё наверняка хранившую тепло тела самого Хонджуна перину. За накинутое сверху одеяло он схватился так, будто получил невиданное ранее сокровище, потянул на плечи, пряча и себя, и игрушку у груди. О том, что всего лишь полдня назад он проснулся в этой же кровати, Минги, казалось, не помнил вовсе. Впрочем, и Хонджун только сейчас осознал, что уже касался его куда ближе, куда значимее, даже если это было лишь во сне, даже если, проснувшись, он поспешил разорвать контакт их тел. Ранее, представляя себе гарем, Хонджун непроизвольно рисовал себе размытый образ себя, возлежащего посреди ложа, и множество готовых услужить омег вокруг. Ни единого мгновения он не предполагал, что всё случится ровно наоборот. Но Минги… Это был Минги. Размышления о том, почему его устроил этот аргумент и не вызвал дальнейших вопросов, Хонджун точно так же, как и все предыдущие, отложил на потом. Уже с куда меньшим количеством сомнений он вновь коснулся скрытого одеялом плеча и легко, нежно погладил. Отец называл маму «милой» или «дорогой». Иногда Хонджуну казалось, что тот даже не помнит её имени — но ни разу он не сомневался, что отец говорил искренне. Любя. До такой степени заботы Хонджун ещё не дошёл, однако наконец начинал его понимать: несмотря на знание им имени Минги, с языка рвалось нечто иное. — Эги-я, — утешающе пробормотал он. Прикрыв глаза и наконец расслабившись, Минги казался таким болезненно-тихим, слабым, несмотря на все свои размеры, что в груди тянуло сделать хоть что-то. Морщась, Хонджун вновь погладил его по плечу: — Хочешь чего-нибудь? Пить или есть? Минги приоткрыл глаза. — Пить… Можно? — хрипло попросил он. — Конечно, — согласился Хонджун и поднялся. Поискал взглядом отданный им ранее стакан и обнаружил его на полу у стены. Вероятно, стоило приказать принести ещё воды и замороженных фруктов, если всё продолжится в том же темпе, решил он. Теперь в первом из двух стоявших на столе кувшинов оставалось меньше половины содержимого, и до ночи им вряд ли хватило бы даже без учёта течки. Вернувшись, он вновь присел на край кровати и неловко потянулся к Минги: — Приподнимись немного… Вот так, по чуть-чуть… Выпутав одну руку из-под одеяла, Минги придержал стакан. Глядя, как мерно двигается его кадык при каждом глотке, Хонджун думал о том, что добровольно заключил себя в плен на неизвестный срок. Привязал к нахождению в покоях без возможности заняться работой, контролем дел, торговли, финансов… Как справлялись другие? Нечто подсказывало Хонджуну, что другие в массе своей не уделяли омегам столько времени, сколько собирался уделять он. Разумеется, можно было бы просто уйти, если не обратно в кабинет, то в соседние покои и заняться подсчётами там, но, во-первых, Хонджун откровенно сомневался в собственной способности сосредоточиться и не наделать ошибок, и, во-вторых, он всё равно не смог бы отсюда уйти. Не имело ни малейшего смысла врать самому себе: вряд ли хоть кто-либо смог бы заставить его покинуть Минги до окончания течки. Вероятно, и некоторое время после — тоже. Основной вопрос заключался в том, как он проведёт эту течку. Или, пожалуй, не «он», а «они». Они оба. Допив, Минги опустился обратно, но практически сразу, вновь болезненно сдвинув брови, принялся отпихивать от себя одеяло. Редкие бисеринки пота на его лице участились, соединяясь, закапали вниз, на подушку. Не в силах отделаться от мысли, что теперь не сможет избавиться от его запаха, даже если заставит слуг несколько раз перестелить постели, Хонджун вновь поднялся. Намочив в умывальном тазу полотенце, он вернулся обратно и, словно и в самом деле за больным ребёнком ухаживал, потянулся протереть ему лоб. — Жарко, — жалобно протянул Минги, цепляясь за ворот халата и пытаясь оттянуть его в сторону. Перед взглядом Хонджуна мелькнула тёмная метка Арены, навсегда вбитая чернилами в кожу — избавиться можно, только срезав до мяса, — и он непроизвольно вздохнул. Может быть, потом, в будущем, имело смысл срисовать её с груди Минги и попытаться… переделать? Найти мастера и превратить её в нечто кардинально иное? С мастерами дело в Халазии обстояло точно так же, как с кожевниками: желай Хонджун нечто простое, вроде стандартного ошейника для омеги, татуировки или даже клейма, показывавших его принадлежность конкретному роду, приказ был бы выполнен без лишних вопросов. Однако закажи Хонджун, скажем, декоративный ошейник из тонких шёлковых нитей, украшенный свежераспустившимися розами, или реши переделать татуировку, ясно выдававшую в рабе нарушителя, или убрать клеймо, его бы сочли… странным. Конечно, всегда оставалась возможность обратиться к мастерам при Храме, и, вероятнее всего, Хонджуну пришлось бы так и сделать. Но, как бы он ни верил в Богов, всегда стоило разделять их и Храмы. Первые являлись их создателями, вторые — блюстителями. Иногда, блюдя порядок слишком пристально, жрецы явно перегибали палку. Самого Хонджуна это касалось лишь постольку поскольку, но, мучимый желающим большего финансирования настоятелем, он тем не менее старался просто так с ним не пересекаться. Посещение же Храма неминуемо бы потребовало визита вежливости, а терять время на бесполезные разговоры Хонджун не любил в принципе. Не тогда, когда Великий Ван, морщась, стоило закрыться за настоятелем дверям зала малого Совета, принимался называть его «жадным шиксовым ублюдком» и приказывал «не выделять ни воны сверх необходимого». Вновь дёрнув ворот, Минги нахмурился и издал недовольный звук. Тут же, словно сам себя пробудив, он неловко заморгал и потянулся к завязанному на несколько узлов поясу. Под настороженным взглядом Хонджуна он неловко затеребил его, пытаясь развязать, но то тянул слишком слабо, то, наоборот, слишком сильно. Ожидая, что вот-вот тот спохватился, смутится, застесняется, Хонджун поначалу не торопился предлагать помощь, но затем осознал, что ещё вот-вот — и придётся доставать кинжал, поскольку другим способом избавиться от пояса им не удастся. — Позволь мне, — мягко, но непреклонно попросил он, откладывая в сторону полотенце. Мгновение поколебавшись, закусив губу, Минги… кивнул! Великие Боги, оказанным ему доверием Хонджун собирался гордиться целую вечность! Медленно, аккуратно отстранив руки Минги, он принялся распутывать узел и справился всего за десяток секунд. Сразу, только осознав, что свободен, не откладывая ни на мгновение, приподнявшись, Минги сдёрнул с плеч халат, оставшись в одних тонких штанах. Теперь ничто не скрывало ни его эрекции, ни мокрого пятна, отчётливо темневшего на ткани между ног. Сглотнув, Хонджун поспешил отвести взгляд. Как оказалось, это решение спасло ему если не рассудок, то хотя бы возможность ясно мыслить ещё на какой-то срок: не медля, Минги нащупал на поясе резинку и торопливо потянул её вниз. В обычное время, в подобной ситуации Хонджун уже давным-давно раздел бы омегу сам. Или, возможно, наоборот, видя в глазах ненависть, протестовал бы и приказал одеться обратно. Сейчас же ему оставалось лишь ждать. Будучи не в силах ни облегчить терзавшую Минги боль, ни выставить его за дверь, Хонджун только и делал, что, отворачиваясь, рассматривал очередные тучи за окном. На этот раз слуги подсуетились раньше, уже убрав всё приготовленное для традиционного еженедельного вечера на свежем воздухе. Спохватился ли Сынгван, осознав, что у господина явно найдутся иные планы, или помог Кай — Хонджуна интересовало мало. Главным оставалось лишь если не отсутствие, то сведение к минимуму повреждений. Только-только вернувшийся в правильное русло поток мыслей сбил новый изданный Минги жалобный звук. Хонджун повернулся непроизвольно, бросил взгляд всего лишь на мгновение и ещё долго не мог отвести его снова. Раздвинув ноги, согнув одну в колене, Минги гладил себя. Словно бы принципиально игнорируя наличие собственного члена, он держал руку несколько дальше, за яйцами, и под пристальным взглядом Хонджуна водил пальцами по сморщенному, розовому, мокрому краю. Ни одного волоска, всё, словно у профессиональной шлюхи, чисто выбрито; где-то совсем на краю сознания, тем небольшим остатка разума, что ещё способен был думать, Хонджун задался вопросом, специально ли Минги подготовился в этот раз или же подобная чистота являлась требованиям гигиены и на Арене? В конце концов, вши существовали даже там. Когда, услышав ещё один сдавленный звук, Хонджун поднял взгляд на его лицо, оказалось, что всё это время Минги не сводил с него пристального, очень внимательного взгляда. Даже с учётом того, где находились сейчас его пальцы, глаза Минги всё равно были слишком трезвыми. Слишком, на вкус Хонджуна, сознательными. Притворялся ли Минги? Провоцировал специально? Или так и должен был работать организм омег в течке? Жалея, что так и не добрался до борделя, хотя и искренне собирался, Хонджун не сводил взгляда с его лица лишь огромным усилием воли. Вероятно, спусти он пар, терпеть сейчас оказалось бы легче. Особенно с учётом того, что… Что он здесь делал? Омегу в кровать отвёл, убедился, что ему удобно, но зачем остался? Его не приглашали, его не звали, хуже того — его боялись, и, как бы ни тянуло разделить желание на двоих, зная себя, Хонджун бы вновь потом разочаровался. В себе же, в омеге, в очередной своей попытке предположить, что в процессе всё изменится и станет проще. Не в первый раз. Не мальчик уже, выругал себя он и заставил себя подняться. Как бы ни пахло, как бы ни стояло у него самого, как бы ни ныл ещё не завязанный узел, оно того не стоило. Сделав шаг, Хонджун недоумевающе замер. Зацепился за что-то халатом, непроизвольно решил он, и обернувшись, аккуратно потянул за полу. Не получилось; однако мгновением спустя он наконец осознал, почему. «Зацепился» он за пальцы свободной руки Минги, крепко, добела сжавшихся вокруг ткани его халата. И на этот раз Минги смотрел куда угодно, но не ему в лицо. Вообще, как показалось Хонджуну, перестав двигаться. — Минги-я, — Хонджун попробовал разжать его пальцы один за другим, но потерпел неудачу. Случайное подозрение, что тот схватился за первый попавшийся предмет, поглощённый собственными ощущениями, рассеялось само собой, стоило Минги метнуть в него резкий взгляд исподлобья и вновь уставиться куда-то в сторону. Нет, действительно, Минги явно отдавал себе отчёт в собственных действиях, отчего-то лишь не делая того единственного, о чём просил его Хонджун — не заговаривая. Поверх казавшейся огромной ладони Минги рука Хонджуна казалась чуть ли не детской, но легла не в пример увереннее и расслабленнее. — Мне остаться? — спросил его Хонджун. — Или уйти? Теперь одним кивком Минги бы не отделался. Неминуемо пришлось бы разговаривать, а там, вероятно, и продолжать говорить. Все их предыдущие разговоры так и начинались: поначалу нерешительный, Минги быстро забывал о сдержанности, пока вдруг не пугался чего-либо снова. Однако ответ его оказался вовсе не таким, как ожидал Хонджун. — Альфа, — пробормотал тот себе под нос. — А-альфа… — Альфа, — топясь в неожиданно согревающем удовольствии, согласился Хонджун и сменил подход: — Альфе остаться? — Не уходи, — пробормотал Минги. Рука, казалось, вновь задвигалась, но Хонджун ради сохранения собственного рассудка старался не обращать на неё внимания. Смотреть лишь на лицо, вслушиваться в сказанное и отчаянно надеяться, что на этом всё не закончится. — Пожалуйста. — Я здесь, — успокаивающе шепнул он. — Альфа здесь, эги-я. …Нет, всё-таки ему не нравилось. Минги не подходило. Всё ещё ощущая себя старше, Хонджун цеплялся мысленно за разницу их габаритов, и поначалу просившееся на язык «малыш» чем дальше, тем звучало нелепее. Минги, впрочем, никак не показывал, что ему есть хоть какое-то дело до выбранных Хонджуном прозвищ. Перевернувшись набок, он всё сильнее и сильнее подтягивал к груди ноги, собираясь в привычную позу забившегося в угол омеги. За неимением углов в кровати он, словно невзначай, переползал всё ближе и ближе к бедру Хонджуна, пока не уткнулся в него носом, пряча лицо. Великие Боги, взмолился про себя Хонджун, как же выдержать, дайте сил!..