Млечный путь

Разумеется, его никто не встречал. Бегло осмотрев покои, Хонджун увидел, о каком именно ковре говорил Сынгван: как он и представлял себе, исчез лежавший у самой ширмы, тот, на котором сам Хонджун сидел, впервые разговаривая с Минги. Да и сама ширма переместилась уже на противоположную сторону комнаты, закрывая его предыдущее место сна. Что-то здесь было не так, что-то нервировало Хонджуна — но он совершенно не мог понять, что именно, и только и делал, что продолжал беспомощно оглядываться по сторонам. Блюдо, стоявшее посреди стола, оказалось пустым. На дне кувшина ещё оставалось немного воды, и Хонджун, оставляя рядом стакан с отваром, пометил себе приказать принести ещё. В подземелье Арены, возможно, не требовалось так много жидкости, но снаружи, да ещё во времена самого зноя он и сам пил много, а уж как страдал весивший донов на пять-десять больше него Минги, сложно было даже представить. Минги ожидаемо прятался за ширмой. Втиснувшись в самый угол, вжавшись спиной, он подтянул как можно ближе ноги, явно пытаясь казаться как можно меньше и незаметнее. Только увидев, как тот прячет лицо в сложенных на коленях руках, Хонджун осознал, что его тревожило с первого же шага через порог — запах. Еле-еле, на самой границе чувств ощущаемый запах альфы: Минги пытался скрыться именно от него. Логичнее было бы ожидать, что тот будет сидеть где-то у окна или вовсе выберется на террасу, но, вероятно, не в этом случае. Подтверждая догадку Хонджуна, что о террасе пока не может идти и речи, Минги вскинул голову, среагировав на слишком громкий выдох, и торопливо дёрнулся вперёд, в глубокий, в пол, поклон. Да так и остался лежать, пряча лицо и, как показалось Хонджуну, тяжело, испуганно дыша. — Минги-я? — обеспокоенно позвал он, непроизвольно внюхиваясь. Омегой не пахло. Ничем и никем не пахло, кроме привычных нейтральных трав, традиционно использовавшихся для «забивки» других запахов, и того самого альфы. Животный, грязный мускус раздражал рецепторы, и чем дольше Хонджун дышал им, тем сильнее ему хотелось чихнуть. В летней резиденции никто не скрывал запахи: такова была изначально установленная Хонджуном практика, касавшаяся как альф, так и омег. Разумеется, течка или гон являлись бесспорным исключением из правил и освобождением от любых работ. Но всё равно то и дело или какой-либо альфа забывал о графике и умудрялся провонять собой чуть ли не весь этаж, или омега неожиданно для себя впадал в молниеносную форму течки — и тогда остальные жгли привычные травяные благовония. Полынь, ромашка и что-то ещё, названия чему Хонджун даже не помнил, но на нюх узнавал замечательно. Запах альфы, впрочем, он тоже знал. Сынри, вероятнее всего, уже пропускал начало гона в резиденции, и на мгновение у Хонджуна закралось подозрение, что тот мог пропустить начало и сейчас — но даже это не являлось в его глазах достаточным оправданием… …в том, разумеется случае, если это не Минги напал первым. Или, возможно, каким-либо образом спровоцировал нападение. Но чем дальше, тем Хонджун сильнее в этом сомневался. — Минги-я. — Он присел на корточки рядом с омегой. Руки, словно сами собой, тянулись прикоснуться, погладить по обтянутому тонкой тканью плечу, но, подозревая, что получит не самую адекватную реакцию, Хонджун всё же заставил себя сдержаться. Попасть под удар и пострадать ещё и самому ему совершенно не хотелось, а риск определённо существовал. — Минги-я, сядь. Как ты? Если бы Хонджун действительно надеялся, что тот послушно выпрямится, начнёт рассказывать, как у него дела, то разочаровался бы. Но он ставил на два варианта — либо на агрессию, неважно, существовавшую и тщательно скрываемую изначально или приобретённую из-за обиды, либо на страх. Угадал, как оказалось, со вторым. Минги затрясло прямо на его глазах. Мгновением назад он всего лишь кланялся, но затем по его телу прошла резкая волна дрожи, заставившая его сжаться ещё сильнее, втянуть голову в плечи. Резкий выдох Хонджуна, пытавшегося сообразить, что делать дальше, напугал его ещё больше. Всё ещё не рискуя прикасаться, Хонджун не нашёл ничего лучше, чем осторожно, понемногу отпустить запах. Если бы на месте Минги был любой другой омега, Хонджун мог поклясться, феромоны альфы помогли бы ему успокоиться. Так он неоднократно поступал в борделях, когда брал новеньких, неопытных омег, боявшихся каждого резкого вздоха, точно так же — когда брал кого-то из слишком опытных, уже равнодушных ко всему и вся. Феромоны альфы расслабляли, возбуждали — в зависимости от степени близости окончания цикла — заставляли омегу либо понять, что этот альфа ему не подходит, либо начать доверять. Люди могли лгать, но их запах не мог. Прекрасно понимая, что в его собственном запахе тревога покажется очевидной, Хонджун заставлял себя думать о том, как он беспокоится о Минги, как он ошеломлён его реакцией, как волнуется за него; показалось, будто сработало. Для него самого в покоях будто невидимый лес вырос и успокаивающе зашумел, потянуло свежестью и запахом древесины. Как это чувствовал Минги, Хонджун не знал, но секундой спустя уже уверен был, что феромоны на него влияли не хуже, чем на других омег: напряжённая линия спины вдруг ослабла, плечи поникли. Теперь Хонджун наконец осмелился его коснуться. — Минги-я, — вновь тихо позвал он и бережно обхватил его плечо, только сейчас задумавшись: Сынри оказался ранен, но в порядке ли был сам Минги? Он повторил вопрос: — Как ты? У запаха леса, медленно, но неотвратимо заполнившего комнату, было, с точки зрения самого Хонджуна, ещё одно преимущество: не осталось ни единого признака присутствия здесь хоть когда-либо другого альфы. Дышать стало откровенно легче, и не только ему: Минги явственно делал полноценные вдохи, пусть и не пытался пока подняться. Продвинувшись ближе, Хонджун потянул его вверх, в сидячее положение и поразился отсутствию любого сопротивления. Закрыв глаза, Минги послушно выпрямился, и на щеках его явственно виднелись мокрые дорожки. Что же с ним было делать? Вспоминая бойца на татами, Хонджун вновь с трудом верил, что перед ним тот же человек, тот же омега, так очевидно наслаждающийся схваткой, умевший вызывающе улыбаться и радоваться крикам толпы. Именно этот контраст и заставил тогда Хонджуна захотеть его, захотеть Минги; однако так далёк от этой улыбки он не был ещё никогда. Словно Хонджуну следовало начать его наказывать, чтобы получить в ответ такую же радость. Или попытаться убить. Впрочем, в каком-то смысле он уже попытался, пусть и чужими руками, осенило его пониманием: попытался — и это не сработало, если он мог судить по реакции Минги. Тот продолжал вести себя так, будто смертельно боялся реакции хозяина, будто… Шикса. Хонджун сильнее сжал его плечо: — Я не собираюсь тебя наказывать, — пообещал он. — Ты ведь не провоцировал его первым, Минги-я? — Н-нет, хозяин… — «Хонджун-ним» — со вздохом уже привычно поправил его Хонджун. — Что вообще случилось? Голова Минги вновь, словно под воздействием силы тяжести, медленно склонилась вниз. Если бы Хонджун не продолжал удерживать его плечо, Минги бы, вероятнее всего, вновь лёг у ног в позе подчинения. — Я… виноват, Хонджун-ним, — еле слышно пробормотал он. Хонджун недовольно цокнул языком: — Я спросил не об этом. Как это случилось? Альфа зашёл, а дальше что? — Он пах, — выдавил Минги, так и не поднимая головы. — Как будто грибов наелся. — И?.. — Хонджун скривился сразу по двум причинам: не понравилось и то, что Минги знал, как пахнут те, кто наелся грибов, и, собственно, сам факт, что кто-то из его слуг этим увлекался. Разумеется, если верить на слово Минги. — И, — Минги на мгновение сжал челюсти: мелькнули и исчезли желваки, — омега. Рядом. Х-хонджун-ним, он хотел… — Сцепки? — подсказал Хонджун и получил в ответ торопливый кивок. Получалось, что Минги всего лишь защищал себя, и эта версия легко проверялась: если от Сынри так и будет нести грибами, то, в таком случае, ничья иная версия произошедшего Хонджуна, пожалуй, не заинтересует. В случае, если Минги защищал себя, наказания он действительно не заслужил. Сейчас, глядя, как тот жадно вдыхает его запах, Хонджун бы, наверное, наказать бы и не смог. То самое, незнакомое собственническое чувство проснулось вновь и во весь голос заявило о себе. — Всё хорошо, Минги-я, — неожиданно зло усмехнулся он. — Если кто-нибудь ещё под грибами… и не только, захочет чего-то подобного от тебя, ты можешь защищаться. Только оставь этого кого-то в живых. Вот теперь тот приоткрыл глаза и взглянул на Хонджуна подозрительно, исподлобья. Вопрос прозвучал в тон, недоверчиво: — Меня не высекут? Хонджун рассмеялся, в первую очередь довольный отсутствием заикания и слишком вежливого обращения. Но тут же посерьёзнел, примериваясь, как лучше объяснить: — Если убьёшь в следующий раз, скорее всего да, высекут. Но только в том случае, если это снова окажется кто-то из моих слуг. Если же кто-то чужой, кому запрещено тебя касаться в принципе, то, думаю, тебе простят. — «Касаться»? — Минги удивлённо моргнул, но в этот раз, опомнившись, торопливо добавил: — Хонджун-ним. Меня запрещено касаться? Он не запомнил? При нём Сынгван вчера как минимум один раз назвал Хонджуна «Ваша Светлость». И, кажется, так называла его служанка. Или Минги это ни о чём не сказало? — Ты знаешь, кто я? — вопросительно вскинул брови Хонджун. Минги молча пожал плечами. Он так быстро смелел, что это казалось Хонджуну очаровательным. Конечно, если бы он спрятал запах, всё вернулось бы на круги своя — но сейчас Минги явственно расслаблялся, и это обнадёживало. — Ким Хонджун, Небо престола. Второй казначей Великого Вана. — Не давая ему ни малейшей паузы, чтобы сосредоточиться и испугаться вновь, Хонджун продолжил вопросом: — Ты знаешь, почему никто не может касаться Великого Вана и его семьи? — Солнце… — начал Минги и вновь запнулся: — Жжёт? — Можно и так сказать, — улыбнулся ему Хонджун. — Неба престола это тоже касается. Меня и ещё шестерых человек. Мы, наши семьи, наши наложники неприкосновенны в буквальном смысле. — Но… — Минги сдвинул брови, однако предложение, явно имевшее вопросительные интонации так и не закончил. Только задумался о чём-то. В принципе, Хонджун подозревал, что услышит вопрос об одном из исключений, которые действительно существовали даже по закону: о благословении, борделе или болезнях. Три «Б», как говорили в народе, по словам Сынгвана. — Но я слышал, — наконец подал голос Минги, — что одного из бойцов благословил принц и при этом его касался, Хонджун-ним? Правильно подозревал. — Есть исключения. Вопросы религии, вопросы удовольствия, вопросы здоровья, — озвучил Хонджун официальную версию, но подробнее объяснять пока не стал. Всё равно на практике взгляд на ситуацию зависел лишь от желания неприкасаемого. Например, сняв омегу, Хонджун с лёгкостью мог бы заявить, что тот на него напал в процессе сцепки, и омегу бы казнили или наказали как-то иначе по его требованию. — И мы все можем прикасаться друг к другу, разумеется. Поэтому не убивай тех, кто имеет право. Хотя… лучше никого не убивай. Травмировать можешь, разрешаю. Минги вновь метнул в него быстрый, нечитаемый взгляд исподлобья. — Если тебя это утешит, — подумав, добавил Хонджун, — то Сынри ты травмировал. Меня, по крайней мере, это определённо утешает. — Почему? — Что «почему»? — не понял он. — Почему? — с чувством повторил Минги. — Я — раб… — Наложник, — поправил его Хонджун и отчеканил каждое слово: — Мой наложник. Единственный. Дальше объяснять смысла не было в принципе: если Минги не понял до сих пор, вряд ли бы понял вообще. Однако Минги промолчал, переспрашивать не стал, и Хонджун этому лишь обрадовался. Ему откровенно не хотелось рассказывать о тех собственных мотивах, истоки которых он и сам ещё не слишком хорошо понимал. Спохватившись, он выпустил многострадальное плечо Минги, на котором под тканью от его пальцев наверняка уже скрывались синяки, и поднялся на ноги. Окончательно остыв, отвар пах ещё слаще, Хонджун даже вновь позавидовал. Присев перед Минги, он скрестил ноги и протянул тому стакан в вытянутых руках: — Выпей сейчас, пока совсем не забыли. Как ты вообще, Минги-я? — «Как я»? — недоуменно повторил Минги, принимая у него отвар. Без раздумий он его выпил сразу, жадно, будто давно уже хотел пить. — Как себя чувствуешь? — конкретизировал вопрос Хонджун. — Сынри тебе ничего не сделал? Короткий, сухой смешок был ему ответом, и Минги замотал головой. На мгновение Хонджуну показалось даже, что он разглядел улыбку, но чуть позже он решил, что ошибается. — Хорошо, — вздохнул он, смиряясь с неизбежным. — А в остальном? Что насчёт течки? Сначала Минги сдвинул брови, точно задумался над вопросом всерьёз, а вот потом, по-видимому, дослушал второй и очевидно встревожился вновь так, как будто Хонджун не устраивал в покоях филиал леса. Пришлось, качая головой, его успокаивать: — Я не собираюсь ничего с тобой делать, Минги-я. Просто хочу быть готов… морально, я имею в виду, к неизбежному. Как ты проводил течки до Арены? Тебе что-нибудь нужно? — Ничего, Хонджун-ним. Шаг вперёд, два назад, вздохнул Хонджун. — Еда? — уточнил он самое главное. — Ты ел раньше во время течки? Минги покачал головой, затем, видимо, подумав наконец, пожал плечами: — Не помню, Хонджун-ним. — Вода? — Наверное… Хонджун-ним? — Гнездо? — обречённо уточнил Хонджун. — Что? — Минги действительно казался изумлённым донельзя. — Зачем мне? Нахмурившись, Хонджун уставился ему в лицо. Казалось, они имели в виду совершенно различные вещи или попросту друг друга не понимали, словно разговаривали на разных языках. Но ведь Минги же где-то рос до самой течки? Он должен был хотя бы слышать о гнездовании? Об укусах? Обо всём том, что Хонджуну рассказывала нянька, когда ему исполнилось пять лет? — Действительно, зачем омеге в течке гнездо, — себе под нос проворчал он. — Хонджун-ним, — в голосе Минги вдруг послышалось веселье. — Я не знаю ни одного омегу, которому в течке обязательно нужно было бы гнездо. — Ну а я знаю, — фыркнул Хонджун. Его даже пускали в пару таких: одно гнездо принадлежало той самой няньке, другое — одному из омег в борделе, с которым он проводил гон сразу после смерти родителей. Тогда ему было настолько плохо, что омега пытался утешить его любым способом, и до сцепки в тот гон дело в принципе не дошло. — Поэтому и спрашиваю. Минги аккуратно отставил чуть сторону забытый ими обоими стакан и прикрыл глаза. — Можно, чтобы никто не заходил? — тихо шепнул он, словно стесняясь. — Можно, хозя… Хонджун-ним? Нет, всё-таки его запах действовал, явно делая Минги смелее и, в отличие от запаха Сынри, не заставляя затыкать себе нос: Хонджун внимательно следил за выражением его лица и не заметил ни следа неприязни. — Конечно, — отозвался он, но, помедлив, поправился: — Хотя для старика Кая придётся сделать исключение. Я не хочу, чтобы ты случайно по недосмотру умер. — Спасибо, Хонджун-ним. — Вскинув на него быстрый взгляд, Минги вновь отвернулся. — Я пока ничего не чувствую. Ну, ничего особенного. — Держи меня в курсе, — благодарно кивнул ему Хонджун. На этом разговор, казалось, завершился, но он не предпринял ни единой попытки подняться, вспоминая своё недавнее нежелание заходить в эти покои и удивляясь ему. Теперь, когда здесь пахло им самим, когда Минги не выказывал откровенного страха и недовольства, Хонджуну здесь нравилось. Пусть тишина и резала слух, в остальном же, пожалуй, ему здесь было даже по-своему уютно. Рядом с Минги, на ковре, привычно прячась от входа за ширмой. В отличие от вчерашнего дня, в этот угол доставало куда больше света от светильников снаружи, и Хонджун зацепился за эту мысль. — Хочешь выйти на террасу? — предложил он, уже зная, что услышит отказ. В большей степени он и сказал это ради того, чтобы лишний раз посеять в разуме Минги мысль о свежем воздухе. Не в этот раз, но постепенно, возможно, получится его расшевелить? Взгляд Минги метнулся к окну. — Как прикажет хозя… Хонджун-ним, — выдохнул он, вновь отводя взгляд. Словно сам испугался своей предыдущей смелости и компенсировал её излишней почтительностью. — Тогда пойдём, — принял решение за него Хонджун и медленно поднялся. Колено неприятно хрустнуло, стоило ему выпрямить ногу, и он, морщась, напряг мышцы. Вот уж только чего не хватало. Развернувшись, он зашагал к двери и уже на втором шаге осознал, что, к сожалению, угадал. Нога заныла так, что наступать пришлось совсем аккуратно, и на скамейку перед кострищем Хонджун не опустился аккуратно, а почти упал. Неслышно двигавшийся следом Минги замер столбом неподалёку. На горизонте, ясно видимом сейчас со стороны ещё не до конца почерневшего закатного неба, различалась тонкая, еле заметная полоска, за первую, проведённую в молчании минуту став шире чуть ли не вдвое. — Через пять минут вернёмся внутрь, — расстроенно сообщил Хонджун. — Будет буря. — Буря? — еле слышно переспросил Минги. — Увидишь… Или скорее услышишь, — покачал головой Хонджун и всё же потянулся растереть колено. Никакой глубокой истории за его болью не стояло: когда-то, давным-давно, когда ему было около десяти лет, он поскользнулся на свежевымытом им же самим баке и неудачно свалился на среднюю палубу. Сломал ногу и впервые тогда познакомился со стариком Каем. К удивлению других лекарей, тот обложил ногу дощечками, связал их и заставил Хонджуна лежать не вставая, почти месяц. О его мастерстве многое говорил тот факт, что хромал Хонджун и жаловался на боль с тех пор исключительно в преддверие бурь, в остальное время и вовсе забывая о травме. Хлопнула дверь. Вздрогнув Минги дёрнулся в сторону; уже по звуку шагов зная, кто это, Хонджун даже не потрудился повернуть голову. — Ваша Светлость, — укоризненно начал вышедший из его собственных покоев Сынгван, — буря скоро, что ж вы тут сидите. И без огня, совсем хотите промёрзнуть? Ваш бедный слуга готов делать массаж, но он предпочёл бы видеть своего хозяина здоровым! Хонджун возвёл глаза к Отцу-Небу, прося терпения. Тонкая чёрная полоска на западе за то время, что он на неё не смотрел, приблизилась ещё сильнее. Неизвестно, что подумал о нём после услышанного Минги, — Хонджун вдруг вспомнил, как тот испугался благодарности служанке, — но тот отступил чуть назад и замер, явственно пытаясь слиться со стеной. — Ещё немного, Сынгван-а, — легко пообещал он. — Две минуты? — Какие две, я уже ужин принёс, совсем господин себя голодом морит! И омеге вашему сейчас принесу чего-нибудь, да? В каких покоях ему накрыть, Ваша Светлость? Лениво повернув голову в сторону Минги, Хонджун сощурился, пытаясь рассмотреть выражение его лица, но не преуспел и со вздохом определился сам: — В синих покоях. Я поем у себя. Айщ, стой, Сынгван-а, у Минги вода почти кончилась, проследи, чтобы принесли чистую. — Если господин вернётся к себе, — поклонился тот, — то ваш старый слуга займётся этим прямо сейчас. — Шантажист, — без тени недовольства проворчал Хонджун. — Ладно, Минги-я, пойдём. И правда, скоро ветер уже поднимется. — Я затушу светильники, — без слов понял намёк Сынгван и, отвернувшись, принялся прищипывать фитили, пока Хонджун пытался заставить себя подняться без опоры на занывшую ногу. *** Просыпаться ночами становилось дурной традицией. На этот раз Хонджуна разбудил не звук, а нечто… нечто слабоопределимое, трудноощутимое и опознаваемое. Всё, что он знал, — это что в какой-то момент он открыл глаза и без единого признака сна уставился в потолок. Снаружи отчаянно завывал ветер, кидал песок в тонкие, прозрачные пластинки слюды в окнах, пытался разломать и унести вместе с собой всё, что могло бы оказаться хрупким, слабым, сотворённым жалкими муравьями-людишками. Глубоко вздохнув, Хонджун вдруг нахмурился. Сначала он решил, что ему показалось, что неожиданно мягкий запах то ли цитруса, то ли мяты ему чудится или доносится откуда-то снаружи. Может быть, его принесло ветром? Однако с каждым вздохом интенсивность нарастала, пока вдруг цитрус не стал острее, кислее, словно пытаясь отпугнуть Хонджуна от источника, находившегося совсем рядом, совсем близко… Хонджун повернул голову. Вскрик сам собой сорвался с его губ: неудержанный, неконтролируемый. Рядом с кроватью кто-то стоял. Тёмная, безликая фигура высилась совсем рядом, преграждая путь к выходу и оставляя единственный путь к побегу — обратно на террасу, под песчаную, безжалостную бурю. За следующие мгновения Хонджун успел представить, как далеко у него получится убежать и где, может быть, ему удастся спрятаться, если, разумеется, ему удастся добежать до двери. Налево, в покои Минги — единственный вариант, поскольку прыгать вниз, с высоты — верная смерть. Как отбиваться по пути и чем: старая, ученическая сабля, подаренная ему Хёнджином, висела неподалёку на перевязи на стене, и следовало всего лишь до неё добраться… Реагируя на вскрик, фигура шевельнулась, качнулась чуть вперёд, попадая в еле различимое пятно света со стороны коридора, и Хонджун, расслабляясь, длинно и со свистом выдохнул. — Шикса побери, Минги-я! — вырвалось у него от всей души, однако он сумел заставить себя замолчать, прежде чем спросонья и от страха сказал бы что-то совсем неверное и оскорбительное. — Что происходит? — Хозяин, — Минги говорил совсем тихо, и Хонджун с трудом различал сквозь вой ветра отдельные слова, — пожалуйста… — Что? — переспросил он, не до конца расслышав сказанное, но всё равно сел в постели и потянул в сторону одеяло. — Там… — Минги замолк, а потом вдруг неожиданно опустился на колени, немедленно оказавшись с Хонджуном на одном уровне. В глаза он при этом не смотрел — но в полутьме Хонджун на его лице и без того почти ничего разглядеть не мог. — Можно… остаться здесь? — Зачем… — начал Хонджун, но новый, слишком резкий вдох изумил его новой волной мяты и заставил замолчать, не договорив. В мяте явственно чуялся страх, и оттого без малейших сомнений стоило предположить, кому этот запах принадлежал. — Минги-я, ты… Ты пахнешь? — Н-не могу сдержаться. — Минги обхватывал сам себя за предплечья, точно пытался себя обнять. — С-страшно, х-хозяин… Точно в подтверждение его словам где-то снаружи что-то громко треснуло. Хонджун предположил, что пострадала крыша дальней беседки. Звук действительно пугал, и, будь в подземных этажах хоть что-то, помимо камер, Хонджун бы, возможно, также предпочёл спрятаться там, так что страх Минги он более чем понимал. Запах ещё не значил течку, лишь её преддверие, и оттого их договорённость про «никто не заходил» ещё не вступала в силу. В любом случае, Минги пришёл к нему сам, а это значило, что Хонджун имел право его не выгонять. Отчего-то не хотелось, и он даже не хотел себе врать, прекрасно понимая, что всему виной новый омежий запах. Мягкий, свежий, вкусный, почти сладкий, он витал в воздухе, постепенно пропитывая каждый сантиметр поверхности точно с тем же успехом, с каким Хонджун пометил собственным запахом всё в синих покоях. Минутное колебание стоило ему нового треска снаружи, из-за которого вздрогнул уже и он сам. Природа пугала так, как не снилось никаким врагам. Судя по всему, не его одного. Поддаваясь соблазну — не следовало так поступать, и разумом он это прекрасно понимал, — Хонджун приподнял край тонкого, летнего одеяла: — Иди сюда. — Х-хозяин? — Страх в голосе Минги, казалось, лишь усилился. Смирившись, Хонджун прибег к испытанному методу — отпустил свой собственный запах, позволяя смешаться мяте и сандалу в единое целое. — Я не сделаю ничего плохого… ничего не сделаю, Минги-я, — попытался улыбнуться он. Улыбалось плохо: от понимания, чего именно испугался Минги, бросало в дрожь. Хотел ли Хонджун знать, был ли у Минги уже подобный опыт? Хонджун думал, что знать не хотел. Издав неясный звук, Минги сдвинулся назад, садясь на собственные пятки. Ещё мгновение — и он наклонился ниже, принимая ту позу, в которой Хонджун видел его уже неоднократно: полный поклон, в котором тот, казалось, мог находиться неограниченное количество времени. — Ты там на ковре, что ли собрался спать? — фыркнул Хонджун, всё ещё пытаясь свести разговор к шутке. И, вспомнив их самый первый разговор, уже куда серьёзнее, искреннее пообещал: — Не собираюсь я тебя рвать узлом, клянусь Богами. Всё, чего я хочу — это спокойно поспать и не наступить ни на кого случайно с утра, понимаешь? Иди сюда, ты же пришёл, потому что страшно было? Вот и ложись, вместе будем бояться. Последний аргумент Минги неожиданно зацепил, и он вскинул голову. — Хозяин боится? — «Хонджун-ним», — вздохнул Хонджун. — Ты думаешь, тебе одному это разрешено? Я тоже не люблю бури. Кажется, что дворец вот-вот сдует. На самом деле Хонджун разгулы стихии даже любил и любил сладкий страх, ощущаемый при взгляде на надвигающуюся чёрную тучу с бьющими из неё молниями. Любил вот так лежать в кровати, слушая, как ветер пытается сорвать дворец с его места, и ощущая себя в безопасности. Но для Минги сейчас такие подробности явно были излишними. — Хонджун-ним, — медленно повторил за ним Минги и выпрямился. Не сел обратно на пятки, как ожидал Хонджун, но вновь остался стоять на коленях и… Ему казалось, или Минги жадно смотрел на кровать? Не на самого Хонджуна — на кровать? — Ложись, — повторил Хонджун ещё раз. — Или с той стороны лучше? Вопрос оказался явственно сложным. Взгляд Минги заметался, словно тот не мог выбрать и мысленно разрывался надвое. Всего-то и отличий было в близости выхода, и Хонджун предлагал ему либо остаться к этому выходу ближе и иметь шанс сбежать в любой момент, либо, наоборот, иллюзию защищённости: с одной стороны — метр до стены, с другой — сам Хонджун. И теперь он, с интересом наблюдая за Минги, ждал, что в его душе перевесит. Минги выбрал безопасность. Неловко качнувшись, он поднялся на ноги и, так и продолжая держать руки на груди, обошёл кровать, остановившись с другой стороны. Вновь приглашающе приподнимая одеяло, Хонджун знал, что делает это в последний раз: если бы Минги сейчас передумал, уговоры бы на этом кончились. Хонджун всепрощающим монахом не был и терпение также имел далеко не бесконечное, особенно когда хотел спать. Но пахло… хорошо. Правильно, за неимением лучшего слова. Скользнув под одеяло, Минги выпрямился, вытянул ноги и опустил голову на подушку. В своё время Хонджун, не жалея денег, заказал себе дорогой матрас из восточного хлопка и подушки, набитые нежным пухом северных птиц, — так что звук удовольствия, вырвавшийся у Минги в первое мгновение, патокой согрел ему душу. Омеге нравилось, пусть альфа-Хонджун старался и не для него. Устраиваясь удобнее сам лицом к Минги, он вновь понюхал воздух. Показалось, или мята стала слаще? Нежнее? Несмотря на запах, Минги так и продолжал лежать, как и предыдущей ночью, ровный, прямой и строгий, со сложенными на груди руками. Казалось, будто там ещё что-то есть — одеяло горбилось и поднималось так, будто Минги прятал нечто, и Хонджун выругал себя за излишнюю подозрительность. Ручищи у этого гиганта были огромными, и никаких тайн, никаких спрятанных вещей — нечего было бояться. Минги дышал тихо-тихо, грудь вздымалась и опускалась ровно, медленно; Хонджун точно знал, что тот не спит. На его месте он бы не спал. На своём же заснуть, в принципе, мог бы, но чего-то не хватало. — Минги? — тихо позвал он, дождавшись затишья в шуме бури снаружи. — Хонджун-ним? — Минги повернул голову в его сторону. — Ты в безопасности, — словно доверяя свой самый страшный секрет, шепнул ему Хонджун. — Спи, и пусть Боги пошлют тебе хорошие сны. Хотел бы он сказать хоть что-то ещё, что-то более подходящее, успокаивающее, что-то, что заставило бы Минги отринуть тревоги и беззаботно уснуть без кошмаров до самого утра, но не мог. Не умел. Всё, что у него получилось — рутинное обещание безопасности и не менее рутинное пожелание спокойного сна. Минги не ответил. Хотя глаза, как показалось Хонджуну, прикрыл. Стоило ли считать это успехом? *** Было тепло и пахло садом так, словно Хонджун напился и уснул на террасе лицом в клумбе, предварительно подтащив поближе скамью, чтобы лежать оказалось удобнее. Лежалось, впрочем, мягко. Не мог же он и подушку с футоном перетащить? Или мог? Вдобавок, судя по тому, что под ладонью медленно, размеренно билось чьё-то сердце, на этой скамейке он лежал не один. Где можно было в бурю умудриться найти себе омегу для сцепки? И, главное, что больше всего волновало Хонджуна, — как можно было так нажраться? Память вернулась, стоило открыть глаза. Да, Хонджун действительно вчера пил, но обошёлся бокалом хорошего вина на ночь. Лежал же он лицом не в клумбе, а на плече Минги, практически утыкаясь носом тому в шею. Комнату заливал мягкий солнечный свет, рассеянно проходящий сквозь газовые занавеси на окнах. Где-то на террасе хлопотали слуги, сметая песок, переговаривались между собой и смеялись; Хонджун отчётливо различал среди прочих голос Сынгвана. Минги же явно спал, тихо сопел себе под нос и его грудь мерно вздымалась при каждом вдохе. За ночь, ворочаясь, они стянули к ногам одеяло, и со своего места Хонджун отчётливо видел и собственную закинутую поверх бёдер Минги ногу, и свою же руку, прижимавшую к груди знакомую игрушку. Чувствовал, впрочем, тоже. А. Так вот что Минги прятал под одеялом. В темноте вчера Хонджун не разглядел, а вот теперь отчётливо видел и потрёпанную временем ткань, и глаза-бусинки, и руку Минги, по-прежнему сжимавшую игрушечное собачье тело. Минги пришёл к нему сам всего через сутки после приезда сюда, посчитав присутствие Хонджуна рядом более безопасным, чем нахождение в одиночестве в собственных покоях во время бури. В отличие от предыдущей ночи, ему не снились кошмары — или Хонджун их успешно проспал; хотя в любом случае он бы проснулся от крика. Помимо этого, Минги лёг в его постель и не сбежал, стоило Хонджуну снова уснуть. Хотелось самовлюблённо кричать от восторга, танцевать и петь. Это был далеко не первый омега в его постели, но первый, чьё доверие даже ради простейших вещей пришлось завоёвывать, и по многим причинам это казалось куда честнее, чем «я верю тебе», в первые же минуты сказанное мягким голосом омегой из борделя. Хонджуну никогда и ничего не доставалось просто так, даром. За всё следовало бороться, с самого детства: за детскую независимость и возможность бродить по дому и окрестностям без присмотра, за своего первого коня, за право уехать вместе с Хёнджином к деду, а не оставаться дома под контролем матери — а потом за право мать навещать. За своё наследство сначала со всеми подряд, а затем и с первым казначеем Кимом. За независимость. Тёплое тело спящего рядом омеги казалось лишним подтверждением тому, что пока у Хонджуна получалось отвоёвывать своё. Постепенно, по шагу, понемногу; управлять кораблём он тоже когда-то научился не за один день. Но теперь при надобности, с хорошей командой, мог бы повести в бой один из собственных фрегатов и, вероятно, даже этот бой выиграть… Обрывая его ленивые, сонные мысли, Минги вздрогнул и застыл. В мягкую мятную ноту тут же вплелась сладость ванили и тут же сменилась на острую горечь. Сморщившись, Хонджун отодвинулся и, перекатившись на спину, уставился в потолок. Разговаривать не хотелось. Хотелось лежать, пить кофе и дочитать уже «Путешествия по неизвестным землям». Однако, судя по тому, как рвано, тихо-тихо, еле слышно задышал Минги, покой Хонджуну в ближайшее время мог исключительно сниться. Или Минги как раз разбудил кошмар? Повернув голову, Хонджун внимательно уставился тому в лицо — напряжённое с выступающими желваками, губа закушена, взгляд в потолок. Всё ещё еле слышное, но быстрое, сорванное дыхание. Пот на лбу. Да, было похоже. — Проснулся? — риторически спросил у него Хонджун исключительно ради того, чтобы привлечь внимание. Или, вероятно, скорее даже просто отвлечь от переживания образов кошмара заново. Моргнув, Минги скосил на него глаза, но не отодвинулся и не свалился с кровати, как подсознательно ожидал от него Хонджун, а лишь молча вернулся к разглядывания потолка. В тишине прошла секунда, другая… — Да, Хонджун-ним, — с запозданием выдохнул тот, словно только заставил себя открыть рот. — Пусть Боги пошлют тебе добрый день, — рутинно пожелал ему Хонджун и окончательно перевернулся набок. — Опять кошмар? — Да, Хонджун-ним. Начиная уже привыкать к подобным ответам, Хонджун коротко улыбнулся: — Это всего лишь сон, пусть и плохой. Хочешь попробовать ещё поспать или встанешь со мной? Минги молча сглотнул и покачал головой. Видимо, предположил Хонджун, снилось нечто настолько неприятное, что тот даже не собирался пробовать закрыть глаза снова. Хотелось его отвлечь чем-то, но в голову не приходило ничего, да и где-то на краю сознания комаром зудела мысль о незаконченных делах. Следовало начать уже работать с бюджетом, перебрать все записи с малого Совета, подготовить варианты заимствования и выделения средств для новых статей расходов, чтобы предоставить их лично, а не через первого казначея, Великому Вану… и всё ещё не хотелось уходить. Вновь признаваясь себе, что его держит запах очень, очень отдалённо пока вступающего в течку омеги, Хонджун покачал головой. Ему следовало, не отвлекаясь, работать с бумагами большую часть дня, да и звали, манили к себе «Записки…» со стола на другом конце комнаты. — Ты умеешь читать? — повинуясь толчку интуиции, вслух спросил он.