Запретные линии: Тайны КДМ

      Пуля свистит прямо у уха. От следующей Гром уворачивается чудом. Третья раздирает ткань толстовки. Игорь судорожно оглядывается, замечает остов старого дивана и ныряет за него. Рука горит и отдаёт стреляющей болью, серая ткань потемнела от крови. Игорь, матерясь сквозь зубы, выдергивает шнурок из капюшона и шарит по карманам — нужен хотя бы платок какой-нибудь, чёрт возьми. В заднем кармане находит слипшийся комок некогда сухих салфеток — пойдёт, решает мужчина, зажимает рану комком салфеток и перетягивает импровизированным жгутом. Стоит высунуть голову из-за укрытия, пуля тут же со свистом пролетает рядом — Игорь едва успевает нырнуть к земле. Он проверяет магазин макарова — осталось две. Стрелков трое. Два пекаля, одна ППэшка. Гром заправляет магазин и зажмуривается. Думай, Игорь, думай.       Он выскакивает из укрытия: хедшот, второму пробивает лёгкое, третьего пока не слышно. Игорь быстро добегает до первого, поднимает его ствол, пригибается за железную бочку и… Получает пулю под ребро. Конец.       Гром трясёт головой. Нет, не то. Он снова высовывает нос из укрытия: ситуация дно. ПП стреляет из-за угла вон того гаража, один с пистолетом за бочкой, третий… Игорь быстро выглядывает из укрытия и тут же ныряет. Третий справа, в окне первого этажа. Комок салфеток на правой руке уже чёрный от крови. Думай, Игорь, думай.       Выманивает одного из-за бочки, попадает в лёгкое. Второй в окне мажет, Игорь успевает запрыгнуть к нему, выхватить пушку, выстрелить в висок. Прячется под подоконником. ППэшка даёт очередь, раскидывая остатки стекла. Гром накрывает голову здоровой рукой и отползает в угол. Через дверь выбирается из постройки, крадётся до бочек на углу. Третьего взять совсем просто. Вот он высовывает нос. Ну же, тварь, покажись. Игорь нажимает курок, но выстрела не происходит. Он смотрит на оружие и признаёт свой макаров с пустым магазином. Пуля прилетает в лоб.

Х Х Х

У нас индрик-зверь всем зверям отец.

Почему индрик-зверь всем зверям отец?

Ходит он по подземелью,

Прочищает ручьи и проточины:

Куда зверь пройдет,- Тута ключ кипит;

Куда зверь тот поворотится,-

Все звери зверю поклонятся.

Живет он во святой горе,

Пьет и ест во святой горе;

Куды хочет, идет по подземелью,

Как солнышко по поднебесью,-

Потому же у нас индрик-зверь всем зверям отец.

Голубиная книга

      С детства Илюша слушал мамину сказку о небывалом волшебном звере, которому подвластны были и горы, и реки. Зверь этот оберегал землю-Матушку. Мама, рассказывая чудную сказку, выводила на ладошке Ильи замысловатые узоры, и от этого по телу мальчика разливалось тепло и расходилось сияние.       — Я как светлячок, — восторженно лопотал мальчишка. И мама целовала его перед сном в висок, называла своим маленьким чудом и желала доброй ночи.       Во сне он представлял себя не то чудным зверем, не то просто духом, способным пройти сквозь горы и сквозь землю и найти всё хорошее. И, конечно, победить всё плохое.       Когда на пороге их самарской квартиры впервые появился мужчина со смешными, чуть закрученными усами, Илья был ещё таким маленьким, что выглядывал из-за маминого бедра и во все глаза разглядывал странного дядю, которого видел в ореоле золотистого свечения.       — Скушай яблочко, мой Индрик-зверь, — сказал тогда дядя с усами, и Илюша потянулся ручкой, всем телом потянулся к заветному яблочку. — Я Иван Петрович, — опустившись на корточки перед мальцом, сказал дядя, — буду тебя учить.       — Чему? — отчего-то завороженно разглядывая яблочко, спросил мальчик.       — Искать.       Это воспоминание об Иване Петровиче Старшом окутано дымкой летнего жара, запахом сочной травы и леса, вкусом медовой патоки, осевшем на языке.       — Есть, мой маленький, явь, — усадив к себе на колени Илью, в тот же вечер начал рассказывать новую сказку Иван Петрович, — а есть навь.       — Как день и ночь? — сморщив маленький конопатый носик спросил мальчишка.       — Как свет и тень, как твоя мама и я.       Илюша, не понимая, посмотрел сначала на маму, а потом на дядю Ваню. Мама мерцала слабо, еле заметно, лёгкой дымкой. От Ивана Петровича свечение исходило ровное и яркое.       — Ты светишься, а мама нет, — с присущей всем детям прямолинейностью заметил Илья.       — Потому что в твоей маме нави почти нет, а во мне её много, — с улыбкой согласился мужчина.       — А во мне? — Илья зажмурился, вспоминая, как мама гладит перед сном ладошку, и замерцал. — Много?       — Даже слишком, — вздохнула мама.       Теперь, вспоминая всё это, Третьякову кажется, что в мамином голосе он слышал грусть. К сожалению, он хорошо учился в медицинском, а потому знает, что наши воспоминания — лишь память предыдущего раза, когда мы вспоминали какое-то событие. И чем чаще мы что-то вспоминаем, тем больше в этом остаётся только эхо настоящего события.       Мама — Машенька, как всегда звал её Старшов и как со временем стал звать и сам Илья, — умерла от банального рака, не дотянув до диплома сына каких-то пару месяцев. Илья выл и терзался, корил себя, что выбрал не ту специальность, что не туда растратил силы, что мог бы, если бы постарался, вылечить её. Ведь мог же, мог? — кричал он тогда Ване. Ведь ты же мог, ведьмы твои, ведьмаки — вся эта хтонь черномагическая могла Машеньку поднять, оживить. Иван Петрович, с болезнью мамы переставший сиять золотом и теперь окрашенный в цвет холодной зимней ночи, держал пацана за руку и рассказывал приевшуюся и душную сказочку про добро и зло.       — Не мог, Илюш, — снова и снова повторял ведьмак. — Нельзя это.       Тогда-то Илья и забрался в память названного отца и увидел ту, другую Машеньку. Странные наряды, странные города, много-много крови и жестокости и тонкая, но крепкая ниточка, за которую Иван Петрович держался всю свою первую жизнь.       — Сколько… тебе… — задыхаясь от чужой памяти, зашептал Илья, — лет?       — Четвёртый век пошёл, — также шёпотом ответил Старшов.       — И ты… никогда больше? — мужчина моргнул и сам впустил в свою память мальчишку. И тогда Илья понял, что не один он тут горюет, не ему одному плохо настолько, что дышать не можется.       — У меня есть ты, — сжав его руку, сказал ведьмак. — А у тебя есть я.       — И что мы будем делать?       — Искать.

Х Х Х

      Впервые полноценным поиском они занялись, когда Илья уже во всю покорял ординатуру. Несмотря на то, что с навьими чудесами он прожил бок о бок всю жизнь, Ванька его и на пушечный выстрел не подпускал к реальной работе и самому запрещал простым смертным способности показывать. Трудно было только в детстве — мерцание вырывалось само собой, сны беспокоили разные и внутри клокотало что-то огромное и яростное. Но Старшов говорил, что оно — не злое, потому что Илья — добрый. Просто оно дикое, тесное, рвётся наружу. Он объяснял, как это в себе удержать, и теперь ритуал с ладошкой стал помогать наоборот успокоиться, не сверкать, не выплёскивать в мир себя. И вот когда Илья уже свыкся со зверем внутри, приручил себя самого, Иван Петрович наконец пришёл за помощью.       — Сможешь найти? — он протянул тогда ему какую-то шкатулку с резным узором.       Шкатулка жглась и кололась, сверкала алым, и след кровавый тянулся от неё далеко-далеко, но чётко.       — Смогу, — сглатывая слюну с привкусом железа — крови, — кивнул Илья.       И нашёл. Ведьма, владевшая этой шкатулкой, умела воскрешать усопших. След от этой бестии привёл в Карелию, и Илья бы рад был насладиться незнакомыми северными пейзажами и запахами хвойного леса и холодного моря, да только дорога, выстланная живыми мертвецами, не давала. Окопалась бестия в глухой тайге в самой сказочной из всех избушек на курьих ножках.       — Это лабаз, — шепнул тогда Старшов на ухо. — Ближе не подходи.       Ближе и не хотелось. Даже за лесной полосой кровью несло так, что Третьяков едва сдерживался, как бы не рухнуть в обморок прямо здесь, перед стаей оперативных оборотней.       А ещё через год Иван забрал его в КДМ. А потом случился Игорь.       Это воспоминание было совсем ещё свежим, а потому не испорчено эхом памяти. Илья помнит всё как вчера: “контакт” поступил с укусом оборотня. Травматолог его осмотрел, взял анализы, отправил всё в лабораторию вампирам — кто бы лучше кровососов справился с гематологией — и должен был пойти домой. Но не смог. Остался как приворожённый в палате и наблюдал за спящим под простыми препаратами и чарами мужиком. Всё разглядывал его и понять не мог, почему где-то под солнечным сплетением тянет. Про Игоря говорило всё управление: восхищались, что он сам перевёртыша догнал, удивлялись, как живой остался и не скопытился от странного укуса, делали малодушные ставки, вытянет или нет. А Илья смотрел и видел мерцание, как у самого себя, сильное, ровное, всех оттенков радуги, как кристалл на солнце.       — Он сияет, — сказал он тогда Старшову.       — Невозможно, — коротко отмахнулся шеф.       — Он сияет как я.       Ведьмак тогда скептически осмотрел потерпевшего и даже что-то хмыкнул. Но никто, кроме Ильи, ауры так ясно не читал, и когда сам Илья, рядом с Громом, стал мерцать, оба поняли кое-что важное. Илья увидел такую же тонкую, но крепкую ниточку между собой и Громом, как видел между Ваней и Машенькой. А Старшов впервые увидел Зверя, запечатлевшего себе пару. Это был конец.       Это было начало.

Х Х Х

      “Жители Невского района Санкт-Петербурга просят не отстреливать волка, остановившего перестрелку. Перестрелка началась у Невской мануфактуры и, как сообщают очевидцы, неизвестно, чем бы всё закончилось, если бы не волк, выпрыгнувший со стороны заброшенных зданий. В администрацию района неоднократно поступали жалобы о необходимости расчистить заброшенные территории, однако…”       Телефон падает из рук Грома, когда дверь в палату со щелчком открывается и на пороге показывается Третьяков. Игорь неловко крутит смартфон, стараясь выключить видео, и нервно шутит про себя, что пару пулевых — отличный повод для встречи с запропастившимся в последнее время медиком.       Он переводит взгляд на врача, который молча топчется в изножье больничной койки и внимательно изучает карту. Ни тёплого взгляда, ни улыбки, ни привычного мерцания — ничего. Илья кажется уставшим и грустным. А ещё, наконец замечает Гром, он без больничного халата.       — Я в порядке, — зачем-то хрипит Игорь, выдавая своим голосом, что ни хрена он не в порядке. Пальцы травматолога на мгновение замирают над медкартой, но в ответ оборотень слышит только шелест страницы. — Если ты пришёл в свой выходной проверить, не сдох ли я в очередной раз, то напрасно.       Гром скорее рычит последние слова, чем говорит. Но это — нормально. Для него в последнее время вообще стало нормой рычать, огрызаться, ввязываться в неприятности и подставляться. Щетков говорит, что так ведут себя волки в гон, но искренне не понимает, почему Игоря накрыло в июне. Игорь не чувствует ни малейшего желания заниматься тем, чем занимаются животные в этот период, но всё равно соглашается, что ведёт себя странно. От того, что Илья сейчас его игнорирует, Гром заводится ещё больше. Игорь давно уже начал подозревать, что если бы не эксперименты Третьякова, никаким бы оборотнем он не стал. В худшем случае, окочурился бы и дело с концом.       Работа в КДМ оказалась совсем не такой, как Игорь себе это представлял. Он привык быть в центре событий, быть занятым делом, урывками нападать на близких свободным временем и крохами внимания, сваливаться на Юльку как оползень и пугать Димку новыми ранами. Он привык к адреналину. В группе Щеткова было тихо, как в болоте. С тех пор как у них забрали дело перевёртышей и отдали куда-то выше, Гром только и делал, что изучал документы, открывая один файл за другим. Он изучил иерархию существ, каталоги бестиария, выучил способы борьбы со всеми тварями, которые были в базе, прочитал личные карточки большинства сотрудников — короче, прочитал за несколько месяцев макулатуры больше, чем за последние лет пять. Но нигде ни строчки, ни слова не было ни об Илье, ни о Звере.       — У меня ограниченные права доступа? — спросил он как-то Витьку.       — С чего бы? — не отрываясь от башни Дженги, бросил Щетков.       Игорь фыркнул. Их тут дюжина волков, а они строят пирамидки вместо того, чтобы заниматься важными делами.       — Не могу найти некоторых сотрудников и существ.       Витя всё же поднял голову и посмотрел тем цепким взглядом, который Игорь так не любил ловить на себе и который так ему нравился во время расследования.       — Конкретнее?       — Там есть все от уборщиков до медработников, но—       — Третьяков, — перебил его Витя. Гром не нашёлся, что ответить. — Не ищи. Его в базе нет.       — Почему?       — Старшова нет. И Ильи нет.       От того, что Витька может называть травматолога просто по имени, пускай и за глаза, где-то в груди кольнуло. И, наверное, примерно тогда же Гром стал чувствовать нарастающую ярость от бессилия и неспособности быть полезным и что-то делать.       — Почему? — не узнавая собственный голос, повторил Гром.       На них наконец-то обратили внимание другие волки. Гром кожей чувствовал их взгляды и напряжение в комнате, но сделать уже ничего не мог. Или не хотел.       — Потому, Игорёк, — устало вздохнул Виктор, — что не твоего и ничьего вообще ума это дело. И сходи-ка ты к вампирам, сдай кровь.       — Я—       — Сходи, сходи.       Витька говорил как всегда мягко, но жёсткий взгляд лучше слов говорил, что это приказ альфы, не выполнить который нельзя.       Игорь, как всегда, когда начальство говорит не лезть на рожон, ослушался и вляпался сначала в дерьмецо, перепугав во время обращения дачный посёлок, потом в дерьмо побольше, когда согласился помочь Юльке с расследованием и чуть не перекинулся в волка посреди Невского, потому что к той пристали типы в кожаных куртках, а он чудом удержал в себе зверя, и, наконец, нашёл отличную кучу дерьма — решил по-старинке причинить городу добро, попал в перестрелку и вот. Лежит теперь с дыркой в груди, из которой вместе с пулей вынули его клок шерсти. Ерунда, говорил он медикам, но оказалось, что нихрена это не ерунда, и Иван Петрович пришёл лично сообщить ему об этом вчера. А теперь вот Илья стоит и молчит. И бесит.       — Я в порядке, — зачем-то повторяет Игорь.       — У тебя огнестрел в руке, пробито лёгкое, вывих стопы, сломан хвост, — Илья не скрывает удивления и всё-таки поднимает на Грома взгляд, — травма трахеи, — тут Игорь наконец понимает, почему говорить так больно, — и гон в июне.       — Я в порядке, — как заводная игрушка повторяет оборотень.       — Ты, — Третьяков смотрит прямо в глаза, и хотя голос у него строгий, взгляд мягкий, — не в порядке, Гром.       Игорь всё-таки затыкается, а когда Илья присаживается на край кушетки и через тонкое покрывало касается его ноги, вдруг ощущает волну спокойствия и умиротворения. По шкале от нуля до десяти, где десять — взведённость последних недель, а ноль — штиль, способный настичь только в коме, Игорь ощущает себя на уверенную семёрку. Он прикрывает глаза, пытаясь понять, чарует его Третьяков, или это самостоятельная реакция организма.       Врач тем временем снова поднимается с кровати, скидывает покрывало и осторожно касается той самой, вывихнутой, а теперь перетянутой эластичными бинтами, ноги.       — Кто так бинтует, — ворчит под нос Третьяков, и Игорь жмурится от удовольствия, пока Илья накладывает новую повязку.       — Лапа, — выдыхает Гром, когда процедура заканчивается. Илья смотрит на него удивлённо, чуть смущённо, слабенькое сияние снова пробивается, пока они не пересекаются взглядами. — Ну, коновал тот, хромой и кривоногий, — не понимая, чем вызвал такую реакцию у мужчины, поясняет Гром.       — Эдуард Сафроныч, — снова спокойно отвечает Третьяков.       — Ну, пусть Сафроныч.       Кипучая ярость снова разгоняется по венам, когда Илья отходит от кровати к окну. Игорю хочется спросить, куда тот пропал, почему предыдущие два захода в медблок прошли без Третьякова, почему он больше не шепчет подсказки из пустоты, почему его нет в базе, почему он стрелял в подозреваемого в допросной, почему он больше не мерцает, когда Игорь рядом, почему он не смотрит, почему…       — Ты очень громко думаешь, — доносится от окна.       — Зачем ты сделал меня оборотнем? — вместо всех почему спрашивает Игорь.       — Чтобы ты жил.       — Я мог выжить без обращения?       Илья молчит слишком долго, Игорь пытается встать с кровати, чтобы самому подойти, но катетер мешает, дырка в боку болит, и лапа, то есть нога, совсем не подходит для прыжков по палате. Третьяков даже на эту возню не реагирует, всё таращится в окно-муляж, как будто там есть ответы на все вопросы. Гром всё-таки выдирает иглу из руки, сваливается с койки и дохрамывает до окна.       — Я бы выжил? — он кладёт руку на плечо Ильи и разворачивает того к себе.       Взгляд у Третьякова не то напуганный, не то изумлённый, но он справляется с наплывом эмоций, расплывается в кривой ухмылке и кивает:       — Ты бы — выжил.       — Тогда зачем?       Илья кладёт руку Игорю на грудь поверх бинтов как раз туда, где у самого болит с первой встречи. Он не знает, как сказать о таком оборотню, и нужно ли. Ванька за такое точно надаёт по шапке, Игорь может дать по лицу, и Илья не уверен, что у всего этого вообще есть какое-то название.       — Твоя аура, — начинает он, неуверенно поглаживая кончиками пальцев шов на бинтах, — не была человеческой.       Игорь, что странно, молчит, будто язык проглотил, только смотрит хмуро из-под насупленных бровей.       — Я—       — Ты, — они начинают одновременно, и Илья поднимает взгляд и кивает, разрешая Игорю продолжить, — ты и есть тот загадочный Зверь, да? — Третьяков кивает. — Видишь чужие ауры и выходишь в навь? — Ещё один кивок. — Тогда что я такое?       Он убирает руку с плеча и накрывает ею ладонь Ильи на своей груди. Там, где они касаются друг друга, Игорь чувствует тепло и спокойствие, по которому успел заскучать, а Илья видит навьим взглядом, как сияние расходится по Игорю, но не от Третьякова, а его собственное, громовское.       — Этого мы уже не узнаем, — чуть резче, чем надо, отдёргивает руку врач, — теперь ты оборотень, член стаи Щеткова. — Он делает шаг в сторону и видит, как Гром неуверенно тянется за ним. — Иди в постель.       — Я в порядке, — снова заводит шарманку Игорь.       — Тебе нужно лежать.       — Я в порядке, — упрямо бычит оборотень.       — Я посижу, пока ты не уснёшь, — сдаётся Третьяков.

Х Х Х

      Гром подрывается на кровати. По ощущениям — сейчас глубокая ночь, но на самом деле понять сложно, сколько прошло времени с тех пор, как Третьяков зачаровал его сном. В том, что именно Индрик нагнал на него дрёму, Игорь абсолютно уверен, потому что перед тем, как провалиться в ничто, он ощутил себя как раз на той нулевой отметке штиля. Идеальное спокойствие и умиротворение. Сейчас же кровь внутри буквально кипит, и от этого швы на боку разошлись, повязка окрасилась красным, а ногу колет и жжёт огнём. Игорь не сдерживает протяжного воя, больше похожего на волчий, чем человеческий. Боль пополам с обидой плещется в районе груди и выбрасывается наружу волнами протяжного воя. Сколько длится этот припадок, Игорь не знает, потому что к тому моменту, как в палату врывается Лапа, вкалывает ему успокоительное и снова манжетами пристёгивает к койке, Гром успевает пережить внутри себя смерть матери и отца, снова, как впервые, ощутить страх за родных и близких и в конце концов ощутить себя одиноким, брошенным и ненужным. Наверное, когда-нибудь он посмеётся над этим, но сейчас, валяясь обдолбанным и в собственной крови и рвоте заторможенным сознанием цепляется только за то тепло, которое было, когда Третьяков был в палате. И за то, что оно вообще бы-ло, но этого нет сейчас.       Как сквозь вату, Гром слышит несколько пар шагов по палате: слабо чует гематологов и Лапу, инстинктивно угадывает по крадущейся кошачьей походке Старшова.       — … первый гон…

— … летом…

      — ... необычный случай…

— … исследовать, взять анализы….

      Иголки втыкаются в резиновые как будто руки, кто-то заглядывает ему в лицо и дёргается от рваной улыбки, светит фонариком в глаза, и это очень раздражает, но Игорь лежит безвольной куклой, и потолок валится на него своей трещиной, та всё ширится, ширится, пока не проглатывает его целиком.       Первое, что видит Игорь, когда открывает глаза — всё та же трещина на потолке. Он поворачивается на бок, не сразу припоминая, что это движение должно причинять дискомфорт, но его нет. Мужчина тянется к тумбочке за стаканом, жадно хлещет воду, часть выливая на себя. Смотрит на старые отцовские часы, которые лежат тут же, на тумбочке. То ли три часа дня, то ли три часа ночи. Гром откидывается на подушку, трёт руками лицо, ощущая, как отросла борода, потягивается, разминая затёкшие мышцы. Когда он резко садится на кровати, в голове слегка звенит и пол пытается скатиться в бок, но Игорь заземляется, опуская ступни на холодный плиточный пол. Ветер колышет занавеску.       Игорь пробует подняться. Тело тяжёлое как после долгой болезни и в то же время лёгкое. Он ощупывает бока, впалый живот, пальцем проводит по нежно-розовому шраму под левым соском. Медленно, будто всё ещё сонно, доходит до уборной и внимательно изучает собственное хлебало. Ему тридцать шесть, но с такой порослью и взлохмаченными со сна волосами он выглядит на все сорок пять. Во рту сухо и кисло. Игорь широко раскрывает рот и высовывает белесый язык. Сухие губы тут же трескаются, почти посередине нижней выступает алая капелька крови. Гром слизывает её, включает воду в раковине и с головой ныряет под струю холодной воды. Напившись, умывшись и кое-как пригладив вихры, он возвращается в палату и опять ложится в постель. Ветер колышет занавеску.       Что-то не так. Медленно и очень неуверенно мысль бьётся в самый висок. Думай, Игорь, думай. Больничная палата. Пулевое ранение. Слабый синяк на ноге. Борода. Ветер колышет занавеску. Вкус крови во рту. Жажда. Ветер. Медблок под землёй. Всё здание под землёй. Ветер колышет…       Игорь закрывает глаза и принюхивается. Пахнет немытой псиной, но ещё пахнет яблоком и йодом. Всё та же мысль чуть настойчивее стучит в висок. Мужчина снова открывает глаза, смотрит на уныло висящий тюль на искусственном окне. В затылок отдаёт чем-то тяжёлым, мысль уже долбится дятлом, губы сами растягиваются в первом слоге.       — Илья, — на выдохе произносит Гром.       Что-то звенит, а затем возле кровати Игорь находит собственные часы. Они разбились, застыв на половине четвёртого.

Х Х Х

Саламандра — первоэлемент огня в алхимии.

Саламандры убивают «очень многих сразу; ибо она взлезает на деревья и заражает каждый плод, умерщвляя всех, отведавших его; упавшая в колодец саламандра заражает своим ядом воду, и все испившие ее умирают».

Исидор Севильский

У нее «нет органов пищеварения, и питается она лишь огнем, в котором постоянно обновляется ее чешуя».

Леонардо да Винчи

У саламандра удивительно низкая температура тела, чтобы она могла выживать в огне и поглощать его.

Бестиарий КДМ

      Илья стал проситься о переводе в агенты после первого же поиска. От мысли, что в поле он может быть полезнее целой стаи оборотней, а вместо этого просиживает штаны в своём подземелье и латает травмы и ушибы сотрудников, внутри всё кипело. Он снова и снова, с упорством носорога, писал заявления о переводе, а Старшов с не меньшим упрямством отклонял все просьбы и отправлял куда подальше. Выходка в допросной оборотней всё расставила на свои места. И Илье бы радоваться, но вместо этого он каждое утро корчит рожи своему отражению. Из всех тварей, на этой и той стороне жизни, меньше всего он хотел бы быть в подчинении саламандры.       Иронично, что именно Третьяков учуял когда-то след Бережного, так что в какой-то степени он сам виноват, что в Комитет попал этот саламандра. И нет, у Ильи нет никаких претензий к огнеупорному существу, кроме того, что от цвета его ядовито-зелёной ауры рябит в глазах, а от запаха золы, повсюду сопровождающего Олега, свербит в носу и хочется чихать. Но Иван Петрович сказал, что доверит Илью только Бережному. А Илья понял, что только холодный саламандра согласился взять под крыло протеже шефа.       Дважды иронично, что занимался отдел поисками всё того же заклинателя перевёртышей, и способности Ильи сейчас бы очень пригодились, да только он, как говорится, утратил нюх. С тех пор, как Гром появился в КДМ, любой след приводил Зверя туда, где был Игорь. Компас Индрик-зверя оказался сбит впервые, и никто, даже сам Илья, понятия не имел, как долго это будет продолжаться и чем закончится.       — Илья Евгеньевич, — сухо и строго, как и всегда, начинает Бережной. — Я напоминаю о внутреннем распорядке отдела: мы начинаем в десять и заканчиваем, когда заканчиваются дела.       — То есть никогда, — бухтит себе под нос Третьяков, покорно принимая замечание.       Он опоздал, да. Но у него есть причины. Собственно, об этих причинах он и порывается сообщить, но его прерывают жестом:       — Я в курсе о ЧП в медблоке, но, насколько я понимаю, вы больше не являетесь медицинским сотрудником.       Илье приходится прикусить щёку, чтобы не сказать какую-нибудь гадость этой ядовитой формалисткой огнеупорной жопе. Вместо этого он запускает комп и с лёгкой грустью вспоминает, как ещё совсем недавно учил Игоря пользоваться корпоративной сетью. В России, насколько он помнит, эвтаназия запрещена, а то, что он попытался сделать с Громом никак иначе и не назовёшь — вырубить взбешённого гоном оборотня оказалось не так-то просто. Хуже было только копаться в его воспоминаниях и находить там то, от чего в груди пекло и скребло. Но Старшов лично следил за процессом, и потому брыкаться и кричать, что он не будет вымарывать чувства Игоря, потому что они и его тоже, было стыдно. Вообще всё, что касалось Игоря, в присутствии Ивана Петровича казалось стыдным. Как будто тот наложил негласное вето, хотя, ну, честное слово, это же всё так мелочно.       Илья скроллит мышкой файл, не вчитываясь в отчёт московских медиков, а перебирая в голове то, что отобрал у Грома. Этот список он прокручивает неделями от большего к меньшему и обратно. Отобрал простую человеческую жизнь — можно было подождать, пока сам оклемается, и отпустить на все четыре стороны. Но от Грома ведь правда шёл слабый фон — как от Машеньки. Этот аргумент, собственно, и был последним гвоздём в крышке гроба. Ванька от этой новости так зубами хрустнул, чудно, что не раскрошил все.       Палец замирает на колёсике мышки, откручивает несколько страниц вверх. Экспертиза слепка укуса. Потрясающе. В точности такой же, как был у Грома. Жертва — Илья перематывает вниз — скончалась. Вскрытие показало… ага, потеря крови и отказ жизненно важных органов. С толикой врачебного равнодушия Илья признаёт, что Грому досталось меньше, а значит, он и правда мог бы выжить.       Мысль делает новый виток. Илья видел, кого потерял Игорь и что он при этом чувствовал. Илья видел, что и его исчезновение Игорь воспринимал так же остро. Возможно, это и приблизило гон. Наверное, инстинкты взяли верх, и волк решил таким способом защитить себя. Чушь какая. У половины оборотней семьи, и их биологические циклы не сбиваются, когда на горизонте маячит очередная хтоническая угроза всему живому. А сейчас даже и угрозы никакой нет. В конце концов, они с Игорем даже не друзья и не приятели. Они просто, они всего лишь…       Курсор дёргается вместе с мыслью, которую Илья даже про себя боится закончить. Бережной поглядывает на него из-за своего стола и хмурит густые брови, но пока молчит. Только во взгляде пляшет нездоровый огонёк. Третьяков возвращается к изучению документов.       Ещё часа через полтора он не выдерживает, хватает толстовку со спинки стула и поднимается.              — Куда? — тут же слышится за спиной.       — На перекур и с медиками поболтаю.       — Илья Евгеньевич!       — Вы хотите в этом дерьме разобраться? И я хочу, — не дожидаясь согласия, он вышмыгивает из кабинета и почти бежит до ближайшей лестницы на поверхность.       Как это ни странно, но чаще всего именно медработников можно встретить в курилке. До сих пор эта аномалия КДМ не исследована, но именно носители белых халатов на плечах и клятвы Гиппократа в сердце регулярно выбираются из их подземной крепости на поверхность “покурить”. На самом деле просто дышат воздухом. Илья, на ходу влезая в горловину толстовки, плюхается на ближайшую к выходу скамейку и закуривает. В июне их полигон скрывается особенно удачно: по периметру огромной заводской территории ещё в Союзе высадили тополи, которые за десятилетия разрослись и расплодились так, что сейчас в своём пуху скрывали не только подземную организацию, контролирующую магическую преступность, но и всю наружную застройку. Когда-то в одном из зданий у них даже был свой бассейн для русалок, но старожилы говорили, что на заре новой России на заброшенный завод повадилась шпана и забулдыги. И если рассказы вторых про баб с сиськами и рыбьими хвостами никто не слушал, то первые, оседлав Интернет, быстро разнесли новую городскую легенду. Пришлось океанариум над землёй прикрыть.       Илья стучит сигаретой по пачке, прикуривает и выпускает сизое колечко в воздух. Что бы ни писали в их бестиарии про саламандр, но Бережной к курильщикам относится с какой-то особенной жестокостью. Илья догадывается, что наверняка возгорание дома из-за такового вот курильщика и разбудило спящую бестию внутри Олега, но в эту ядовитую душу лезть не хотел. Единственная душа, в которую он хочет залезть, покоится сейчас на восемь ярусов ниже в блаженном неведении, что где-то рядом ходит существо невероятной, даже по меркам их организации, силы, зацикленное на несчастном волчонке настолько, что практически утратило все свои способности. После пытки памятью Грома Илья пробовал исчезнуть как обычно, но фильтры камеры всё равно фиксировали его присутствие. Остальные то ли не замечали, то ли не придавали значения. А самого Зверя куда больше волновало, почему Игорь, после всех лекарств и заклинаний, всё-таки вышептал его имя. Жалко, конечно, часы, но Илья был настолько не готов к этому шёпоту, что буквально рухнул на тумбочку.

Х Х Х

      Медблок встречает Третьякова как родного: оно и понятно, Илья провёл здесь без малого пять лет и знает каждый закуток лучше, чем расположение хлама на полках в своей квартире. Что бы он ни говорил, но работать здесь да и вообще врачом ему очень нравилось: иметь возможность быстро и скоро исправить то, что поломано, приносило удовлетворение и радость и некоторые привилегии. Вспомнив, как один из ведьмаков в своей неуклюжей мужицкой манере распинался на пороге кабинета Третьякова, Илья растягивает рот в улыбке. Колдун не знал наверняка, что такое Илья, но очевидно чуял силу и робел перед ней. Игорь — снова всплывает в памяти — не ломался никогда. Игорь всегда с ним на равных.       Лаборатории находятся на этаж выше палат и лечебницы, но этого расстояния оказывается мало для чувствительного к колебаниям энергии Зверя. Илья ощущает волнение, тревогу и неожиданную пустоту, когда заходит в помещение ровно над палатой Грома. Индрик хмурится, пытается скрыть нервозность, но от себя не спрячешься.       — Третьяков? – удивляется заведующий, заметив Зверя на пороге.       Илья переминается в проходе, прячет руки в кармане кенгурятника и шагает в глубь помещения.       — Привет, Серёга, — Матвиенко кивает в ответ и откатывается на стуле от стола.       — Какими судьбами?       — Да всё с щенками этими разобраться не можем.       Серёга — катакан — очень умный и старый вампир, может быть, он даже старше Ваньки, но Илью никогда не беспокоили возрастные ограничения его знакомых.       — Ты можешь дать мне осмотреть тела?       — Зачем?       Третьяков пожимает плечами. Он и сам не знает наверняка, что хочет увидеть. Точнее, что ещё он сможет там увидеть. Но катакану, видимо, его ужимок достаточно. Матвинко снимает ключ с крючка и кивком головы приглашает следовать за собой. Они минуют проходную прозекторскую и спускаются на пол-этажа ниже, к холодильникам. Серёга проверяет по журналу, а затем кивает в сторону.       — В третьем и восьмом ящиках, остальных уже отправили в печь, — Илья не скрывает дрожи и передёргивает плечами.       Возле нужной ячейки он снова мнётся, но затем одним рывком открывает крышку ящика и по полозьям выкатывает полотно стола с телом.       — Формалин? — мертвец, не смотря на срок хранения, как будто не спешит разлагаться.       — Кхе, — слышит он за спиной. — Ну, типа.       Илья закатывает глаза. Если в анализах крови вампиры асы, то в сохранении тел просто кудесники. Матвиенко передаёт перчатки и сам надевает такие же, нелепо розовые. Вместе они склоняются над изуродованным голодным животным телом. Горло прокушено, по всему телу следы борьбы. Илья это уже видел. Он осторожно кладёт руку на шов, чуть выше пупка. Матвиенко не скрывает скепсиса и ехидно хмыкает под руку.       — Тут бы медиума… — выдыхает Илья.       — Да неужто.       — Серёж.       — Я за него, — Матвинко накрывает тело тканью и сам закрывает ящик. — Как будто не понятно, — щёлкая перчатками, продолжает он, — что тут нужен медиум.       — А со вторым что?       — Примерно то же самое, смотреть будешь?       Илья отрицательно качает головой. С самого начала было понятно, что дополнительный осмотр тел ничего нового не даст. Илья припёрся сюда исключительно для того, чтобы сбежать от Бережного. И чтобы в который раз за неделю найти официальный предлог оказаться поближе к Грому.       Пока Матвиенко фиксирует в журнале регистрации их приход, Илья думает, не провалиться ли ему на этаж ниже. Серёга точно не будет спрашивать, куда тот делся, он в этом плане Илье очень симпатичен. Но здравый смысл подсказывает, что ни к чему хорошему такие вылазки не приведут. Запечатывать чужие чувства, чтобы самому же потом их и бередить — нелогично и абсурдно.       — Тут, — замечает вампир по пути в лабораторию, — кстати, анализы пришли одного вашего.       — Чьи? — не чуя подвоха, спрашивает Илья.       — Да Грома, — с той же беспечностью продолжает Матвиенко. — Он три недели бесновался, говорят, пулю схватил. Слышал, не? Или у высшего руководства простые оборотни интереса не вызывают?       Если бы Илья не знал Серёжу достаточно хорошо, он решил бы, что тот его разыгрывает. Но Матвиенко и правда мало интересовался жизнью Комитета за пределами отведённых ему помещений. Илья, кое-как подавив тревожность, неопределённо пожимает плечами.       — Короче, тебе, как бывшему медработнику, будет интересно. Пойдём покажу кое-что.       Они возвращаются в лабораторию, и Серёга подводит его к столу с микроскопом. Илья пристраивается к окуляру и видит обычные для оборотня клетки крови.       — Ну и?       — А вот так? — катакан выключает верхний свет, оставляя только подсветку микроскопа, и кладёт поверх образца другое стёклышко.       Илья снова наклоняется над прибором. Поначалу ничего не происходит, но затем он замечает, будто лейкоциты начинают двоиться. Не делятся, но существуют в двух планах реальности одновременно.       — Дичь, — восхищённо выдаёт Зверь.       — Отвал башки, — соглашается Матвиенко.       — Есть версии?       Серёга врубает свет в комнате и разводит руками.       — Я бы предположил, что это из-за того, что он дважды кусаный. Но, — опережая все вопросы, — тех, — кивает в сторону морга, — я тоже проверял. Ничего подобного, стандартная деградация.       — А раньше ты такое видел?       — Из известных мне существ в двух планах одновременно могут существовать только призраки, но у них, как ты знаешь, нет биологического материала для анализа.       Илья согласно кивнул.       — Бешенство, может? — фыркает катакан.       — А когда образец взят?       Матвиенко смотрит на календарь:       — Шестого числа.       Илья вздыхает. Как раз в ночь на шестое он Грома и нокаутировал своей магией.

Х Х Х

      Игоря выписывают на третьи сутки, когда все приходят к выводу, что он стабилен и не представляет угрозы ни для себя, ни для окружающих. Ещё день дают привести себя в порядок, а уже во вторник Витька встречает его с новым делом, как будто специально подобранным для Грома.       — Как ты относишься к ведьмам? — ехидно ухмылясь, спрашивает Щетков.       — Предвзято, — мрачно отвечает Гром.       — Вот и отлично. У нас тут как раз одна интересная особа завелась, лови файл.       Игорь тут же открывает корпоративную почту с новым письмом от оборотня. Текста немного, но зато иллюстраций к страшной сказке — на любой вкус. Гражданочка Сфирцева облюбовала себе участок в Левашово и там занималась частной практикой: простенькие привороты-отвороты, предсказание судьбы, заговор, травки. Жертвоприношения. Игорь, читая подписи под фото, сглатывает вязкую слюну.       — Зачем ей уши? — он не может отвести взгляд от камня во дворе ведьмы, украшенного отрезанными ушами. И не только человеческими. — А, — дочитав текстовый документ, сам себе отвечает Игорь: — Потому что лес слышит.       — Кайф, да? — не скрывая радостного азарта, выдаёт Щетков.       Игорю сложно с этим согласиться. Но поездка однозначно намечается интересная.       — И когда едем?       — Да сейчас и поедем, человечка только из межведомственного дождёмся.       Дожидаться этого человечка Виктор, видимо, собрался уже в машине, потому что тут же подрывается с места, на ходу надевая бомбер. Гром едва успевает захлопнуть ноут.       На улице Игорь прикуривает, пристроив задницу на Витькиной судзуки. Щетков пристраивается рядом, но вместо сигарет занимает руки мобильником и время от времени фыркает, сдерживая смешки.       — Смотри, — на видео, которое он запускает, два щенка дурашливо пытаются побороть друг друга.       — Твои? А что за порода?       Витька от этого вопроса заходится хохотом, но спросить, что того так рассмешило, Игорь не успевает, потому что к машине подходит Третьяков. Игорь, сам не понимая, почему, весь подбирается и напрягается.       — Порода, бля, — продолжает ржать Виктор, кивает Илье и машет в сторону тачки, — порода. Илюх, ну какая у меня порода?       — Шакал ты, самый настоящий, — Третьяков устраивается в машине за Игорем.       Щетков корчит страшную рожу в зеркало заднего вида и заводит тачку.       — Сам ты шакал, — беззлобно огрызается в ответ. — Дети это мои, Игорёк. Родные.       Игорь в ответ выдаёт гримасу, за которой пытается скрыть собственное смущение.       До посёлка едут под радио. Виктор перепевает все хиты на свой манер, каверкая тексты до неузнаваемости, травит рабочие анекдоты, один другого чернее, но на въезде в Левашово всё веселье заканчивается.       — Илюх, ты как? В строю? — поглядывая через зеркало, спрашивает он Третьякова.       — Более-менее. Не ссы, тут искать не надо, не облажаюсь.       — Ствол?       — Заряжен.       — Игорь?       Гром выныривает из своих размышлений и непонимающе смотрит на оборотня.       — Что?       Виктор резко даёт по тормозам.       — Только не говори мне, что ты без оружия.       Игорь на всякий случай ощупывает бок, но всем и так понятно, что пистолет он не взял. Он, блядь, забыл.       — Мать твою, Гром, ты серьёзно? Ёбтвоюналево, как ты майора получил? — Витька газует, продолжая материть Игоря. — Держись за нами и, блядь, не суйся.       — Я перекинусь… — вяло сопротивляется Гром.       — Вить, ну, правда, — Третьяков сжимает правое плечо Игоря. — Возьмёт мой, а я за вами. Я же здесь только, чтобы—       — Да вы спелись!       Игорю очень хочется накрыть руку Зверя своей. Вместо этого он сжимает руки в замок и опускает между колен, наклоняясь так, чтобы Илья не смог до него дотянуться. Как только он слышит скрип заднего сидения, снова садится ровно и вздыхает. Это фиаско.       Они паркуются недалеко от участка Сфирцевой. Едва выйдя на воздух, Игорь жмурится — кровью воняет так сильно, что дерёт глаза. Щетков и глазом не ведёт, только играет желваками на острой челюсти. Илья всё-таки отдаёт свой макаров оборотню, и это не остаётся незамеченным альфой. Под злым взглядом Щеткова Игорь заправляет ствол на спине под ремень и прикрывает рубашкой.       — Илья заходит первый—       — Почему? — тут же вырывается у Игоря.       — Потому что если она дома и начнёт его ворожить, у нас будет фора.       — Он же не пушечное мясо!       — Игорь, — Третьяков мягко касается его локтя. — Всё нормально. Так надо.       Этот жест Витя тоже награждает тяжёлым взглядом и матом сквозь зубы. Гром решает, что лучше не спорить.       — Я подам знак. Если в доме никого, включу свет на кухне. Если через пять минут не включу…       Витя кивает, и Илья улыбается им тепло и уходит в сторону ведьминого дома. Когда парень скрывается за калиткой, альфа взводит пистолет.       — Ты вообще в курсе, кто он? — осторожно пробираясь вдоль забора, шепчет Витя.       — Хм.       — Ты назвал пушечным мясом существо, которое при желании может расщепить тут всё на атомы, — Игорь предпочитает молча красться следом. — Индрик-зверь — отец всех тварей, какая-то третьесортная ведьма ему что комар коню.       Витька явно в восторге от такого сотрудничества, но Игорю побоку. Он встревоженно смотрит на дом, отсчитывая про себя секунды. Прошло три минуты.       — Да нам в принципе оперативный отдел не нужен, если Третьяков вышел в поле!       — Он же совсем пацан.       — Этот пацан через полстраны по запаху выследил некроманта.       В доме загорается свет, и Игорь кивает, чтобы Витя перестал петь дифирамбы Зверю. Какая в жопу разница, кого он выследил. Сейчас он один в логове преступника, и Игорю от этого тревожно. Он в три широких шага покрывает оставшееся расстояние и врывается в дом первым. Пистолет лежит в руках как влитой, но Гром знает, как непредсказуемо может быть чужое и непристрелянное оружие. Игорь проверяет каждый угол перед тем, как выйти на кухню к Илье. Тот стоит посреди комнаты и внимательно изучает стол, заваленный травами и сушёными грибами. Щетков заходит следом и тоже переходит к осмотру помещения.       — Ушла, — резюмирует оборотень. — Бросила всё, и ушла. Может быть, прознала про нас. Но сидеть здесь и выжидать бессмысленно. Она может бродить по округе неделями.       В помещении кровью пахнет ещё сильнее. Привыкший к всякому дерьму на прошлой работе, сейчас Гром еле сдерживает рвущийся наружу завтрак. К его удивлению, первым к раковине подрывается до того спокойный Щетков. Илья провожает его напряжённым взглядом, а затем начинает рыться в травках и прочей шелухе, разбросанной на столе.       — Борец! — вскрикивает Третьяков. — Бегом из дома! Живо!       Он подхватывает Виктора и тащит его на крыльцо, Игорь, борясь с головокружением, кое-как выбирается за ними и только выйдя на открытый участок выдыхает облегчённо. Витька сидит на невысокой лестнице крыльца, низко опустив голову, и тяжело дышит.       — Ссука, — сплёвывая вязкую слюну, выдаёт он. — Тварь ебучая!       — Мужики, простите, я не увидел сразу!       Игоря выворачивает прямо в сырой мангал. Сколько ж она распихала этого аконита по дому, что их так накрыло.       Илья скрывается в доме и возвращается с кувшином воды. Первым отпаивает Витю, которому от такой дозы волчьей отравы явно хуже. Грома спасают только габариты — зелье по его двухметровой туше не успело расползтись так, как по мелкому Щеткову. Игорь снова сгибается в рвотном спазме, а затем обессиленно валится на пыльную от засухи почву.       — Надо валить, — убедившись, что жизни оборотней нет угрозы, Третьяков садится наконец рядом с альфой на лесенке.       — Ага, пока эта мразь не вернулась и не добила окончательно, — соглашается майор.       Игорь молча закуривает. Ведьма знала, что за ней придут. И знала, что придут оборотни. Если бы они не взяли с собой Илью, их бы размазало в сопли, а потом хозяйке только и оставалось что добить их.       — Надо взять след, — озвучивает он итог своих размышлений.       — А если она борец себе по карманам распихала?       — Вряд ли. Дом им усыпан, а с мешком травы по лесам и болотам не поскачешь, даже ведьме.       — А если отвар взяла?       — Вить, — Игорь сжимает переносицу рукой с сигаретой. — Просто так оставим бабу, которая полдеревни вырезала?       Альфе возразить на это нечем. Он пытается подняться, но тело всё ещё слабое после отравления. Игорь, чувствуя себя едва ли лучше, даже не пытается подняться и помочь.       — Ты, — добивает сигарету в две затяжки, — идёшь в машину. Илья тебе поможет. А я пойду по следу.       — Ты сдурел?       — Игорь, нет! — на два голоса кричат мужчины.       — Третьяков вынесет какую-нибудь её тряпку без травы, я перекинусь, возьму след, найду эту тварь и загрызу.       — Она наверняка пила отвар из аконита, Игорь, это верная смерть!       Гром устало поднимается и подходит к мужчинам.       — Вить, она жрёт детей, — почти по слогам, чтобы наверняка дошло, говорит Игорь. — Зверь след не возьмёт. Я прав? — Илья виновато кивает. — Подмогу ждать долго. А Сфирцева уверена, что мы уже все передохли. Так что статистически у меня больше шансов её найти и обезвредить сейчас, чем когда-нибудь потом. Я разберусь с ней и позову вас, — “если смогу”, заканчивает про себя Игорь. — Неси тряпки, Илья.       Третьяков смотрит то на Виктора, то на Грома. Он так напряжён, что не видит, как снова начал мерцать. Отпустить Игоря одного в лес кажется невероятной глупостью, верной смертью, но аргументы у оборотня железные. Видимо, Щетков считает так же, потому что коротко кивает. Илья бегом несётся в дом и перерывает всё вверх дном в поисках вещи, не заляпанной раствором борца. Когда он выбегает на крыльцо с вязаными носками, Игорь уже в волчьей форме нервно метёт хвостом землю. Илья, затаив дыхание, протягивает животному носки. Мокрый кожаный нос тычет в середину ладони, и Илья видит навьим взором, как тонкая ниточка, связывающая их, натягивается струной.       Когда волк скрывается в редком подлеске, Илья опускается на лестницу рядом с Виктором и закуривает.       — Скорее всего, это не моё дело, — раздаётся справа, — но ты сам в курсе, что с тобой происходит?       Илья молча кивает.       — Я бы не хотел знать, на что ты способен, если с ним что-то случится.

Х Х Х

      Трава шуршит под ногами, земля чуть проминается под большими мягкими лапами. Волк бежит, уверенно следуя на запах, через болотца и овраги, перемахивает коряги и повалившиеся стволы деревьев. Чувствительный нос дерёт от разнообразных запахов, но самый важный слышится чётко. Здесь в лесу можно встретить собратьев, если забрести слишком далеко, но ведьма явно не планировала скрываться в чащобе долго. Зверь чует, что источник запаха совсем рядом. Он замедляет шаг и прислушивается. В лесу подозрительно тихо. Осторожно переставляя лапы, хищник крадётся, подбираясь к добыче.       Маленькая девочка с плетёной корзинкой медленно переходит от дерева к дереву, опускается возле одного на колени и ножичком срезает странные грибы с корней. Ветка хрустит под волчьей лапой, девочка замирает с ножом в руке, оборачивается на звук, но делает это недостаточно быстро. Зверь выпрыгивает из ниоткуда, бросается на ребёнка и в момент перегрызает ей горло.       Последнее, что видит девочка, — окровавленный звериный оскал.       Игорь видит под собой тело уродливой старухи в красном платке.