Не забывай

      Цзинлю, ну же, проснись.       Болезнь дышит в спину, противно хихикает, отдаваясь эхом и головной болью; что-то шепчет на ухо, тянет руки к шее, чтобы переломить её, задушить и перекрыть доступ к кислороду, болезнь безумна: она въелась в голову, поселилась там, не хочет уходить и больше никогда не уйдёт.       Цзинлю, не пытайся от меня избавиться, у тебя ничего не выйдет, сдайся.       Бессмысленно пытаться сохранить остатки разума, человечность, к которой ты так стремилась когда-то.       Болезнь каждый день напоминает ей о неисправимых грехах прошлого, и в какой-то момент Цзинлю начинает казаться, что она слышит её голос: она шепчет о том, какая Цзинлю жалкая, не успела спасти её и поплатилась за это всем, что у неё было: разумом в первую очередь. Она шепчет что-то нехорошее: что-то, что отдаётся покалыванием в груди про упоминании; что-то, что заставляет схватиться за голову и вырывать собственные волосы, царапать ногтями кожу головы.       Больно.       Цзинлю раскрывает глаза.       Байхэн возвышается над ней, уперевшись ладонями в землю, смотрит неодобрительно, мёртвым взглядом, а Цзинлю, прилагая титанические усилия, чтобы не сомкнуть глаза от усталости, видит кровь: на волосах, на щеке, на лбу; видит разрезы на груди, на животе; всматривается в потемневшие глаза, что некогда напоминали безоблачное небо. Она хочет поднять руку, чтобы стереть кровь с чужой щеки, но тело предательски не слушается.       Какой же жалкой ты стала.       Губы не шевелятся, но мечница отчётливо слышит эти слова в голове. Цзинлю, однако, не глупая — удивительно, что она вообще может адекватно мыслить сейчас. Она знает, что Байхэн никогда бы не стала обвинять Цзинлю хоть в чём-то: Байхэн могла всё, но уж точно не это. Она сама ведь говорила, что если потребуется — отдаст жизнь за свой народ, за своих друзей, за то, чем она дорожит, и не пожалеет ведь.       Единственное, о чём она просила Цзинлю когда-то — не забывать её. Мечница, взяв себя в руки, пообещала тогда, что Байхэн никогда не умрёт, по крайней мере в воспоминаниях.       Байхэн знала, что смерть может поджидать на каждом углу, ходить за ней по пятам, хоть и каждый раз лисица возвращалась живой, целой, невридимой — смерть не успевала догонять её, Байхэн летала на звёздных яликах слишком быстро. Но в одну секунду та мимолётная удача отвернулась от неё, а смерть настигла и забрала в свои руки. В тот самый момент разбился вдребезги звёздный ялик, Байхэн исчезла, а небо, бывшее когда-то её жизнью, стало её погибелью.       Цзинлю чувствует стекающую по её щеке каплю крови — это кровь Байхэн?       Она приподнимается на локтях, оценивает уставшим взглядом своё тело.       Ах, точно. Она расковыряла свои раны во время очередного приступа мары.       Ну и мерзость.       Давно потерявший блики в глазах взгляд тускнеет, и она переводит его на замершую лётчицу. Противный гул в ушах постепенно стихает, зато нависшая тишина удушливо хватает за горло.       Цзинлю медленно приподнимает трясущуюся окровавленную ладонь, почти касается чужой щеки…       Стоит всего лишь моргнуть, как иллюзия рассыпается на кусочки и исчезает.       Цзинлю вздыхает то ли обречённо, то ли с облегчением — она так и не поняла.       Дальше она лишь устало ложится назад, полузакрытыми глазами взирая на тёмное небо, укрытое звёздами.       Оно пробуждает воспоминания о ней, захлёстывающие с головой, только уже не под влиянием мары.