Dārilaros-Jaos: принц Верный Пес

Она умирает с удивительной готовностью, — Как видно, в смерти есть для нее Что-то похожее на любовные объятия.

      В темноте единственного закрытого века Эймонд сидел на краю стола, откинувшись назад и уперев ладони в его холодную, гладкую поверхность. Голова все еще пульсировала от боли, будто в висках глухо бил боевой барабан. Ссадины на голове почти неощутимо пульсировали, но хуже всего был глаз. То, что от него осталось. Старая, почти уютная, именно «родная» боль, пробирающаяся в самый мозг, казалась частью его самого, тенью, которую принц уже не мог изгнать. Лоб покрывала испарина, но он держался прямо, даже сейчас, когда перед ним склонился великий мейстер Орвиль, который наблюдал принца и в худшем состоянии. Даже не видя его лица, Эймонд знал, какое на нем выражение: настойчивое, сугубо профессиональное. В ночи он не стал будить собственных послушников и в мелкой «операции» принудил помогать себе принцессу королевской крови, так удачно подвернувшуюся под руку.       — Сядьте ровно, милорд, — сухо велел Орвиль, пододвигая поближе небольшой ящик с необходимыми инструментами.       Таргариен неохотно выпрямился и повернул голову в сторону тепла свечи, что держала сестра, чувствуя, как натягивается кожа вокруг старого шрама. Увечье девятилетней давности горело огнем, словно только что нанесенная рана. Но это было не ново. Любое прикосновение, неосторожное движение, в плохие дни, даже дуновение ветра — все это отзывалось болью в пустой глазнице, которая так и не зажила полностью. Пара животворящих ударов по куполу от дяди Гвейна Хайтауэра ситуацию не исправляла, конечно.       — Мне нужен хороший свет, принцесса, не тряситесь так, — щекой Эймонд чувствовал едва ощутимое движение нагретого воздуха, как дрожит маленький огонек. Принц раздраженно вздохнул.       — Если у тебя руки дрожат, отдай свечу мне, — сказал он резко, не размыкая век. Он вполне был способен подержать огарок ровно несколько минут без всех этих женских нервов.       Рейллис не ответила, но он уловил ее движение. Свободная рука девушки легка коснулась его плеча, едва заметно, как бы по случайности. Этот жест быстро заставил Эймонда замолчать и проглотить новый навернувшийся на язык упрек.       — Не двигайтесь, — сказал Орвиль, склоняясь ближе.       Тонкие, но сильные пальцы мейстера коснулись его лица. Даже этот легкий контакт вызвал новый прилив боли, но худшее — впереди. Не в первый раз принц Эймонд ломал нос, не в первый раз врачеватель вправлял его на место. Он заставил себя дышать глубже, равномерно, чтобы не выдать слабости, хотя голова уже казалась расколотой на две части.       Мейстер осторожно приподнял его подбородок и начал прощупывать нос, проверяя положение костей. Нос был несильно деформирован: одна ноздря заблокирована кровью, на костях и хрящах следы повреждений. Целитель осторожно очистил носовые проходы, убирая скопившуюся кровь, после чего, взяв палочку, аккуратно вставил ее в правую ноздрю, чтобы слегка выпрямить смещенные кости. Неприятный, влажный хруст, который слышал только сам Эймонд внутри своего же черепа, раздался совсем оглушающе, когда мейстер принялся давить снаружи, пытаясь почувствовать, где сломано, и где повреждены хрящи. От этих манипуляций казалось, что вместе с кузнечным молотом, бьющим ему прямо в лицо, в виски Эймонду для комплекта вбили пару раскаленных клинков и медленно поворачивали туда-сюда.       — Это будет неприятно, — предупредил Орвиль, прежде чем надавить. Подумать только. Слава всем богам, до этого предупреждения Эймонду было приятно, его виски и лоб не горели от колотящих спазмов, а правый глаз не сох из-за слез, которые принц и не думал пропускать на выход, смаргивая с ресниц и стирая рукавом.       На этот раз прозвучал уже слышимый хруст с пугающей ясностью, и темнота, которую принц видел, покраснела. Эймонд почувствовал, как теплая волна боли пронеслась по лицу, отдаваясь в зубах и виске, по затылку словно треснули кочергой. Ему пришлось стиснуть челюсти сильнее, чтобы не застонать. Реакцией на мерзкий звук, дополнительным акцентом для окрашивания не самой уютной обстановки, стал испуганный писк Рейллис. Принцесса, наверное, никогда не слышала и не видела таких кровавых пакостей: зрелище никак не для хрупких леди. Эймонду почему-то нравилось, что она здесь. Рейллис всегда находила способ оставаться там, где ей, казалось бы, вовсе не место. Особенно при дворе Зеленой партии, после всех наделанных глупостей и наглых речей, до сих пор, на удивление, оставаясь живой…       — Перелом простой, мой принц. Осложнений не будет. Сир Гвейн явно пощадил вас, могло быть и хуже, — вырвав из мыслей, заметил мейстер, отпуская его подбородок и вытягивая из ящичка бинты и настойку с резким запахом.       Да если бы Торн и Коль не полезли (по его собственному, отданному заранее приказу) растаскивать их, вряд ли бы сир Гвейн вообще смог соскрести себя с земли. Само милосердие Матери и доблесть Воина!       — Это я его пощадил, — принцесса Рейллис над его ухом фыркнула, но Эймонд не обратил на невысказанную иронию внимания, — иначе вам пришлось бы не лечить дядю, а собирать по кускам.       — Конечно, милорд, — спокойно ответил Орвиль, не вступая в спор. Он привычно и невозмутимо обмакнул бинт в жидкость и принялся аккуратно фиксировать нос принца.       Пальцы великого мейстера были точными. И пусть Эймонд считал, что его обезображенной физиономии даже кривой нос уже бы не навредил, мейстер настоял на крепкой повязке: «Чтобы хрящи не разъехались, милорд». Таким же манером, с излишней бережностью, которая раздражала Эймонда, он обращался с мелкими ссадинами и на глазах образующимися синяками, вычищая прилипшие остатки грязи из ранок и аккуратно прижимая ткань, чтобы остановить кровотечение. Затем Орвиль открыл одну из банок с мазью, наполнив горницу запахами лаванды и мира, взял лезвие, обработанное специальной жидкостью, и, не торопясь, начал счищать кровь, чтобы нанести вонючую субстанцию. Принцесса Рейллис зажала ноздри пальцами, как брезгливая девчонка. Действия методичные, уверенные. Целитель работал молча: наряду с заседанием в Малом совете, письмами и воронами, это была его привычная рутина — зашивать и латать таких вот лопухов-рыцарей, более всего на свете обожавших портить друг другу лица и ломать кости.       Эймонд час назад думал, что сможет сдержаться, наблюдая, как вор из тени, за чужим приватным разговором. Влезая в милую беседу, думал, что вовремя остановится. Переругиваясь с Гвейном — что сможет соблюсти границы. Но что-то внутри сломалось и пошло не по плану. Он не хотел выяснять, что их связывает, не хотел слушать даже объяснения Рейллис, потому что заранее верил ей во всем и больше не желал в этом возиться, оправдания дяди ему тоже не сдались и даром. Эймонду нужно было, чтобы рыцарь, в сущности никто, теперь даже не сын десницы, знал свое место и помнил, кто его туда поставил. И вот теперь принц дома Дракона, который плохо осознает последствия своих поступков, сидел на своем же столе среди книг и исписанных пергаментов, как какое-то охотничье чучело с точно такой же стекляшкой вместо глаза, с ломящей болью в голове и отмеченный следами мордобоя.       Прошло всего несколько дней с тех пор, как они с Рейллис действительно говорили, а Одноглазый принц уже успел почти что одичать без ее внимания. Тогда, на рассвете в его спальне, между ними было что-то… большее. Доверие или мастерская актерская игра, это даже не так важно. Рейллис была, стала большим, чем показывала ему раннее. Их последняя встреча была столь чувственной, что Эймонд уверился — отступать некуда. И неприятная беседа с братом только лишь подстегнула его уверенность: терять уже нечего. Но оказалось, и отступить назад они могли… Или, по крайней мере, Рейллис могла. А самому Эймонду явно нашлось, что потерять в ее отсутствии. Он пытался убедить себя, что ее молчание и намеренное избегание — это способ защититься. Сложив два и два, нетрудно было догадаться, что принцесса все еще боялась собственной слабости. Гордая, самовлюбленная, всегда такая молчаливо и тихо уверенная… Ему казалось, что сестра наказывает его. Но за что. За их связь? За то, что он не может предложить ей ничего, кроме боли и страсти, пряча? За все это Эймонд накажет себя сам, уж справится как-нибудь, от нее требовалось лишь подчинение и безоговорочная вера ему… Но все оборвалось слишком скоро, и тогда ночь и утро, проведенные в обществе сестры, возлюбленной, опять показались сном. Приступом навязчивых мечтаний.       Сначала Малый совет, увольнение Отто, и хоть мать кипела от ярости, после отчитывая его за самоуправство и дурное влияние на короля, Эймонд чувствовал странное облегчение. Но радость была короткой. Подготовка к войне съедала его время, и сколько бы принц не бесился, что до «настоящих» дел его не допускают, не позволяя в одиночку или хотя бы с Эйгоном на пару пролететь над Черноводной и спалить блокирующий пролив флот, даже «ненастоящие» дела занимали целые дни. Последним полезным и нормальным действием, к которому был причастен Хайтауэр, было набрать ополчение вместе с новыми золотыми плащами. К городу также тоненьким ручьем, а далеко не потоком подошло целых две нестройные армии мелких лордов Королевских земель: остальные успели присягнуть Рейнире, но и этого жалкого количества для начала пока достаточно. Эймонд, отвоевав у Эйгона и его нового десницы — сира Кристона, право на это, теперь лично занимался новобранцами и успел сначала составить отряд из полутораста наименее безнадежных крестьян с двумя десятками жалких межевых рыцарей-головорезов, а только потом получить на это разрешение. Поступил как обычно: сначала сделал, потом утряс последствия. Почерк принца оставался неизменным и редко когда мог идти ему на пользу…       Со своей новой «гвардией» из кривых мужиков и рыцарей, в которых от рыцарства были только имена и гербы, Эймонд проводил часы, проверяя их оружие, наблюдая за тренировками, давя на офицеров, чтобы те доводили новобранцев до предела. Он гнался за чем-то, в чем очень нуждался, но появись посреди оружейного двора принцесса Рейллис, он бросил бы наземь меч, послал бы подальше своих горе-воинов ради хотя бы минуты под лучами ее взгляда. В прошедшей неделе каждый день был похож на предыдущий, неумолимой мельницей, перемалывающие его время и силы.       И все же это был не единственный барьер, не сойдет даже за нормальную отмазку. Сама Рейллис, которая сейчас обеспокоенно вздыхала и морщила нос, глядя, как мейстер накладывает мелкие стежки на пустяковую ссадину на его лице, избегала его. Он замечал ее мельком, издалека или в неподходящей обстановке, в коридорах или во дворе: всегда в движении, никогда одну. Каждый раз, когда он ловил свободную секунду, хотел подойти, видя ее, перебежками скачущую из комнат Хелейны в свои, в ушах возникал презрительный, издевательский смех Эйгона. Недовольный внутренний голос, тот же самый, что всегда считал, что принцесса слишком хороша для такого, как он. И Эймонд позволял Рейллис уйти, наблюдая ее покачивающуюся в такт шагам косу. Потому что любые слова, которые он хотел выкрикнуть, застревали в горле.       В сегодняшнюю ночь, когда Эймонд собрался пристать к сестре с обвинениями и вновь пришел к двери Рейллис, отсветив своим там присутствием и перед сирами Арриком и Уиллисом, и перед лордом Ларисом Стронгом (бояться после «дружеской» болтовни с Эйгоном, очевидно, было уже нечего) — ее не было в комнатах. И Эймонд догадался.       Когда он увидел ее у конюшен с Гвейном, все внутри перевернулось. Он знал об их случайной якобы встрече — перехватил, по стечению обстоятельств выловил самонадеянное письмецо, адресованное Рейллис. Пахнущее цветами. Принц Эймонд почти выкинул листок в очаг, но все же оставил себе, чтобы прочитать снова. А потом снова и снова, пока жалкие три строчки не превратились в его «сказку на ночь», не увидев которую он не мог уснуть. Не было там ничего криминального, кроме вежливости, приглашения поговорить. Эймонд даже позволял себе усмехнуться, представляя, как сир Гвейн будет изо всех сил пытаться найти правильные слова, чтобы впечатлить ее. А вдруг Рейллис бы впечатлилась?.. Она уже попадала на ту же самую приманку, да и как-то подозрительно смотрела на Хайтауэра, когда он прибыл в столицу… И защищала его, именно так! Защищала его, делая вид, что защищает себя, оправдываясь перед Эймондом после того несчастного пира! Не будь Рейллис принцессой крови Дракона, Эймонд обозвал бы ее «дурной бабой», у которой одни цветочные рыцари на уме. Это был прямой и чистый удар по самолюбию, по его гордости, по всему, что он безуспешно пытался выстроить между ними, только усугубляя ситуацию своей агрессией и аурой позора, которой было облечено любое его действие.       Он навечно остался тем, кто смотрел на танцующую в свете факелов пару из тени чертога и чувствовал, как в груди поднимается все то, что давило до сих пор: ревность, ярость, обида. Эймонду было тринадцать, когда он молча стоял в стороне, а внутри его раздирало желание схватить дядю Хайтауэра за шкирку и заставить выблевать собственные кишки.       …Мейстер примотал к переносице узкую дощечку и стал давить, закрепляя бинт в нужном положении, но несмотря на тошнотворную пульсацию в левом виске и звон, боль сейчас не казалась Эймонду столь невыносимой — желчная злость все перекрывала. А принцесса, заскучавшая видимо наблюдать противные процедуры, наматывала на палец прядь волос Эймонда, от чего он даже начал таять, совсем не стесняясь взора Орвиля…       Случайность или нет, Рейллис этой ночью оказалась именно там, где не должна была. Гвейн — тоже. И Эймонд, заодно, оказался там по случайности, которую предвидел еще с две недели назад. Именно это оправдание он внушал себе: он оказался на Западном дворе случайно. Просто проходил мимо с мечом на поясе в обществе преданных рыцарей Королевской гвардии. Просто заметил, как брат вдовствующей королевы перешел черту, едва не схватив его любимую женщину за руку. Слишком близко. Слишком нагло. Слишком много теней на красивом лице принцессы, слишком яркое пламя в ее глазах и голосе. Тогда он перестал себя сдерживать.       Гвейн не был слабаком или неумехой, он обладал силой и рыцарскими умениями, достойными, возможно, и белого плаща. Но Эймонд час назад был зверем, а не рыцарем.       За простое «семейное» практически оскорбление и свое неприемлемое обращение с принцессой сир Гвейн Хайтауэр поплатился попорченной рожей. Удар по челюсти Гвейна доставил Эймонду удовлетворение, которого он ждал слишком долго, как будто даже дышать стало легче. Он видел, как тот пошатнулся, едва не упав, и это зрелище было лучше любой значительной победы. Спустя мгновение яркие веснушки на лице дяди стали ярче от брызг крови из носа Эймонда, затем он успел воспользоваться полусекундной передышкой и хорошо впечатал принца в ограждение. Они оба рухнули на грубую каменную лестницу, но уже через миг Эймонд оказался сверху, удерживая дядю одной рукой за горло, а другой раз за разом вбивая кулак в его лицо, сам почти слепой от боли и шума в задетом мощным ударом нерве. Сир Гвейн, надо отдать ему должное, тоже не промах: успел коленями отбить ему всю спину и с амплитудой заехать лбом в плечо.       Принц был готов продолжать, пока руки не онемели бы от усталости, а красивая физиономия Хайтауэра, — «Которая так нравилась Рейллис», — не стала бы похожа на страшную маску из сырого мяса. Но сир Рикард заодно с сиром Кристоном вмешались слишком быстро.       Они буквально оттащили его, удерживая за плечи и оттаскивая прочь. Гвейн, стоящий на коленях и тяжело дышащий, уже не был угрозой: лежащий на лестнице, держась за разбитое лицо, в крови и с заметными синяками, но все еще пытающегося встать, хотя его ноги явно не слушались. Эймонд и сам кое-как не падал на землю от ужасных болей в черепе, но демонстрировал себя, разумеется, живее всех живых.       — Сир Рикард, — собственный голос показался жалостливым мяуканьем, хоть и звучал привычно резко, — проводите сира Гвейна в его покои. И позовите мейстера, — добавил Эймонд, за холодной усмешкой, хороня желание закричать от режущей агонии.       Невидящим взглядом он уставился на собственные руки, наощупь стер кровь дяди с костяшек пальцев. Рыцари подняли Гвейна, подхватив его под руки, и потащили прочь, несмотря на его слабое сопротивление.       — Идем, — тихо произнесла принцесса. Ее нежный жест, как она осторожно коснулась его руки, оценивая его состояние, валил с ног не хуже ударов Хайтауэра. — Я провожу тебя, и мы позовем мейстера.       — Мне не нужен мейстер, — начал только возражать Эймонд, еле выговаривая слова, но суровый взгляд заставил его замолчать.       — Я провожу тебя, — едко прошептала на ухо, приказывая. Рейллис вздохнула и покачала головой, ее пальцы чуть сильнее сжали его руку. Повысив голос до совершенно командирского, она через секунду гаркнула в спину Торну: — Сир, пошлите затем мейстера Орвиля к принцу!       Поначалу он даже сомневался, пытался не думать, что все эти глупые необдуманные действия сестры были лишь провокацией, способом заставить его ревновать, доказать, что она все еще могла его контролировать, несмотря на то, что явно сдалась. Но чем больше Эймонд об этом думал, тем сильнее терял уверенность в своих выводах и тем сильнее пульсировала голова. Сильно успокаивало одно: Рейллис осталась с ним, и, каким жалким бы Одноглазый принц не казался себе в тот момент, он не дошел бы до своих комнат, не опершись на ее хрупкое плечо. Мозги гудели, а зрение плыло, но ее присутствие и тепло будто заставляли двигаться вперед с закрытыми глазами, несмотря на нестерпимую боль.       — Мне не нужен мейстер, — заверил он сестру снова, едва слышно, не поднимая на нее взгляда.       — Прекрати. Если ты думаешь, что сможешь убедить меня, то зря, — слова жгли, но больше ранило то, как сестра их произносила — не просто с упреком, а с чем-то, что походило на разочарование. Голос Рейллис, привычно спокойный вроде бы, почти шепот, сейчас казался слишком громким, каждое ее слово разрывалось эхом в его больной голове.       Она крепче вцепилась в его руку, почти силой направляя к покоям. Каждый шаг давался с трудом, но честь не позволяла показать, насколько он был слаб. Рейллис, не взирая на слабые протесты, помогла ему сесть, ее движения были быстрыми, но заботливыми.       — Ты чересчур жесток к себе, — продолжила она с того же места, будто пауза не длилась несколько минут. — И чересчур упрям, чтобы признать, чтобы потерпеть чужую помощь.       — Это называется принципы, — пробормотал он сквозь зубы, чувствуя, как голова становится все тяжелее.       — Калечить себя и других ради гордости…       — Я защищал тебя, — только и смог он выдавить, когда сокращение глазной мышцы прошило до самой поясницы. «Несчастный калека, принц-дракон». — Он заслужил это.       — Я знаю, Эймонд. Закрой рот и сиди смирно, — приказала она, с холодом целуя его в лоб. «И драконья принцесса».       Он хотел сказать, что не нуждается в заботе, что справится сам. Но вместо этого выдавил слабую и косую улыбку:       — Ты командуешь лучше, чем я.       — Приходится иногда, — со странным спокойствием хмыкнула сестра в ответ прежде чем надолго замолкнуть.       …Мейстер Орвиль закончил, не прошло и вечности. Он стал было собирать свои банки-склянки и откуда-то из-под полы многослойного одеяния, словно только что вспомнив, достал маленький узелок, развернул его, вытряхнул какую-то мелочь на ладонь и протянул Эймонду посмотреть. Его взгляд был нечетким, едва воспринимающим окружающий мир. Два выбитых зуба, белизна их контрастировала с подсохшими грязью и кровью.       — Сир Гвейн передавал свои извинения вам и королю, мой принц, — проговорил он ровно, но взгляд пожилого мужчины все же выдал легкое замешательство. — …вместе с этим, — Орвиль специально потряс зубами в руке, подкинув их в воздух, как игральные кости, ловким шулером с Блошиного Дна. Безразличным тоном мейстер продолжил переданные слова: — Сир Гвейн выразился, что с его стороны это был акт… эмоций, и он искренне сожалеет о том, что произошло.       Эймонд не сразу отреагировал. Насмешливые извинения, сожаления лишь из побуждений обезопасить свою персону от гнева короля… — все, на что дядюшка способен. Смешно и отвратительно, но злость, лежавшая на душе осадком, из-за этой нелепицы с него сошла, словно бурей унесло. Не сожаления ему передал Гвейн, нет. Признание своего поражения, капитуляция: вот что это было, даже если изначально сам рыцарь закладывал в свой «дар» оскорбление.       — Ну и мерзость. Уберите прочь.       — Я заберу их, мейстер, — сказала внезапно Рейллис, требовательно протягивая руку.       Леди подобрала себе сувенир на память, как трогательно. Она либо слишком сентиментальна, либо кровожадна: острых проявлений ни того, ни другого качества Эймонд за сестрой прежде не замечал. Расплывчатым взглядом, будто из тумана, Эймонд с нескрываемой усмешкой наблюдал, как принцесса без всякого смущения взяла у мейстера платок с зубами своего неудавшегося любовника и сложила его так аккуратно, как если бы там были драгоценности.       Не ожидая больше никаких обсуждений, Орвиль склонил голову, забрал свой нехитрый скарб и наконец направился к двери, покидая горницу Эймонда с тем же нейтральным выражением лица, которое никогда не изменялось.       Принц упал в кресло, зажав виски руками, чтобы как-то унять тошнотворную пульсацию. Он скосил взгляд на сестру.       Рейллис казалась какой-то оторванной от мира. Странный, едва уловимый холод в ее движениях был всегда, но теперь, когда комната наполнилась этим оттенком, Эймонд ощутил легкую тревогу, что-то близкое к чувству ответственности — словно его взгляд, его реакция стали важными для нее. Словно это Рейллис ждала от него объяснений, хотя сам Эймонд после произошедшего не мог точно сказать, что она сделает, как она поступит, и это выводило его из равновесия больше, чем вся эта нелепая сцена с Гвейном. Единственное, что в этот момент было понятно — принцесса все еще не ушла. Она сидела на диване напротив него, сложив руки на коленях и глядя на него с тем самым выражением, которое всегда сводило его с ума. Спокойное, слегка укоризненное, но в глубине ее глаз таилась искра беспокойства.       Ее волосы, собранные в слабый узел на затылке, небрежно, почти поэтично растрепались: несколько прядей выбились из прически, обрамляя острое лицо и мягко касаясь шеи. Платье, простое, из мягкого, струящегося серо-голубого бархата, казалось созданным для того, чтобы подчеркивать ее точеные черты и тонкую талию, было скромным, но само внутреннее свечение Рейллис, на непритязательный вкус Эймонда, придавала всем ее нарядам ту изящность, которой не хватало даже королевским одеждам.       Эймонд засмотрелся, слишком уж пристально, видимо, уставившись на Рейллис так, что она не поленилась подняться с места и даже сделать несколько шагов, чтобы щелкнуть пальцами у брата перед лицом, чтобы тот очнулся.       — Гордый маленький принц, — сказала она как-то отрешенно. Невпопад. Протянула руку и коснулась перебинтованного лица.       Эймонд скривился от ее слов, не удосужившись поднять голову и маскируя недовольное выражение лица за вовремя накатившим приступом головной боли. Он отдернул голову, не желая встречаться с ее фиалковыми глазами, которые всегда читали его слишком легко. Особенно теперь, после того, как она совершенно унизительно почти тащила его по коридорам Красного замка.       — Ты могла бы уйти, — нарушил он тишину. — Я не нуждаюсь в твоем сочувствии.       Он не мог объяснить ей, что именно чувствовал, а в голове было пусто. Все, что он делал, казалось правильным — но оставляло в душе что-то вроде пустоты.       — Ты хоть понимаешь, в каком состоянии сейчас находишься? — голос принцессы звучал мягче, но в нем все еще была властная нотка, очень узнаваемая: тон старшей сестры.       — Это пустяк, — проговорил принц сквозь стиснутые зубы, но его тело предательски напряглось.       Рейллис покачала головой, ее пальцы теперь легко коснулись его шеи, там, где напряжение собиралось тугими узлами.       — Ты так говорил и тогда, когда тебе было десять. Помнишь? О, ты сидел на полу моей комнаты, схватившись за голову, из одного глаза у тебя слезы текли ручьем, а ты все повторял, что не плачешь.       Всего один раз! Он помнил этот день. Помнил, как сидел на теплом ковре в ее комнате и сверлил взглядом валирийскую мозаику, выучивая узор наизусть. Тогда он был всего лишь мальчишкой, который только учился справляться с раной, лишившей его глаза. Помнил, как Рейллис, которой в ту пору было шестнадцать, склонилась перед ним, пытаясь утешить. Ее голос звучал ласково, ее руки осторожно касались его волос. Слезы. Само это слово обжигало, как раскаленный металл. Он настаивал тогда, что не плачет, но это, конечно, была ложь. Он плакал. От боли, от отчаяния, от унижения.И сегодня Ее бесстрашное, нет, Ее бессовестное высочество решила напомнить ему об этом?.. Лишь один проклятый раз.       — Хватит, Рейллис, — голос дрогнул.       — Прости. Будешь изображать непобедимого воина, пока не свалишься замертво? — он схватил сестру за запястье, слишком резко, но недостаточно, чтобы причинить боль. Рейллис и не подумала испугаться, продавливая дальше: — Ты желаешь прогнать меня? Хорошо. Но сначала ты посмотришь мне в глаза и скажешь, что хочешь этого.       Ее слова резанули больше, чем он ожидал. Эймонд резко повернул голову, его взгляд встретился с ее, и он вдруг понял, что не в силах сказать то, что она требовала. Он больше не мог бороться, не мог оттолкнуть ее, как делал раньше. Рейллис знала это, и он тоже.       — Черт бы тебя побрал, — прошептал он, почувствовав, как ее пальцы едва заметно шевельнулись под его ладонью.       — Именно, — с той самой непрошибаемой уверенностью, которая всегда выводила его из себя, откликнулась Рейллис. Она кошкой села ему на колени, будто бы уменьшившись вдвое. Эймонд не знал, как быть с этой внезапной нежностью, которая казалась ему чуждой.       Что-то внутри него, всегда напряженное и острое, вдруг начало ослабевать. Рядом с ней он ощущал себя настоящим, без необходимости держать оборону. Рейллис, опасно заерзав на нем, медленно, почти невесомо, коснулась губами повязки на его лице, и Эймонд Таргариен перестал дышать.       Ее пальцы мягко провели по линии его подбородка, мимо скулы, задержались на мгновение, когда она задела место, где было особенно больно. Взгляд принцессы, пронзительный и голодный, словно изучал каждую черточку его лица, будто бы не знает наизусть. Ее губы скользнули к его виску, туда, где боль пронзала его голову. Рейллис целовала медленно, осторожно, каждый поцелуй был как лекарство, которого он не заслуживал, но так нуждался.       Эймонд вздрогнул от странного ощущения, которое вдруг затопило его. Рейллис не остановилась, скользя поцелуями по его побитому лицу, прижимаясь к нему грудью, выдыхая в уши.       Он не мог скрыть того, как его тело почти мгновенно реагировало на ее близость.       — Рейллис… — прошептал он, голос хриплый, едва слышный, и снова потянулся вперед. Он наклонился вперед, сильнее, настойчивее, движения стали резче: Эймонд хотел утвердить свое право. Рука, что еще недавно касалась ее щеки, соскользнула на затылок, перевязанные на костяшках пальцы вплелись в ее волосы, удерживая лицо ближе. — Принцесса, — он тянулся к ее губам, пытаясь перехватить поцелуй, уверенный, что сестра не оттолкнет его.       Но она двигалась быстрее. Ее ладони мягко уперлись в его грудь, не отталкивая, но сдерживая, губы скользнули к линии подбородка Эймонда, избегая того, чего он так жаждал.       Все поведение Рейллис, от взгляда до прикосновений, кричало о власти, о том, что сейчас она задает ритм и ведет игру. А он… Эймонд, стал совсем беспомощным, словно мальчишка, впервые столкнувшийся с чем-то, что не мог подчинить. Ее поцелуи были невыносимо мягкими. Оскорбительно мягкими. Это не то, чего он хотел, не то, чего требовал его внутренний хищник. Он был воином, драконом и все такое, но Рейллис заставляла его чувствовать себя слабым, ничтожным. Девственником.       Эймонд сжал ее шею, ловя учащенный пульс под пальцами. Но вместо того, чтобы испугаться Рейллис продолжала мучить его невесомыми ласками, не обращая ровно никакого внимания на его член, упирающийся в бедро.       — Ну что это такое?.. Ты не можешь всегда брать силой, Эймонд, — тихо сказала она между поцелуями, ее голос был таким же мягким, как ее жесты, но глаза… Лишь на секунду Эймонд увидел в фиалковой радужке пламя, пока принцесса опять не вывернулась из его рук и не поцеловала куда-то мимо, в бровь. — Или меня тоже по лицу ударишь?..       Бить не станет. Вместо этого Эймонд укусил сестру за шею, впился поцелуем — голод, жгучая потребность обладать, почувствовать ее полностью. Он хотел услышать, как броня Рейллис Таргариен снова даст трещину, как огонь вырвется наружу. Пока только его уверенность раскалывалась от этих невинных ласк, от игнорирования. Принц почти зарычал, выворачиваясь, хватая ее голову, чтобы заставить ее смотреть ему в глаза. Ничего сейчас не хотелось так, как сорвать с нее эту мягкость, эту издевку, снисходительную улыбку, которой Рейллис пыталась его обдурить. Но принцесса увернулась вновь — легко, непринужденно, коротко и рвано задев зубами его ухо и натягивая прядь волос с виска, тем самым вызывая жгучие сокращения во все той же резанной мышце. Эймонд почти слеп от боли и надеялся, что Рейллис спишет сорвавшийся с его губ страдальческий хриплый выдох на удовольствие. Если нет — то садист из них двоих точно не он.       Рейллис провела кончиком пальца по его подбородку, обвела контур губ, а затем, дерзко улыбнувшись, чуть откинула голову назад, избегая очередного рывка.       — Нет, ты невыносимо упрям, — шепот искажался полуявной улыбкой. Она останавливала его без усилий, невесомым касанием пальцев к пересохшим от желания губам, словно ловкий дрессировщик, и это злило его еще больше. Его хватка на шее Рейллис стала жестче, и в зрачках ее заплясали черти. — Не смей, — тихо сказала принцесса. — Rȳbās, мой рыцарь. Lykirī.       Затем она вновь наклонилась, целуя его у самой челюсти. Он ощущал, как драконье дыхание обжигает его кожу, как каждый новый поцелуй отзывается в теле, вытесняя остатки боли и заменяя чем-то, что принц Эймонд когда-то боялся признать. Она гладила его шею, слегка надавливая на подрагивающий кадык, согнувшись, как кукла без шарниров, ощупывала ключицы, каждый ее взгляд, каждый поцелуй был рассчитан, чтобы жажда Эймонда продолжала расти… Принцесса сжала зубами его золотую цепочку, отпуская влажный металл обратно. Он чувствовал, как ее пальцы легли на ворот его камзола, будто спрашивая разрешения, хотя глаза Рейллис и так все сказали: никакое дозволение ей не требовалось. Быть этого не может. Эймонд ни на дюйм не двинулся, не отстранился, не сбросил ее с себя — не мог. Принцесса перебросила ногу и прижалась к нему слишком близко, добровольно открывая шею жарким поцелуям Эймонда.       Даже с таким условием, Рейллис ухитрилась расстегнуть клепки камзола, уже тянула шнурки его рубашки, ворот которой был залит кровью. Она наклонялась все ниже, сгибаясь в три погибели, а дыхание Эймонда становилось все более прерывистым.       Словно во сне, все еще на половину, даже от изначальной половины, слепой, лишенный контроля над собой, Эймонд нашел шнуровку ее платья. Пальцы, ловкие, привычные к разным, куда более запретным касаниям, действовали быстрее, чем мысли: привычное движение — дернуть и распустить — далось ему с пугающей легкостью. Резким, ритуально отработанным жестом он распустил бант, и ткань чуть сдвинулась вниз, обнажая белые плечи и дугу шеи, напрашивающиеся на укусы. Эймонд почувствовал укол раздражения — ладно Рейллис, но он… Где честь, где дисциплина?       «Хватит. Прекрати», — приказывал он себе, но пальцы продолжали вершить предательское дело. Они скользнули ниже, к ее талии, туго стянутое минуту назад платье теперь висело на сестре балахоном. Принц сжал ребра Рейллис, задевая ладонями ее грудь, плавясь под поцелуями. От мыслей остались только тлеющие ямы, в голове у Эймонда — одна дымящаяся пустота и вопль: «Почему ты не остановишь меня?!»       — Bony daor jaelan iksan, — почти беззвучно, на одном выдохе бросила принцесса, и только с ее ответом он понял, что отчаянно выругался вслух.       Его тело подставило его, подчинившись ее воле, когда Рейллис сползла с его колен, почти грубо толкнув его назад. Серо-голубая ткань совсем сползла с плеч принцессы и на самом интересном месте, Рейллис оправила воротник и вырез, а вместо того, чтобы раздеваться самой — стащила одежду с Эймонда.       Она проводила по его груди с такой жестокой легкостью, как будто прикосновения не оставляли следов, тянувшихся по коже ожогами. Ее пальцы изредка задерживались на его соске, едва касаясь, заставляя Эймонда напряженно вздыхать, и тут же убегали, оставляя его в ожидании. Каждое ее движение казалось намеренно медленным, нарочито неторопливым. Он стискивал зубы, хватал ее за волосы, цепляя серьги с камнями, умирал от боли в затылке, а тело содрогалось от желания.       Ее руки теперь медленно и безжалостно игриво сползали по его животу, зная, что это выведет его из себя. Она трогала его с осторожностью, не спеша, находя губами и целуя бледные веснушки, которых Эймонд отчасти стеснялся, по одной. Прикосновения ее пальцев были плавными, и она играла с ним, заставляя его нервничать и терять самообладание. Рейллис прогулялась пальцами по тонкой дорожке серебряных волос тянущейся вниз, за пояс. Его била мелкая дрожь, заставлявшая вздрагивать от малейшего горячего прикосновения.       Хочет, чтобы он умолял? Эймонд и звука не мог произнести: все, что вырывалось из его рта — хриплые стенания.       Еще несколько секунд Рейллис смотрела на него снизу вверх предупреждающе, а затем больно укусила его под ребром, задевая зубами свежий синяк, оставленный Гвейном. Прежде, чем ухватиться за увесистую пряжку на ремне, она задержала ладонь на топорщащейся ширинке и… едва заметно облизнулась? Эймонд чуть не кончил от одного этого вида, от ее почти скромного взгляда. Оставляя влажные и больше нисколько не аккуратные поцелуи на его торсе, Рейллис кое-как справлялась с ремнем, но когда Эймонд потянулся помочь — хлопнула его по руке.       Когда ее тонкая рука только дотронулась до его члена, Эймонд понял, что долго не продержится. Внутренний голос орал, приказывал встать, застегнуть чертовы штаны и скрыться, заперевшись в спальне, чтобы не превратиться в зверя, насилующего невинных красавиц-принцесс. Дыхание его стало совсем тяжелым, и Рейллис в ответ на это, будто бы окончательно решив его добить, обхватила его плоть пальцами, даже не всей ладонью, проводя нарочно неторопливо и невесомо вверх-вниз, следя за реакцией.       — Рейллис… — имя вырвалось бесстыдным стоном, пропитанным бессилием и жаждой. Почему именно с ней его гнев и возбуждение так переплетаются?       Она подняла взгляд, фиалковые глаза встретились с его — спокойные, уверенные, почти насмешливые. Эта самая невинная принцесса знала, что делает, знала, какое воздействие оказывает, и, похоже, наслаждалась тем, как ломала своего младшего брата шаг за шагом.       Ее губы тронула едва заметная улыбка, но в ней не было злорадства, лишь легкая издевка и осознание своей власти.       — Что такое, брат? — тихо произнесла она, ее голос был мягким, как шелк. — Разве ты не этого хочешь? Прикажешь остановить тебя? Или мне уйти, ты не нуждаешься в моей помощи?       — Нет, нет… — Он хотел. И нуждался в помощи больше, чем когда-либо. О каких принципах он говорил?..       Ее прохладные пальцы сомкнулись, уверенно обхватывая его, и начали двигаться в ритмичном, но медленном темпе. Большой палец скользнул по самому краю, заставляя тело Эймонда вздрогнуть, с губ сорвался глубокий, хриплый стон. Принц уже не пытался сдерживать себя — его бедра инстинктивно двигались навстречу ее руке Все напряжение жаром с сжалось в один болезненно-сладкий узел.       Изящная рука скользила вверх-вниз, Рейллис внимательно, хищно наблюдала за реакцией его тела, и каждый раз, когда делать так было категорически нельзя, она чуть замедляла движение или вовсе убирала ладонь. Она не боялась, мучая его. Взглянув на него, исподлобья она коротко усмехнулась, обхватив вновь ладонью его член у основания. Эймонд потянулся к ней, наклоняясь вниз, его поцелуй стал жестким, требовательным, но она не поддалась, не отдалась ему. Жестокая сука. Принц был на грани. Его дыхание стало настолько тяжелым, что он не мог больше сдерживать звуков, которые вырывались из его горла. Эймонд застонал в голос, накрывая ее ладонь своей и стараясь задать нужный ему темп, вот только Рейллис в ответ посмотрела на него угрожающе и опять сбросила его руку, укусив за палец.       — Миледи, пожалуйста, — даже, если казалось, что он сможет подчинить ее своей воле, Рейллис ловко ускользала, лишая его даже этой иллюзии.       Голос у Эймонда был тихим и умоляющим, он растерялся совсем, сгорая: одинаково хотелось двух вещей: заставить сестру кричать его имя, вспомнив о грубой мужской силе, которую всегда можно применить, или позволить ей и дальше вытворять с ним такое.       — Ты знаешь такие слова? — Нет, ни о какой силе речи и идти не могло. Этой ночью Одноглазый принц превратился в послушного дрессированного щенка.       Рейллис словно оценивающе взметнула вверх бровь и, склонив голову, взяла его член в свой горячий и влажный рот, плотно обхватив губами. От давления и головокружительного возбуждения Эймонд почти вскрикнул. Голова сама собой откинулась назад, живой глаз закатился, но он, не позволил себе оторваться от самого потрясающего зрелища в своей жизни.       Играющая на ее губах усмешка была казнью, принцесса сводила его с ума, ни капли не робея и продолжая смотреть на него, смыкая и размыкая губы, роняя мокрые поцелуи, затем вбирая почти до основания. Он почувствовал, как ее пальцы осторожно, но властно сомкнулись вокруг его бедра, как мягкие пряди совсем вывалившихся из прически волос скользнули по коже. Горячий язык Рейллис игриво блуждал по всей длине члена Эймонда, и мышцы его живота сокращались до скручивающих спазмов. Под скользящими и беспорядочными прикосновениями ее ладоней к его торсу и бедрам Эймонд забывал дышать, жмурясь, забыв о боли от желания сдавить посильнее ее волосы и направить движения.       Еще хуже, нет, лучше — звуки. Влажные, отрывистые и непристойные. Рейллис старалась угодить, плавно двигая головой вверх и вниз в хаотичном ритме, а Эймонд старался не думать где и при каких обстоятельствах принцесса такому научилась. Кто был тем, кто…       Эймонд подхватил ее лицо под челюстью, грубо оторвав, приподнимая, чтобы в ту же секунду, ворваться в ее рот своим языком, стараясь этим поцелуем ее вновь себе подчинить, взять верх и почувствовать власть. Хотя бы на некоторое время. Ниточки слюны протянулись с губ его принцессы вниз, почти прозрачные белые ресницы смущенно, нагло трепетали. Подол платья совсем замялся от того, как Рейллис ерзала на месте, пытаясь, очевидно, создать хоть минимальное трение между ног. За задравшейся юбкой Эймонд мог видеть край ее бедра.       — Ты убьешь меня, — на рыке выдохнул он с одержимостью и мучительным желанием, толкнувшись бедрами навстречу.       Она вдруг ускорилась, а затем даже вежливо коснулась его запястья пальцами, давая наконец разрешение направлять себя.       — Ты… ты просто невыносима. Jaehossas sȳris sātās, — боги им, проклятым, уже не помогут. Рейллис, давясь застонала, когда рывком, сжав ее волосы на затылке, он вбил свой член глубоко ей в горло, задевая зубы.       Зависимость, подчинение — только фикция, и Рейллис почему-то именно сегодня, когда он так слаб решила поиздеваться над ним. Жест благотворительности, которым Эймонд несомненно воспользуется: обдумать всю греховность происходящего в целом можно будет и потом.       Ему жутко хотелось отыметь сестру так, чтобы искры из глаз летели, но инициативам дамы нужно уступать, так ведь учила королева Алисента?.. Он не мог просто владеть ей, как когда-то думал, что сможет. Принцесса из дома Таргариен была не той женщиной, которую можно было бы держать в руках, не обжигаясь.       Хватка, вмиг усилившаяся на ее затылке, вынудила Рейллис неприлично жарко простонать и пройтись ногтями по его бедру дразня, с трудом подстраиваясь под заданный им темп. Не было больше того хитрого обольстительного взгляда — в уголках глаз принцессы собирались слезы, она давилась, почти кашляя, слюна в горле была слишком приятно вязкой. Эймонд знал, что его тихое рычание и хаотичные, совсем резкие, движения бедрами выдавали его с потрохами, но демонстрировать чудес мужественности и терпения он больше не мог. Принц гортанно выдохнул, согнувшись, задерживая голову сестры, лишь бы она не вздумала отстраниться в самый необходимый миг.       — Проклятье, Рейллис, — он чувствовал себя идиотом с головой, набитой мокрыми опилками, истощенным, но почти удовлетворенным, словно сбросил невидимый многолетний груз.       Принц отвел взгляд, пока Рейллис безуспешно большим пальцем вытирала уголки губ. В конце концов, она стерла размазанную слюну с подбородка его рубашкой, стараясь привести дыхание в норму. Он был зол на себя, на нее, на весь этот момент. Эймонд почувствовал себя опороченной девицей — что за грязь они натворили, да еще и без свадебных обетов! Он не был в состоянии говорить, думать или четко осознавать происходящее, зато пустая глазница больше не болела, лишь сломанный нос тупо пульсировал, но в сравнении это было ничем. Засмущавшись на ровном месте, Эймонд натянул бриджи, хоть и не стал застегивать ремень — пальцы не слушались.       Принцесса Рейллис поднялась медленно, потерла шею, еще не отошедшую от его жестокости его рук и перевела взгляд на брата. В ее глазах больше не было прежнего хищного блеска, но вместо этого мелькнуло что-то новое — смесь триумфа и слабого беспокойства. Проведя языком по пересохшей верхней губе, она облокотилась на стол, пристально оглядывая Эймонда. Оценивая результат.       Рейллис хрипло, незнакомо рассмеялась. Хрипло. «Кое-то глотку надорвал, стараясь».       — Мой принц… Вы всегда такой… требовательный?       — Всегда. — «А вы всегда такая жадная и ненасытная, или только когда дело касается больных калек?» Эймонд поднял на нее взгляд. — Ты находишь забавным ломать меня? — чуть жестче спросил он, не теряя, впрочем, обессиленных и преступно мягких для него интонаций.       — Ты сам по себе сломанный…       — Что это было, миледи?       — …а я лишь пытаюсь собрать тебя обратно, — попытка пошутить, если это была она, вышла у нее как-то надломлено.       — Рейллис! — игнорируя недовольство, она искривленными улыбкой губами поцеловала его в лоб. Холодно и сухо, вопреки произошедшему.       — Спокойной ночи, милый брат, — тихо произнесла принцесса и зашагала, развернувшись к спальне Эймонда, будто это уже было нормой. Хлопнула дверью.