Вы мне по-человечески противны

Архива Пустоты нельзя было назвать плохим человеком. Его-то и человеком то назвать было нельзя. Интеллектом был обязан сумасбродной шизоидной мамаше. Да и, пожалуй, частью темперамента. Конечно, и темперамент у него был; пакостливый слегка, как у кота какого противненького, под которым вся семья ходит. Но Архив был чудной и любопытный — тут мамаша опять насолила, надо ведь, понимаете, всю информацию о прошлой эре собрать, экспериментальным путём выяснить что будет, если смешать нитроглицерин с первым попавшимся реагентом. И записать, да, записать надо.        Но философия сменялась философией, люди рубили друг друга, не поспевая перекрасить себе флаги и сменить мундиры, как на Земле никого не осталось. Кто-то спит до поры до времени, кто-то умер в битве на Луне, сражаясь бок о бок со Священным мечом, на кого-то прыгнуло безумие, кого-то безумие съело. А мама… мама вместе с ними. О Маме память. Все те пятьсот лет, что Архив Пустоты сотрудничал с мальчонкой Апокалипсисом, вызывали в нем циничные смешки. Да что там эти люди? Какая вообще разница? Режьте друг друга, убивайте, как вы делали это всегда. Единственное, что волновало Архива, так это то, чтобы эти самые человеческие создания поспособствовали уничтожению Хонкая. А уж рубят ли они друг другу бошки или в щёки целуются разницы нет. Над Апокалипсисом он насмехался. Открыто и пошло. Пока сделка в силе, он не будет смотреть на него на уровень выше любого другого смертного. Но как бы Божественный Ключ не донимал Архи-Епископа, как бы насмешливо и откровенно безалаберно не относился, факт оставался фактом — Архив Пустоты был пленником Отто Апокалипсиса. И Архив Пустоты хотел освободиться. С того момента, как сформировался как материя. Он хотел тело, которое отразит то, что безупречно вписано в код, которое эмоционально отреагирует так, как вписано в коде. Осмысленное желание быть свободным — есть желание личности. Личность есть человек? С момента смерти мальчонки Апокалипсиса прошло по меньшей мере лет пятнадцать. И будь он проклят, этот Отто, от которого Архив Пустоты перенял столько новых черт. Все уже это заметили, даже некультурно как-то об этом напоминать. Божественный ключ поправляет свой выглаженный костюм — щёлкают запонки, вытягиваются аккуратно рукава, галстук потуже — он ненавидит все то, чем наградил его Отто Апокалипсис: его манерность, жесты, даже то, как он, черт возьми, всегда смотрел на людей из-под опущенных ресниц. И вина ли была в новом теле? Оно въелось, впиталось и врезалось точно клеймо. Он смотрел на себя в зеркало так, будто заглядывал в крышку гроба, а напротив — мертвец. Что ещё он мог позаимствовать у Отто? — О чём задумался? — на плечи ложатся руки, легко сминают. Голос Вельта как всегда приводит его в чувства. — О, Могущественный Государь Анти-Энтропии, — Архив Пустоты тут же повернулся и наградил Вельта довольной хитрой улыбкой, — Я собирался угостить вас выпивкой, посмотрите, — он сделал манерный жест рукой, — Я сегодня даже при параде. Вельт скрестил руки на груди и покачал головой. Его ответом на приглашение стал смешок, и они удалились. Архив Пустоты искусно сервировал столик виски, льдом и двумя толстыми граненными бокалами. Он отошел к граммофону и поставил любимую вельтову пластинку. Почему-то никто из членов экипажа ее не жаловал — всегда стыдливо пропускали беднягу и откладывали подальше. Архив же, перерыв всю стопку, вытащил виниловое винтажное сокровище и нажал пуск. Вельт кивнул и тепло улыбнулся, похлопал по месту рядом и потянулся разлить виски по бокалам. Божественный ключ вальяжно расположился на диване, закинул ногу на ногу и болтал стаканом с крепким. — За что пьём? — интересуется Вельт и глядит в свой бокал, а потом и на собеседника. — Давай за наших юнцов-первопроходцев? — Архиву даже самому как-то потеплее стало. Ребята многим выросли и возмужали с тех пор, когда он поднялся на Экспресс. Вельт поднял бровь и вздохнул. — За покой в твоей мятежной душе, мой друг, — поднимает бокал Вельт. И Архив не может понять, от чего так больно. То ли от того, как Вельт на него смотрит — глазами-озёрами точно золото, в которых столько печали плещется, что не унять и не справиться с ней, — то ли от того, с какой тоской он это сказал. Архив Пустоты глубоко вдыхает, по-человечески задерживает воздух в легких, и долго выдыхает. Звенят бокалы, алкоголь льётся по венам. — Тело не отражает разума, — Божественный ключ откидывается на спинку дивана и пропускает ещё глоток, — Апокалипсис это настоящее проклятье, — добавляет он тише, — мне нужно было хоть какое-то тело. Вельт разворачивается к нему, слушает долго, внимательно, ждёт. Он сохранит каждое слово, сбережет. — Свобода — лишь термин в философиях и религиях. Знать все — не значит знать ответа, — Архив Пустоты замолкает, плотно сжав челюсти. Вельт тянет руку к его лицу, осторожно касается одними пальцами, чувствует, как напряжены скулы под гладкой кожей. — Что ты не Отто, я понял ещё в Сейнт-Фонтейне, — еле слышно начинает Вельт, — вы оба пытались причинить мне вред, — Архив Пустоты прикрывает глаза и чувствует, как во рту образуется вязкая слюна, — но ты сожалеешь. У Отто сожалений нет. Ты стал мне здесь единственным товарищем. А когда мы дрейфовали в открытом космосе и ты рассказывал сотни историй из прошлой эры, я слушал, слушал с упоением, будто бы я снова маленький мальчик по имени Йоахим, — Вельт осторожно погладил его щеку и повернул голову к себе, — Будто у меня нет больше долга, будто его никогда не было. Будто бы я был свободен. По белому аристократическому лицу Архива Пустоты потекли слезы, в его глазах было столько первородной ярости и невероятной злобы. Он с силой отдернул от себя руку Вельта, запонка щёлкнула и укатилась за диван. — Вы мне по-человечески противны! — сорвался на крик Божественный ключ. Они замерли на мгновенье. После чего Архив Пустоты буквально врезался лицом в лицо Вельта, целуя настолько неумело, что даже смешно. Херршер взял лицо Архива в свои руки и коротко поцеловал его в уголок губ. — Это сейчас было очень по-человечески, — Вельт молчит, смотрит в глаза-самоцветы и не видит там ничего, что было в глазах Отто Апокалипсиса. А после его пробивает на смех. Он обнимает Архива Пустоты, целует его в щеки и в нос, прижимает ближе. Божественный ключ отпихивает Вельта, Архив весь растрепанный, вторая запонка улетела Бог знает куда. — Вельт, ты пьян, — ехидно улыбается Архив Пустоты, пытаясь скрыть свои эмоции. На что Вельт хохочет пуще прежнего. Он снова нависает над Божественным ключом, гладит пальцами скулы, берет за подбородок, осторожно и оттягивает нижнюю губу. — Я Херршер, алкоголь на меня не действует. И Вельт целует Архива со всей нежностью, зарывается рукой в колючие светлые волосы и гладит щёку тыльной стороной ладони. Он целует медленно, тягуче, лишь кончиком языка касаясь чужих мягких губ. Архив Пустоты тянется к нему, ему не хватает, ему нужно быстрее, ему нужно больше, ему нужно получить все. Он комкает рубашку Вельта на спине, будто пытаясь ее сорвать, обвивает ноги вокруг его бедер и прижимается ближе. А когда кончик языка Вельта проходится по его губе, он блаженно стонет. — Думаю, так лучше, — мягко улыбается Вельт и коротко целует Архива в нос. Тот снова упирается, шипит кошкой и царапается. — Я всегда видел в тебе человека, Архив Пустоты, — серьезно говорит Вельт. Божественный ключ вмиг трезвеет и смотрит на него круглыми глазами. Он садится, выражение его лица то ли недоуменное, то ли снова яростное. — Вы мне по-человечески, в таком случае, противны, — и Архив целует Вельта. Жадно и с напором. По-человечески.