В чем же суть, родной?

Непривычно сокрушительная усталость валила с ног и наконец-то мужчина мог позволить себе плюхнуться лицом в подушку в номере отеля, скинув с ног ботинки, что тянули к земле весь день. Волосы весьма неграциозной, спутанной смесью приклеились к ткани и застыли. Сам их владелец будто не дышал. Подготовка к концерту, конечно, уступала по тяжести самим концертным дням, но тем не менее спать хотелось страшно. Извечно мельтешащий зад, то суетливо носившийся туда-обратно, то отвисающий с друзьями-согруппниками, все чаще отвлекал от собственного дела. От этого чувство близости с Йоханнесом ("человеком-тортом", чей зад был будто его "вишенкой"), конечно, не крепчало. Скорей наоборот: не важно как много времени в совместном туре они с Хенриком проводили - что наедине, что в компании, он будто все отдалялся и самовольно не проявлял инициативу к поцелую совсем. Даже в щеку. Даже когда они были только вдвоем, голова Йоханнеса была занята не тем, чем хотелось бы его мужчине. Он избегал его, осознанно или нет - неизвестно. В конце концов будто "торт" убрали с прилавка в магазине совсем. Его голос на репетиции щекотал внутренности, довольствовал ласковым тембром с куплета, сам вкус исполнения каждой строчки был как и сам его источник, сладкий, но не приторный. Возможно, настолько родным он и не был ни для кого кроме Санделина, что души в нем не чаял, что сам для себя, наедине со своими мыслями называл его по-разному нежно. "Родной", "любимый", "душа", "ангел", "солнышко". Но "сладкий" по отношению к Эккештрёму в голове звучало чаще всего, а иногда и неслышно, одними губами произносилось вслух, чтобы тот не смутился, ведь сам Ханнес редко позволял величать себя подобными кличками, не любил. Позволял лишь в шутку с ребятами, но не всерьёз наедине. Имя "Йоханнес", данное ему матерью при рождении было гораздо приятнее всех этих зефирных словечек. Сквозь сон до Хенрика донесся шум ключей, поворачиваемых лениво в замочной скважине, шорохи в прихожей и по-кошачьи осторожный шаг по направлению к ванной сначала, а через время - к кровати. Вернулся Торт и зевнул, сел рядом с обмякшим на кровати, полутеплым телом. Мятный запах зубной пасты тонкой ниточкой тянулся в ноздри, взгляд таких же уставших глаз из-под опущенных ресниц, водил от тяжелой макушки до оголенных пальцев ног, пока его образ озирали пробудившиеся, глядевшие из-под струек волнистых прядей глаза. Йоханнес с усталой грустью улыбнулся и дотронулся до лица Хенрика, запустил пальцы в копну волос, убрал их с лица. - Я скучаю по тебе - шепотом, дабы не нарушать целостности атмосферы, царящей в спальне сейчас, сказал лежачий. - Ты не представляешь, как я скучаю. - Завтра выходной, помнишь? - Эккештрём огладил его острую скулу и ухо, заправил за него волосы. Санделин помнил. Буквально только и мечтал посвятить его целиком и полностью своей любви. Их любви, в конце концов. Их запылившейся душевной связи. - Никуда не идем завтра. Ладно? Я сказал нашим. - Нужно чаще бывать наедине. Я скучаю, слышишь? - мужчина перевернулся на спину и раскинул руки для объятий. Лицо Ханнеса опустилось ниже к лежачей на подушке голове, ветерок горячего дыхания нагревал шею, отчего Хенрик легонько дернулся и сам шумно выдохнул. Долгожданный момент близости, душа его пробивает седьмое небо, губы сохнут и требуют внимания вновь. Он просит о поцелуе, тянется к желанным и горячо волнующим губам, но получает отказ. Всего-то нежный поцелуй перед сном - так ли велика просьба, милый? -Ты поймешь зачем все это. Позже. А сейчас спи. - последнее касание носом к щеке, кажущееся легкомысленным и шутливым, и уставший Торт прижимает к себе мужчину, обмякает на его груди, отдающей в ухо грохочущим стуком сердца. Скверное чувство внутри, вызванное отчаянье, что кутает, топит в своих вязких, мерзких болотах, забило веки мелкой дрожью и уставшие, воспаленные синие глаза вмиг намокли. От досады, от тоски. Он с силой укусил губу в желании кричать. Громко и протяжно выть. Но вместо воя, в издержке, из телесных недр вышел едва ли не судорожный выдох, который Йоханнес уже не чувствовал. Уснул, стоило упасть и раствориться в теплоте объятий. Хенрик зажмурился на секунду, слезы сдержать все же удалось, рука неспешно потянулась в направлении к распластавшимся черными ужами волосам и налегла сверху. Приятный дух шампуня полетел в воздух, исходя от волос прямо перед лицом. Хенрик попытался отпустить мысли и вскоре тоже погрузился в сон. *** Глаза нехотя расклеились, нос втянул полной грудью воздух из открытого настежь окна. А Эккештрём? Эккештрём, собственно, облокотившись на подоконник, потягивал сигаретный дым, что доносился ветром и до Санделина. В моменте, не силившись оторвать взгляд от стоящего, словно под действием гипноза, он вспоминал вчерашний разговор перед сном. В чем кроется "суть"? Мы двое взрослых мужчин, к чему эти детские игры, родной? Поджав губы, как Хенрик делал по привычке, он все же отвернулся и опустил ресницы. Присел на край кровати и теперь тер переносицу. Дымивший, заслышав шорохи сзади, бесцеремонно бросил недокуренную сигарету в окно.  - Утро доброе. - Йоханнес забрался на кровать, сел на колени позади мужчины.  Обычно теплые ладони теперь обдавали плечи приятным жаром. А может так казалось из-за уличного холода, заполнившего комнату до самых потолков. Пальцы изящными движениями оглаживали предплечья вверх и вниз, покругу, поднимались обратно к трапециям и легко массировали. Санделин томно вздохнул. - Доброе. Ты знаешь, нам поговорить надо. Ну... о нас. - глаза его, накопившие недельную усталость, поднялись на Торт с серьезными намереньями. Все тело ощущалось мешком картошки, от которого Хенрик отличался лишь мурашками, проступающими теперь от прикосновений и дыхания куда-то в темечко. - Не сейчас, ладно? - Ханнес кокетливо протянул последнее слово, будто промурчал, увлажняя губы кончиком языка. -  Ты не голоден? Я не отказался бы от тебя сейчас... - Да о чем ты? - Хенрик уже не выдерживал такого отношения к насущной проблеме и старательно сдерживался, чтоб не схватить за грудки человека перед ним. - Я объясню тебе всё прямо сейчас. М?  Последняя фраза прозвучала с вызовом и любопытность Санделина сейчас набирала новые и новые обороты. Временами я не понимаю твоих идей, дорогой. Торт игриво хмыкнул, подхватил подмышки и без труда притянул к себе желанное тело, чтобы оно удобно навалилось на него. Хенрик успел только охнуть и взглянуть в глаза развратнику, что сейчас глубоко дышал и пускал руки тому под футболку, в которой он сегодня уснул. С каждым движением, с каждым вздохом все больше и больше тянуло в животе, все больше туманило разум и сводило с ума, давая напряжение там внизу. Будто удары током, а разряд все сильнее и сокрушительнее. Эккештрём свободной рукой заставил отвернуться и теперь ласково нашептывал на ухо, чем едва не заставил любимого упасть в обморок: - Я так изголодался. Нам нужно расслабиться вместе. - вслед за шепотом последовал влажный язычок, а после и натиск зубов. Нежный, никакой напористости. Поцелуями он спускался к шее и с каждым укусом ангельским голосом доносились мягкие стоны. Ханнес точно знает предпочтения своего мужчины. Пальцами он решает наконец подобрать край футболки и стянуть с владельца. Санделин разгоряченно поднимает лицо, пытаясь набрать все больше холодного воздуха во вздымающуюся к потолку грудь. - Поцелуй меня. - рука его тянется к спутанным, смолистым волосам и тут же прерывается чужой ладонью, что обжигающим, рвущим хватом устремляет стройное запястье у матрацу. Ошалевшие глаза вглядывались непонимающе и это чувство делало их, и без того крупные, крупнее вдвое. Йоханнес же, наоборот, с доминантной надменностью вкушает вседозволенность. - Почему не хочешь?  - Рано. - Торт не отпускает руки Хенрика. Давит грудь, дабы приструнить к кровати, сам в это время седлает его бедра и обездвиживает крепким хватом обе его руки, поднимает их над головой лежачего.  Деспот нависает сверху, теперь находясь неприлично близко к лицу своего ошеломленного мученика, тем самым обнадеживает его на получение желаемого. Этого, однако, не случается. Вместо этого Йоханнес обводит уголок его рта свободными от схватки пальцами, а затем придерживает челюсть Хенрика, не давая разрешения на малейшую инициативу. Долго еще ты намерен дразнить меня, чертов романтик?  Последний ласкает губами то место, на котором прилегла мгновение назад подушечка его пальца, как бы отвечая на немой вопрос мужчины, зажатого под ним - столько, сколько мне вздумается. Касание смоченных губ отозвалось невесомым перышком на коже, от которого Санделин кривился. Никакого отвращения, нет, только тщетность принужденного бездействия. Лоб его морщился так, что звенело в ушах от напряжения. От безнадежности глаза снова слезились, от прикосновений языка к ключицам он втянул воздух сквозь зубы и несдержанно, протяжно взвыл. Звуки эти лишь подначивали Эккештрёма к продолжению. - Я остановлюсь, если двинешься с места. - шептал Торт. Он доверенно отпустил руки своего страдальца, одним лишь взглядом суровых глаз заставляя повиноваться.  Хенрик замер, сглатывая скопившуюся слюну. Стоило сморгнуть слезы, как они они накатывали с новой силой, в полной готовности стекать по пульсирующим вискам. Все, что оставалось делать, так это наблюдать за руками Йоханнеса, очерчивающими кости, талию, низ живота. Хочется прогнуть поясницу, податься навстречу любовнику самозабвенно, когда он, уделяя внимание соскам, сжимая левый меж пальцев, а к правому ластясь ртом, посасывая и проводя шероховатым языком, настойчиво двигает бедрами, навстречу возбуждающей страсти, происходящей сейчас ниже пояса обоих. Вместо этого остается лишь наморщить лоб. Сырые следы на груди обдавало свежестью из окна, и, несмотря на это, разгоряченное тело Хенрика било в пот. Два стоячих органа трутся друг об друга во всю длину, до боли накаленные. И чем дальше, тем труднее эту боль терпеть. Торт прикусывает страдальца за сосок и наблюдает за реакцией мужчины. Последний же извивается, держится на честном слове. Блудник опускается на колени возле кровати, высвобождая скованный член, оглаживая вымокшую головку, отчего Санделин сладострастно стонет. Ханнес спешить не намерен, хоть и для него самого столь длительное воздержание от Хенрика, откровенно говоря, давило на мозг. В постели он любил удивлять эдаким нестандартным экспериментом партнера, наступая порой на горло и своим желаниях ради насыщения ярким оргазмом. Ладонь была обильно смазана лубрикантом, после чего принялась неторопливо гнать кровь по венкам твердого члена вверх и вниз. Торт не давал сильного нажима, но оттого Хенрику только хуже и он, кажется, готов перегрызть себе вены, лишь бы выпустить этот адский жар. Свербящая, накатывающая похоть велит держать кисти рук вжатыми к поверхности, дабы любимый не оставил его вновь лицом к лицу с переживаниями касаемо их отношений. Хенрик вымученно кричит, слыша довольный смешок где-то снизу, плевав на присутствие в отеле других постояльцев. Источник смеха тотчас захватывает член в рот наполовину, его владелец лихорадочно дергается, будучи уже на пределе. Пальцы сжимают простыни, немея от желания схватить проказника за волосы. Лучше б ты просто связал меня, негодник. Насколько же тяжко мне приходится с тобой временами! Он чувствует себя инструментом, которым пользуются как захотят руки мастера, стертые в мозолях, набитые шрамами упорного труда. Мастер тем временем справляется без постороннего вмешательства: то набирает темп, то сбавляет его, ворочает языком вокруг и ведет по всей длине, обдает дыханием, бросая из жары в холод, и все по-новой.  Санделин был как никогда близок к окончанию от длительный стимуляций, но обмяк с последним всхлипом. Йоханнес остановился, предательски прервав облегчение. Он непрерывно разглядывал каждую трепетавшую, блестящую слезно ресничку, сведенные брови, напряженный пресс и венку на шее лежачего, пока поднимался чтобы обнажиться перед ним. Несколько медлительно и затянуто. Хенрик все так же не думал шевелиться, быть может, если он будет послушным, Эккештрём наконец соизволит поцеловать его. Не куда-то там, а в губы. Я разве в чем-то провинился, заноза? Почему же не хочешь? Торт уместился вновь на его бедрах, обнаженный полностью, задел чувствительный орган гладкой кожей. Лежачий мужчина глубоко дышал в приоткрытый рот, вновь склонившийся над ним ближе некуда, но все так же твердый в своих принципах. Глаза невольно закатывались в предвкушении экстаза. Йоханнес всем весом жмется, со всей теплотой проводит по его щеке тыльной стороной ладони, Санделин прильнул к ней, словно котенок, ощущия родное тепло матери кошки.  - Попроси меня еще раз.  - М?  - О поцелуе. Проси еще. - шептал в самые губы, играя на нервах, будто проверяя на прочность. Ханнес вновь сжал его член и придавил ко входу, намереваясь проникнуть внутрь. Головка с легкостью вошла в подготовленный заранее проход, заставив обоих шумно тянуть воздух, растягивать ребра. - Не слышу тебя. - Пожалуйста. Поцелуй меня. - изнемогая от чувства, сдавливающего живот изнутри, взмолился.  Хенрик прикусил губу и, стараясь не смотреть в глаза перед его лицом, зажмурился. Встреча с этими глазами сейчас кончилась бы донельзя головокружительно. Первое соитие спустя длительное время - понимание этого делало процесс до боли откровенным, горячим, будоражащим. Но это даже близко не стояло с бабочками в животе, просыпающимися от невинного, возможно несколько спонтанного прикосновения губами к губам, заметно контрастирующими с летящими из глаз искрами сейчас. Едва ощутимый поцелуй сонных губ, заставляющий открывать глаза по утрам, или после репетиции, пока коллеги заняты другим, ведь отношения все же они предпочитали держать втайне. Чувственное "люблю тебя" и такое же чувственное касание давало им обоим настрой на работу и в повседневности просить об этом не приходилось ни тому, ни другому. В этом и была так называемая "суть", весьма бесчеловечного, но оттого интересного и пьянящего содержания.  Йоханнес начал двигаться. Медленно, вводя член до самого основания глубоко. Он припал лицом к выбритой щеке Санделина и откровенно изрек первый стон ровно над ухом, отчего сердце в груди одухотворенно сжалось. Санделин, все так же не дававший лишних позволений самому себе, напряженно дрожал сейчас, почувствовал сдавливающую тяжесть на горло. Дышать не давала, словно петля, горячая ладонь на его шее. Изо рта доносятся жалобные звуки, схожие более с больными хрипами, чем с возбуждением. Торт вжимает и набирает темп, чередует вздохи со стонами, а стоны в свою очередь - с поцелуями в мочку уха.  - Проси. - Пожалуйста, поцелуй меня. Прошу...- трудно говорить с першащим горлом, без возможности сделать вдоха, но в першение этом отзывается странное, даже возмутительное влечение, только нарастающее с каждой секундой, с каждым толчком. Эккештрём ощущает солоноватый вкус на губах - слезы. Искусной змеей прогибает худоватую спину и обводит языком тоненькую дорожку по виску. Любовники встречаются взглядами, затуманенными каждый по-своему: тот, что сверху - от увлеченности, а тот, что снизу - мучается смятением и недостатком кислорода, да так, что мысли не на месте. Тогда Торт словно сжалился над ним и ослабил хват, Хенрик чуть с места не сорвался, резко вдохнул и закашлялся. Торт вытягивается, отстранившись, и бережно берет удушенного за запястья снова, на этот раз чтобы уложить его ладони на своих ногах. Хенрик, не до конца еще пришедший в себя, пытается отдышаться, всхлипывает и сжимает упругие бедра. Раз ты дал мне волю, может поцелуешь меня уже? Он безнаказанно трогает зад, спину и грудь - везде, до куда достанет, глаза его бегают потерянно и ненасытно. Ханнес продолжает насаживаться на член, медленно, выдерживая паузы, наблюдая действия мужчины, напоминающие ныне свободного узника. Берет в конце концов его пальцы в рот, охватывает поглубже выступающие костяшки. Вид снизу берет верх над чувствами, затекшая и охладевшая рука Санделина ложится на, до этого момента брошенный без дела, истекающий пенис. Торта от неожиданности аж тряхнуло, пальцы во рту подавляли вой. Хенрик двинул тазом навстречу его телу, требуя наращивания темпа, чувствуя себя несколько увереннее теперь, чувствуя хоть какую-то власть над человеком, ранее сдерживающего его решительность. Рука целенаправленно двинулась к глотке, несдержанно, так глубоко, как могла. Йоханнес давился и закашлялся. - Получишь свое, когда кончишь. - рот его освободился, а руки Хенрика прижимают к себе плотно, к телу, ласкаются и сплетаются с ним въедино.  Йоханнес не двигается больше - Хенрик снизу делает всю работу за него, обеспечивая глубочайшее проникновение, волнуя простату с каждым толчком все сильнее, все больше будоража внутренности, заставляя обоих поднывать и скулить. Эккештрёма будоражат звонкие шлепки по обеим ягодицам, жар сводит их по-очереди. Оба они вскоре обмякли, обдав живот Санделина жгучей жидкостью. Торт расслабился всей тушей, не стремившись отстраниться, гладил его подбородок, ясный контур губ, как будто больше оттягивая долгожданный для обоих момент. Серые глаза прояснялись, будто туман над городскими улицами. Они извечно отдавали меланхоличной усталостью, как и сейчас, но усталость эта была приятной, как бывает после секса обычно. Легкая утомленность и пустота в голове. Хенрик чувствовал то же самое. - Чего ты ждешь, сладкий?  - Не называй меня так, просил же! - сладкий опешил и на мгновение напрягся. - Я тоже столько просил тебя кое о чем, помнится. - Хенрик усмехнулся с хитростью. Йоханнес и впрямь выглядел смешно - раскрасневшийся и еще не остывший, надутый и серьезный. Дивное зрелище. - Так не пора ли? Торт с выдохом выпустил остатки напряжения и прижал лицо любимого к своему. Оба прикрыли глаза и наконец соприкоснулись. Поцелуй был влажным и чувственным, таким, что дыхание сперло, словно эти двое заменяли друг другу глоток свежего воздуха. Ханнес плавно пустил в ход язык, слегка проводя им нижнюю губу. Конец наступает в любом случае, сколько не оттягивай его, особенно это касается поцелуев: разрывать их не хочется ни на секунду. Плывущие волнами ласковые движения сменяются поступательными, дерзящими - это заставило член Хенрика вновь приподниматься, напрашиваясь на повторное погружение в эту голубую лагуну.  - Кто-то хочет продолжения, м? - Йоханнес тянет руку вниз ради стимуляции - вновь возбужденный орган пульсирует, упирается тому в живот. Санделин расплылся в улыбке, обнажив нить жемчужных зубов. Я всегда за, ты меня знаешь. Торт понял его без слов. - Только позу сменим, а то ноги затекли.  - Хорошо, родной!  Последняя фраза перед повторным исследованием угольной шахты уже не отвращала так сильно, сколько ставила в неловкое положение, будто его снова отчитывали за проделки в пятом классе. Ведь за каждой проделкой должно стоять наказание и Эккештрём его получает прямо сейчас, слыша ненавистные сопливые словечки из уст любимого, дорогого человека. И пусть только Йоханнес хоть раз забудет поцеловать его - ему сразу же укоризненно припомнят этот случай и "суть" будет доносить уже Хенрик.