šurma

До свиданья, друг мой, до свиданья.

Милый мой, ты у меня в груди.

Предназначенное расставанье

Обещает встречу впереди.

До свиданья, друг мой, без руки, без слова,

Не грусти и не печаль бровей, —

В этой жизни умирать не ново,

Но и жить, конечно, не новей.

      К весне всё постепенно вернулось на круги своя. Тёплые валенки вновь сменились на старые кожаные ботинки, в которых сейчас хлюпала вода, благодаря дырке прямо на подошве. Огромный полушубок и бесформенные свитера сменились тканевой курткой с толстовской на замке. С тех пор он не смог снова надеть кожаную куртку с тканевой кепкой. Привлекать внимание не хотелось и более того, казалось это всё ещё может быть опасно. Попахивало лёгкой паранойей, не более. По тротуарам скапливались огромные лужи. Игорь уже шёл прямо по ним, понимая, что сухими ноги по приходу домой точно не останутся. Темнеть начинает всё позже день то дня. Снег всегда здесь тает намного раньше, отчего было непривычно видеть голый асфальт, в контрасте с деревенскими сугробами чуть ли не по бедро. Скорее всего там по прежнему лежит снег и растает ещё не скоро, несмотря на то что уже приближалось начало апреля.       Под курткой Гром держал большой запечатанный конверт из крафт-бумаги, который предательски выглядывал самым краем, попадая под снег с дождём. Вот уже и виднеется знакомая арка. Игорь ныряет во двор, снова наступив в особенно глубокую лужу, разбрызгав воду до самой голени. Он тихо выругался, осматривая мокрые штанины.       Лестничная клетка. Оттаявший нос снова начинает различать запахи, замёрзшие пальцы начинают гнуться вновь. Поставив полупустой пакет на подоконник в парадной, полицейский положил ладони на тёплую батарею. Конверт предательски выскальзывает из-под куртки.       Сквозь двери слышится как ругаются соседи. Только на последнем этаже тишина. Ещё бы от туда был хоть какой-то звук… Там была квартира самого Игоря. В парадной всегда стоял густой запах сырости. Стены постепенно поедала чёрная плесень, а с потолка постепенно опадала штукатурка.       Как только руки оттаяли, он продолжил свой путь. Постепенно стирающиеся ступени, стали совсем закруглёнными, от постоянной ходьбы по ним. Проходя через каждый этаж крики в квартирах становились всё чётче. В одной кто-то кричит о том, что подаст на развод, в противоположной же наоборот слышатся откровенно пошлые стоны. На другом этаже лай собаки и детский плач, где-то бьют посуду и только на последнем этаже ничего.       Наконец-то поднявшись на свой этаж, полицейский провернул ключ в замочной скважине и зашёл внутрь. Квартира была совсем пустой, вечная тишина и покой. Встречать его, как прежде, было банально некому. На самом деле Грома вовсе не беспокоило это одиночество, ибо всегда оно казалось ему куда более спокойным и стабильным. Дело было лишь в том, что он не осознавал что это проблема и отталкивая людей, он не только не создавал новых связей, но и терял прежние, даже с теми кем казалось бы дорожит… или дорожил? На его счастье, Дима с Юлей всё ещё оставались на его стороне, понимая, что ему нужно.       Наскоро разувшись он сразу же вскрыл конверт. В нём были негативы и отпечатанные плёночные фотографии. Они были мокрые почти на половину, от чего Гром даже не раздумывая, сразу развесил их на бельевой верёвке, среди своих носков. Только сейчас задействовав все прищепки, он заметил, что одной из них не хватает. Освободив одну прищепку, он бросил на пол носок, что прежде держался на ней.       Полицейский сел на пол, глядя на получившуюся гирлянду. Его крайне забавляла эта композиция. Сквозь тучи начало пробиваться вечернее розовое солнце, освещая вереницу чёрно-белых снимков. Только сейчас он понял что с тех пор прошло два месяца, а может и более, если считать не месяцами, а днями. До страшного быстро летит время. Гром крутил в руке старую катушку от просроченной плёнки. Дубин изругал его тогда, за просрочку, однако в проявке очевидно отказать не смог, ибо было весьма рискованно сдавать её в фотоцентр.       Фотографии были неумелы, местами засвечены или смазаны, но тем не менее они были живыми. Особенно долго Гром всматривался в самую первую фотографию. На ней был изображён Разумовский, беззаботно танцующий, совсем как по стихам Бродского «Танцуй, поймав, боссанову. В пальто на голое тело, в туфлях на босу ногу». Фотографии чёрно-белые, но Игорь прям как сейчас перед глазами видит это коричневое пальто. Помнит этот жёлтый свет, что гулял по складкам ткани. Вино в гранёном стакане. Кассета с ярко-красной надписью «легенда».       Вспомнив о полупустом пакете, Гром закинул продукты в холодильник. Какого-либо стимула готовить, в лице другого человека, больше не появлялось, а стало быть можно было просто лечь спать. Так и деньги и продукты сэкономить можно, да и голова легче будет. Вновь промелькнула мысль пересмотреть фильмы что они смотрели вместе, хотя после отъезда и до получения негативов он даже не думал об их «маленькой жизни», даже не вспоминал.       С некоторых снимков даже падали достаточно крупные капли, ударяясь об деревянный пол, тем самым отдаваясь в тишине знакомым звуком. Делать ничего не оставалось и от того Игорь решил лечь спать. В последнее время он спал очень много, порой даже слишком. Ничего не оставалось кроме как списывать всё на усталость, во время бесконечных обеспокоенных расспросов со стороны. Под глазами вновь появились тёмные пятна, а брюки, что он всегда носил до отъезда, теперь свободно болтались на бёдрах.       Гром едва прикоснулся к фотографиям, которые казались наиболее сухими, однако решил оставить их на прежнем месте. В доме тоже казалось слишком сыро и холодно, несмотря на работающие батареи.       Послышался стук в дверь. До страшного знакомый, но трудно понять чей он. Гостей у полицейского бывало не много, от того он точно знал кто стоит за дверью уже по одному стуку. Всё-таки были определённые плюсы в сломанном дверном звонке, хотя Юле и Диме это никогда не нравилось ибо иной раз им приходилось подолгу стоять под дверью.       Гром прислушался, взглянув в глазок, вернее в то что от него осталось ибо линза в нём была выбита уже давно. Глазок кто-то закрыл рукой. Сердце забилось чаще. С той стороны было слышно только громкое уставшее, после подъёма дыхание. — Думай-думай, — шёпотом произнёс Игорь. Однако любопытство взяло своё и в целом придумав как действовать в случае чего, он открыл дверь.

В снега пришла весна.

Не верь, а просто знай,

Я здесь оставил страсть, и приобрёл печаль

Устами до испуга: «встречай же старого ты друга».

      Сердце пропустило несколько ударов. Гость за дверью был облачён в кофту с капюшоном, которая была ему явно не по размеру и вообще судя по всему взята с чужого плеча. Лицо скрывала медицинская маска, было видно только глаза, что испуганно выглядывают из тени. Гром прекрасно помнил этот взгляд. Взгляд, который въелся в память навсегда, подобно запаху табачного дыма, что въедался последние полгода в старую советскую мебель и стены разрушающегося дома. Взгляд, который в точности так же однажды встретил его на лестничной клетке, под дверью его квартиры. Даже всё то же сбивчивое, тревожное дыхание. Ничего не изменилось. Даже сам Гром сейчас был прежним. Те же тёмные круги под глазами, болезненный вид и склонность к затворничеству. Осознание осело петлёй на шее, что постепенно затягивалась, с силой проталкивая ком в горле.

Ты знаешь после

сотни лет и не узнал.

«Здравствуй, я тебя так долго ждал».

      «Безызвестный» потянулся к краю капюшона, в попытках его снять, однако полицейский уверенно шагнул ему навстречу, крепко сжав его в своих объятиях. Он уткнулся носом в чужую шею, вдыхая уже почти забытый запах и запустил одну руку в капюшон толстовки, утопив пальцы в рыжих, всё так же спутанных волосах.