dārys

      Эйгон слышит голос матери и понимает, что жив. Мать волнуется и плачет. Молится. А Эйгон прокручивает перед глазами то, что увидел последним. Собственного брата, произносящего то, на что не решилась даже старая веларионовская сука. Эйгон не злится, он растерян. Он не понимает, почему. За что.       Эйгон открывает глаза в бешеной агонии. Эймонд сидит возле его кровати, сложив руки в молитвенном жесте, и смотрит. Своим единственным злым глазом. Он знает, что под повязкой брат прячет огромный сапфир, но ни разу его не видел. Эймонд не моргает. Когда-то Эйгон считал до боли в скулах уморительным вопрос «ты моргаешь или подмигиваешь?»       — За что? — спрашивает Эйгон, когда понимает, что может говорить. Эймонд отмирает, складывает руки на коленях и откидывается.       — О чем ты? Не понимаю, — он отворачивается и встает, чтобы закрыть шторы. На улице сумерки. Эйгон думает, что для брата нет лучше шанса закончить мучения умирающего. И никто не узнает, даже боги не увидят. Они давно их покинули.       — Ты хотел убить меня! — Эйгон собирается с силами минуту, чтобы выкрикнуть. Эймонд оборачивается и возвращается на стул, чтобы нависнуть над ним. Это пугает, но у Эйгона нет сил даже вздрогнуть. — За что, брат? — он надеятся, что волшебное слово подействует, но Эймонд молчит. Нервирующе молчит. Боковым зрением Эйгон видит, как блестит кинжал у него на боку. Он успокаивается, Эймонд не настолько безумен; если в нем найдут ножевые отверстия, то у матери, Коля, Лариса Стронга появятся вопросы.       — Ты бредишь, — почти ласково говорит Эймонд и убирает волосы Эйгона от его лица. Но тот чувствует только пальцы брата, холодные и твердые. При желании он мог задушить его, и это уже никто бы не заметил. Синяки негде ставить.       — За то, что я высмеял тебя со старой шлюхой? Эймонд, прости меня, — Эйгон говорит искренне. Брат многозначительно хмыкает и гладит щеку старшего, покрытую тканью. — Я был пьян, ты же знаешь, я… я плохо себя контролирую.       — Ты и на драконе был пьян, — без интереса отмечает Эймонд. — Твой неожиданный визит и смех были… неприятными. Но ты правда думаешь, что я отказался бы от тебя за это? Предал бы тебя?       — Да, — говорит Эйгон шепотом. Эймонд отнимает руки от его лица, а старший понимает, что эти прикосновения были прекрасны. Он не хотел бы, чтобы Эймонд перестал касаться его.       Жизни без Хелейны Эйгон не помнит. Она всегда была и всегда была его. Но вот обрывки мира, где не было Эймонда, он хранит в памяти. Единственное время, когда мать любила его.       Эйгон помнит, как у мамы рос живот, как она молилась, чтобы в мир пришел еще один таргариеновский мальчик. Боги ее услышали. Эйгон помнит, как в первый раз взял его на руки и спросил, был ли он таким же. Эймонд родился маленьким и слабым, в родах ему вывихнули ключицу. Наверное, поэтому мама любила его больше. Эйгон находил сотню объяснений: потому что Эймонд был слабым, потому что Эймонд был без дракона, потому что он был умнее и красивее, лучше учился, был послушнее, не якшался с бастардами сестры. А потом Эймонд вырос, стал сильнее, выше, красивее, умнее. Эймонд летает на самом большом и древнем драконе. Эймонд — лучший меч Вестероса. Эймонд — гениальный стратег. Эймонд никогда не разочаровывал.       У мамы была сотня причин любить его больше, чем Эйгона. И Эйгон считал их оправданными. Эймонда любила больше Хелейна, потому что он не пренебрегал ей. Эймонда любили больше их дети, малыши иногда оговаривались и называли его папой. В такие минуты Эйгону хотелось сигануть с башни, но перед этим напиться и убить нянь, которые не следят за воспитанием наследников. Эймонда больше любил Кристон Коль, который заменил им обоим отца, потому что Эймонд лучший. Даже дядя Деймон, и тот смотрел на брата по-особенному. Он послал убить Эймонда во сне, потому что счел его достаточно опасным противником при свете дня.       Эйгон предпочитал Джейса, который был близок к Эймонду по возрасту. Джейс был смешнее, глупее и поддерживающим ребенком, Эйгону нравилось таскать его за собой. А Люк ходил за своим братом хвостиком, чего Эйгон сам ждал от Эймонда.       Эйгон уже не помнит, когда именно, но однажды Эймонд пришел ночью к нему. Незадолго до того, как он потерял глаз. Он еще писался в кровать по ночам, если мама уходила, а он просыпался. Эйгон не брезговал подкалывать брата и по этому поводу. Эймонд пришел к нему в комнату, хлюпая носом. Эйгон не был сильно пьян, осилил где-то два бокала перед сном, просто чтобы забыться.       — Мама сказала, что я уже взрослый и должен спать один, — промямлил Эймонд, пялясь себе под ноги. Эйгон с трудом понимал, что он говорит. — Можно я полежу с тобой?       Эйгон ответил что-то вроде: «обоссышься, я тебе уши оторву», отвернулся и продолжил спать. А Эймонд лежал с самого края и не сомкнул глаза, пока солнце не встало. Он боялся не сдержаться. Эйгон заметил его только утром, когда сам встал помочиться. Он разрешил Эймонду лечь нормально, и брат проспал в его кровати до ночи.       Старший ожидал, что это повторится, но Эймонд не приходил, даже если Эйгон звал. Они выросли, и невозможно было отрицать, что таких, как Эймонд, больше нет. Эйгон одинокими ночами, когда не хотелось уткнуться в мягкую женскую грудь и найти рукой вход в чужое тело, думал о брате. О том, что же там под повязкой. О том, что же там под штанами. Эйгон любопытен и любвеобилен, он не считал это грехами до сегодняшнего дня.       — Ты бредишь, мой король, — повторяет Эймонд с усмешкой, но на этот раз не ласковой, а издевательской. — Ты не помнишь, что случилось? Мелеис подожгла тебя, а я пришел на помощь.       — Солнечный Огонь жив? — Эйгона это волнует не меньше. Последнее в мире, кем дорожит он, и что дорожит им.       — Он поправится. Как и ты, — Эймонд цокает языком и отводит взгляд. Эйгон пытается потянуться рукой к его лицу, но конечность едва ли поднимается над кроватью.       — Ты сделал это ради трона? Ради кучи железяк? — выплевывает Эйгон. Теперь он злится на себя, что даже простой разговор дается ему с трудом. — Я бы отдал его тебе. Я бы отдал, стоило тебе попросить. Помнишь? Я просил отпустить меня, дать мне свободу. Мой сын… Джейхерис бы стал королем, а ты регентом, пока он мал. Мой сын был бы жив.       — Как Люцерис Стронг, вероятно, — губы Эймонда некрасиво изгибаются. — Но какой толк думать о прошлом? Мне жаль, однако я не могу уже ничего изменить.       — Ты трахал эту старуху, пока убивали моего сына, а не тебя? — Эйгону хочется плюнуть в лицо брата, хочется прижаться к его груди и плакать. Эймонд меняется, его кадык на секунду дергается.       — Я не трахаюсь с ней, — зачем-то признается он, но Эйгон вдруг понимает, что это важно.       — Зачем ты тогда ходишь к ней? Она же… старая. И…       — И похожа на нашу мать? — заканчивает Эймонд. Эйгон не чувствует омерзения, лишь непонимание. — Поэтому и хожу. Наша мать не любила никого из нас, хотя и старалась. Она любила только Рейниру, как и отец. Но гнилые трупы не говорят ласковых слов, не могут выслушать, понять, отпустить грехи, обнять. Дать тепло, в общем.       — Тебе его мало? — теперь Эйгону противно. Боль отдается симфонией во всем теле. Пристрастие Эймонда к молодым бабушкам он бы понял, но это заставляет ненавидеть. — У тебя оно было всегда. Мать обожала тебя. И обожает до сих пор. Уверена, она молится, чтобы я умер, а тебя можно было короновать.       — Не она одна, — Эймонд наклоняется к нему совсем близко. Эйгон может разглядеть, насколько у них похож цвет глаз. — Это был всего лишь несчастный случай, Эйгон. Такое случается. Такой же несчастный случай, как Розовый Ужас. Как мой глаз. Как Люцерис Стронг. Как твой сын.       — Ты злишься из-за этого?! — Эйгон не может поверить. Розовый Ужас был его лучшей придумкой, но абсолютно безобидной шуткой для того, кто получил Вхагар, пускай и ценой глаза. — Мы были детьми!       — А я не был? — Эймонд отстраняется и поправляет рукава рубашки. — Но я не предавал тебя, Эйгон. Твоя память помутнилась после удара о землю, тебе не кажется?       — Не кажется, — отрицает Эйгон.       — Ты правда хочешь думать, что я пытался убить тебя, брат? — из его уст это звучит, как издевка. — Ты хочешь перестать доверять мне? Представь, во что превратится твоя жизнь тогда. Если ты не можешь доверять ближайшему родственнику, самому близкому человеку, тогда кому? Любая шлюха, которая согреет тебе постель, может перерезать тебе горло. Любой, кто наливает тебе вино, может подлить яд. Ты действительно хочешь жить в таком мире, Эйгон?       — А разве я уже не там? — звучит с отчаянием. Эйгон понимает, что плачет.       — Пока нет, — Эймонд цокает языком. — Так что, брат, твой разум прояснился? Мелеис виновна в том, что случилось с тобой. Но она уже мертва.       — Ты прав, — Эйгон закрывает глаза, позволяя усталости взять вверх. Он слышит, как Эймонд выходит. Чьи-то руки меняют повязки, а он понимает, что с трудом чувствует конечности.       Он не хочет думать, что Эймонд поступил бы так. Младший просто не справился с управлением Вхагар, а она огромна и своенравна. Если бы Эймонд хотел его смерти — она бы уже произошла.       К нему ходит матушка, ходит Коль, ходит Ланнистер, Эйгон слышит даже голос Хелейны и Джехейры, но не собирается их слушать. Это занимает слишком много усилий. Но когда перед ним появляется вновь брат, Эйгон открывает глаза.       В детстве он не защищал его, потому что Эймонд не нуждался в защите. А теперь старший остался без щита.       — Ты звал меня? — брат садится на край кровати. — Слуги говорят, ты шепчешь мое имя во сне.       — Да, звал, — идея приходит в обоженный мозг Эйгона быстро, как огонь поразил его. — Ты ведь мой самый верный воин, самый близкий человек. Есть просьба, которую никто не может осуществить кроме тебя.       — Я слушаю, — отвечает Эймонд незаинтересовано.       — Мой член, — Эйгон отпускает глаза вниз. Слуги подложили подушек под спину, чтобы он мог поесть. И теперь он может видеть лицо Эймонда, где не дрогнула ни одна мускула. — Нужно проверить, работает ли он всё еще. Мне важно. Смогу ли я еще иметь детей?       — Позвать шлюх или Хелейну? — равнодушно интересуется Эймонд. Эйгон расплывается в улыбке.       — Ты сам сказал, что они только и жаждут, что перерезать мне глотку, — но на упоминании сестры он перестает быть радостным. — А Хелейна… пусть ее не трогают. Это приказ короля, если он чего-то стоит. Никто не смеет ее волновать.       — Так что же мне сделать? — Эймонд хмурится. Эйгон радуется, что видит его эмоцию. Хоть какую-то.       — Проверь сам, — Эйгон кивает головой вниз.       — Мейстер сказал, твой член на месте, — добавляет Эймонд. Они глядят друг другу в глаза, как злейшие враги. Но Эйгон чувствует что-то в груди, чему хочется довериться полностью. Что-то вроде извращенной любви.       — Ты понял меня, — Эйгон смакует каждое слово и чувствует, как начинает возбуждаться. — Пожалуйста, Эймонд. Ты же мой брат, а тебе, как никому, известны законы Древней Валирии. Неужели ты никогда не делал этого себе? Или твоя любимая старуха? Я доверяю тебе, Эймонд, самое ценное, что у нас есть. Будущее дома Таргариен.       — Ты правда очень любишь свой член, — Эймонд первым отводит взгляд. На секунду Эйгону кажется, что брат краснеет, но это лишь блик света. Он нагло и быстро расправляется с легкими штанами, грубо берет полувставшим член в руку.       Эйгон закусывает губу. Именно такой он представлял руку брата: крепкой, сильной, с мозолями от меча и поводьев Вхагар. Он прикрывает глаза и откидывает голову по старой привычке, но тут же возвращает ее на место. Такой вид он не имеет права пропустить. Сколько раз он представлял, что Эймонд потрогает его, сожмет чуть у головки, проведет ладонью по всей длине. Эйгон смотрит на свободную руку брата и думает, что с удовольствием взял бы его пальцы в рот.       — Ты здоров, — суровый голос выбивает из реальности. Эймонд тянется убрать руку из штанов брата, но Эйгон останавливает взглядом. Он в восторге от того, что брат повинуется. Его рука сухая и горячая, но естественной смазки Эйгона хватает, чтобы избежать боли.       — Возбудиться может даже ребенок, — отмахивается он. — Самое важное — это правильно закончить.       Эймонд неожиданно дергается, приподнимая бровь. Эйгон смотрит на его узкие губы, грубую мужскую челюсть.       — Нет, — произносит он с ужасом шепотом.       — Возьми в рот, — Эйгон расплывается в улыбке. Эймонд шумно сглатывает.       Он повинуется. Эйгон чувствует опьянение в крови, которое сравнимо лишь с тем, как он впервые сел на Солнечного Огня. Эймонд убирает длинные аккуратные волосы от лица и немного отодвигается, чтобы ему было удобнее. Рука плавно движется, подготавливая.       — Стой, — произносит Эйгон, когда брат уже неуверенно склонился над ним. Он быстро поворачивает голову. — Сними повязку.       Эймонд медленно тянется к повязке и срывает ее. Эйгон не может оторвать взгляд. Шрам такой аккуратный, красивый, возбуждающий. Эйгон хочет поцеловать его в пустую глазницу, хочет пройтись языком по всему шраму. Сапфир блестит.       Это его первый раз с мужчиной, думает Эйгон. Лучший мечник Вестероса так отчаянно трудится ради него. Он понятия не имеет, как нужно, Эйгону эта мысль льстит. Брат облизывает головку, неглубоко берет за щеку и задерживает дыхание, словно ему сейчас отрубят голову. Эйгон не сдерживает стон. Он хочет взять длинные волосы, намотать их на кулак и вести, показать ему, как правильно доставлять удовольствие мужчине. Но сил в руках совсем нет.       Он стонет, смутно просит, называет имя брата, дергается. Эйгон молится на него, пока где-то снаружи шуршит дверь. Это всё становится неважно. Извращенное удовольствие, ненависть и вечная любовь сливается в одно, время замирает.       Эймонд старается, берет глубже, давится, по подбородку течет слюна, но он не останавливается. Эйгон отпускает себя, позволяя потянуть за оргазмом. Он и не думает отстранять Эймонда или предупреждать. Эйгон думает, что брата будет тошнить, но он проглатывает и выпрямляется. Губы опухли, единственный глаз слезится, глазница с сапфиром краснеет, из-за чего камень светится ярче. В уголке губ осталась белая капля.       — Это всё, что вы хотели, мой король? — произносит Эймонд хрипло. Эйгон в восторге, как маленькая девочка, ему хочется пищать, что это он привел брата в такое состояние. Но он опускает взгляд и видит, что сам Эймонд остался безучастен.       — Иди сюда, — Эйгон поднимает руку к груди, а Эймонд деловито застегивает его штаны и осторожно прикрывает одеялом. Младший брат приближается, а Эйгон падает вперед и целует.       Во рту смешивается слюна, сперма и кровь. Эймонд кусает его, мстя, а Эйгон снова стонет. Ему хватает сил сжать длинные волосы брата и не отпускать, пока он не насытиться. Им не нужен воздух, они борятся за право прикасаться языками. Вторую руку Эйгон кладет на щеку брата и ласкает шрам большим пальцем.       — Тебе лучше? — Эйгон опускает глаза вниз, наблюдая, что теперь возбужден и брат. Он шепчет, сглатывая слюну с кровью и собственной спермой. Он осторожно вытирает уголок губ брата.       — Нет. А тебе?       Эймонд встает и приводит себя в порядок, поднимает повязку с пола, протирает и надевает. Он достает платок и вытирает лицо, фыркает. Эйгон наблюдает за ним, он не против показать брату, как на самом деле нужно брать в рот. Но ему не кажется, что Эймонд позволит. Младший поправляет штаны, чтобы возбуждения не было видно.       — Ты ненавидишь меня? — спрашивает Эйгон, но Эймонд не отвечает. Выходит из комнаты, не проронив ни слова.       Эйгон закрывает глаза. Приятно думать, что он довел сдержанного, идеального Эймонда до этого. Даже если он побежит к своей старухе, возбуждение ему подарил его король. И кончая, Эймонд будет видеть его. С этими мыслями он погружается в сон, думая, что всё-таки он умер.