Цветок и нож

      Соль не сходит с глаз долго, веки жжет и щиплет – их хочется стереть в кровь, если только это возможно, но руки все время за спиной, раз за разом, при каждом его пробуждении, что Кихуну начинает мерещиться, будто их и не было никогда вовсе, будто ему и нечего было протянуть другим, когда те падали на десятки метров вниз, а он смотрел на их рассыпанные по полу останки в пронзительно одинокой тишине. С головой он погружался в воду, не будучи уверенным, хотят его утопить или выпытывают информацию. Что он мог им сказать? Прикушенный язык образовал язвочку, что кровоточила без конца, и крик, цеплявшийся за нее, так и оставался внутри полости рта. Кихун хранил безмолвие, пока однажды пред взором не предстали двое. Он хорошо помнил их силуэты и лица и сегодня был благодарен, что те навещают его без кровоподтеков на щеках и рубашек, окрашенных в алый. Он хотел было разомкнуть губы, но иссушенные, растрескавшиеся, те не двигались, да и двоим другим слова, похоже, не требовались, чтобы что-то понять.       В глазах Сану читалось: «Я же говорил». Ничего нового, Кихун и сам успел заметить, что тот не склонен одобрять его рискованные идеи, когда на размытом дождем песке его шею вскрыл кухонный серрейтор. Сейчас Сану громоздился поодаль от него своей величавой фигурой, но по-прежнему родной – в ней узнавался старый друг. Он не отвернулся, даже если Кихун опять сглупил и чересчур поверил в себя.       Рассредоточенный взор поплыл к тонкому истощенному силуэту и встретился с Сэбëк. Веки сами сомкнулись, а сердце зашлось перкуссией паники. «Ты не такой человек», однако на его плечах обдуманная жертва, невинные люди, что желали лишь завершения игры, жизни которых он отбросил ради проведения операции. Но и та обернулась для Кихуна проигрышем и смертью друга, так какое же он имеет право смотреть ей в глаза? Смаргивая вновь подступившие слезы, он не замечает в угловатых чертах ее лица осуждение – одну готовность принять его со всеми грехами и страхами, если тот решит, что хочет уйти.       Однако у Кихуна еще остались незавершенные дела. Силуэты расходятся по радужке, словно мыльные разводы – впервые за последнее время он хочет кричать и старается изо всех сил, но из горла доносится тусклый хрип, и сердце сжимается от одной мысли, что он покидает его маленький рай. Еще минуту в нем, и тогда, быть может, он найдет в себе смелость столкнуться с реальностью, сотканной из последовательности его решений, ошибочных и бесчеловечных, как все то, с чем он когда-либо боролся. Еще одну минуту...       Шлепки по щекам будят, напоминая, что он не кто иной, как игрок под номером 456, и его игра не подошла к концу. Благословением было бы очнуться в общем зале, среди людей в зеленых спортивных костюмах, но, когда в борьбе с головокружением ему не удается раскрыть глаз, меж ребер приходится тяжелый удар ботинком, и он вновь рушится на пол, скрючиваясь. Кашель раздирает и без того саднящее горло, пока слух улавливает со стороны железное:       — Достаточно.       Ведущий, облаченный в костюм угольного оттенка, оказывается единственным привлекающим внимание объектом посреди пустой черной комнаты, но жесткая хватка за спиной дает понять – они здесь не одни. Черепная коробка ему мала, кровь пульсирует почти оглушительно, пока Кихун делает короткие вдохи, избегая боли, растекающейся по всему животу. Абсолютно невежливо, но скорее ввиду инстинкта, он оглядывается, лишь чтобы принять тот факт, что зацепиться вокруг для определения местоположения действительно не за что. Со стороны ведущего ни движения, он статуя из черного гранита, цельная и непоколебимая. И все же из-под поверхности мертвецкого безразличия, его плотной маски, раздается речь.       — С пробуждением, Кихун. Вы спали неважно, насколько мне доложили, однако, поверьте, мой вопрос к вам не терпит отлагательств. Вы и сами бы на моем месте предпочли провести разговор как можно раньше. Я делаю это из уважения к вам.       — Удар в живот тоже из уважения? – принимается отвечать тот, но сорванные связки едва ли способны обеспечить привычный уровень громкости голоса, - Много же людей вы позвали, чтобы просто поговорить со мной.       Ведущий разводит руки в кожаных перчатках в стороны:       — В прошлый раз приставленный к виску ствол вас не остановил.       Кровь отходит от лица при одной попытке воспроизвести в памяти прошлый раз. Игнорируя участившееся дыхание, Кихун старается обернуться, чтобы увидеть, кто позади него, хотя бы краем глаза, но чужое колено жестко прижимает голову к полу.       — Благодаря организованному вами восстанию, многие игроки выбыли, так и не дождавшись голосования. Однако потери понесла сторона тех, кто голосовал за выход из игры. Сейчас же им предстоит либо смиренно продолжить игру, либо попробовать исправить ситуацию до ее начала.       Прежде проблемой являлось равное количество голосов как за прекращение игры, так и за продолжение. Одно это порождало в головах участников идеи напасть на противоположную сторону первыми, а теперь ситуация накалена до предела.       — Но вы должны понимать, другая команда превышает их числом. Вы принесли своих людей в жертву, а оставшимся в живых выдали оружие, чтобы они отдали жизни за вашу идею. После чего команда лишилась вас - их лидера.       Мир вокруг темнеет, и Кихуна вновь оглушает рокот автоматной очереди, он делится на две, после на три, а затем вовсе сливается в единый нескончаемый гул, что висит в воздухе с запахом пороха и крови. Кто-то совсем рядом зажимает задетое пулей плечо, кто-то трясущимися руками проверяет магазин. Он даже не помнит их имен.       — Игры приостановлены в ожидании вашего ответа, но терпение другой команды не бесконечное. Кто знает, какие мысли посетят их спустя долгие часы бездействия?       Ему даже неизвестно, кто пережил восстание. Люди в масках не позволили бы бунтующим как ни в чем не бывало продолжить игру, когда те унесли жизни стольких их соратников. Но ведь есть шанс, что кому-то удалось уцелеть. Кихун сглатывает застоявшуюся за сжатыми губами слюну:       — Что ты хочешь от меня?       — Вам повезло одержать победу в игре. Но вы не нашли в себе силы воспользоваться заслуженным призом. Поддавшись стремлению покарать каждого здесь в воздаяние за его грехи, возомнили себя способным противостоять системе. Вы отказались от дочери.       Невозможность видеть сквозь рельеф маски – его величайшее упущение. Кихун обязательно посмотрит ведущему в глаза, когда он засунет эти слова обратно в его глотку.       — Ближе к делу, - огрызается он, - Сам сказал, что времени мало, а теперь треплешься попусту!       Будто издеваясь над ним, ведущий замирает, опуская на пленника взгляд и изучая каждую дрогнувшую лицевую мышцу мучительно долго.       — Вы попросили вернуть вас в игру. Та действительно изменилась с вашим приходом. Признаюсь, я нахожу поразительным число выживших благодаря вам после первой игры. И все же вы оступились и не довели дело до конца.       Когда Кихуну начинает казаться, что ведущий больше не шелохнется, тот сокращает дистанцию парой твердых шагов и присаживается на корточки у его лица.       — Я прошу вас быть внимательным к следующим моим словам. Вам будет дан последний шанс.       От надменного великодушия, с которым тот готовится вручить подачку, глаза лезут на лоб, и Кихун тут же ощущает, как увеличивается давление чужой руки на плечо.       — Пред вами стоит выбор. Вы можете вернуться к своей команде в качестве игрока 456 и продолжить игру с оставшимися участниками, согласно плану. Либо же выйти из действующей игры, но принять участие в организации следующей.       В бесчувственной тишине, где расцветает вся жестокость мира, он смотрит на ведущего, как идиот. Воздух застревает в трахее, не позволяя закончить вдох. Кихун давится им, но не может проглотить вертящиеся на языке слова.       — Ты в своем уме?       — Участие в организации позволит вам получить доступ к корректировке правил игры в том числе, - продолжает ведущий все тем же ровным тоном.       — Я искал вас два года, чтобы остановить это безумие. Ты хоть понимаешь, что предлагаешь мне?! – шипит Кихун сквозь стиснутые зубы. От ярости его трясет, и, впиваясь взглядом в черную сетку внутри прорезей маски, он пытается найти чужие глаза и хоть каплю здравомыслия в них, но в полумраке комнаты это – сизифов труд.       — Я предлагаю вам опробовать себя на роли ведущего.       Все равно что выдернутая чека.       — Ах ты, урод!       Сокращая мышцы во всех конечностях, он пытается вырваться из хватки солдат за спиной. Колено съезжает с головы. Теперь он видит: двое в болезненно-ярких костюмах и черных масках, напоминающих решето. Наблюдая за его беспорядочной возней, сопровожденной рычанием и руганью, ведущий неторопливо поднимается и движется к двери.       — Я дам вам время, чтобы все обдумать. Но помните, что промедление может стоить жизней ваших товарищей. Даже если вы не вернетесь, у них больше шансов выжить внутри игры, чем в драке. А если решите вернуться, примут ли вас после того, чему вы подвергли их?       — Заткнись. Я возвращаюсь! Я выбираю вернуться! – орет он что есть мочи, пока сознание ослепляет вспышка боли от заведенной за спину руки.       — И поставить все на уже проигрышный номер? Погибнуть самому, так и не найдя в себе смелость сделать то, что действительно способно приблизить вас к цели? Подумайте еще раз, Кихун.       Раздается щелчок, и, когда он вновь распахивает опухшие глаза, у двери – никого. Уши закладывает от собственного крика, и меж век проступает уже знакомая соль. Он и подумать не мог, что в организме ее может быть столько. Все вопросы из головы выбивает удар электрошокером, и Кихун погружается в смоляное полотно бездны, где кроме него ни души и тихо, как было в опустевшем зале с единственной кроватью у стены.

***

      В детстве среди противников на площадке Кихун не торопился выбирать Сану – тот не был умелым игроком, но слишком много думал. И все же участвовать в инициативах соседских мальчишек вместе приходилось нередко, тогда Кихун принимал вызов. Кадры с их последней игры сохранились в памяти, как на поврежденной пленке. Он явно был не в себе, и вследствие недосыпа слабо соображал. Сану в окроплённой алыми бусинами рубашке представал перед ним чудовищем, вызывавшим единственную интрузивную мысль – избавить от него остальной мир. Оказалось совсем нетрудно полоснуть ножом вдоль его костяшек и высадить на лице цветущие пионы синяков. Гораздо сложнее – ступить ногой в расчерченную зону, что принесет тебе победу, пока за спиной, лежа на холодном песке, глотает кровь твой друг. Кихун был готов простить ему все.       Пусть по прошествии пяти игр и стало ясно, что они с Сану обладают совершенно различным видением ситуации, потребовалось бы развить слепоту, чтобы утверждать, будто тот не сделал свой вклад в его выигрыш. Он и удача — вот кому Кихун обязан жизнью и статусом победителя. А также 453 игрокам, что погибли на пути к последнему шансу, проложив горой трупов лестницу для него.       И речь совсем не о чертовом серрейторе. Подсказки Сану помогли ему добраться до финишной черты в первой игре, а затем и сам Кихун использовал их при повторном прохождении, чтобы уберечь остальных. Даже решение столкнуть с моста четвертого из оставшихся игроков не было исключительно плохим. Не раз в приглушенном свете его комнаты, обставленной со всех сторон камерами, разум посещала мысль о том, что это решение сыграло, возможно, ключевую роль в выживании их троицы. На табло оставались считанные секунды, пока бывший стеклодув ломался у последних двух плит, а ноги Кихуна бесконтрольно дрожали на прозрачном прямоугольнике в паре метров от финиша.       «Ты бы лучше поблагодарил за то, что я избавил тебя от грязной работы!»       Наверное, и за пирамиду банкнот на одной из кроватей бывшего отеля стоило поблагодарить. Как человек подобного ума, выпускник Сеульского университета и гордость Ссанмундона, мог оказаться таким дураком? Для него Сану был дороже 45 миллиардов вон, и все же спасти себя он не позволил. Вот кто действительно заслужил затрещину. Кихун клялся обеспечить это при следующей их встрече, но с той игры они больше не расставались.       Дышать выходит с трудом, но сломанных ребер нет. Попытка сесть заканчивается болью, прорезающей скованные за спиной запястья, и Кихун вновь растекается по заляпанной его кровью плитке. Загнанный в угол, он гадает, как бы поступил в его ситуации Сану. Проще было бы не думать вовсе, положить взгляд с тонкой росписью капилляров на пятна вокруг и изучать их форму, находить, как в лохматых облаках, фигуры и сюжеты. Он мог бы пролежать так долго, а после узнать, есть ли выход в отсутствии выбора. Если судить по скачкам, Кихуну и прежде редко удавалось вытянуть из пестрого множества лучший вариант, а в последние годы все идет совсем из рук вон плохо. Эту игру не регулируют четкие правила, но в пустой комнате с запертой дверью совершенно некому ему подсказать. Как было бы прекрасно вернуться в младшую школу, где на парту справа можно было бросить свернутую рулетом бумажку и получить ответ хотя бы на одно задание. Кихун надоедал своим попрошайничеством без конца, так что не удивлялся, когда после друг косился на него неодобрительно во время обеденного перерыва или по дороге домой. Списывание считалось недопустимым, и он знал, что долго тот помогать не станет.       Может быть, в последний раз? Опуская веки, он представляет, будто Сану, совсем еще мальчишкой, сидит справа от него и кривит брови в ожидании глупого вопроса. Вернется в игру сейчас – и проиграет голосование. А если все же удастся обернуть его в свою пользу, то сколько смертей перед этим придется допустить и ради скольких живых? Допустим, их останется десять, и эти десять человек покинут гонку, разделив между собой призовую сумму. Что он докажет этим, если тела еще 446 канут в неизвестность? Удержит ли это организаторов от повторения шоу на следующий год? Вернувшись в игру, Кихун сам окажется в опасности, и никаких гарантий, что после неудавшегося бунта кто-то решит снова поверить ему. Подавляя рвотные позывы, он тщетно пытается вспомнить, ради чего и кого он погибнет, если не пройдет одну из простых детских игр. В ушах грохот короткого выстрела и удар об пол. Кихун хочет закрыть их от звуков внешнего мира, но в его положении получается лишь съежиться всем телом и подтянуть выше плечи.       «Они случайные встречные», - приходит в голову осознание чужим голосом. Кихун открыт, чтобы довериться ему снова. Жертва уже была принесена. В ней не будет и капли смысла, если он отступит сейчас и бросится сломя голову защищать людей, которых знает пару дней. Кихун не сумел защитить тех, кого хранил под самым сердцем, и, если все они сейчас за его спиной, он не имеет права отступить.       За стеной в непрерывном гуле тишины рождаются обрывки фраз, но и те неразличимы. К тому же настоящие голоса легко перепутать с шутками разума, так что он не верит. Ни шороха. Холод тонконогим насекомым закрадывается под ворот и пускает по телу озноб. Губы дрожат, пока слеза чертит дорожку через складки переносицы. Кихун уже знает, что скажет этими губами, когда дверь в комнату распахнется опять.

***

      Пальцы венком обступают черную маску. В отличие от тех, что он успел увидеть за две игры и вторжение в зону управления, эта не имеет ни одного из трех геометрических символов, и, хоть неясно, является это следствием спешки или давней задумкой, Кихуну до подобной сентиментальности дела нет – сама необходимость надевать ее даже на час выворачивает его наизнанку. Он стоит у комода, вперив взгляд в новое приобретение, неисчислимо долго, пока в дверь не начинают стучать. Парой ласковых Кихун обозначает собственную неготовность и тянет охладевшие пальцы к застежке позади маски. Сомневаться не приходится, она станет его гробницей, как и весь этот остров, а покинув комнату, он встретится с ведущим – последним человеком, с которым когда-либо заведет разговор. Застежка щелкает, и вслед за маской капюшон прячет его от тех ужасов, что ему довелось пережить. Через жалкие десять минут Кихуна представят его будущим подчиненным.