"Море земное внутри. С любовью, Элиза"

      Фильм, пусть и «основан на реальных событиях», пока кажется глупым: про любовь.       О том Феретто решает сообщить другу незамедлительно.       — Скучно, а ещё глупо! — с сердитостью шепчет он ему на ухо, чуть поворотившись.       В кинотеатре Запретного города темно.       Феретто не может видеть сейчас тонких гордых черт Асако, но чувствует, как тот едва заметно вздрагивает.       Может, от слишком громкого его шёпота.       Или потому, что они совсем близко, и можно украдкой взяться за руки, не опасаясь шиканья воняющих мочою старикашек.       Сердце начинает колотиться быстро-быстро, так, как будто в нем спрятаны крылья тысячи бабочек.       Однако ж Феретто, справившись с собою, продолжает:       — Сам посуди: эта девчонка, выходит, ко: тайси подпольной империи, а на уме у неё одни только мальчишки! Училась бы лучше делу у своего «папеньки»!       Он тянет это слово капризным высоким голосом, передразнивая заокеанскую девчонку.       Как её там зовут, Элизой?       — Тут… немного другое.       Асако с присущим ему вежливым упрямством лишь качает головою.       Когда он начинает говорить — во взрослом, совершенно уже сломавшемся голосе его звучит горькое печальное тепло.       — Погляди: ей очень одиноко. И холодно, потому что отец её видит и любит по-настоящему только лишь доллары.       Феретто поджимает губы, подумав вдруг об отце собственном.       Отцу нет дела до денег и почестей, но вся любовь его принадлежит Императрице Мэйко, мёртвой вот уже четырнадцать лет.       Тому, кто убил её своим рождением, не достаётся и капли.       Вот ещё, не очень-то и надо!       На смену обиде приходит злость.       — Так я о чём и говорю: дура!       На них всё-таки начинают шикать.       — Не иначе, с уроков сбежали! — возмущается кто-то, разглядев на них мундиры Академии.       Подумаешь, уроки!       Ради мировой премьеры можно!       Даже Сыну Солнца.       Ежели кто посмеет…       Асако предостерегающе накрывает его ладонь своею.       Злость тотчас же гаснет.       — Не торопись. Ты глядишь со стороны и оттого видишь все её промахи, большие и совсем крохотные. Однако ж… разве может полководец принять верное решенье, волею рока оказавшись в самой гуще боя?       — Сравнил тоже! У полководца — война, люди, может, гибнут, а у девчонки этой…       … своё сражение.       На экране тем временем рушится фондовый рынок, бывший сердцем далёкой заокеанской державы.       Быки сражаются с медведями.       Отчаливает от шумной столичной пристани большой корабль, направляясь в Старый Свет.       С корабля этого — Феретто помнит из газет и тогдашних разговоров взрослых — живым не выберется никто.       Девчонка Элиза этого не знает.       Она танцует с белокурым юношей, которого тремя днями раньше встретила тут же, на общей палубе, и улыбается чему-то.       Улыбка её, с самого начала раздражавшая Феретто своим жеманством, вдруг видится ему почти красивой.       Искренней.       Живой.       Девчонке, кажется, нет никакого дела до того, что сюртук этого юноши вытерт и беден, а тонкие нервные пальцы мечены не золотом, но крошками грифеля.       Наверное, виною тому его непохожесть на прочих девчонкиных кавалеров.       Или… иное.       — Вот что: мне совершенно не нравится твой костюм!       Элиза возвращается к прежнему тону, как только музыка стихает.       Почти комически скрещивает руки на груди.       — Он гадкий! Тебе нельзя говорить с папенькой в таком виде!       Юноша заминается.       Кажется, он не знает, что ответить.       Девчонка теряется тоже.       После — тянет с шеи лёгкий белый шарф тончайшего шёлка.       — Вот, возьми!       Она с восторгом кружится вокруг юноши, наряжая его, будто любимую куклу.       Несомненно, тоже самую лучшую в Сити.       — По-моему, глупая идея, — ворчит Феретто.        Девчонка его не слышит.       Она хлопает в ладоши.       — Красиво! Очень-очень! Идём теперь к папеньке! Скажем ему!