Романтики с большой дороги

      История, законченная, полная, с авторскими комментариями и письмом двум молодым актрисам, лежала в свежем свитке, в новом тубусе по соседству со старыми — даром её смертной сентиментальности. Друг лежала на коленях, уснув пять минут назад. Они с Нингуан сидели за ставшим уже привычным заваленным бумагами столом и чаёвничали.       — Приходит первая информация. Нам очень повезло, что вы согласились помочь — и заметили эту верфь. Мы бы искали дольше и потеряли пару недель, а так есть шанс, что никто не успеет разбежаться.       — Застигнете на горячем! — Фурина не то улыбнулась, не то оскалилась. — Мой любимый тип делопроизводства. Завидую вашему прокурору.       — Мне прямо не хочется вас отпускать, признаюсь честно, — вздохнула Нингуан. — Почтёте нас визитом на Праздник морских фонарей?       — Разумеется. Господин Чжунли многое мне про него рассказывал.       Например, что для него это был практически единственный способ собрать всех друзей в одном месте, причём не только смертных, так что отказываться Фурина не собиралась. В конце концов, она должна предложить Хранительнице Облаков посмотреть, как её скромную персону раскрыли в одной авторской постановке в Сумеру.       Но праздник для неё был не только встречей бессмертных, куда она одной ногой и по настойчивым приглашениям попадала. Праздник был для неё ещё и жизненным ориентиром. Точкой во времени, к которой она должна будет определиться, что ей дальше делать со своей жизнью.       — И, Нингуан. Думаю, на празднике я дам вам свой ответ.       Напоминаний не потребовалось. Воля Небес была женщиной деловой и расчётливой. Такие не забывали сделанные ими предложения. Она понимающе кивнула:       — Я буду ждать, Ваша Честь.       На следующее утро она забрала у Ху Тао целый мешочек с вкуснейшим кофе — впервые — и консультанта — в очередной раз, но последний на какое-то время. Девушка выглядела искренне озадаченной предстоящим Фурине путешествием, однако обошлась без мрачных пророчеств. Чжунли не выглядел ни озадаченным, ни печальным, ни весёлым, он просто был, как были горы, долины и сама земля под ногами. И он опять предложил ей локоть, а она не раздумывая взялась за него.       — Почему вы на самом деле поменяли процедуру досмотра? — спросила Фурина, убедившись, что бюро осталось позади, а вместе с ним и те наблюдатели Елань, которые были ответственны за город. Собственный скромный опыт в шпионаже подсказывал, что за порт — шумный, броский, уже выглядывавший из-за обтёсанной и испещрённой почти засохшей зеленью стены случайными всполохами шатров и парусов или громкими ругательствами, не менее, надо сказать, красочными, — должны отвечать другие люди. Городские в этой давке, полнящейся запахами свежей рыбы и морепродуктов, могут и не выдержать, проколоться.       Торговля цвела. Может, новости о том, что мору чеканить больше некому, распространялись медленно, может, Нингуан успела придумать какое-то решение, которое устроило как мировых богачей, не ограничивавших себя такой ерундой, как государственные границы, так и политиков, просто Фурина не успела о нём справиться. Но прилавки ломились от разложенных на них товаров, а загнанные, в пене, грузчики таскали плотно забитые коробки с кораблей на телеги или сразу к лавкам и шатрам или просто от одного судна к другому. Солнце заливало мокрые, просоленные доски, скакало с рыбины на рыбину, отражалось в застывших чёрных глазах, на золотистых украшениях толстобоких когов, бликовало тоненькими белоснежными лучами с изящных стилусов многочисленных смотрителей, вооружённых толстыми свитками с требованиями.       — Я не знаю, решали уже без меня, — для вида пожал плечами Чжунли, но продолжил почти сразу, она даже не успела требовательно его по руке хлопнуть: — Однако если бы я по сей день занимал свой пост, то, пожалуй, сказал бы тебе, что мне неуютно от мысли, что моя страна оказалась под атакой, которую не смогла сразу отразить. И это при условии, что нам не объявляли войну на официальном уровне. Что было бы, если бы объявили? Мы бы отбились?       Фурина, которая по мере того, как фатуи наращивали контингент у неё в стране, под шумок выписывала жандармерии и гвардейцам дополнительные субсидии и контролировала армейские призывы, сравнивая цифры бессонными ночами, неуютно передёрнула плечами.       — Получается эдакая демонстрация намерений. — Справа от них чёрными смурными птицами взлетели к небу чьи-то голоса: усталый, с запавшими глазами сумерец сосредоточенно тыкал пальцем в размокшую бумагу, доказывая что-то двум потихоньку запекающимся в своих доспехах стражникам. Корабль за его спиной тоже выглядел сильно потрёпанным. — Торгуем по-нашему. И всё остальное, значит, тоже делаем по-нашему.       — Именно. И даже сейчас я вижу, что руководит ими не ярость, которая руководила бы мной. А надежда — что этой, в общем-то, безвредной демонстрации окажется достаточно.       — …Ладно, давайте не нагнетать, — тревожно покачала головой Фурина. — И вообще, если что-то и случится, вас предупредит сначала Фонтейн, а потом Сумеру.       — Думаешь? Про современный Сумеру мне почти ничего не известно.       — А ведь это большая проблема, кстати говоря. Мы совсем друг с другом не общаемся!       — Большое наше упущение.       — Вот именно. Надо что-то с этим делать. Хотите, в следующий раз приведу с собой Барбатоса?       — Нет. Нет, спасибо, благодарю покорно.       Они засмеялись. Но сумерские паруса никак не шли у неё из головы, и через пару кораблей Фурина всё-таки решилась:       — Справедливости ради, с Нахидой — с лордом Кусанали — я правда могу вас познакомить. Ей нужен хороший пример перед глазами, особенно сейчас, после пяти веков заточения, которые далеко не равны пяти векам жизненного опыта.       — Что же нам без тебя теперь делать, Фурина, — вздохнул Чжунли. — Ты одна из нас была приличной светской леди. Совсем ведь одичаем.       Фурина покачала головой, но украдкой улыбнулась, опустив взгляд. Её старания замечали редко: людям всегда казалось, что праздники организуются сами собой, что нужные им подарки добываются по щелчку пальцев, что площадки для встреч просто сами собой оказываются на жизненном пути двух компаний, которым страсть как нужно торговать друг с другом, что коллега из соседнего отдела из чистого любопытства разузнал про ваши трудности и по доброте душевной решил помочь, чтобы вы оба финишировали в квартале с рекордными показателями. Впрочем, в правительстве Фонтейна роль невидимого серого кардинала всё равно была полезнее и удобнее, чем публичного благодетеля или владелицы самого популярного салона в городе. Она совсем отвыкла, что кто-то её потуги мог и оценить, распознав на себе их тонкое влияние.       Зубаировский ког замаячил вдали расшитыми цветастыми парусами, которые притягивали взгляд даже сложенными. Со стороны можно было подумать, что округлый кораблик пристроили на самом сиротливом краю пристани, так, пропустили по знакомству, но любой человек, проработавший в гавани хотя бы год, сообразил бы, в чём дело: именно у дальнего края раскинули настил, по которому удобнее и быстрее было таскать ящики, промороженные крио, не надрывая спины.       Ещё взгляд, правда, притягивал человек, одетый так, чтобы не притягивать к себе взгляды. Он стоял под одним из незажжённых фонарей и легко мог бы сойти за получившего отпускную моряка. Одеждой, во всяком случае.       Моряки прямой линией, словно палку проглотили, отродясь не стояли.       Что ж, было бы странно, если бы в её жизни на каком-то этапе не возникли проблемы.       — Мы можем…       — Не надо, спасибо. — Фурина деликатно сжала напрягшуюся руку. — Я разберусь.       Чжунли вздохнул тяжело и мрачно, всё же отступил — заговорил с мимо проходящим седым торговцем, наверняка из местных, который аж просиял, наткнувшись — «совершенно случайно» — на своего старого доброго знакомого. Фурина с куда меньшим энтузиазмом, но с не менее широкой улыбкой подошла к незнакомому и ох какому суровому юноше.       — Никак не могу отделаться от ощущения, что мы с вами знакомы, — начала она легко и весело, беззаботно прислонившись спиной к старому прохладному камню. В наросшем на нём мхе затрепетали, отзываясь на её присутствие, крохотные капельки воды, готовые в одно мгновение обратиться оружием. — Хотя я, конечно, могу и ошибаться. Все же иногда ошибаются. Так что?       — Леди Фурина, — терпеливо и как будто даже успокаивающе начал юноша. Нотки в его речи были знакомые, и сам титул тоже, и никакой приличный дипломат никогда её так не называл, потому что у своих — по-настоящему своих, вручную отобранных, показывавших ей за обедом фотографии сначала детей, а потом внуков, а потом, если воды оказывались милостивы, и правнуков — она была «Регина» и «Ваша Честь» и «мадам де Фонтейн», и просто «Фурина»…       Где-то на горизонте заволновалось море, страшное и дикое.       — Вести о ваших странствиях, пусть и с задержкой, но доходят до дома…       Фурине стало весело.       — Какого? — хихикнула она.       — До нашего государства, Фонтейна, — напрягся юноша. Ой, бедолажечка. — Ваше отбытие в первые турбулентные дни после потопа застало нас врасплох, и у нас не было возможности выразить вам нашу благодарность.       Сверху пригревало солнышко. Разморенная теплом, Фурина миролюбиво зажмурила один глаз, прям как Друг. Последней, к слову, происходящее крайне не нравилось: с плеча Фурины она не слезала, крепко вцепившись лапами ей в куртку, краем открытого глаза Фурина видела, как топорщится седая шерсть у неё на груди, в которой зрело недовольное визгливое ворчание. После него люди, бывало, часто оставались на всю жизнь изуродованными дикими никогда не знавшими ножниц когтями.       — Очаровательно, — сказала Фурина, чтобы мальчик понял, что можно продолжать.       — Моя леди глубоко ценит ваш вклад в спасение страны. Для неё было бы глубокой честью выразить свою признательность лично, но…       — Но больно мы с ней разные, увы. Мои почтенные коллеги добры и мудры, и всё же они никогда не пригласят на наши встречи обычную смертную. У вас всё?       Юношу воспитывали долго и упорно: в ответ на неприкрытое оскорбление он даже мускулом не дёрнул. Только протянул Фурине… коробку. Даже открытую, очень мило с его стороны.       Торт был красивый. Знакомый торт. Вкусный.       Фурина много за что ненавидела четвёртую предвестницу фатуи. Самовлюблённая и самоуверенная, самонадеянная, с обострённым чувством собственной важности — хотя, может, вот это и не её вина, у них вся организация такая. Корпоративная этика своеобразная, в конце концов.       Ненавидеть — это легко, это эмоционально, вздорно и вспыльчиво. Это не требует, в конце концов, особых усилий: взрываешься и отказываешься объясняться, и никто от тебя ничего не требует — достаточно этого злобного броского «Ненавижу!» Как насекомых. Никто же не просит тебя относиться к насекомым с пониманием, если ты уже во всеуслышанье заявила, что ты этих гадов терпеть не можешь.       Но это-то ладно. Хуже было то, что Фурина Арлекино не любила. А когда при дворе тебя не любят, это гораздо, гораздо хуже. Не любят спокойно, немножко отстранённо, даже слегка брезгливо, без особых бурных эмоций. Просто не допускают до руководящих должностей. Просто не подписывают документы, а направляют на пересмотр. Просто теряют приглашение на приём по дороге. Просто портят шёлк, который из личных запасов должен был пойти на платье. Просто присылают проверку, когда человек уже десять лет как привык подделывать результаты этой проверки самостоятельно. Просто не пускают адвокатов, потому что в офисе случайно не оказывается людей, которые смогли бы выписать пропуск. На обед ушли всем этажом, представляете. Что-что? У вас суд послезавтра? Какая досада. Но вы же сами понимаете — обед!       Причин у этой нелюбви была масса. То, что у неё в груди заболело от одного взгляда на эту уродливую коробчонку с рюшечками, — это, конечно, отличный повод, но не главный. Нет, не любила Фурина то, что её же трюк со сладостями наглая малолетняя девчонка посмела отрепетировать на ней самой.       Друзьями быть захотела, понимаешь ли. Лично вручить, побеседовать. Прелесть!       Фурина деликатно взяла ложечку. Серебряная, надо же. Из сервиза какого-то. Слава богу (по-прежнему не вмешивайся, дорогой друг, у меня всё под контролем), хоть не из её собственного, она б тогда гавань потопила похлеще, чем Осиал, а вылетать из-за такой ерунды из своего потенциального нового дома не хотелось.       Эту самую ложечку, отполированную до блеска так, что в ней Фурина разглядела отражение собственных усталых, внимательных и очень старых глаз, она с наслаждением всадила прямо в центр торта. Начинка, судя по запаху, была одна из её любимых, «красный бархат». Отлично.       Эту самую ложечку, уже не блестящую и ничего не отражающую, Фурина с силой прокрутила в сердцевине торта, хорошенько там всё разворошив и приоткрыв тёмно-красные внутренности — бордовые, словно кровь, словно месиво перевязанных сеточками вен органов в мясном мешке, куда более уродливом по сравнению с нежными переливами прозрачных вод океаниды. Безупречный разрез смешался в неясное месиво, чёткие границы слоёв стёрлись под лавиной начинки и соуса.       Эту самую ложечку, пустую, но грязную, всю в клочьях сочнейшего, ароматнейшего бисквита, Фурина аккуратно, перехватив её двумя пальцами, достала и положила рядом с изуродованным тортом.       — Помните, я вам сказала, что все иногда ошибаются, молодой человек?       Юноша кивнул. Фурине показалось, он заметно побледнел с начала их разговора.       — Так вот, на нашей памяти это первая ошибка вашей леди. Торт можете вернуть, он почти в товарном виде, но приятного аппетита пожелайте от себя. — Словно дожидавшийся этого момента гром прогрохотал над их головами разъярённым рёвом. — Мон плезир.       Чжунли, предусмотрительно дожидавшийся неизбежного дождя под навесом какой-то из палаток, встретил её небольшой и куда более скромной картонной коробочкой с лапшой. Судя по тому, что название забегаловки было написано почти вышедшим из активного употребления иероглифом, стояла она на своём углу последние лет двести, если не больше. Фурина благодарно подтолкнула его плечом и с удовольствием принялась за еду.       От вкуснейшей пропитанной пряным соусом лапши настроение у неё слегка улучшилось. Достаточно, во всяком случае, чтобы начать жаловаться.       — Что за гадство, а? — возмутилась Фурина. — «Выразить признательность»! Тьфу. Только-только ведь начала скучать по дому.       Чжунли покивал и согласился. Больше Фурине на данный момент ничего не было нужно.       — Мне жаль, — начала она снова, утолив голод и чуть-чуть успокоившись, — что наше прощание оказалось так смазано. Оставите адрес, куда мне дальше писать?       — Конечно.       — Возможно, мне трудновато будет предсказать, где я остановлюсь, но я постараюсь дожидаться ответов, прежде чем ехать дальше.       — Договорились. Спокойной вам дороги. Кто знает, если твои дети правда так вдохновятся историей, что решат её поставить, может, твоё желание познакомить меня с юной Кусанали ещё и сбудется. Нам же нужно будет как-то добраться до Фонтейна — я уже не в том возрасте и статусе, чтобы телепортироваться по всему свету.       Рассмеявшись, Фурина обняла его, привстав на цыпочки, и почувствовала, как вся тяжесть мира легла ей на плечи нерушимым щитом. В груди Чжунли клокотало тихое довольное урчание, сердце — обычное, небожественное — билось ровно и спокойно.       Его уверенный, тёплый взгляд она чувствовала на себе, пока не взошла на борт и не встретилась там с привычно чем-то недовольным Нареем, который позволил себе редкую улыбку, увидев её, и церемонно склонил голову, даже сняв капитанскую шляпу. Погодка, сказал ей старый капитан, зараза, успела попортиться, пока мы разгружались, но сегодня точно выйдем. Неделька-полторы — и будем дома.       Всё это было так знакомо, что Фурина даже осталась посмотреть на гавань, пока они от неё неторопливо отплывали, нарочно не оглядываясь себе за спину: вдруг она почувствует знакомый свежий ветерок, словно огромная свободолюбивая птица сложила за ней крылья, приземлившись на палубу.       Но Венти не было. Были только голубовато-серые хмурые небеса над головой, неспокойное сердцебиение дара на груди и развалившаяся у неё в ногах Друг, тихонько посапывавшая.       Тихонько — и заразительно. Фурина в последний раз посмотрела на Лиюэ, деловитый и древний, прощаясь с ним на время, но не навсегда, и ушла к себе в каюту. Сон сморил её, стоило ей улечься на гамак и укутаться поплотнее в одеяло.       

***

      Их тряхнуло. Друга, привычно спавшую у неё на животе, подбросило. Она с возмущенным визгом взлетела под потолок каюты и с сообщенным гравитацией ускорением приземлилась ровно Фурине на грудь. Фурина издала звук задыхающейся селёдки.       Их тряхнуло ещё раз, Гамак дёрнулся, и Фурина с размаху грохнулась оземь, прокусив насквозь язык.       Кажется, они попали в шторм.