Феликс Фелицис

***

      История магии под ред. Батильды Бэгшот. Учебник для 7 курса. Глава 10. Русское магическое сообщество и его проявления в других странах. Параграф 5.1: Русская династия в Британии.

      Русская магическая династия появилась на территории Британии в первой половине XX века вместе с началом массовой эмиграции из постепенно тонущей Империи. Предпосылкой к этому процессу стал разлад на уровне государственного аппарата. Волшебное сообщество не смогло обойти стороной накаляющийся конфликт между правителем и народом и раскололось на две неравные половины. Так, полукровные и некоторые чистокровные семьи, а также представители магглорожденной молодежи активно поддерживали идеи В.И. Ленина, самопровозглашенного народного вождя и выпускника Колдовстворца (см. гл. 10, п. 1.3: Русская школа магии) 1888 года, который еще до революции предложил в случае своей победы интегрировать волшебное сообщество России в социальную жизнь заново построенной страны и уравнять в правах магглов и магов, а также пустить навыки, приобретенные последними, на решение глобально важных вопросов.       По другую сторону конфликта оказалась элита, состоящая исключительно из древних чистокровных родов. Главы семей, чье воспитание базировалось на монархическом и иерархическом укладе жизни, не готовы были мириться с перспективой того, что традиции, чтимые ими, и знания, собираемые ими на протяжение многих веков, будут переданы людям, не умеющим с ними обращаться. Представители чистокровных родов считали, что магглы не заслуживают обладания благами, доступными магам. Они готовы были сражаться на стороне белой армии, отстаивая свои взгляды, но Жанна Лазарева (см. доп. «История магии в личностях», гл. 6: Прорицатели и гадалки) убедила всех в нецелесообразности военного сопротивления, так как победы такими методами достичь было невозможно. Согласно ее предсказаниям, в случае вмешательства в надвигающийся вооруженный конфликт его участников ожидало обвинение в ксенофобии и смерть от заклятия «Авада Кедавра» (* входит в список запрещенных) на месте.       Именно поэтому двенадцать самых знатных и старых семей, долгие годы составлявших основу русского волшебного сообщества, покинули страну с началом Гражданской войны. По решению совета глав родов эмиграция была осуществлена в Англию, где недалеко от Лондона через некоторое время появилось закрытое поселение — Гёттерланд (нем. Земля богов), ставшее оплотом новой магической династии на территории Британии. Гёттерланд обладает своей автономией, одобренной лично Министром Магии Г. Огденом (занимал пост с 1914 по 1918 год), своими законами и чтимыми традициями. Семьями-основателями города стали… ***       Арсений закрыл учебник и устало потер глаза. Пора было признать — история его утомляла даже похлеще прорицаний. На последних можно было хотя бы проявить свои актерские навыки, выдумывая безумства, привидевшиеся ему в волшебном шаре, или поговорить по душам с Сергеем Вячеславовичем за чашечкой кофе, иногда почти неосознанно залипая на его красивый профиль. Бинс же был просто невыносимым: лекции читал так монотонно, что это работало получше любого из пары десятков усыпляющих заклинаний, которые парень знал, и таким голосом, словно проглотил жабу целиком, и теперь та квакала у него изо рта, имитируя человеческую речь. Ко всему прочему у преподавателя было какое-то садистское развлечение — задавать в качестве домашней работы конспекты многотомника «Магическая история для ботаников», состоявшего исключительно из имен, дат и таких длинных слов, что Попов сомневался, что это английский, а не какое-то выдуманное наречие. Да и в довесок, в отличие от Лазарева, выглядел Бинс препогано: призрачный, старый, бледный, как сама смерть, и одетый по моде века девятнадцатого, а может и того раньше. Короче, исключительно минусы, настолько жирные, что поборолись бы за звание «толстяки года» с героями известной сказки. И Арсений искренне не понимал, кто в здравом уме пошел бы к нему на урок. Разве что он, по наставлению отца вызвавшийся в конце года сдавать ЖАБА по истории магии и теперь обязанный отдуваться за эту досаднейшую ошибку, и…       — Извините, профессор Бинс, не могли бы вы рассказать поподробнее о семьях, проживающих в Гёттерланде? — услышав этот голос, парень закатил глаза так, что если бы кто-то посмотрел на него в этот момент, подумал бы, что у Арсения вообще нет радужек. Конечно, кто бы мог сомневаться, что Шастун учудит что-то подобное — посмеет задать вопрос на паре у Бинса. Все в школе, за исключением, разве что, несмышленых первокурсников, знали, что открыть рот на уроке призрачного преподавателя — сродни самоубийству. И только этот чертов кусок дебила клал свое остаточное мужское достоинство на подобного рода негласные правила.       — Господин Шастун, Вам ли задавать такие вопросы? Неужели вы не знакомы лично со всеми членами вашей коммуны и их внушительной историей? — когда Бинс перевел взгляд на студента, на его лице не отразилось ни одной эмоции, что было привычно. Профессор, казалось, вообще не испытывал ничего, кроме вечной тоски по своей давно утраченной жизни. Непривычным было то, что он вообще отреагировал на чей-то вопрос. Обычно в таких случаях он даже не останавливал лекцию, каким-то чудом плавно перетекая на новую тему, а потом оставлял класс после звонка ровно на столько, сколько времени объяснял нерадивому ученику дополнительный материал. А на Шастуна, видите ли, даже внимание обратил, эка невидаль.       — Несомненно, профессор, но вдруг кому-то из присутствующих интересно, — уверенно отозвался голос, чей обладатель по иронии судьбы сидел прямиком за Арсением, и чтобы увидеть наглую морду, тому бы пришлось разворачиваться всем корпусом на сто восемьдесят градусов. — Я, как староста, просто обязан был высказать мнение большинства.       По классу прокатились едва слышимые стоны отчаяния и недовольства, но преподаватель будто не обратил на это внимание, возвращаясь к своим конспектам и пытаясь найти среди кипы свитков нужный.       — Хорошо, господин Шастун. Я очень уважаю Вашу инициативность и стремление к знаниям. Десять очков Слизерину за такого старосту. И раз уж студенты хотят, давайте остановимся на теме семей из русской династии поподробнее, — пробубнил он своим привычным монотонным голосом. — Надеюсь, профессор Долгопупс не обидится, если некоторые задержатся на его пару минут на тридцать.       Шепот и раздражение стали громче, но на это за спиной Арсения раздалось лишь сдавленное женское хихиканье и удар ладони о ладонь, будто звук отбитого «дай пять!»       Арсений не сдержался и развернулся так резко, что от порыва ветра с соседних парт снесло на пол исписанные конспектами листы.       — Какого черта, Шастун? — сквозь зубы спросил Попов, разглядывая парня перед собой испепеляющим взглядом. Антон сегодня выглядел как всегда — раздолбаем: белая рубашка с тремя расстегнутыми пуговицами, небрежно завязанный зеленый галстук, мятая на рукавах мантия, торчащие во все стороны кудрявые волосы и эта дьявольская улыбка, которую Арсению каждый божий день хотелось стереть с его лица. Девушка, сидевшая рядом, прижималась к Шастуну так близко, что казалось, еще чуть-чуть, и она сольется с ним воедино. На ее шее покоился столь же красноречивый слизеринский галстук, разве что затянутый куда более аккуратно, чем у ее соседа.       — А что такое, Арсюш? Я сделал что-то не так? — Антон скорчил такую невинную мину, что парню очень захотелось ему врезать, но Попов лишь сжал зубы сильнее и стрельнул в него убийственным взглядом. — Я всего лишь поощряю «стремление к знаниям».       Парень показал в воздухе кавычки, не переставая нагло улыбаться, а девушка рядом с ним снова противно захихикала и прижалась еще ближе, хотя казалось, что это уже физически невозможно.       — И ты это делаешь совсем не потому, что профессор Долгопупс обещал сегодня в начале лекции дать мне персональную консультацию по уходу за китайской жующей капустой? — говорить сквозь сжатые зубы было не очень удобно, потому что звук получался сдавленным, но Арсений попытался вложить в свой вопрос весь имеющийся у него в запасе ядовитый сарказм.       — А ты никогда не думал, что не весь мир вращается вокруг тебя, Попов? — на этот раз голос подала девушка, хлопая своими длиннющими нарощенными ресницами, и замерла в ожидании одобрительной реакции Антона, но тот лишь посмотрел на нее с каким-то странным выражением лица и усмехнулся.       — Ну ты чего, Ир? Не так же резко, — проговорил он елейно. — Стоит дать ему еще немного времени пожить в своем мире грез, где до него кому-то есть дело.       На этот раз Ирина залилась таким громким визгливым смехом, что даже профессор Бинс, оторвавшись на секунду от своих бесконечных конспектов, посмотрел на нее осуждающе и пробубнил:       — Мисс Кузнецова, если Вас так развеселила история Вашей семьи, прошу впредь сдерживать эмоции, — но потом продолжил, как заведенный, читать свой материал. Ира и Шастун переглянулись и снова прыснули в кулаки, как дети в маггловской школе на слове «многочлен».              У Арсения ощутимо задергался глаз, и этот факт лишь повысил его и без того внушительное раздражение. Он бы и хотел показаться бесстрастным по отношению к клоунаде, которую разводил слизеринец, но не мог не признать — слова парня его задели. Попов нервно поправил висящий на шее синий галстук и выплюнул злобно:       — Иди ты к черту, Шастун. Ведешь себя, как магглорожденный малолетка с юношеским максимализмом, а не чистокровный маг. Не могу поверить, что такая женщина, как Майя Олеговна, вырастила такого сына, — и, гордый своей репликой, развернулся, снова пытаясь вникнуть в контекст завываний Бинса. Сзади раздалось недовольное шипение и тихий, успокаивающий шепот Кузнецовой.       — Он херню морозит, Тох, ты же знаешь. Поповы только это и умеют.       — Он за это еще поплатится, — отозвался таким же шепотом Шастун, и Арсений на это лишь усмехнулся. Еще бы этот дурак сказал что-то типа: «Моей матери станет обо всем известно», и тогда Попов не уверен, что смог бы сдержать полноценный смех.       Он уже и не помнил, когда именно началась эта война. То ли это случилось на первом курсе, когда Антон при всем классе высмеял его за взорвавшийся котел на Зельеварении, то ли уже позже, когда сам парень позволил себе нелестно высказаться о чужой технике полета, а может и вовсе еще дома, в Гёттерланде, когда на общегородском банкете они случайно толкнули друг друга плечами, и десятилетний Попов пролил на мамино платье тарелку борща, а маленький Шастун отдавил ноги на тот момент еще девушке Павла Алексеевича Ляйсан. В любом случае, конфликт между ними был неизбежен, если и вовсе не предрешен судьбой. Это пророчили все, кто хоть немного знал Арсения. Сережа еще во время распределения, видя, как Шляпа отправляет Антона на Слизерин без особых колебаний, обреченно перевел на лучшего друга глаза и сказал:       — Нам всем огромная задница, а особенно тебе, Арс.       Уже позже у Матвиенко проявились неплохие способности прорицателя, и Попов был уверен, что тогда ему точно пришло какое-то видение. Потому что это было очень точным описанием того, что стало происходить дальше.       Шастун был прирожденным слизеринцем — целеустремленным, знающим себе цену, находчивым и хитрым. Но главное, он был ядовитым. Настоящая змея. Мелкие пакости одиннадцатилетнего ребенка в какой-то момент превратились в откровенные подлянки, а неприятные шутки — в настоящее испытание для самооценки. Но и Арсений, воспитанный по всей строгости дома Поповых, не мог позволить себе ударить в грязь лицом перед чужими нападками. Поэтому в какой-то момент научился отвечать подлостью на подлость, колкостью на колкость. Из буллинга в одни ворота это превратилось в противостояние, не прекращающееся и по сей день. За годы им обоим пришлось стать изобретательными, а еще аккуратными, потому что Арсений уже и не сможет перечесть, сколько раз за первые несколько лет в Хогвартсе они стояли на ковре у директора за очередную драку. Как часто Макгонагалл, в который раз видя их у себя в кабинете, качала головой и говорила:       — И это лучшие ученики школы…       И в ее глазах всегда стояло столько боли и осуждения, что Арсений обещал себе — больше никогда не поведется на провокации Шастуна, чтобы не разочаровывать эту славную женщину. Но снова не выдерживал и сдавался, когда обнаруживал, что вся его мантия пропитана паучьим снадобьем или что в его кубок в Большом Зале незаметно добавлена сыворотка правды.       Антон вообще оказался невероятно искусным в зельях. И это Сережа умудрился тоже предсказать. Арсений прекрасно помнил, как на первом уроке у Добровольского Матвиенко окинул Шастуна, сосредоточенно варящего зелье забвения, внимательным взглядом и выдал:       — У этого с первого раза выйдет.       Как раз на том занятии у Арсения взорвался котел, у всех остальных из-за напутанных ингредиентов получился простой апельсиновый сок, а Антон со своей легкой руки напрочь отшиб воспоминания Илюше, домовому эльфу семьи Добровольских, и Павлу Алексеевичу пришлось еще пару месяцев восстанавливать их по крупицам убойной дозой заклинаний. Сто очков Слизерину за первое в семестре занятие не заставили себя долго ждать, а потом снова и снова, чуть ли не на каждом уроке.       С тех пор Шастуну на Зельеварении не было равных. Арсений, привыкший во всем быть лучшим, постоянно шерстил книги, оставался на дополнительные занятия, тренировался у себя в комнате, нарушая тем самым полсотни школьных правил, но когда в поле зрения появлялся Антон со своей идеальной памятью на все составляющие, со своей идеальной способностью ориентироваться в одинаковых на первый взгляд травах, с идеальным глазомером и идеальным, чтоб его, энергетическим потоком, вложенным в варево, Попову просто не оставалось ни единого шанса. Одни поговаривали, что парень буквально жил в кабинете Добровольского, по ночам варганя что-то в ржавых котлах или шерстя жухлые многотомники с рецептами, другие утверждали, что Антон с преподавателем трахается, тем самым получая какие-то особые магические способности, но Арсений в это не верил. Все подобные слухи казались ему бредом сивой кобылы, поэтому он просто признался самому себе — Шастун, по заветам Сережи, был просто гениальным зельеваром.       А сам Попов мог похвастаться своими знаниями в заклинаниях. Еще в детстве отец заставлял его заучивать сотни латинских слов, которые для маленького Арсения не имели никакого смысла, и по-особому махать руками на каждое. Это утомляло и буквально изводило мальчика, но Сергей убеждал, что это точно пригодится. Так и случилось. Арсений понял всю прелесть отцовских тренировок, когда впервые взял в руки настоящую палочку, а не муляж, изготовленный гоблинами специально для него. Флитвик регулярно хвалил парня, начиная с первого курса, и тот не собирался сдавать позиции. Но даже в этом Антон из раза в раз пытался наступить ему на пятки, не всегда успешно, но очень активно и по-слизерински целеустремленно.       Учеба стала для них обоих отдушиной и оружием борьбы. Активисты, старосты, отличники, они всё пытались перескакать друг друга хоть в чем-нибудь, и Попов с отвращением к самому себе не мог не признаться — часто у Шастуна это получается лучше. И дело было не только в зельях, а в отношении к учебе. У Антона оно было наплевательским. Как будто все, что он делал, не стоило ему никаких сил. И это злило парня еще сильнее, буквально выводило его из душевного равновесия, заставляя чуть ли не огнем дышать, видя, как Антон снова с грацией мертвого кабана таскался по кабинету Добровольского в поиске корня мандрагоры или безоара, а потом выдавал идеальную сыворотку правды, способную вытащить из человека даже то, чего он не делал, а только думал совершить. Или как эта каланча под два метра играючи выписывала финты на своей старенькой, переломанной в пяти местах «Нимбус-1700», пока Арсений выписывал такие же финты, только с болью в спине и на новейшей «Молнии».              Одним словом Антон мешал Попову жить. Он был занозой в заднице, банным листом, тем, кто проедал плешь, и другими русскими народными фразеологизмами, означавшими надоедливость и раздражение. Арсений мог бы поклясться, что без него стало бы легче дышать. У него не получалось полюбить самого себя, пока Шастун маячил где-то рядом.       — Господин Попов, раз Вы настолько глубоко осведомлены о предмете моей лекции, что имеете наглость меня не слушать, повторите пожалуйста, что именно я только что сказал, — голос Бинса вырвал его из мыслей, окатив льдом преисподней, из которой этот старик явно спустился по душу Хогвартса. Еще одна странность — преподаватель истории никогда раньше не обращал внимание на такие мелочи, как игнорирование его бубнежа. Какой-то день наперекосяк, не иначе.       — Ну… я… — Арсений почувствовал, как голос против воли застрял где-то в горле и не хотел выходить наружу. Он попытался незаметно произнести одно из ментальных, читающих мысли заклинаний, которые совсем недавно тренировал с Флитвиком в индивидуальном порядке, но не успел ничего сделать. Бинс как-то странно покачал головой, будто она была прикручена на шарниры, и резко произнес:       — Минус пятнадцать очков Когтеврану. Советую к следующему разу научить своего старосту следить за темой нашей беседы, — тут же за спиной Арсения послышалось дружное хихиканье Антона и Ирины, и ядовитый голос первого громко произнес:       — Если позволите, профессор, Вы говорили о клане Поповых, их важности для Гёттерланда и решении покинуть поселение пару лет назад. Вашей последней фразой было: «Сергей и Татьяна посчитали целесообразным отделиться от династии и поддерживать с ее членами лишь деловые и дружеские связи, но никак не исторические и территориальные».       Арсений снова порывался обернуться и прожечь Антона взглядом, но завис на середине движения, осознав, что только что озвучил парень. Какого черта они вообще обсуждают его семью? Что происходит с Бинсом? Мало того, что он сегодня необычно внимателен, так еще и комментирует последние события коммуны, известные исключительно ее членам и, по чистой случайности, главе английского Министерства Магии. Неужели информация просочилась, и теперь даже преподаватели Хогвартса посвящены в дела его семьи? Нет, Бруствер и его приемник не допустили бы подобного, чтобы не разругаться с Гёттерландом окончательно. Что-то во всем этом было не так, Попов чувствовал это всем своим естеством. Захотелось как можно быстрее встретиться с Сережей, спросить, ощущает ли он что-то подобное, но часы упрямо показывали, что до конца занятия еще целых семь минут, а с учетом подложенной Антоном свиньи, все тридцать семь.       — Все верно, господин Шастун. Я очень рад, что хоть кто-то в этой аудитории слушает меня внимательно. Еще десять очков Слизерину, — проговорил на периферии сознания Бинс, который никогда раньше не был столь щедрым на баллы, но парень его уже не слышал. Он снова ушел свои мысли, на этот раз какие-то особенно мрачные. ***        Профессор Долгопупс все же успел объяснить Арсению, как ухаживать за китайской жующей капустой, даже несмотря на все ухищрения Шастуна, и не просто объяснить, но и подарить несколько саженцев и выделить место в первой теплице для работы с ними. Парень даже расстроился, что Павел Алексеевич еще накануне отпросил Антона у преподавателя Травологии, отправив его в Хогсмид с миссией «пополнение запасов», и тот не увидел триумфа своего главного врага. Арсений не мог не усмехаться, представляя, как бы покраснело и вытянулось ушастое лицо от злости на то, что шалость, ради которой он слушал Бинса лишних полчаса, не оправдала себя.       После урока, когда Арсений направлялся в Большой Зал на обед, у самых дверей его выхватил Сережа. Друг после сдачи СОВ решил полностью сосредоточиться на реализации своего потенциала гадателя и посещал только предметы, напрямую связанные с этим, и в учебное время парням удавалось пересечься особенно редко, разве что вот так вот, мимолетно в коридорах и за едой, да на парах Прорицания у Сергея Вячеславовича, на которые Попов и записался-то только ради лучшего друга.       Сейчас Матвиенко явно возвращался с Рун. Взгляд его был немного туманный и расфокусированный, как бывало у Сережи после длительного прибывания в энергетическом трансе, и походкой он напоминал пьянчугу, не просыхавшего уже пару долгих месяцев. Арсений привычно подхватил его под руку, утягивая к столу Гриффиндора. Когда друг находился в таком состоянии, Попов предпочитал не оставлять его без наблюдения, поэтому приходилось есть вместе с другим факультетом. На автомате кивнув Кате Добрачевой, шестикурснице, недавно ставшей старостой Гриффиндора, он помог Сереже опуститься на скамейку и сжал его руку, заземляя и помогая вернуться в сознание окончательно.       — Каденс вас не щадит, — проговорил Арсений сочувственно, когда Матвиенко наконец пришел в себя, перестав крениться на бок от очевидного головокружения и сжав его руку в благодарственном жесте.       — Не нас, а конкретно меня, — отозвался парень, придвигая к себе тарелку с овощным рагу. — Будущих министров она третирует куда меньше.       — А чего ты ожидал, Серж? — Попов пожал плечами, наблюдая, как друг, не жуя, проглатывает большой кусок индейки. — Им же не нужно гадать по рунам, только переводить. Тем более, ты сам это выбрал.       — Ну спасибо, ты очень хорошо умеешь поддерживать, — пробубнил Матвиенко с набитым ртом.       — Еще скажи, что тебе хочется, чтобы я тебя жалел, — Арсений наигранно закатил глаза и сложил руки на груди.       — Ни в коем случае, — Сережа столь же ненатурально насупился. — Хотя бы не за этим столом, меня за слабость жареными ножками закидают.       Они посмотрели друг на друга пару мгновений, пытаясь сохранить серьезные лица, но не выдержали и посыпались, распугав первокурсников громким смехом.       — Вообще я хотел у тебя кое-что спросить, — Арсений остановил хохот так резко, что чуть не подавился собственной слюной. — У тебя в последнее время не возникало… этой… как ее… — он помахал рукой в воздухе, пытаясь подобрать верное слово, а потом щелкнул пальцами, наконец поймав за хвост нужную мысль, и договорил, -… чуйки?       — Чего? — не понял Сережа, бросив на друга недоуменный взгляд.       — Ну этого твоего волшебного предчувствия, что должна произойти какая-то поебота, — Попов позволил себе ругнуться. Отец бы не одобрил, но это слово сейчас казалось самым правильным. Именно это крутилось у него в голове с того самого момента, как Бинс впервые нарушил свою обычную модель поведения, — должна произойти поебота. И ему хотелось увериться, что это лишь его мнительность, а не что-то реально опасное.       — Да нет вроде, — отозвался Матвиенко, даже особо не задумываясь. Арсений позволил себе выдохнуть. Раз Сережа, который явно не час и даже не два провел в постоянном магическом трансе, сказал, что ничего подобного не ощутил, значит все в порядке. — А почему ты спрашиваешь?       — Да у нас сегодня Бинс себя на паре странно вел, — произнеся это, парень подумал, что подобная причина звучит как самая беспочвенная паника на свете.       — Так он же призрак, скитающийся по Хогвартсу уже пару веков, мало ли что ему в голову придет, — Сережа лишь подтвердил его мысли, принимаясь за румяный тыквенный пирог. — Дед же кукухой поехал еще году этак в 1789.       — Он решил поразглагольствовать на тему моей семьи и того факта, что мы покинули династию, — парень попытался привести больше доводов, чтобы не казаться хотя бы самому себе паникером без причины.       — Не знал, что лондонский министр — такое трепло, — только и ответил Матвиенко, и Арсений уже хотел было сказать, что сомневается, что этот парнишка, который пост занимает от силы второй год, осмелился бы рассказать нечто подобное общественности, как в Зал ввалился раскрасневшийся и какой-то особенно злой Антон. Его кудри блестели от пота, мантия, и до этого не отличавшаяся презентабельностью, была измята так, что, казалось, по ней пробежало стадо диких буйволов, а в паре мест и вовсе порвана, а уголки губ дергались в какой-то полуистеричной улыбке. Арсений со своего места отлично видел, как он плюхнулся за стол Слизерина рядом с Кузнецовой и выдохнул так тяжело, что это было скорее похоже на рык.       — Я ненавижу ебучих мимиков, я просто, блять, их на дух не переношу, — выругался он так злобно, что Попов отчетливо представил, что слюна, которой Шастун плевался, на самом деле — чистый змеиный яд. — У этих мразей просто ноль воспитания, даже у домашних.       — Что случилось? — спросила Ира, явно напуганная видом своего… кем там Шастун ей являлся? Парня? Краша? Выгодного партнера? Потенциального жениха? Арсению было откровенно плевать с высокой колокольни на их взаимоотношения, пока это не касалось его напрямую.       Вместо ответа Антон стянул мантию, и Арсению удалось краем глаза увидеть внушительный шрам, идущий от правой ладони и до середины запястья и все еще слегка кровоточащий.       — Скотина, — между тем продолжал ругаться Шастун, доставая из кармана форменных брюк какой-то пузырек с перламутровой жидкостью и нанося пару капель на рану. — Вот кто вообще просил блядского Джея Пеппина ставить вместо нормальной человеческой ручки на дверь эту поганую тварь?!       Арсений невольно выгнул бровь, вслушиваясь в слова слизеринца. Он не мог поверить, что Антона так потрепал обычный мимик, да не какой-то там лесной, и не просто домашний, а прям прирученный и выполняющий четкую функцию — не пускать нежить, недоброжелательных гостей и магглов.       — Только не говорите мне, что звездочку ЗоТИ смогла покусать дверная ручка, — прошептал Сережа, озвучивая мысли друга, и Попов кивнул. Очередная странность за день. Это все начинало напрягать. Тревожное чувство в груди усилилось, и Арсений не понимал, почему довольно сильный прорицатель, уплетающий шоколадный мусс по правую руку от него, не ощущал этого гнетущего флера какой-то странной неизбежности.       Видимо, парень так глубоко погрузился в свои мысли, что не заметил, что все это время продолжал смотреть на обрабатывающего шрам Антона. Потому что в какой-то момент со стороны слизеринского стола послышалось на весь зал приторно-елейное, но так и пышущее внутренней злостью и раздражением:       — Попов, гляди, блять, пожалуйста, в свою тарелочку, иначе подолью в твой пидорский морс ослепляющего эликсира, да такого, что ни Пал Алексеич, ни твой папенька не снимут. Я как раз целую бадью наварил, хотел Хагриду подарить на случай очередного выводка василисков. Но для тебя любимого даже такую трудозатратную ебень не жалко!       И Арсений так испугался чужого громкого голоса, что невольно отвернулся в сторону вместе с еще парочкой гриффиндорцев-одиннадцатилеток, у которых Антон был чем-то типа местной страшилки.       И только поняв, что повелся на провокацию, Попов выругался себе под нос и сжал зубы. Этот чертов Шастун снова застал его врасплох. Снова при свидетелях. Арсению обязательно придется потом обдумать план мести. А пока он лишь толкнул в плечо Сережу, предпринимавшего тщетные попытки поймать шоколадную лягушку, и кивнул на выход.       — Пойдем, а то Вячеславыча заставлять ждать — это сущий ад.       — Ага, — Матвиенко усмехнулся. — Он уже сейчас небось знает, на сколько мы опоздаем и по какой причине.       Арсений на это ничего не ответил, лишь кивнул и зашагал к дверям широкими шагами, даже не проверяя, идет ли за ним друг. Присутствие Шастуна в относительной близости каждый раз действовало на него, как красная тряпка на быка. А Попову не хотелось лишний раз срываться. Не сейчас, когда тревога с каждым новым движением, с каждой новой случайной мыслью опутывала его очередным кольцом, душа все сильнее. Поебота не должна, думалось ему, она просто обязана произойти в ближайшее время. Иначе почему ему так трудно просто расслабиться? ***       Трава под лапами ощущалась неприятной промозглостью. Он ступал медленно и осторожно, пытаясь приноровиться к собственному телу. После долгих перерывов каждый раз — как первый.       Ощущение свободы пронзало его от когтей до ушей, и хотелось прямо сейчас оттолкнуться задними лапами от сырой после дождя земли и припуститься по лесу со скоростью шаровой молнии. Но прекрасно знал — это чревато последствиями. Не хотелось бы снова застрять из-за невыносимой боли.       Поэтому он пытался контролировать поступь, вышагивая среди зарослей, словно балерина на сцене театра. Между деревьями то и дело появлялись башни школы, через мгновение снова теряясь в гуще листвы. Темнота вокруг его абсолютно не смущала, в ней он привык ориентироваться по слуху и запаху. Вот пробежала полевка. А вот русалки в Черном Озере опять вздумали затянуть свою колыбельную. Как жаль, что на него она не распространялась, он бы с радостью поплавал с ними, пребывая на волнах эйфории. Хотя, может, так он и сделает, но после прогулки. Сейчас важнее было убрать застои во всех четырех конечностях и вернуть себе контроль над пластичностью тела.       Он сделал еще один мягкий, бесшумный шаг вперед, выходя на большую поляну, запертую между южной стеной школы и небольшим ручьем, вливающимся в Черное Озеро. Сейчас она была освещена лучами полной, похожей на дорогой французский сыр луны, и после кромешной темноты леса ему на секунду показалось, что наступил день.       Ему всегда нравилось это место — эпицентр умиротворения между цивилизацией и природой, какой-то переход из одной крайности в другую. Если бы в его мире слово «волшебный» не потеряло цену, он бы назвал этот островок именно им.       Но сегодня, едва ступив на поляну, он почувствовал, что что-то в привычном ее бытии было варварски нарушено. Магия места была убита, и он это чувствовал. В этом теле инстинкты на опасность обострялись, и сейчас пришлось невольно напрячь слух в попытке уловить, откуда так сильно сквозит недобрым.       Первым, что он ощутил, стал запах. В воздухе буквально фонило магией. Он прекрасно знал, как пахнет сила, исходящая от школы, — корицей, метелью и звездами. Здесь же явно было что-то чужое. Но в то же время ему показалось, что он уже где-то сталкивался с этой едва выносимой вонью — прошлогодних листьев, сырой земли и чайного гриба. Захотелось зажать чуткий нос лапами, но он лишь сделал еще один невесомый шаг, а затем снова и снова, продвигаясь ближе к кирпичной кладке, минуя прожектор лунного света.       Чем ближе он подходил, тем отчетливее становилось, — кроме магии вокруг стоит и еще один запах.       Затошнило. Чтобы минимизировать буйство внутри, ему пришлось залаять, сплевывая вязкую слюну. Он прекрасно знал, что означает это металлическое, кислое послевкусие на шершавом языке. Боясь сделать финальный, решающий шаг, он сел на задние лапы на мокрую траву и взвыл, серно-желтому диску луны на весь гребаный мир в целом и на ситуацию в частности. А еще пытаясь подать сигнал.       Когда в одном из окон вдалеке замаячил огонек, он еще раз повел носом, снова зашелся неконтролируемым лаем и, больше не заботясь о состоянии тела, засеменил обратно в лес. Здесь ему теперь было нечего делать, тем более в состоянии подступающей истерики.       За его спиной осталось лежащее у подножия Южной башни мертвое тело. Маленькая девочка, светловолосая первокурсница, раскинув руки на манер распятия, распласталась на мокрой земле. По ее легкому голубому платью, в том месте, в котором должно было быть сердце, расползалось, как живое, багровое пятно, а расстегнутая мантия Когтеврана отяжелела от прилипших к ней комьев грязи. В глазах не было ни паники, ни сопротивления. Только вселенская потерянность и пустота…

Я заслонил тебе солнце, я заменил тебе социум И, наступая на горло, я перекрыл тебе воздух Эта клетка открыта с обеих сторон, только мы никуда из нее не уйдем Эта камера пыток — наш будущий дом, ведь у нас все серьезно