Broken and Desolated

      Утро в стационаре медицинского центра Рейгана при Калифорнийском университете обычно проходило рутинно и размеренно. Ранняя пересменка, обход, собрание — механизм, годами работающий как часы. Кого-то регистрировали или, наоборот, выписывали; кто-то уже валился с ног после ночного дежурства, а кто-то был полон сил и в свежей форме готовился служить во благо отданной ими клятвы.       Молодой резидент, Николас, смиренно ждал, пока бумажный стаканчик наполнится двойной дозой кофеина, едва удерживая свинцовые веки открытыми.       Засиживаться вчера допоздна было очень плохим решением: голова трещала по швам, глаза на ходу слипались, а аспирин словно где-то заблудился и никак не хотел всасываться в кровь. Как только он дал Мэтту уговорить себя пойти в тот паршивый бар, зная, что сегодня шестнадцатичасовая смена?       Обычно Ник не позволял себе так безответственно напиваться, но, похоже, накопленный стресс таки дал свой эффект — после нескольких рюмок контроль ускользнул из его рук. Что уж говорить, крепкий алкоголь всегда играл против, вот и результат. Плачевный и болезненный.       Так, например, в планы Николаса явно не входило знакомство с… каким-то парнем, чьего имени и лица он, конечно же, не запомнил, но зато великодушно оставил засос и свой номер. Он бы, скорее всего, забыл о нем, если бы назойливый тип не напомнил о себе с утра пораньше.       Спасибо, конечно, что лайм и текила стерли все подчистую, но хотелось бы иметь хоть малейшее представление о том, кому он готов был отдаться шесть часов назад.       Как бы сильно Ник ни любил свою будущую профессию, к сожалению или к счастью, она заполонила почти всю его жизнь. Времени не хватает не то что бы на развлечения, порой его нет даже на элементарные вещи: покормить кота, поесть самому, прибрать в квартире или сходить в супермаркет, а уж про выспаться или наладить личную жизнь и говорить не приходится.       Одноразовые свидания из Тиндера — максимум, который его ждет ближайшие пять, а то и десять лет. Мало просто мечтать о частной практике или собственной клинике, нужно годами вкалывать, чтоб заработать имя и погасить кредиты за учебу. Не то чтобы Ник жаловался, в его планы никогда не входил брак или дети, но и размениваться на всяких мудаков порядком надоело. Ему ведь уже далеко не двадцать.       — Хей, Руффило, уснул, что ли? — внезапно вырвал из похмельного забвения низкий мужской голос прямо возле уха.       Парень словно возник из ниоткуда, испугав Ника так, что тот чуть не выронил телефон, в который бесцельно пялился уже минут пять, напрочь забыв о кофе.       — Блять! — шикнул себе под нос, прижав девайс к груди, и посмотрел на коллегу. — Чуть не обделался! Ты нормальный, нет?       — Нуу… как сказать. Нормальным у нас делать нечего, — посмеялся в ответ приятель. Киркс ни дня не мог прожить, не пошутив о природе болезней на четвертом этаже.       — М-да, точно, — с хмурым видом забрал из автомата последнюю надежду на бодрость, уступив коллеге.       «Xtra strong» был самым популярным здесь напитком; настолько, что надпись на кнопке, которую Брайан повторно продавил, давно стерлась. Николас сделал небольшой глоток. Насыщенная горечь растеклась по вкусовым рецепторам, заряжая полупьяный организм энергией.       — Я так понимаю, утро не доброе. — Рассмотрев коллегу внимательнее, добавил: — Тяжелая ночка выдалась?       — Ночь прошла великолепно, а вот как день теперь прожить — большой вопрос. Кажется, мне самому вот-вот понадобится свободная палата, — закончил мысль, широко зевая, не в силах побороть рефлекс.       — М-да уж, не завидую, — с сочувствием произнес мужчина, медленно отпив горячий кофе. — Но, кажется, скучать сегодня не придется.       — М-м, почему? — из вежливости спросил Ник, хотя на самом деле ему сейчас вообще не хотелось разговаривать.       — Скоро узнаешь, не буду грузить раньше времени, — по-дружески похлопал собеседника по плечу, а затем глянул на часы. — Ладно, мне пора. Давай, крепись. Увидимся за ланчем.       Ник не стал даже пытаться напрягать больную голову ради смутных предположений, лишь лениво кивнул и, провожая взглядом крепкую высокую фигуру, бесцветно произнес:       — Мгм, спасибо.       За три года ординатуры Николас обзавелся всего двумя приятелями в стенах больницы: Брайан из наркологии и Алана из психиатрии. Как-то раз все трое оказались в одной группе на практических исследованиях, на удивление быстро сладили и даже нашли общие интересы помимо медицины — любовь к тяжелой музыке, концертам и татуировкам сделала свое дело. С тех пор совместные обеды, перекуры и обсуждения больничных сплетен стали их ежедневными ритуалами. По итогу сформировалась дружба трех разных, но во многом схожих стихий.       Сам же Николас долго не мог определиться, к чему влечет больше, к болезням нервной системой или души; в конце концов решил последовать примеру приятеля отца, выбрав неврологию основной специализацией, а психиатрию еще предстоит завоевать в качестве дополнительной степени.       — Доброе утро, Джолли, — небрежно бросил Николас, войдя в просторный светлый кабинет главы неврологического отделения.       За большим столом сидел худощавый мужчина чуть старше сорока и просматривал карты новопоступивших пациентов. Его длинные темные волосы были аккуратно собраны в хвост, а халат, как всегда, отсутствовал; по какой-то причине он не любил его носить, надевал только на важные совещания и встречи с родственниками больных.       — Я же просил, на работе обращаться только в официальной форме, — тут же поправил наставник своего подчиненного.       Йоаким был тем самым другом отца, уважаемого и известного в научно-медицинских кругах психиатра. Обучившись в родной Швеции, Джолли переехал в Штаты, где как раз-таки и проходил когда-то практику у старшего Руффило.       Да, Николас определенно имел некоторое преимущество перед другими резидентами, однако субординацию никто не отменял, даже учитывая громкую фамилию.       — Но тут же никого нет, — устало возразил ординатор, роняя задницу на стул, а планшет перед собой на стол.       Ник заранее выбрал безопасное расстояние, надеясь, что наставник не заметит его помятого вида. До собрания оставалось пятнадцать минут, он мог успеть еще на перекур, но побоялся улететь еще дольше, чем уже был.       — Нечего привыкать, — глядя в карту, пробубнил Йоаким.       — Извини… те, доктор Карлссон, — закатил покрасневшие глаза практикант. В обычный день он бы продолжил шуточно пререкаться или перевел бы тему на что-то другое, но сегодня было проще согласиться.       Конечно же, мужчина все понял, еще как только Николас сел. Точнее, учуял. Даже стерильному запаху антисептиков и кофейному аромату не удалось перебить следы веселой ночи.       — Устало выглядишь, ты в порядке? — спросил мужчина, приспустив очки на переносицу.       — Девятая смена подряд, чего ты от меня хочешь? — вновь пренебрегая этикой, попытался отвести лишние подозрения, но тщетно.       — Впредь по утрам не хочу чуять запах перегара от своего подчиненного, — умеренно строго и отчетливо выразился руководитель, пристыдив забывшегося парня. — Это возможно?       — Прости, Джол… Йоаким, — прочистив горло, произнес Ник и опозорено вжался в спинку стула.       Он знал, что Джолли не сделает ему выговор, а вот влепить «случайно» лишнее дежурство очень даже может.       Неувлекательную беседу нарушил легкий стук по стеклянной перегородке, хотя для Николаса это был скорее удар молота по наковальне — аж виски заломило.       Не дожидаясь разрешения, в кабинет вошел главный нарколог клиники — Винсент Рикье.       — Доброе утро, дружище. Есть минутка? — очень энергично начал доктор Рикье. Йоаким же не разделил энтузиазм коллеги, будучи, мягко говоря, не в восторге визитам Винсента по рабочим вопросам.       С опытом почти каждый врач утрачивает чувство эмпатии к пациентам. Они превращаются в закодированные наборы букв и чисел в диагнозах, которые нужно лечить. Джолли обладал блестящим самоконтролем, никаких сентиментов или излишних эмоции, всегда холодная голова и высочайший профессионализм. Исключением были только они. К наркоманам мужчина относился с неким пренебрежением. По его скромному мнению, их лечение — это почти всегда зря потраченные силы, время и бюджет больницы. Особенно с тех пор, как начала действовать новая социальная программа, запущенных и откровенно безнадежных случаев стало в разы больше. Чаще всего там уже просто некого спасать, их личность уничтожена, глаза мертвы, а повадки хуже животных. Этих бедолаг откачивают, буквально вызволяют с того света, и ради чего? Чтобы они вернулись на улицу и добили себя этим дерьмом где-то в подворотне.       Тем не менее, как бы сильно Карлссону это ни претило, отказать Винсенту в помощи он не мог ни по-дружески, ни по долгу службы.       — Даже десять, если понадобится. Входи, — сдержанно отозвался невролог.       — Здравствуй, Николас, — так же, как и Ник, пренебрегая официозом, Винсент пожал руку ему, а затем Джолли.       — Есть для тебя работенка, — он положил голубую папку на стол и оперся на спинку кресла. — Юноша, поступил четыре дня назад. В скорой еле откачали.       Поправив очки, Джолли бегло прошелся взглядом по карте и недовольно нахмурил брови.       — Ну и зачем мне твой бездомный наркоман, позволь спросить?       — Читай дальше, — терпеливо ответил коллега, продолжив нависать у невролога над душой, как коршун над добычей.       — А что читать? — в недоумении переспросил мужчина. — Где анамнез? Имя, возраст? Тут вообще ничего нет.       — В этом-то и проблема, — щелкнув пальцами, Винсент выпрямился и, почесав подбородок, задумчиво произнес: — У парня, кажется, амнезия.       — Кажется? — прозвучало с легкой издевкой, ведь для опытного нарколога определить это проще простого, однако Джолли еще не знал, в чем главная загвоздка.       — Сложно понять, когда человек все время молчит.       — Глухонемой?       — Нет, слух в порядке и язык на месте. Черепно-мозговых тоже нет.       — Хм. Ну хоть что-то сказал?       — Вообще ноль коммуникации. Глазами хлопает как испуганный мышонок. Даже накормить толком не получается, все через капельницу. Тощий как скелет, смотреть страшно.       Уже на этом этапе в голосе Винсента послышалось какая-то особая жалость, хотя чего только не приходилось повидать за годы практики.       — КТ, МРТ делали? Может, притворяется? Бездомные это любят… — с долей отвращения произнес мужчина, вспомнив, что его честно заработанные налоги идут в том числе на поддержку таких вот лиц.       — Абстиненция мешала провести полноценное обследование. Сегодня он уже более-менее стабилен, но я не могу нормально его лечить, опираясь на одну биохимию… — развел в стороны руками. — Поэтому я здесь.       — Ладно, — неохотно сдался мужчина, — проведи ЭЭГ и SPECT томографию, посмотрим, остался ли кто-то на чердаке.       — Хорошо, но это займет время, а мне нужен хотя бы предварительный диагноз, иначе по новым правилам через три дня придется его выписать. Может, хотя бы взглянешь?       — Нет необходимости… ты сказал он молчит, но все слышит… Хм, афазия на фоне амнезии… — начал размышлять вслух невролог. — А что-то еще о нем известно? Родственники, дружки-наркоманы не объявлялись?       — Как я понял, его нашел полицейский в каком-то гадюшнике. На вид лет восемнадцать. Ни документов, ни телефона. В кармане заначка: пачка дешевых сигарет да пара баксов. А, и еще кольцо… Странно, что оно вообще сохранилось, — почесав затылок, Рикье сделал паузу, а после снова указал на папку. — Там его анализы. Довольно неплохие, кстати, учитывая, что он столько времени жил на улице, кололся и, скорее всего, торговал собой. ВИЧ и гепатит — отрицательно. Пара инфекций, но их уже начали лечить. Это все, что я могу предоставить.       — Удивительное везение, однако, — подметил мужчина, не скрывая сарказма.       Воцарилась тишина. Джолли задумчиво массировал переносицу, а Винсент перекатывал в руках миниатюрную модель головного мозга, взятую со стола главы отделения.       — Возможно, с ним случилось что-то плохое? Потрясение могло вызвать мутизм, — вдруг вклинился резидент, проанализировав каждый озвученный ранее факт. Он даже не заметил, как невольно стал выстраивать теории вокруг таинственной личности.       Наставник бросил на Николаса короткий взгляд, а затем снова опустил глаза в карту.       — Может, в ваших словах есть смысл. — Тут в голову Карлссона пришла замечательная идея, но прежде он снова обратился к старшему коллеге: — В какой палате твой молчун?       — В тридцать первой.       — Что ж, Николас, поручаю Вам эту важную диагностику, — с умным видом заключил невролог.       — Мне? — челюсть полетела вниз.       Доверить такой сложный случай практиканту — риск, и Йоаким понимал это как никто другой, однако шестое чувство подсказывало, что это идеальный случай, чтобы дать ординатору проявить себя. Ну или, если уж совсем честно, его не будет грызть совесть, если молодое дарование облажается.       — А почему нет? — слегка наигранно произнес врач. — Приятно видеть, что Вас хоть это взбодрило, так что вперед — после обеда жду первый отчет.       Понимая свое невыгодное положение, Ник не посмел возразить приказу. К тому же в кабинет начали стягиваться другие сотрудники и спорить было бы как минимум неуместно.       Рикье доверял Йоакиму, как себе, поэтому сомнений, что он отдает дело в надежные руки, не возникло. Поблагодарив за содействие, нарколог поставил искусственный мозг на место, затем передал карту пациента молодому ординату и покинул кабинет.       Теперь собрание казалось Николасу бесконечным, но не потому, что скучно, а потому, что не терпелось взглянуть на загадочно безмолвного юношу.       Как только Джолли закончил раздавать всем указания, Ник схватил карту и сразу спустился на третий этаж.       По пути к нужной палате появилось несвойственное ему волнение. Возложенная на плечи ответственность перебивалась внутренним дурным предчувствием. С каждым шагом становилось холоднее и холоднее, словно он приближался к огромной морозилке.       Всему этому Ник нашел простое медицинское объяснение — интоксикация продуктами распада этанола, черт бы его побрал. Душа дрожит от озноба, а тело горит в агонии, и наоборот.       Подойдя к двери с нужным номером, Николас по привычке сначала заглянул в круглое смотровое окошко и решил, что ошибся палатой. Высокая худощавая фигура словно изгибалась под тяжестью собственных раздумий, сидя на краю постели. Ее длинные, почти по пояс, каштановые волосы смутили резидента. Лица не было видно, а скрюченная, обездвиженная поза и мешковатая светло-голубая пижама не позволяли понять об этом человеке большего.       Ник сверился с картой еще раз — номер указан тот же, стало быть все верно.       Он даже не успел закрыть за собой дверь, как прежде застывший, словно манекен, наркоман резко дернулся, восприняв очередного незнакомца в белом халате за угрозу. Забился в изголовье кровати, как испуганный котенок, крепко прижав к себе острые колени.       Истощенный парень, едва достигший двадцати, казался потерянным, как будто его собственная личность была вырвана из рук.       — Спокойно, все хорошо, — размеренным тоном начал Николас, аккуратно ступая ближе, — я не причиню тебе вреда.       Рядом с кроватью стоял стул. Положив руку на спинку, Николас решил сначала спросить:       — Могу я сесть здесь? — он очень внимательно следил за реакцией, а точнее, полным ее отсутствием.       На полноценный ответ он даже не надеялся, но хотя бы кивок ожидал, однако даже его не последовало. Парень уставился в одну точку и только бесконтрольные подрагивания головы и тела выдавали в нем признаки жизни.       — Полагаю, ты не против. — Тишина. Только ножка стула неприятно скрипнула, прогнувшись под весом мужчины. — Хорошо… Меня зовут Николас, но ты можешь называть меня Ник, если хочешь.       В отличие от старших коллег, он все же предпочитал более неформальный метод общения, считая, что так легче наладить дружеский контакт с пациентами. Но не в этот раз. Надежда, что он услышит хоть слово от молчаливого пациента, стремительно угасала, поэтому фокус внимания Николаса сместился к невербальным сигналам, и он смог рассмотреть пациента получше.       Лицо обрамляли распущенные волосы, придавая ему вид призрака, потерянного в бескрайних просторах своей памяти. Очерченные глубокой синевой темно-карие глаза, полные безысходности и недосказанности, выглядели как бездонные колодцы, из которых не следует ни звука. Внутри томилась пустота и разочарование. Впалые щеки. Искусанные в кровь губы — единственное яркое пятно на выцветшем до серого лице.       Тонкую шею и руки покрывали замысловатые татуировки, среди которых можно было заметить выпуклые шрамы от порезов и ожогов. Локти были перемотаны бинтами, но он все равно ковырял и расчесывал зудящую кожу докрасна своими необыкновенно длинными костлявыми пальцами.       Болезненный вид не мог не вызвать у молодого врача жалости.       — Я здесь, чтобы помочь тебе, как и доктор Рикье, с ним ты уже знаком. — Раскрыв зеленую папку, он вынул ручку из нагрудного кармана халата и задал следующий вопрос: — Как ты чувствуешь себе сегодня?       Ник продолжал пытаться вызвать хоть какую-то реакцию, но, чтобы он ни говорил, взгляд его собеседника оставался пустым и безжизненным.       Парень так и сидел с полуопущенной головой, обняв колени, периодически вздрагивая от озноба. Он был дико измотан и даже не понимал причины, почему с ним все это происходит. Непрекращающаяся боль в суставах, мучительные судороги, тошнота лишили парня сна, взамен даруя лишь кошмары и сводящее с ума чувство застрявшего в искусственной симуляции чьей-то чужой жизни.       Ник сделал вид, что записал что-то важное в карту, а затем снова оглядел палату. Взгляд зацепился за поднос с нетронутой едой. Стандартный набор: овсянка, тосты, яблоко, стакан воды и апельсинового сока.       — Как тебе завтрак? — не сдавался ординатор. — Согласен, больничная еда не тянет на Мишлен, а как насчет яблок? Любишь фрукты?       Ответ был неизменен, парень даже не моргнул. Все указывало оставить бессмысленные попытки и провести уже стандартный осмотр, как сделал бы сам Джолли и любой другой на его месте, но тут Ник заметил одну странность.       Солнечный луч, что медленно поднимался по простыням прямо к тощим ногам. Чем ближе он наступал, тем сильнее парень вжимался в себя.       — Тебе не нравится солнце?       И тут голова парнишки начала медленно и нерешительно подниматься. Первый зрительный контакт проник куда-то вглубь, под кожу, в душу, и словно сотня микроиголок покалывали его изнутри. Такой сломленности и потерянности он не встречал даже в палатах психиатрии.       — Хочешь, я опущу жалюзи? — предложил Николас, показав пальцем в сторону окна. — Можешь просто кивнуть — да или нет?       Парень застыл. Простой вопрос поставил его в ступор; вроде ничего сложного, но недоверие держало его как собаку на привязи. До этого никто здесь не спрашивал, чего он хочет, и уж тем более не вел себя так вежливо и дружелюбно.       — Или моргни дважды, если хочешь, чтобы я это сделал.       Ник подался чуть вперед, незаметно для себя оказавшись в заложниках повидавших много боли глаз. Даже если он о ней не помнит, организм хранит отпечатки.       Прошло около минуты, игра в гляделки затянулась. Парнишка будто ожидал какого-то подвоха, а Ник решил дать ему время и посмотреть, что будет. Кажется, он перестал даже дергаться, пока его мозг активно генерировал новые нейронные связи, и, наконец прийдя к какому-то умозаключению, голова нерешительно качнулась вперед.       — Отлично.       Выполнив нехитрые манипуляции с жалюзи, Николас занял прежнее место. Он и сам был несказанно рад тому, что стало существенно темнее. Яркий свет убивал его больше, чем дрожь в руках или жажда. Забавно, что физически Ник был сейчас не сильно лучше своего же пациента и вполне мог разделить с ним капельницу.       Усмехнувшись этим мыслям, врач сделал пару пометок в блокноте, но, вернувшись взглядом к юноше, обнаружил, что тот полностью закрылся от него, спрятав лицо за костлявыми руками.       Ни на один вопрос он больше не отреагировал и даже позы не сменил. Ник даже подумал, что он отключился. Он прислушался к дыханию, а затем слегка потормошил за плечо, тогда парень просто стал гипнотизировать пустую стену, чтобы Ник видел — он еще здесь.       — Что ж, надеюсь, я не сильно утомил тебя разговорами, — шуточно подытожил ординатор. — Завтра утром тебе проведут одно обследование, минут двадцать нужно полежать неподвижно. Будет шумно, но не пугайся, это всего лишь магнитное поле. Хорошо?       «Хорошо,» — сам себе ответил Николас, собираясь уходить, но в последний момент решил оставить парню свой недавно купленный блокнот и карандаш. Там было совсем немного записей, по большей части каракули и скетчи, да и обложка, мягко сказать, неподобающая (аниме персонажи никак не вписывались в медицинскую этику, но пройти мимо в магазине он просто не смог).       — Если тебе захочется что-то написать или нарисовать, можешь использовать это, — аккуратно опустил тетрадь на край постели. — Обещаю, никто не будет его читать.       При выходе Ник столкнулся с медсестрой, которая принесла пакет раствора и целую горсть таблеток в прозрачном колпачке.       Крайне недовольный собой и своей пока безрезультатной диагностикой, Ник сдался и первым делом направился вкусить дозу никотина, но тяжесть, с которой он вышел из палаты, преследовала его до конца дня; даже жуткое похмелье было здесь второстепенной ролью.

***

      Он лежал на стерильной белой простыне словно потерянный фрагмент жизни, окруженный холодными бетонными стенами и приглушенными звуками больничного коридора. В воздухе витал запах антисептика и отчаяния навсегда остаться в этой невесомости.       Кислородный аппарат тихо, но назойливо шумел, как муха, заточённая в стеклянной банке, добавляя странную мелодию в его бесконечное ожидание. Время здесь тянулось медленно, теряя в пространстве последние крупицы надежды побороть забвение.       Его имя было стерто, как и лицо. Отражение в зеркале чужое, будто призрак по ту сторону смотрит на него в ответ. Татуировки словно шрамы из другого времени; узоры метались по его коже, рассказывая истории, которые он не мог вспомнить. Будто вырванные страницы книги, написанной на незнакомом языке.       Кем он был, прежде чем попасть сюда? Трудным подростком? Неудачником, просравшим учебу в колледже? Музыкантом, подсевшим на иглу? Плохим, хорошим, веселым, замкнутым? Может, он ходил в церковь по воскресеньям? А может, убил кого-то? Впрочем, одно другому не мешает. Что он любил, а что ненавидел? Откуда взялись все эти уродливые шрамы? Чей образ мерещится ему в кошмарах?       Он прислушивался к мерцанию мониторов, пытаясь найти в них застывшую ноту жизни, ключ к своему прошлому, запертому глубоко внутри. Но ничего — только белый шум внутри черепной коробки стоял непробиваемой стеной между ним и оттолкнувшим его миром.