Dance Crescent

━━━━━━━━─❂─━━━━━━━━

      Кривая улыбка полумесяца прячется в рваных чёрных облаках и тихие ночные небеса тревожит истошный женский крик. Её сильный голос несётся эхом сквозь порталы, теряется в садах и тревожит далёкие палаты дворца, застревая там среди плиточных стыков. В лампах трещит раскалённое масло, в дворцовых садах громко кричит ночная птица и царица проклинает одну из повитух, вцепившись железной хваткой той в руку. Она неустанно бродит по своим покоям и извергается самыми гнусными словами. Палочка благовоний уже успела догореть с тех пор, как пришёл Юнхо, а эта женщина отказывалась ложиться на кровать.       — Руки от меня убери, мерзкая шлюха! — рявкает Джиён в который раз, наотмашь бьёт служанку по лицу и следом хватается за свой живот, приседая несуразно на корточки.       — Госпожа… — Юнхо подходит к ней сзади и не решается прикасаться. Она смотрит на него через плечо и табун мурашек пробегает по затылку. Дикий взгляд, взмокшее от пота лицо, прилипшие к нему волосы и кривой изгиб рта, словно она настоящая демоница.       — Мне больно, Юнхо! — царица опрокидывает голову назад и слёзы ползут по её взмокшим вискам. — Где мой муж?!       Юнхо хочется помолиться вообще всем ему известным Богам. Стискивая зубы, Юнхо всё-таки касается напряжённых плеч женщины и она клацает злобно зубами, дёргаясь. Служанки и повитухи боятся её, носятся за чистыми тряпками и греют воду, молятся за благополучие царицы, пока она вновь исходит на откровенную вульгарную ругань, перетекающую в стон боли. Юнхо частью себя понимал, что будет именно так. Он намучился с ней за период беременности. Джиён невозможно было удержать на месте, заставить пить отвары и соблюдать постельный режим, когда это было необходимо. Как её выносит Сан, было для Юнхо тайной, завесу которой он хотел приподнять с каждым днём всё больше. Их правитель знаменит своим терпением, но неужели его так много, что можно вытерпеть настолько взбалмошную своенравную женщину? Даже госпожа Сон, воспитывающая Минги больше кнутом, чем пряником, показалась Юнхо нежнейшим лотосом, по сравнению с этой дикой тигрицей, стучащей злобно зубами и орущей в агонии проклятия.       — Прекрати это, я тебе приказываю! — рычит она лекарю, а тот всё же подхватывает её подмышками и заставляет шагать на негнущихся ногах к постели. — Не трогай меня! Как ты смеешь?!       — Моя царственная госпожа, вам нужно лечь, — учтиво отвечает ей Юнхо, на самом деле желая, чтобы она наконец-то заткнулась и родила скорее, иначе он сойдёт с ума к утру. — Прекратите стучать зубами и лягте! Во имя всех Богов, Джиён!       — Я прикажу вырвать тебе язык… — шипит она ему в лицо, впиваясь ногтями в светлые запястья, а потом начинает рыдать и падая на спину, вертит головой, сбивая подушки. — Прекрати это, умоляю…       Юнхо стирает пот со лба и зовёт застывших в страхе служанок, чтобы те помогли уложить царицу на постели. С трудом, через рыдания и ругань, у них это наконец-то получается. В процессе Джиён царапает Юнхо руки и бормочет себе под нос безумный бред о том, что её проклял демон и обрёк на муки. Юнхо так и хочется сказать, что это был вовсе не демон, а её муж, и все люди только так являются на свет, но он молчит, подкладывая под спину царицы подушку.       — Сделайте глубокий вдох, — говорит он ей, стирая чистой тканью с лица пот. Дикие глаза смотрят ему в душу и Юнхо знает наверняка, что эта женщина способна на убийство. Особенно сейчас. — Вот так, моя госпожа, дышите и тужьтесь!       Порыв ветра врывается сквозь занавески и дарит желанный глоток свежего воздуха, за ним следует звон колец на дверях и в покои почти бегом врывается Сан. Юнхо смотрит на него мельком, замечает, как краснеет его лицо и этот непередаваемый страх в глазах. Повелитель застывает и смотрит, как корячится в муках его жена. Юнхо его понимает, когда ему довелось побывать на родах впервые, он не смог уснуть целую ночь, слыша в голове этот крик.       — Сан… — она смотрит на него потерянно. Дикий нрав вмиг исчезает, выгораживаясь сияющей в чёрных зрачках надеждой. Джиён стягивает покрывало на постели и наверняка хочет сказать что-то ещё, но вместо этого сильный спазм скручивает её и впившись пятками в кровать, она тужится и стонет от боли.       Служанки кланяются Сану и выводят его — бледного и окаменевшего — прочь, за двери, кажется поят его чем-то подбадривающим и старая повитуха с хриплым смехом ободряет молодого царя, говоря, что ему не стоит на это смотреть. Юнхо усаживается удобнее на кровати и разводит колени царицы шире, но даже это ему приходится делать с трудом. Эта женщина невероятно сильная, а вся напряжённая вовсе не сдвигаема, как громадный валун.       Они встречаются глазами тогда, когда Джиён губами шепчет молитву и вся её агония обретает новые грани. Царица хватается за руку служанки и притягивает её к себе, надеясь хотя бы так себе помочь. Юнхо следит за её губами, но не улавливает знакомых слов. Кровь пропитывает белые свежие ткани, взмокшую сорочку Джиён и руки Юнхо. Он сосредоточен и внимателен, подбадривает её и иногда трогает за колено, стараясь хотя бы этим помочь, но в ответ она орёт и мечется в муках, разрывая рукав платья служанки и царапая её руку до кровавых борозд. Молитвы переплетаются с проклятьями, криками, несвязными словами и рыданиями. Юнхо мимолётно думает, что ему стоило помолиться своим заморским Богам за её благополучие, но на это вовсе не было времени…       — Давайте, госпожа! Вы молодец, вы хорошо стараетесь! — говорит ей Юнхо, когда муки царицы наконец-то дают плоды.       — Я умру, Юнхо, я умру! — шепчет она сухими губами, выгибаясь следом в спине и кровь растекается густым пятном под ней.       Юнхо трёт окровавленными руками лоб и говорит ей, что нет, ничего подобного, всё будет хорошо. Его самого скрутило бы уже трижды от тревоги, что эта невменяемая женщина может не разродиться и тогда единственным решением станет её смерть и жестокая операция по изъятию детей из утробы. Если с ней что-то случится, Юнхо останется при своей голове? Что-то ему подсказывает, что нет. Одно неверное движение и он уже будет виноват, что не проследил за положением царицы как следует. Собрав всё своё самообладание, лекарь выдыхает через нос и просит служанку передать ему нож.       Младенческий плач врезается гвоздем Юнхо в мозг и он с облегчением вздыхает, когда эта крошечное создание издаёт звук, извергнувшись из тела матери. Джиён прижимает к лицу подушку и содрогается от рыданий. Юнхо перерезает пуповину, завязывает её и укутывает наспех ребёнка чистой тканью. Руки лекаря по локоть в крови роженицы, все его белые одежды пропитались ею, едва ли он сам выглядел менее измученным, чем Джиён. Плачущий комок жизни в его руках словно не весит ничего и всё внутри сжимается от страха, что это невинное существо может сгубить любое случайное движение.       — Это принцесса, — передавая дитя в руки служанки, говорит Юнхо и подушка падает на постель. Облегчение, наступившее в момент первого вздоха, покидает лекаря стоит этой дикарке вновь впиться в него взглядом.       — Девочка?.. — её голос ломается от отчаяния и слёзы, что ещё не закончились, вновь прокатываются по измученному лицу.       Потом её скручивает вновь и подушка летит в окно. Юнхо шепчет про себя молитвы, служанка стирает пот с его лба, чтобы не застилало глаза. В этих покоях нечем дышать, вокруг лишь кровь и агония. Несчастная женщина прогибается в спине, вбиваясь пятками в сбитые простыни.       — Боги, молю вас, только не… — не договаривает она, срывая следом от крика голос.       Юнхо знает, что её мать умерла при родах. Когда выталкивала из себя второго ребёнка, скончалась от потери крови. Однако, в этих пустынных краях близнецы не были редкостью, Боги здесь щедры на детей. Столько женщин в городе рожали двойни и тройни, и оставались живее всех живых. Но она царица, напоминает себе Юнхо, что не рожала до сих пор и уже запоздала с этим. Ему хотелось бы сейчас посмотреть на Сана, но он где-то там, в полумраке коридоров или ушёл куда подальше, чтобы не слышать этот истошный вопль своей женщины. Возможно он и вовсе отвернётся от неё, когда узнает что его первенец, его — любимца всех Богов и людей — девчонка, а не сын, коего пророчили все вокруг. Ужас Джиён Юнхо тоже понятен. Он узнал царицу достаточно хорошо за эти долгие месяцы. Она была так горда собой, так хотела сыновей, мечтала о том, как даст Сану семью мечты и…       Нож режет плоть. Выученным отработанным движением Юнхо отлучает новорожденное дитя от матери и то кричит, делая вдох. Крошечное сморщенное создание, всё в крови измученной роженицы, внешне не отличимое от предыдущего. За одним лишь маленьким исключением. Джиён опрокидывает голову на подушки и служанки окружают её, пытаясь привести в чувства. Всё в крови. Юнхо заматывает младенца в тряпки и в дрожащих окровавленных руках несёт его за пределы покоев.       — Ещё одна? — скрипучий голос из темноты впивается в кожу иглами мороза, но Юнхо вовсе незачем его боятся. Он уже давно не тот, кто мог напугаться этого человека.       Тусклый свет трескучих ламп с осторожностью касается чёрных одежд жреца, стоящего у противоположной стены. Рядом же с Юнхо стоит Сан, отживший после увиденного, но всё ещё взвинченный и тревожный. Его губы обкусаны и Юнхо впервые видит, чтобы на теле Сана проступала кровь. Младенец в руках Юнхо плачет.       — Это мальчик, — устало говорит лекарь, показывая ребёнка отцу. Сан весь вздрагивает, делаясь в глазах Юнхо таким вдруг беспомощным. Юнхо смотрит в полумрак, туда где кроется змей и обращается к нему: — Она приказала тебе не приходить сюда.       — В её покои, — уточняет жрец. — Я не в них. И я имею достаточно прав, чтобы посмотреть на этих детей.       Сан дрожащими руками принимает крошечный свёрток из рук Юнхо и задыхается от переизбытка эмоций. Лекарь вздыхает с облегчением, прислушивается к тому, что происходит в покоях. Джиён разбудили, но кажется она не совсем понимает, что с ней теперь. Сан приподнимает невесомое существо; в его руках он перестаёт плакать. Неуверенная улыбка трогает губы царя и через пару быстрых мгновений, чистые слёзы катятся по его смуглым щекам. Жрец тихо, словно заворожённо, выходит из тьмы и под пристальным взглядом Юнхо, осмеливается посмотреть откуда-то из-под своих масок и покрывал. Жёлтый свет трескучих ламп оседает золотой пылью на жреце и Юнхо впервые за столько лет видит, как он улыбается не потому, что вновь сказал или сделал что-то, задевшее чувства всех вокруг, а… а потому что он рад. Упрятанное в чёрное, тело мага пропускает этот знакомый всем людям импульс, когда словно из желудка подбегает к горлу ком и застревает там, сдавливая глотку. Желание расплакаться. Юнхо ощущает это в нём так сильно, что ему самому становится труднее дышать. Расписанная киноварью длань поднимается над крошечной головой младенца и вопреки опасению, что самый подозрительный человек в этом дворце может сотворить нечто плохое, он касается кончиками пальцев нежнейшей кожи и вздрагивает, сжимая губы в улыбке. Юнхо кусает себя за внутреннюю сторону щеки, чтобы убедится, что это не наваждение. Потрясённый этой картиной, он вежливо кланяется царю и возвращается в покои. Служанки спешат забрать сына-близнеца, чтобы помыть и запеленать. Что происходит у царя и жреца Юнхо уже не видит, но знает наверняка: они не уходят.       Джиён лежит на постели широко расставив ноги и бессильно опустив руки на сбитые окровавленные простыни. Её побледневшее лицо изнемождено, отчего она выглядит на несколько лет постаревшей. Юнхо переливает в медную чашу одно из своих лекарств, смешивает его с чистой водой и подходит к ней. Усталый взгляд скользит по нему, словно она не узнаёт его больше. Лекарь присаживается на край постели, приподнимает её голову и вливает в рот смесь. Опрокидывает её за подбородок, заставляя проглотить всё. Джиён смотрит на него ещё некоторое время так безжизненно, что Юнхо сдавливает сердце от страха. От рождения второго ребёнка он не испытал того облегчения. Он словно не испытал ничего, кроме шока от выражения лица того, кто всё время только и делает, что распространяет вокруг яд. Слабые пальцы царицы трогают его за руку и она изо всех сил приподнимает его ладонь и прижимает к своему помеченному лбу.       — Вы молодец, моя госпожа, — тихо говорит Юнхо, приглаживая её мокрые волосы движением почти невесомым. Ему хочется её подбодрить, хочется быть не просто тем, кто поможет исцелить ей тело, но и подлатать её душу. Ей это нужно. — Вы отлично справились!       — Я… — она открывает рот и печаль пронизывает коварными нитями её уставшее лицо. — Девочка.       — И мальчик, моя госпожа, — улыбается Юнхо и берёт её за руку, мягко сжимая влажные тёплые пальцы. — Вы подарили царю и сына, и дочь.       Чёрные брови изламываются и её губы сжимаются в тонкую линию. Юнхо не этого ожидал. Царица хватает ртом воздух и слабо трогает свой опустевший живот. Юнхо слышит, как она со стуком стискивает зубы и стонет следом.       Вошедший в покои Сан смахивает с лица слёзы, не позволяя себе показывать это жене. Юнхо старается про это не думать сейчас. И про то выражение лица под покрывалом — тоже. Ему уже дурно от этой ночи. Оглядываясь назад, Юнхо видит за дверьми покоев лишь темноту, но знает, что в ней скрывается сотни золотых солнц и звёзд. Он уже давно научился находить жреца Бога Солнца в кромешной тьме. Это был один из самых полезных навыков во дворце. Он послушался приказа царицы — стоит там, смотрит со стороны, не смея переступить порог. Несмотря на свою войну с Джиён, он не пересекал эту черту, понимая, в каком она состоянии. Сколько за этим змеем не наблюдай, в итоге всё равно так и не понять, что же скрывают эта маска.       — Жена моя, — зовёт её Сан и Джиён поднимает на него взгляд. Юнхо держит её за руку и понимает, что она бы сейчас расплакалась вновь, но плакать уже нечем. Она даже ответить ему ничего не может.       Джиён закрывает блаженно глаза, когда покусанные губы Сана касаются нежным поцелуем метки на её лбу. Он гладит её по щеке, шёпотом говорит, что она умница. Юнхо отпускает её ладонь, понимая, что это и так было вне его полномочий. Он встаёт с постели и вдыхает полной грудью, позволяя себе чуть-чуть расслабиться.       Служанка, что постоянно находится подле царицы, заглядывает в покои и Юнхо жестом зовёт её к себе.       — Прибери здесь, — говорит он. — И давай госпоже вот это. Разбавляй с молоком или водой, не больше десяти капель. Ей нужно хорошенько поспать.       — Как скажете, — она кивает ему и принимает пузырёк с лекарством.       Джиён засыпает, пока Сан сидит с ней рядом. Наблюдая за ними Юнхо в который раз кажется, что здесь чего-то не хватает. Сан нежен с ней, обходителен, он уважает её и слушает её мнение, что вообще не вписывается в сложившийся порядок вещей. Возможно он и правда любит её достаточно сильно, но как будто всегда сохраняет дистанцию. Крошечную, не заметную для других, но Юнхо умеет замечать детали. По крайней мере, он уверен, что хорош в этом. И то, что происходит между Саном и Джиён — ещё одна тайна, которая вряд ли когда-нибудь приоткроется простому лекарю.       Выходя из покоев царицы, Юнхо бросает взгляд на очерченный мягким свечением силуэт. Он стоит у стены, скрестив на груди руки. Юнхо вздыхает устало. Его тело вдруг так тяжелеет и в голове полностью проясняется.       — Никогда не видел, чтобы ты был за кого-то рад, — говорит лекарь жрецу, ныряя в неплотную темноту неподалёку от него.       — Я ведь тоже человек.       — Это я ставил под сомнение, — качает головой Юнхо, но тень улыбки трогает его губы.       — Это его дети, — жрец говорит это так легко, Юнхо кажется, что он даже посмеивается. — Разве я могу нисходить на низости в такой сокровенный момент? Моя репутация работает против меня.       — Ты никогда и не старался это исправить.       — Я не хочу про это говорить сейчас, — жрец делается чуть тише, когда до их ушей доносится детский плач. — Считай это моей временной капитуляцией перед всеми во дворце.       — Она там шипела проклятья в муках.       — Я слышал.       — Они же все только для тебя, ты знаешь?       — Знаю, — совершенно спокойно говорит жрец. — Разве проклинала она кого-то другого хотя бы раз?       — И за что вы только друг друга так ненавидите…       Жрец двигается и молодой овал лица показывается в тревожной пляске масляного огонька.       — Солнце встаёт на востоке и садится на западе, луна растёт и убывает, моря приливают и отливают, а мы вдвоём не можем дышать одним воздухом. Это естественный порядок вещей, Юнхо. Иди спать и не думай об этом.       Юнхо усмехается ему. Ну разумеется. Ожидать прямого ответа на такие провокационные вещи не стоило.       — К слову о сне, — опоминается лекарь. — Тебе помогло?       — Я зайду ещё, — тише отвечает ему жрец. Юнхо кивает и оставляет его в объятиях хрупкой темноты.

━━━━━━━━─❂─━━━━━━━━

      Дайя крутит хвостом и пустой бокал падает с края стола на арабески светлого пола. Тигрица прижимает уши к голове от громкого лязга металла о плитку, а на неё устремляются взгляды всех в большом зале совета. Щуплая рабыня, сунувшая голову в дверной проём, побледнела от страха, а её глаза остекленели в холодном ужасе; девушка не знала, ей бежать и подбирать посуду или продолжить стоять на своём месте, не смея мешать царю и его приближённым. Повисшая в воздухе тишина нарушается лишь катающимся влево-вправо бокалом, а виновница потасовки облизывает переднюю лапу и намерено не смотрит людям в глаза.       Первый смешок издаёт упрятанный в чёрное жрец, а следом за ним — прыскает со смеху царь. Через несколько мгновений все генералы, советники и иные важные персоны, составляющие совет, хохочут. Тигрица, довольная собой, щурит глаза до тонких щёлок и её морда выглядит так, словно она улыбается. Уён наклоняется и подбирает упавший бокал с пола, поворачивается боком к тигрице и говорит:       — У тебя, несомненно, тоже есть мнение по этому вопросу, — и его поддерживает новая волна смеха.       — На следующее собрание необходимо выделить место для Дайи, — Сан с улыбкой глянул на животное и мельком очертил взглядом силуэт жреца.       Сонхва пришёл на собрание военного совета несколько часов назад и за это время они успели обсудить только аннексированные земли, ставшие частью Империи в последнем походе. В совет царя входят чиновники, несколько старших генералов, включая Минги и Верховного жреца Савитара, прибывающего здесь не только как религиозный светоч, но и неофициальная глава шпионской сети, а так же представители захваченных территорий — по одному от каждой провинции. Сонхва пристроился поближе к Сану, чтобы чувствовать себя увереннее в этом некомфортном зале, напоминающим больше украшенный склеп, чем место, где решается судьба целой Империи. Во всяком случае, Сонхва так показалось. Узкие окна пропускают меньше света, чем во всём дворце, тяжёлые резные двери выглядят угрожающими, а истыканная флажками карта на столе вызывает тревожное чувство, собирающееся холодным комком где-то в желудке. На месте города, где раньше жил Сонхва, теперь воткнута металлическая шпилька с солнцем на конце.       Сан лишь представил Сонхва остальным и те отнеслись с показательным уважением, пусть и косились всё время на волхва, не смеющего даже слова сказать. Сонхва почувствовал странную радость оттого, что и жрец, сидящий напротив него, только слушал, крайне редко вставляя комментарии. Сонхва думается, что жрец стал немного мягче с их последней встречи, будто что-то сгладило все его острые углы, примяло колючки и яда поубавилось. Даже в своих движениях он был плавнее, волхв так решил долго наблюдая, как расписанные киноварью пальцы катают тяжёлый шар по столу. Уён мог делать это для концентрации, а мог просто забавляться, подобно Дайе. Присутствие тигрицы на собрании Сонхва не удивило. Этой кошке можно находится где угодно во дворце: хоть в царских покоях, хоть в палатах гарема, хоть в казармах, хоть грызть кость у ног Сана, пока он подписывает указ о военном походе. Сейчас, получив свою порцию внимания, она с самодовольным видом сделала круг вокруг заседающего совета и пристроилась у стены, получив обзор на весь зал. Ей и правда стоило выделить личное место за столом.       — Мы отправим людей на захваченные земли для восстановления и торговли, — прочистив горло, говорит один из чиновников. Управляющий царской казной. — Новые союзы помогут нам укрепить своё положение. Вам, Ваше Высочество, нужно лишь назначить управляющего и подписать соответствующий указ.       — Что насчёт храма? — Сан перевёл взгляд на другого чиновника, занимающегося архитектурными вопросами.       — Его возведут на месте сгоревшего дворца, Мой Повелитель, — кланяется мужчина с улыбкой. Сонхва она кажется скользкой.       — А старый храм? — Уён прекращает катать шарик и его пальцы застывают на нём. Сонхва впивается в него взглядом. — Вы позволите молиться чужим Богам на наших землях?       — Без волхва, храм — это просто камни, — Сан смотрит сначала на Сонхва, потом медленно переводит взгляд на Уёна и мускул дёргается на его смуглом лице. — Только обученные последователи могут разжечь правильный Священный костёр.       — И последний такой сидит перед нами, верно? — он снова начинает катать шарик. — Мне же не понадобится уступать ему свой Храм?       — Вовсе не обязательно идти на такие жертвы, — Сонхва улыбается лукаво, чувствуя его взгляд на себе. — Мы могли бы сотрудничать.       — Не могли бы, — качает жрец головой.       Сан тяжело вздыхает, громче, чем нужно, кидая свой шар «ответа» в костяную лузу на столе. Уён поджимает губы, откидываясь на спинку стула. Сонхва поступает так же. Мягкость была очередным обманом, как и всё в этом чёртовом змее.       — Какой следующий вопрос требует обсуждения? — Сан хмурит брови и его взгляд, усталый и полусонный, направлен вдаль, мимо всех разнообразных лиц.       — Полагаю, самый важный, Мой царь, — пожилой чиновник, служивший ещё прошлому правителю, поднимается с места и улыбается. На его старом лице морщины собираются сухими складками, но улыбка от этого не становится менее доброй. — Праздник в Вашу честь и в честь царственных близнецов! Боги благословили нас выигранной войной и двумя чудесными младенцами! Весь город гудит в нетерпении, уже несколько дней прошло, а вы так и не объявили о своей радости публично.       — Я не могу сделать этого пока та, кому мы должны быть благодарны за великий дар, не придёт в себя, — Сан перекатывает шарик меж своих пальцев, точно так же, как это делал Уён, и прикрывает устало глаза. Он немного похудел за последние дни.       — Но, Мой господин, — старый советник трёт сухие ладони и с некоторым опасением осматривает лица остальных, — таковы обычаи. О наследнике объявляет тот, кому он принадлежит.       — Разве это я страдал от рассвета до заката и истёк кровью? — Сан вскидывает брови удивлённо.       — Мы все, несомненно, благодарны Её Величеству за такой подвиг, — цедит сквозь зубы Уён. — Но таковы обычаи, Ваше Высочество. Народ ждёт. Мы все знаем, как нетерпелива бывает толпа. В такое сложное время не хотелось бы сеять сомнение и подозрения в их сердцах.       — Вынужден согласиться, — хрипит старик. — Слухи не будут нам на руку. Устройте праздник как можно скорее, чтобы не выставить себя в плохом свете. Улицы города должны ожить, золото засиять, а хвалебные песни и искренние молитвы звучать громче для Вас и Ваших детей.       — И мы будем веселиться пока какая-то шайка убийц замыслила что-то неладное? — Сан поднимает глаза на старика. Его лицо напрягается и острые скулы едва не режут кожу.       — Я удвоил стражу, Ваше Высочество, — глубокий голос Минги прокатывается под сводчатым потолком грозным эхо. В отличие от остальных на лице Минги всё написано с самого начала. Судя по всему, у него до сих пор болит перелом, и меньше всего он хочет здесь находится. — Патрули ходят чаще, караульных, соответственно, тоже вдвое больше. В Вашем распоряжении я, армия и провидец. Разве мы не можем позволить себе отметить успешный поход и остальные радости, что преподнесли нам Боги?       Сан вздыхает и его мощные плечи опадают вниз, словно устав нести на себе всю царскую тяжесть. Пальцы Уёна замирают на крошечном расстоянии над гладким бочком шарика и его сжатые в тонкую линию губы дёргаются, словно он хочет что-то сказать, словно он хочет сказать что-то Сану, но продолжает молчать.       — Ладно, — соглашается царь, махнув рукой. — Сегодня на закате я объявлю о рождении близнецов. Не жалейте золота и угощений. Подготовьте всё для празднества, начнём скорее. Раз этого требуют обычаи.       — Как скажите, Повелитель, — казначей кланяется ему; мудрый старец уважительно кивает, выражая солидарность со сказанным.       — На сегодня всё, — устало говорит Сан, бегло осматривая всех присутствующих.       Первым из-за стола встаёт Минги и выходит из зала быстрее, чем Дайя успевает вильнуть хвостом. Генерал проплывает мимо Сонхва молниеносно, волхв замечает лишь пролетающую чёрную косу и дверь уже захлопывается за могучей фигурой. Сан постукивает пальцами по столу, не предавая этому значения, пока остальные члены совета неспеша выбираются из-за стола и семенят к выходу. Все кроме двух жрецов, сидящих друг напротив друга. Сонхва не планирует вставать, пока отсюда не уйдёт Сан, а у Уёна свои планы. Сонхва чувствовал себя уже знакомо: ему покалывало в затылок. Наверняка его сверлили взглядом неведомого цвета глаза скрытые звёздами.       Дайя выходит из зала последней, утробно рыкнув напоследок, словно попрощавшись. В зале застывает непривычная тишина и Сонхва слышит размеренное дыхание их всех. Спустя время ему начинает казаться, что они втроём дышат в унисон.       — Политика никогда не была моей сильной стороной, — прикрыв глаза, тихо бормочет Сан. Уён легко улыбается, чуть опуская голову.       — Поэтому мы все здесь, — жрец разводит руками. — Не вини себя за то, что эти стариканы хотят прибрать немного золота в свои карманы и поесть задаром. А народ действительно нужно приласкать, чтобы не взбушевался. Твоё молчание рождает слухи, а слухи — это яд. Я в этом хорош как никто во дворце, я знаю, о чём говорю. Тебя любят, но эта любовь требует постоянного подтверждения. Понимаешь?       — Ты всегда знаешь, что сказать, — Уён протягивает свои пальцы к руке Сана и похлопывает по ней жестом дружелюбным и добрым; ободряет старого друга. — Отец всегда знал, что ему делать. Кажется, я совсем не получил от него этого знания.       — Сомневаюсь, — Сонхва клонит голову в бок, смотрит на расслабленное лицо Сана. Его спокойный взор устремлён в ворох городов и пустынных дюн на столе. — Ты, может, родился царём, по праву наследия, но передать с молоком матери и любовью отца их опыт и мудрость, увы, невозможно. Только упав мы научимся подниматься.       — Мне нельзя падать, — Сан горько улыбается. — Слишком долго придётся лететь вниз.       — Поэтому народ и нужно погладить, — жрец усмехается. — Покладистые и любящие они положат свои кости перед тобой и если понадобится — смягчат падение.       — Ведь таковы обычаи, — тихо и почти невнятно повторяет Сан и выражение губ Уёна резко меняется.       — Да, Сан, — твёрдо говорит жрец, не боясь называть царя по имени. — Обычаи. Мы все их заложники и даже Боги не имеют права нарушать порядок вещей. У каждого из нас свои обязанности и мы должны их выполнять, хотим мы того или нет. Капризничаешь уже совсем как Джиён.       — Я ведь…       — Замолчи! — фыркает жрец, Сонхва удивлённо вскидывает брови, поражаясь такой дерзости. — Я не должен объяснять тебе такие элементарные вещи. Пойди и проспись до заката, ты выглядишь ужасно. И пусть эта женщина сама о себе позаботится хотя бы пару часов, вовсе не нужно носиться с ней только потому, что она сделала то, что обязана была сделать. И не нужно говорить мне о каких-то угрозах от шайки пустынных оборванцев.       — Сколько бы лет не прошло, наглости в тебе не становится меньше, — Сан дарит Уёну нечитаемый взгляд. — Чего же ты молчал весь совет?       — И все бы эти лизоблюды ополчились на меня за проявленную дерзость? Если хочешь узнать моё мнение — поговори со мной наедине. Ты так давно не видел меня, что успел об этом забыть? — голос Уёна звучит громче, чем обычно. Он правда сердится на Сана. Он смеет это делать так открыто и совсем не опасается Сонхва. Волхв понимает причину. Уён не видит в нём соперника или вообще достойного человека. Возможно он не видит в Сонхва абсолютно ничего стоящего.       — Наверное, ты прав, — Сан усмехается. — Я давно тебя не видел. А ты, Сонхва, что думаешь?       — Что тебе правда стоит отдохнуть, — Сонхва не спускает глаз со жреца, однако внимание Сана в который раз тешит его самолюбие. Волхв поднимается с места и проходит Сану за спину. Он осторожно наклоняется к нему со стороны, сжимая пальцами спинку стула совсем близко к обнажённым плечам царя. — Что о тебе могут подумать подданные, если увидят в таком состоянии? Что ты потакаешь женщине? Кто в таком случае правит державой: ты или она? А что о тебе уже думает твой совет, м?       — Вы оба сговорились мне дерзить? — Сан смотрит Сонхва в глаза и волхв крепче сжимает крепкое лакированное дерево.       — Ты хотел, чтобы я был честным с тобой, — Сонхва всматривается в темноту уставших глаз и едва ли видит там недовольство. — Правда колет глаза, мой царь, но посмотри на это по другому. Праздник поможет тебе забыться на несколько дней, наконец-то отдохнуть. Война воспламеняет кровь, но отнимает силы. Позволь им восполниться, а себе — не переживать. Чтобы недоброжелателям добраться до тебя в самом сердце Империи — недостаточно просто перерезать пару стражников. Жене — дети, народу — счастье, тебе — залуженный отдых. Ты сделал много для страны, пусть она за тебя порадуется.       Уён странно хмыкает, потирая пальцами подбородок. Сан задумывается ненадолго, после улыбается мягко и косо смотрит на жреца Савитара. Сонхва этот взгляд не знаком. Всё внутри волхва на самом деле заходится в холодном ужасе. Какая пляска манипуляций, вперемешку с чистой правдой. Такого от себя Сонхва не ожидал, но приятное чувство щекочет ему внутренности осознанием, что его слова были услышаны. Сан поднимается со стула и приподнимает голову Сонхва за подбородок, едва-едва прикасаясь к нему. Сонхва вмиг теряет всю уверенность, чувствуя, как в горле пересыхает. Уставший, но расслабленный, он выглядит ещё более… Сонхва не знает подходящих слов. Аура Сана всегда пробирает волхва до мурашек, но сейчас у него слабеют ноги и дерево, зажатое в пальцах, чуть трещит от давления.       — Станцуешь?       — Несомненно.       Сан усмехается и покидает зал совета, тихо прикрыв за собой дверь.       Жрец перекатывает гладкий шарик в костяной лузе и только этот звук вытаскивает Сонхва из оцепенения. Он остался один на один с ним. Сонхва переводит взгляд на золото и серебро небесных тел, выражение губ как всегда прочитать невозможно, а пальцы замирают на шарике вновь, будто в ожидании. Так змеи охотятся. Притаиваются, а после выскакивают одним резким движением, протыкая жертву отравленными клыками.       Сонхва смачивает пересохшее горло слюной и ждёт нападения.       — Ты усвоил урок, волхв, — говорит ему Уён совершенно бесстрастно. — И я понимаю. Не зачем бояться солнца, если оно не сжигает. Мне стоило серьёзнее отнестись к тебе.       — Урок?       — Служи хорошо, — напоминает ему жрец.       — Может и ты взглянешь на всё с другой стороны? — наклоняя голову вбок, Сонхва чуть щурит глаза. — Мне не нужен твой Храм, а Сану не нужен мой Бог.       — Ему нужен ты, не Бог, — перебивает Уён, лукаво ухмыляясь. — Твой Бог лишь даёт тебе подсказки, тени возможного будущего и отголоски прошлого, но всё остальное решаешь ты сам. Весьма удобно. Ты даже на службы в чужие храмы можешь ходить без зазрений совести, не опасаясь наказания.       — Как и ты, — жмёт волхв плечами. — Твой ритуал почти не отличим от моего. Поём мы на разных языках, но поём об одном и том же. Мы похожи больше, чем ты думаешь.       — Даже если так, то это ничего не меняет, — он встаёт из-за стола. Украшения под одеждами тихо звякают. Зачем он носит их, если их не видно? — Ты должно быть слышал, как во дворце меня называют змеем. Кем же будешь ты, Сонхва?

━━━━━━━━─❂─━━━━━━━━

      Сонхва вытягивается на цветастых подушках и замлевшие позвонки издают хруст. Девушки над ним посмеиваются. Та резко крутит головой и монетки на её вуали звякают, её большие чёрные глаза смотрят на волхва не моргая, а потом сужаются до милых щёлок и только так становится понятно, что ей тоже смешно. Сонхва краснеет щеками и ворчит себе под нос, что он вовсе не старик.       Вечером в залах гарема тише, чем бывает днём. Многие девушки уходят по своим комнатам, другие предпочитают уединятся в садах, читают там или разучивают очередной танец, песню или пьесу. Нанке последние дни часто проводит подле царицы и помогает ей с новорождёнными. Сонхва приходил в гарем раз в несколько дней, прогуливался с Та и её подругами по саду, танцевал вместе с ними и слушал всевозможные дворцовые сплетни, попивая вино. Если правильно задавать вопросы, то всегда получишь на них ответы, а девушкам здесь только в радость пообщаться с кем-то новым. Тем более с мужчиной. Первое время к обетам Сонхва девушки относились с подозрением, шептались между собой и косились на него, но вскоре просто привыкли к нему, почувствовав, что от него не исходит никакой угрозы. Сонхва нашёл успокоение в вечерах с ними. Это напоминало ему старый дворец и всех тех девиц, что точно так же растягивались на кушетках, пили вино, ели виноград и развлекались, пока правитель не звал их к себе. Здесь, в неприкосновенных стенах дворца, меж белых невинных лотосов и цветущих тубероз, ему было комфортно.       — Скажи, — играющая на арфе поворачивается к Сонхва. У неё лазурные глаза и светлые ресницы. Иноземка. — Ты встречал кого-то похожего на тебя?       — Похожего на меня? — Сонхва приподнимает удивлённо брови. Девушка постукивает себя по груди и волхв повторяет её жест, касаясь ладонью тонкого золота. — Оракула? Нет, но слышал, что далеко на восток от моего города есть кто-то ещё.       — В стране, откуда я родом, таких как ты почитают, — она перебирает пальцами по струнам своего инструмента и тот издаёт тихий звук. Как девичий ласковый смешок. — Правители обращаются к ним, пророчества решают судьбу целых государств. Великолепный солнечный Бог наделил их даром, но потребовал за это цену. Совсем как твой Огненный Бог. Тяжело, наверное, всю жизнь видеть судьбы других и не иметь возможности вершить свою собственную.       — Звучит грустно, — говорит другая из музыканток. Её глаза чернее ночи, а кожа смуглая.       — Всё совсем не так, — Сонхва приподнимается и смотрит на своих собеседниц. Мягкие волосы спадают ему на обнажённые плечи, а тонкий шёлк лёгких танцевальных одежд сползает до локтей. — Я не несчастен! Мой дар ценен, я дорожу им, но я ведь не должен запереться в самой далёкой башне дворца и прожить там всю свою жизнь, как отшельник? В мире есть много вещей, ради которых стоит жить и идти на риск, а не прятаться в раковине. Судьбы других людей открывают мне возможности, тем самым я сам решаю, что же мне делать со своей.       — Царь разве не заставил тебя приклонить колени перед ним?       — Я сам предложил ему свой дар, — волхв убирает мешающие пряди за ухо и Та, тихо следящая за их разговором, подходит к нему и садится рядом. — Мертвецу предсказания ни к чему, а умирать за глупого царя — расточительство.       Та наклоняется, её тяжелая коса покачивается и конец опадает на подушку. Девушка протягивает Сонхва руку — аккуратную чистую ладонь — и смотрит вновь не моргая. Волхв изучает её. Она ещё юна, но Нанке умалчивает, сколько девчонке лет. Любопытное невинное создание, пляшущее страстно и самоотверженно, чувствующее звуки душой и сердцем. Из всех девушек в гареме, Та нравится Сонхва больше всех. Он учился с ней общаться, но именно в этой своей трагедии, она отличалась от всех остальных. Она могла бы стать идеальной женой, смиренно принимающей всё и не способной возражать, если бы её раньше отдали какому-нибудь купцу или наместнику далёкой провинции. Но теперь она принадлежит только себе, совсем как своенравная Дайя. В своей детской любознательности и независимости они с тигрицей практически сёстры.       — Хочешь, чтобы я взял тебя за руку? — спрашивает волхв, смотря в прекрасные глаза. Она кивает. Сонхва касается миниатюрной ладошки, пробегая пальцами по линиям судьбы и жизни. Музыкантки с интересом наблюдают, а Та переплетает свои пальцы с пальцами Сонхва.       Отдых и танцы едва ли вернули Сонхва прежнее зрение. Его разум всё ещё замутнён и он знает тому причину. Единственным выходом для него было бы отречение от мирской жизни и уединение, но Сонхва сошёл бы с ума и даже старался о таком не думать. Его дар должен служить людям, а не разрывать его на части вереницей картин прошедших и грядущих времён, доводя провидца до безумия. Молясь перед сном и на рассвете, Сонхва неоднократно задавал пламени вопрос и получал в ответ лишь тихий треск раскалённых углей. Он потерял счёт дням, а в итоге решил, что ответов быть и не должно. На всё воля Богов, единственных или многоликих. То яркое видение в Храме Тысячи солнц не покидало мыслей волхва и после рождения близнецов он думает о знамениях всё чаще, пытаясь выстроить их все в одну единую картинку, но ничего не получалось. А значит, решил Сонхва, время ещё не пришло.       Прикосновение к танцовщице отражается бликом света на поверхности озера. Мягкая рябь пробегает и Сонхва видится дикое остервенелое дитя, кусающее руки мужчин. Калёное железо плавит нежную плоть и звонкий голос навсегда застревает у девчонки в глотке. Сонхва видит, как размытые силуэты сильных мужей волочат полуживое создание, как блеск золота освещает их размытые лица и немая девочка исчезает среди сводчатых потолков, растворяясь в арабесках отполированной плитки. Стайка маленьких птичек пролетает над песчаными холмами и девушка танцует в огнях, чёрные глубокие глаза её есть само пламя и быстрые ноги ворошат раскалённые угли. Сонхва моргает и ведение растворяется, перед ним вновь лишь очаровательная девочка и её белые тонкие одежды, скрывающие тело и половину лица.       — Мотылёк, — улыбается он ей и Та клонит голову, хлопая глазами. — Ты похожа на меня. Совсем не боишься обжечься. Не бойся и дальше, моя чудесная плясунья.       Музыкантки посмеиваются и толкают друг дружку в плечи. Та тихо похлопывает в ладоши и кивает волхву, выражая благодарность.       — И чем вас развлекает наш гость? — к их компании присоединяется ещё одна наложница. Та самая, которую Сонхва видел ещё на тренировке царя. Она не называла своего настоящего имени, все звали её Сапфир и относились с подчёркнутым уважением и осторожностью. Она значительно старше других девушек.       — Госпожа, — в один голос говорят ей девушки.       — Волхв Огненного Бога пришёл сюда учиться или забавляться с девицами? — она усаживается на подушки перед Сонхва и он ощущает кожей силу женщины перед собой. Её глаза узкие и чёрные, подведённые сурьмой. Персикового цвета одежды укутывают сильное тело, но её руки открыты и на них расцветают киноварные цветы. Она уже отдана кому-то, но свадьбы ещё не было.       — Какая учёба без веселья, госпожа Сапфир? Может вы тоже хотели бы заглянуть в своё будущее?       — Нет, — она качает головой, сверля Сонхва взглядом. — Мне спокойнее, если я не буду его знать. Я пришла сказать вам, что Его Высочество объявил о рождении детей и сейчас раздают золото. Поспешите, не то ничего не останется!       Девушки подскакивают со своих мест и хватают Та, Сонхва не успевает опомниться, как все трое убегают прочь. Сапфир остаётся сидеть перед ним. Она не просто наложница, думает Сонхва, она ещё одна змея, заискивающе крутящая головой в тихой траве. Волхв её не боится и знает, что она это чувствует. Ему под силу вести битву с Верховных Жрецом, куда до него женщине из гарема?       — Не смотри на меня так, словно ждёшь от меня нападения, — она посмеивается, щуря глаза. — Говорят, царь хотел отсечь тебе голову, но не стал. Мудрое решение. Такой прекрасной голове хорошо быть на положенном месте, а Его Высочество нельзя винить за любовь к красивым вещам. Из всех трофеев, ты, пожалуй, самый великолепный. Ещё и танцуешь…       — Я не трофей.       — Называй это как хочешь, — Сапфир вскидывает руки и самодовольно хмыкает. — Но царь, должно быть, очарован тобой, как блеском ослепительного алмаза, иначе не стал бы уделять тебе столько внимания.       Сонхва покусывает себя за щёку. Вот это уже нападение, скрытое под вуалью странной лести. Сапфир отщипывает спелую ягоду от ветки винограда, приподнимает вуаль и кидает её в рот, не показывая Сонхва даже частички своего лица. Он и не смотрит, знает же, что так не положено.       — Нанке назначила меня главной в подготовке к празднику в честь Его Высочества и близнецов, — прожевав виноград, говорит женщина, заискивающе посматривая на волхва. Наверняка она слегка улыбается, как хитрая лиса. — Не настаиваю, но ты мог бы нам здорово помочь.       — Помочь в чём?       — В танцах, разумеется, — она вновь смеётся. — Я наблюдала за тобой и Та. Эти движения слишком легки, они не для тебя. Будто кувшинки в пруду, а ты вовсе не вода. Ты пламя. Я же права?       — И что же мне подходит?       Сапфир опускает руки и на четвереньках подбирается ближе, вынуждая Сонхва чуть отшатнуться назад и едва не упасть на подушки под давлением. Волхв улавливает сладкий запах масел от её тела и тяжёлых волос, видит веера чёрных ресниц и кажется может их пересчитать.       — Я научу тебя, — говорит она тише. — Моя мать твердила мне: в танце может родиться истина и может содрогнуться мир. Не смотри ты в эти тусклые огоньки трещащих ламп, будь пламенем сам. Тем, кто явит истину, кто может поглотить. Тем, кто покорит не преступное. Понимаешь, о чём я говорю? Понимаешь же. Ты согласен?       — Кто ты такая?       — Та, у кого есть парочка дополнительных глаз и ушей во дворце, — Сапфир качает головой. — Ты согласен или нет?       Сонхва сдерживает в себе прокатившуюся дрожь. Сан не скрывает своих поступков, а Сонхва не умеет такое скрывать. Он попросту не знает, что ему делать. И эта женщина перед ним склоняет к… чему? Огоньки у неё за спиной лишь вьются на улях, молчаливо отворачиваются от Сонхва, не то позволяя ему самому решать, не то с презрением игнорируя. Теряет ли что-то Сонхва, если согласится? Скорее всего нет. Коль мир был создан в танце и в танцах же познаётся истина, то может стоит довериться Сапфир и отдать эту нить своей судьбы в её руки?       — Я согласен.