Мы сделали это. Перезагрузка

Плейлист Лолы Гараевой Включить — Перемешать

Machine Gun Kelly — Bloody Valentine Fall Out Boy — Immortals

      Вечеринка на пляже в субботу так и не состоялась. К нашему берегу пришёл шторм.       С самого утра МЧС опубликовали штормовое предупреждение. Мы с парнями и девчонками восприняли опасность всерьёз и не пошли на костёр, однако некоторые, самые безбашенные, решили, что жизнь одна и надо ловить от неё по полной. Что ж, словили не то слово. Пришлось спасателям рисковать своими жизнями и выходить в бушующую во время шторма бухту. Катер береговой охраны накрывало трёхметровыми волнами.       Двое тусовщиков погибло, четверо очнулись в больнице.       Старый город подтопило, даже в кампусе стало трудно передвигаться — не угадаешь, где провалишься по колено в лужу. На въезде в бухты поставили ограждения с охраной.       Обычно штормы бушевали у наших берегов от силы сутки, а после только свирепые волны на пляже напоминали о том, что где-то там далеко ещё бушует стихия. Но не в этот раз. Опасная непогода длилась три дня. Несколько машин едва не унесло в море, огромные волны нападали на пристань, и их шипящая пена доставала аж до пролегающего в двадцати метрах шоссе, дождь лил не переставая, ливнёвки не справлялись. В понедельник занятия отменили.       Шторм стих во вторник утром — только моросящий дождик тихо стучал по окнам, — и жизнь вновь пошла своим чередом. Город зажил дальше, попутно исправляя последствия затопления.

14 февраля 2024 года

      Сигнал домофона громко пиликает, и, толкнув плечом дверь подъезда, я выхожу на улицу, по дороге вынимая из сумки футляр с наушниками. На улице мрачно и холодно, ещё работают грязные фонари. Мелкий дождик ещё моросит — не так сильно, чтобы доставать зонт, но и не так уж незаметно. Натянув горло свитера повыше, я застёгиваюсь на последнюю пуговицу пальто и поднимаю голову.       У подъездной дорожки стоит Киса, переминаясь с ноги на ногу. Увидев меня, он робко улыбается, а я, стиснув зубы, отвожу взгляд и, спустившись по ступеням, прохожу мимо.       — Ну, Солнышко, — летит мне в спину, но я демонстративно засовываю маленькие белые наушники в уши и вынимаю телефон, чтобы включить первую попавшуюся песню. — Да Чехова, постой же.       Киса дёргает меня за локоть, и я пытаюсь отбиться. Бесполезно. У него крепкая хватка, и он твёрдо решил, что сейчас мы обсудим то, что случилось в моей комнате после посиделок в пятницу.       — Чего тебе? — грубо спрашиваю я, пригвоздив друга к месту злым взглядом.       — Поговорить надо.       Да, мы не говорили с субботы. Во мне кипело слишком много злости на Кису, и я предпочла самоустраниться, чтобы успокоиться и быть готовой к диалогу. Вот только не получилось — я до сих пор злюсь. И очень сильно раздражена.       — Это случайно вышло.       — Случайно? — зло хмыкаю я. — Это как? Твоя язык чисто случайно полез мне в рот?       — Да, — абсолютно серьёзно отвечает Киса. — Я спросонья был. Думал, рядом тёлка очередная лежит. Я, честно, даже не понял, что это ты.       Почему-то от этих слов на душе становится ещё гаже. Перепутать меня с очередной девчонкой. Будто я могу быть в числе «очередных». Как-то это даже унизительно. Должно быть, мои чувства отражаются на лице, потому что Киса робко тянет руку и касается плеча. С опаской, будто боится, что тут же за это получит. И я совру, если скажу, что не хочу ему врезать.       — Мир?       Устало вздыхаю и отвожу глаза.       — Ладно, — фыркаю я и роняю подбородок на грудь, глядя на футляр от наушников в руке. — Проехали. Я должна была давно привыкнуть к тому, что ты редкостный мудак, да что-то всё никак.       Хохотнув, Киса сгребает меня в охапку, и мы вместе идём по дороге. Я убираю наушники в футляр, а футляр в сумку.       — Зато я понял, что тебе не понравилось, — криво улыбается он.       — Интересно, и как же понял?       — Ты врезала мне по роже.       — Это реакция на поступок, а не на его... м-м... качество.       Киса задумчиво запрокидывает голову, глядя на тёмно-серое небо.       — Ничё не понял, если честно.       Я устало вздыхаю и отмахиваюсь. Как объяснить Кислову, что поцелуй сам был нормальным, даже классным — Киса умеет целоваться, он поднаторел в этом, стал экспертом. Но лучшие друзья максимум в щёку друг друга целуют. Всё остальное — пиздец, который нельзя допускать, чтобы не потерять дружбу. А Киса уже второй раз так делает. Как же надо накуриваться, чтобы меня от своих пассий не отличать?       — Видел последний пост в Буднях? — решаю я сменить скользкую тему.       — Про тусу на пляже? — Я киваю. — Да. Крысиная морда хоть что-то нормальное всё же может выложить, а не хуйню всякую, как про Хенкалину.       — Ты пойдешь?       — Конечно. — Киса вскидывает густые брови и чешет татушки на шее. — А ты нет, что ли?       — Мне не кажется это хорошей идеей. В конце концов, ребята погибли. Разве уместно через четыре дня устраивать вечеринку в бухте, где это случилось?       — Не вижу в этом ничего стрёмного, — пожимает плечами Киса. — Эти дебилы сами виноваты, что решили устроить покатушки в заливе во время шторма. Какими идиотами надо быть, чтобы так объебаться.       — Мы сами так делали, — напоминаю ему я.       — Ага, только нам было пятнадцать. Забей. У нас тут кто только не тонул. Что теперь, не жить из-за этого? Ходить в вечном трауре? Администрация же не стала отменять празднование нового года на площади, когда накануне там бомж сдох от палённой водки.       Я скептически поджимаю губы. В чём-то он прав, но всё равно как будто это неправильно. Киса крепче стискивает пальцы на плече и ободряюще встряхивает.       — Да не парься ты так. Это же тусич в честь твоего любимого праздника. Любовь-морковь, хуё-моё.       — Если ты забыл, — хмыкаю я, — то напомню: мне уже не с кем отмечать четырнадцатое февраля.       — Да и хуй с ним, — морщится Киса. — Устроим клуб свободных от обязательств людей.       Я беззвучно фыркаю. В этом весь Кислов. Для него отношения — это обязательства и сплошные неудобства. И никакие здравые аргументы и примеры не могут его в этом разубедить. Он собственные примеры приводит: мои родители, его мать, семейство Козловых. Все пострадали от своих партнёров.       — Ладно, — пожимаю плечами. — Может и пойду.       — Отлично, — хлопает Киса в ладоши и потирает ими, предвкушая. — Нажрёмся в говно!       — Вот тебе лишь бы накидаться, как свинья, — шутливо ворчу я, и Киса с широкой улыбкой демонстрирует мне фак. — Боже, как грубо.       — Ты первая начала.       Мы идём вместе по улице. Мой короткий шаг сильно отстаёт от длинных ласт Кислова, и он старательно семенит, чтобы идти вровень. Я предусмотрительно обхожу лужи, щадя свои новенькие кроссовки, а Киса, наплевав на всё, шлёпает прямо по ним. Немного воды брызжет мне на ногу, и я толкаю парня, чтобы он убрался в сторону — подальше от огромного пролива посреди тротуара.       — Боже, — смеётся Киса, — как грубо.       — У меня чистая одежда, хватит её пачкать.       — В детстве ты любила по лужам прыгать.       — То было в детстве, а сейчас, если не прекратишь шлёпать, я тебя ударю, клянусь.       В ответ Киса только ведёт плечами и надменно фыркает. Вынув из кармана телефон, я всматриваюсь в пришедшие сообщения от Лолы:       Лол Кек: Чехова, помоги. Мой вайб дэд-инсайда не выдерживает такого количества розового цвета на один квадратный метр.       Я: Что, всё настолько плохо?       Лол Кек: Не плохо, а пиздец хуёво. Я будто попала в грёбаный мир Барби.       Лол Кек: Меня сейчас стошнит, и я не преувеличиваю.       Я улыбаюсь, набирая подруге ответ. Как и Киса, Лола терпеть не может день Святого Валентина. И вовсе не потому, что ей не с кем его отмечать, просто это её любимое клише — агрессивная Панкуха против любви. Классика жанра, и Лола её обожает.       — Я чувствую, что ты мне изменяешь, — вклинивается в мою переписку с подругой Киса, и я слышу обиду в его голосе. — Это грубо, Чехова.       — Да хватит уже использовать мои фразочки, — фыркаю я и, отправив сообщение, что скоро буду в универе, убираю телефон в карман. — Всё, я здесь.       Киса роется в карманах и извлекает пачку Мальборо, а я вытаскиваю из сумки электронку. Закурив, он принимается вертеть зажигалку между пальцами и поворачивает голову в мою сторону.       — У меня созрел вопрос.       — О, господи, — тихо вздыхаю я, а затем поднимаю глаза на идущего рядом друга. — Даже боюсь спрашивать. Так, какой вопрос?       — Чисто теоретически, — Киса взмахивает руками, словно подтверждая, что вопрос и правда будет «чисто теоретическим», — мы бы могли замутить?       Его слова ставят меня в ступор. Моргнув, я хмурюсь и недоумённо спрашиваю:       — Кто «мы»?       — Ну, — с непроницаемым лицом отвечает Киса, — ты и я.       И дёрнул же меня чёрт затянуться электронкой именно в этот неудачный момент. Дым попадает не в то горло, я давлюсь и принимаюсь кашлять. Из груди вырывается жалкое сипение, а на глазах выступают слёзы.       — Прости, — хрипло говорю я, качая головой, — что ты только что сказал?       — Да я же говорю, что это гипотетический вопрос, — пожимает плечами Киса, ничуть не смутившись от того, что из-за его слов я чуть не подавилась. — Так могли бы или нет?       — Я не понимаю, — принимаюсь сливаться с неудобной темы, которая после того поцелуя становится совсем уж дискомфортной, — с чего это тебе в голову пришло.       — Я просто поддерживаю разговор. Ты слишком скучная, Чехова. Приходится как-то выкручиваться, чтобы не сдохнуть от тоски рядом с тобой.       В отместку я толкаю Кису, и он, не ожидавший этого, качается в сторону и ступает одной ногой в лужу. Так тебе и надо, засранец.       — Вот именно поэтому, — я устремляю палец в сторону Кисы, который застыл посреди дороги и недоумённо развёл руками, — мы бы не смогли замутить.       — Это не ответ, — щурится Киса, а затем вдруг улыбается. — Вот жопу ставлю, не будь мы знакомы с детства, ты бы по уши меня трескалась, как только увидела.       Я испускаю театральный стон и, прикрыв веки, прижимаю ладонь к груди.       — Никаких сомнений, даже малейших.       — Нет, я серьёзно, — улыбается Киса и подходит ближе, шлёпая своими ластами по лужам меньшего размера. Остановившись, он возвышается надо мной, а я с вызовом смотрю на него снизу вверх. — Статистика показывает, что все от меня без ума. Уверен, если в нашем унике есть геи, то они точно втайне надрачивают на меня.       В ответ я морщусь и издаю тихий рвотный звук. Но Кису моё отвращение нисколько не смущает — улыбка становится шире, и он ведёт пятернёй по растрёпанным волосам. В ухе звякает чёрная серьга в виде креста.       — Я хорош собой, признай уже.       — Да я даже не спорю, — взмахиваю руками и, качнув головой, призываю Кису не стоять посреди дороги, а двигаться в сторону кампуса. — А ещё ты конченый нарик, грубиян, сексист и мудак. Так что, мой ответ однозначен: нет, мы бы не замутили. Даже чисто теоретически.       — Ну да, — кривится Киса, — футболист куда лучше. Он же такой идеальный.       — Так, — вскидываю руку, чтобы остановить увильнувший не ту сторону разговор, — не начинай даже. Я ответила на твой вопрос, теперь закроем тему.       Киса поджимает губы — кажется, даже обиделся.       — Если бы мы друг друга не знали, то вся наша история могла бы развернуться совсем по-другому.       Делаю вид, что не слышу последнюю реплику, уставившись перед собой. Может Киса и прав — лучший друг не кажется мне удачным выбором для отношений как раз потому, что я его слишком хорошо знаю. А первое впечатление, как известно, можно произвести лишь однажды.

***

      В ВЧУ любят праздники. Даже самые незначительные, которые обычно никому не придёт в голову отмечать. Например, день шоколада. Или международный день панд. Инициатором празднования всегда выступает оргкомитет (Аня Козлова в него входит — кажется, она участвует во всех студенческих активах, которые только есть). И делает он это с размахом. В день шоколада на территорию кампуса приезжают представители крымского музея шоколада, а кондитерская фабрика Кудинова активно спонсирует этот праздник. С самого утра и до позднего вечера работают мастер-классы по изготовлению шоколада и конфет, дегустация самых разнообразных плиток, а в главном холле администрации устанавливают гигантский шоколадный фонтан, куда все могут макать сыр и фрукты с ягодами на шпажках.       Так и с сегодняшним днём Святого Валентина. Уже начиная с главных ворот повсюду и во все стороны устремились ряды красных воздушных шаров в форме сердца, и от такого обилия алого, бордового и розового быстро зарябило в глазах. Также запустили фонтан Афродиты, всего на день. Он громко журчал, а вода в нём переливалась блестящим перламутром. На фасадах учебных корпусов, раскачиваясь от слабого ветерка, летали бумажные голуби. Во всём кампусе царила магия зарубежного праздника во имя влюблённости и влюблённых.       В этот день даже у самых строгих преподавателей хорошее настроение — они не поднимают каждого по списку, не заваливают вопросами, а некоторые отпускают нас пораньше. И даже не злятся на купидонов Валентина, стучащихся в двери аудитории через каждые десять минут. Все они разные, и к концу второй пары мне начинает казаться, что я схожу с ума от обилия белых перьев в крыльях, удушающего аромата розовых роз в букетах и мелькающих туда-сюда валентинок.       Нет, я люблю праздники — они украшают серые будни, их всегда с нетерпением ждёшь, а когда они проходят, испытываешь разочарование и ностальгию, возвращаясь к рутине. Но всего должно быть в меру. Как, например, песен Тейлор Свифт, которую в обычный день я безмерно люблю, а сегодня проклинаю за столько спетых песен о любви. Именно они крутятся под потолками всех корпусов на каждом перерыве.       Именно поэтому, услышав в шестой раз гитару начинающейся «Love Story», я чувствую, как поднимается давление, а глаз начинает нервно дёргаться. Ненавижу, когда это случается — почему тело всегда выдаёт меня с головой, особенно нервозность?       Пропустив половину студентов из аудитории, я торможу у дверей и в пятый раз пишу Хэнку о том, что он козёл, пропустивший уже вторую пару, не предупредив меня. Но это сообщение, как и все предыдущие, остаётся без ответа — Хенкин даже не читает их. В раздражении зажав кнопку блокировки, я едва не роняю телефон на пол, потому что меня толкают в плечо. Поймав мобилу у самых коленей, я поднимаю глаза и собираюсь уже обматерить нерасторопного мудака, но осекаюсь: на меня, задрав подбородок, с вызовом смотрит аспирантка Сенина.       — Что-то не так? — вскидываю я брови в ответ на её колючий взгляд, но Ольга молчит. Впрочем, я знаю причину её странного поведения — дело всё ещё в Хэнке. Это читается по глазам.       Оставшиеся студенты проходят мимо нас, не обратив внимания, и аудитория окончательно пустеет. Мы молча пялимся друг на друга, и я всё жду, когда плотину прорвёт. Вижу, как слова душат Ольгу, но она сдерживает их, поджав губы. Аспирантка медленно краснеет от злости, распространяя ауру неприязни, а я остаюсь спокойной. Опыт общения с матерью сделал меня устойчивой ко всем токсичным людям, которые пытаются высосать энергию из всего вокруг. Хотя, кажется, Ольге нужна не моя энергия, а душа. Так и оторвала бы мне голову, отвечаю.       Не дождавшись ответа на свой вполне риторический вопрос, я пожимаю плечами и собираюсь выйти из аудитории, как слышу сдавленный голос девушки:       — Я всегда знала, что не надо связываться с парнем, у которого есть лучшая подруга.       Остановившись в дверях, я медленно оборачиваюсь и не могу сдержать ехидной усмешки. Знаю, некрасиво, но она сама рвётся наружу.       — Тогда что случилось? Если ты знала, зачем тогда связалась?       К аспирантам преподавателей студенты должны обращаться на «вы» — таково правило, — но Ольга уже разрушила границу взаимоуважения, поэтому меня несколько не ломает разговаривать на «ты».       Облизнув пересохшие губы, Ольга сокращает расстояние между нами и возвышается надо мной на своих каблуках. Я же нисколько этого не смущаюсь и спокойно задираю голову, чтобы смотреть внезапно возненавидевшей меня девушке прямо в глаза.       — Я слышала, как вы смеялись над тем, что Боря встречается со мной. Что, тебя так снедала ревность?       Услышанное очень удивляет. Да, Киса без конца задирал Хэнка, но я никогда не присоединялась к ехидным комментариям. О какой тогда ревности идёт речь?       — Слушай, Ольга, — я склоняю голову набок и дарю аспирантке сочувствующую ухмылку, — мне правда жаль, что вы расстались, ещё и таким некрасивым образом. Но Хэнк волен делать, что хочет. Я его ни к чему не призываю и уж тем более не ревную.       — Я тебе не верю, — шипит Ольга. — Знаю таких, как ты. Единственная девчонка в компании парней. Вы хотите быть единственными и незаменимыми, а как только у кого-то из парней появляется девушка, делаете всё, чтобы избавиться от неё.       — Боже, — у меня вырывается смешок, и я накрываю губы пальцами, продолжая улыбаться, — ну и фантазия. Извини за нескромный вопрос, но Рауль что, вытрахал из тебя все мозги? Если что, я знаю специалиста, могу дать...       Договорить не успеваю — по щеке прилетает не сильная, но хлёсткая пощёчина. Голова дёргается в сторону, а кожа на лице начинает слабо гореть. Прищёлкнув языком и растеряв всякое ехидство, я снова смотрю на Ольгу. Она, кажется, сама испугалась того, что влепила мне пощёчину — её рука зависла в воздухе, а рот приоткрылся от удивления.       Не подумайте, я не тряпка. И щёку для второго удара никогда не подставляю.       Замахнувшись, я бью Ольгу по лицу раскрытой ладонью — куда больнее, чем это сделала она. И это не эмоции, как у неё, а холодный рассудок. Никогда не распускайте руки, если потом будете жалеть об этом.       Ольга охает и отшатывается назад, схватившись за стремительно краснеющую щёку. Встряхнув руку, я поправляю лямку сумки на плече и бросаю ей, прежде чем выйти из аудитории:       — Не умеешь держать себя в руках, пей таблетки. А ко мне не подходи. Дура.       Я даже не оборачиваюсь, чтобы посмотреть на реакцию Ольги. Иду по коридору и стискиваю пальцы в кулаки. И за что ко мне такая ненависть? Да, она злится, да, она расстроена, оставлена без ответов, которые бы её устроили, но Хэнк не из-за меня порвал с аспиранткой. Ненавижу дурацкую черту некоторых людей сваливать всё дерьмо с больной головы на здоровую.       Раздражённая случившимся, я почти лечу по холлу и, фыркнув в последний раз, выскакиваю на улицу. Холодный ветер едва не сшибает с ног, и я тут же жалею, что не стала забирать пальто из гардероба. Идти до столовой минут пять по февральскому холоду, а на мне только толстовка. Накинув капюшон на голову, я ёжусь, обнимаю себя за талию и торопливо спускаюсь по ступенькам.       Кто-то из первокурсниц решает своровать парочку шаров, которые и так раздают всем желающим в холле администрации. Я пытаюсь проскочить мимо галдящей и чересчур оживлённой стайки, и мне в лицо, словно из ниоткуда, прилетает шарик в форме сердца. Я испуганно вздрагиваю и ловлю его, а одна из девчонок громко ойкает.       — Блин, выскочил, зараза!       Раздражённо сунув потеряшке добычу, я поправляю волосы и недовольно говорю:       — Зачем вы их отвязываете? Шары бесплатно раздают в свечке.       — Они не такие красивые, — жалобно канючит другая девчонка — на вид ей недавно только восемнадцать стукнуло. — Нам эти больше нравятся!       — К вашему сведению, — ехидно хмыкаю я, — эти шары — из дешёвого материала. Они от холода скоро сдуются, и у вас в руках останется тупо кусок резины на верёвке.       Оставив первокурсниц осмысливать мои слова, глупо хлопая глазками, я разворачиваюсь и ускоряюсь, чтобы скорее спрятаться в спасительном тепле кафетерия. Войдя в, так называемый, предбанник столовой, я замечаю в углу снимающую куртку Лолу. Подруга стягивает кожанку, только кажущуюся слишком лёгкой для сегодняшней непогоды — изнутри верхняя одежда обшита тёплым и мягким ворсом, — и застывает, перебросив куртку через руку. Она пялится в мобильник и качает головой в такт музыке в наушниках, белым проводом тянущихся к разъёму телефона.       Пропустив несколько групп студентов, которые, кажется, слишком голодны, чтобы смотреть по сторонам и не сбивать прохожих, и медленно иду к подруге. Больше всего в её внешнем виде моё внимание привлекает непривычно светлый верх — Лола нацепила белую футболку с изображением персонажа из известного фильма в жуткой шахтёрской маске, в очках которого бьются два розовых сердечка.       Усмехнувшись, я ускоряюсь и, подбежав к Лоле, с криком дёргаю подругу за рукав. Она вздрагивает и чертыхается, ловя выпавший телефон уже в воздухе. Выдернув наушники, Лола с укором глядит на меня, а я, закатив глаза, приобнимаю подругу за плечи.       — Напугала, — буркает Лола и поправляет волосы, которые я случайно оттянула. — С чего вдруг такое радостное настроение? Не вижу повода.       — А я вот не вижу повода грустить, — улыбаюсь я и, потянувшись, отступаю на шаг. — Ну же, улыбнись, жизнь прекрасна!       — Не разделяю твоего энтузиазма, — фыркает Лола, в своей излюбленной манере распространяя вокруг себя ауру мрака и треша. — У меня уже голова болит. — Вскинув руки, она указывает на что-то под потолком. — Эта музыка — ужасна. Вся такая слащавая, аж поперёк горла. А когда «Венера-Юпитер» поставили — я чуть из окна не сиганула.       — Пожалуйста, не говори об этом Рите, — хмыкнув, отвечаю я и удерживаю на руках всунутую мне кожаную куртку. — Она тебя за Ванечку Дмитриенко порвёт.       Лола выдёргивает наушники из динамика и спутанной кучей убирает их в сумку, кривляясь. Выражение её лица можно печатать на агитационных листовках против дня Валентина. Но тут она резко успокаивается, вполне миролюбиво улыбается и вынимает из сумки на свет огромную красную коробку в форме сердца.       — Держи, это тебе.       Я, сильно удивлённая, беру в руки довольно увесистый подарок. Внезапно в голову приходит воспоминание из детства — тот самый день, когда мы с Лолой, будучи ещё маленькими второклашками, остались одни у неё дома в будний день. Почти весь наш класс свалился в постели от гриппа, а тем, кто не успел подхватить жутко заразную болячку, велели оставаться дома. Была зима, родители на работе, нас запрели в квартире Гараевых на ключ — чем можно заняться детям? Правильно, рыться в шкафах в поисках DVD-дисков. В то время, когда кино преимущественно распространялось на физических носителях, в доме каждой семьи были те диски, которые можно было смотреть детям, и те, который родители прятали на самых верхних полках. Старшее поколение было уверено, что глупые дети не додумаются искать запрещённые фильмы, но, как известно всем и каждому, запретный плод сладок, а всякие маленькие тайны должны быть немедленно обнародованы.       Фильм «Мой кровавый Валентин» с Дженсеном Эклзом вышел аж через двадцать восемь лет после оригинального и самого первого, но об этом мы тогда ещё не знали. На нас с плоской шершавой коробочки смотрел мужчина в шахтёрском костюме, держащий в руках огромную кирку. Сейчас уже и не вспомню, почему мы с Лолой тогда пришли к единому мнению, что именно этот диск надо посмотреть.       Под впечатлением от увиденного остались обе. Надо сказать, что именно с этого фильмы началась моя любовь к слэшерам и другим форматам ужастиков. И вспомнился мне сейчас именно тот момент, как Лола, дождавшись титров, восхищённо выпалила: «Вот бы мне кто такую валентинку подарил!».       Не осуждайте её. Она всегда была с приветом, но, при всей своей злобности и агрессивности, Лола абсолютно не опасна. Ну, почти.       Так вот, удерживая на весу тяжёлую коробку, я перевожу взгляд с красного сердца на изображение на футболке Лолы. Мой кровавый Валентин. И эта коробка подозрительно похожа на ту коробку с конфетами из старого фильма. Нет, конечно, Лола бы не принесла мне человеческое сердце, но после того, как в девятом классе она подкинула Козловой в сумку свиные уши в жиру, я вполне верю, что горячо любимая подруга может приколоться и положить в подарок сырое сердце курицы или свиньи, чтобы навсегда отбить у меня даже лёгкую симпатию ко дню Святого Валентина.       — Чего ты так смотришь на меня? — вскидывает брови Лола, делая вид, что не понимает, о чём я думаю. — Я, вообще-то, старалась. Так что, харе глаза лупить и открывай уже.       Тяжело вздохнув, я поддеваю ногтём край крышки и с осторожностью поднимаю.       — Бу! — вдруг вскрикивает Лола, вкинув перед мои лицом оттопыренные ладони, и я, повинуясь древнему, как мир, инстинкту, от души бью подругу крышкой по щеке. — Ауч! Ты охренела?       — Сорян, — хмыкаю я, — рука дёрнулась. Это что, валентинка из фильма?       — Ты догадалась! — расплывается в широкой улыбке Лола. — Нравится?       Трудно словами выразить то, что я на самом деле чувствую. В коробке в форме сердца на бархатной кроваво-красной тряпочке лежат шоколадные конфеты в чёрной обёртке, а в центре — открытка, которую Лола явно сама сделала в фотошопе: полуголый Дженсен Эклз сидит в кресле, стянув край белых трусов до неприличия низко, и томно смотрит прямо на меня, а рядом с ним красуется надпись «Будь моей навсегда», стилизованная под стекающую по стене кровь. И жутко, и охренеть как мило.       — Ты что, — в ужасе шепчет Лола, — ревёшь? Господи, Чехова, я тебе больше ничего дарить не буду, если продолжишь на всё так реагировать.       — Нет-нет, — спешно качаю я головой и вытираю шмыгающий нос. — Просто это очень круто. Мне нравится. Теперь мне неловко, что мой подарок для тебя не такой классный. Чёрт, да он дерьмо после такого...       От смачного подзатыльника, которым меня от души одаривает Гараева, голова дёргается вперёд, и я больно бьюсь подбородком о грудную клетку. Коробка с конфетами чудом не выскальзывает из рук, когда я пытаюсь ответить подруге пинком.       — Я ненавижу, когда ты обесцениваешь свои же подарки, дура! — кипятится Лола, уворачиваясь и змеёй скользя по холлу, норовя сбить прохожих. — Заебала, бля!       — Сама дура! — не остаюсь я в долгу. Схватив из коробки одну конфету, я ловко разворачиваю её одной рукой, сую шоколадку в рот целиком, а фантик швыряю в подругу. — Вот тебе!       — Не хочется, конечно, прерывать выступление обезьян из цирка, — раздаётся внезапно мягкий и ровный голос за моей спиной, и я застываю, забыв прожевать конфету, — но нормальным людях хочется пройти в столовую без приключений. Может, вам стоит выйти на улицу? На стадике для ваших игрищ как раз найдётся место.       — Тьфу, блять, — брезгливо плюётся Лола, ероша волосы. — Ну ни один день не может пройти без вида твоей опротивевшей рожи. Козлова, иди, куда шла. Или на хуй, как вариант.       Аня, облачённая в нежно-розовый комбинезон, застыла посреди просторного помещения, величественно оттопырив ангельские крылья в обе стороны. В руке она держит плетёную корзинку с валентинками, украшенную красными лентами.       — Да я бы с радостью, — без тени смущения или злости говорит Козлова и обводит рукой пространство вокруг себя, — но вы же дорогу перегородили.       — Жрать меньше надо, — огрызается Лола. — Сразу везде пролезать будешь. Хотя, что это я, ты же и так в каждое очко залезешь, крыса тупая.       По лицу Козловой, до этого сохранявшей непоколебимое спокойствие, бежит мрачная тень. Ещё слово, и она запустит корзинку прямиком в голову Гараевой. Надо срочно купировать конфликт.       — Ань, просто иди уже.       Поджав губы, Козлова смотрит на меня долгим немигающим взглядом, а затем, поправив завитые в локоны светлые волосы, расплывается в блаженной улыбке — именно так и должны выглядеть ангелы. Даже если по сущности своей они — адвокаты Дьявола.       Кажется, она намеревается что-то сказать, но в итоге пожимает плечами и шагает в сторону дверей, задев меня крылом. Лола успевает увернуться. Шаркнув пятками по полу, Гараева кривит губы в усмешке и бросает Ане в спину:       — Ты же в курсе, что красные ленты — это символы борьбы со СПИДом?       Аня, не оглянувшись, отвечает:       — Ага, нацепила, чтобы выразить соболезнование всей вашей компашке.       Я в последнюю секунду успеваю схватить подругу и не дать ей оторвать крылья Козловой вместе с головой. Сжав пальцы на плечах, я негромко говорю Лоле:       — Остынь, пошла она в жопу. Одной драки на сегодня хватит.       — Я ещё ни с кем сегодня не дралась, — качает головой Лола, отбрасывая длинные каштановые волосы на спину. Я замечаю спрятанную в них бордовую прядь и длинные серьги в виде жёлтого пера ни то цыплёнка, ни то феникса. — А теперь хочется. Аж руки чешутся.       — Ну, — смущённо хихикаю, заправив волосы за уши, — возможно, я немного поцапалась с аспиранткой Сенина.       Лола застывает со вскинутыми руками, и сумка сильно бьётся о её бедро. Глаза Гараевой вспыхивают от восторга, и она с придыханием просит:       — Расскажи мне всё. Немедленно.       Сунув коробку с конфетами в сумку, я в подробностях и во всех красках пересказываю подруге нашу маленькую потасовку с Ольгой, пока мы медленно движемся в очереди из студентов у прилавков с едой. Лола то возмущённо пыхтит, то улыбается во весь рот. Наконец, она выдаёт:       — У Ольги давно шарики за ролики заехали. — Схватив с прилавка тарелку с котлетой и пюре, Лола ставит её на поднос и протягивает мне вторую порцию. — Она всё время такая странная. На перерывах сидит себе одна на улице — книги читает и сама с собой разговаривает. А потом смеяться начинает, прикинь. Это крипово даже. Или крышу оккупирует. Я сколько раз пыталась там покурить и списать домашку, а Ольга сидит и пялится в никуда. И как только Хенкин на неё запасть мог? У неё же явно не все дома. Теперь она будет преследовать и его, и тебя. Потом ворвётся на какую-нибудь тусовку и всех перестреляет. Я такое в фильме в каком-то видела.       — Ну, не знаю, — невесело хмыкаю я, протягивая подруге вилку, и мы направляемся за столик, где нас уже ждёт Анжела, всегда и всюду приходящая раньше остальных. — Может, сегодняшняя ситуация вправила ей мозги на место. Поживём и увидим.       — Вот почему я не люблю этот день. У всех в преддверии дня розовой блевоты башня нахуй отлетает. А если кто-то остаётся без пары или, не дай боже, без валентинки, то самоубийц четырнадцатого февраля становится больше на парочку долбоёбов.       Лола взмахивает рукой и указывает на украшенное шариками и ленточками дерево в центре кафетерия, словно там, в доказательство её слов, должен качаться висельник. И как только ботаники разрешили кощунство над своей неприкасаемой святыней? Впрочем, с Козловой трудно спорить — она человека заживо сожрёт, чтобы добиться своего.       Я ещё на подходе замечаю грустное выражение лица Бабич, с которым она пялится в телефон, подперев кулаком щёку. В голову приходят только две причины, почему сегодня Анжелка может быть расстроенной: переписка с профессором или страница его жены.       Лола, со свойственной ей наглостью, заглядывает через плечо нашей подруги, и Анжела поспешно выключает экран, опуская телефон на стол.       — Опять госпожу Сенину сталкеришь? — с усмешкой спрашивает Гараева, и мы усаживаемся на стулья по обе стороны от Бабич. — Что нового в счастливом и дружном семействе?       — Рома ей шикарный букет подарил утром, — тихо отвечает Анжела, отводя глаза. — И завтрак в постель принёс.       — Ну, — хмыкает Лола, отправляя рот щедрый кусок котлеты, — было бы странно, оставь Кант свою обожаемую жёнушку в такой день без подарков.       Анжела смотрит на неё искоса недобрым взглядом, а я жалею, что не могу достать до Лолы под столом и как следует пнуть. Лола пожимает плечами, ничуть не смутившись.      — Что я не так сказала? Ты, Анж, не тупи: или расставайся с Кантом, потому что тебе не нравятся такие отношения, или не реви, потому что он женат. Тут одно из двух, третьего, как ни странно, не дано.       — Не думала, — горько произносит Анжела, складывая руки на груди, — что ты тоже меня осуждаешь.       Припечатав ладонь к груди, Лола округляет глаза, качает головой и, чавкая набитым ртом, отвечает:       — Я? Да никогда в жизни. Мне ли не знать, что ты чувствуешь. Я всего-то хочу вернуть тебя в реальность, чтобы ты не депрессовала из-за того, чего не сможешь получить. Коли вляпалась в такое дерьмо — веди себя достойно. И не жалей о последствиях.       Я задумчиво помешиваю пюре в тарелке, раздумывая над услышанным. Гараева идёт по жизни с главной установкой: никогда и ни о чём не жалей. Даже, если ты совершил ошибку, приведшую к отвратительным последствиям, имей в себе силы признать вину, извлеки урок, но не смей жалеть. Поэтому она никогда и никому не позволяет её поучать.       — Моя жизнь и мои грабли, — отвечает Лола на любые нотации. — Даже если они ёбнут меня по башке, это только мои проблемы. Вас-то почему они ебут?       Процентов на семьдесят я согласна с ней, но остальные тридцать… Я много о чём жалею, мечтаю вернуться в прошлое и исправить свои косяки. Пытаюсь избавиться от этой привычки, ведь, как Лола говорит, пока я концентрируюсь на сожалениях, упускаю момент извлечь урок и стать умнее.       — Я ни о чём не жалею, — выдаёт Анжела, на которую слова Лолы никакого впечатления не произвели. — Но это не значит, что мне не обидно.       — Ну и дурочка, — пожимает плечами Гараева и запивает обед чаем. — От твоей обиды хуже только тебе. Госпоже Сениной, как и самому Канту, на это глубоко насрать. Одна не в курсе, второй — эгоист, думающий только о себе. Я бы на твоём месте больше переживала о посте в Буднях.       — Ты про тот слух про препода, который мутит со студенткой? — уточняю я.       — Ага, — кивает Лола. — Конечно, мне пофигу, что будет с Кантом, но за тебя я переживаю.       Гараева хочет ободряюще хлопнуть Бабич по плечу, но та сторонится, и уголки её губ ползут вниз. Анжеле этот день точно не в радость. Я замечаю движение поверх плеча подруги и едва слышно выдыхаю. А сейчас он для Бабич станет ещё хуже.       Мел, нацепив на лицо самое счастливое выражение, идёт в нашу сторону с охапкой белых лилий в руках — любимых цветов Анжелы. Одет он в мятые серые брюки, сверху нацепил бордовую водолазку, а вот синие форсы забыл сменить на что-то более подходящее — прямо романтичный герой. Маяковский двадцать первого века. За ним торопится Киса и, заметив меня, ведёт ребром ладони по своей шее, в панике оскалившись. Отстав от друзей, маленькую процессию замыкает Хэнк и выглядит он так, словно сейчас произойдёт что-то очень ужасное. Ну всё, это фаталити.       Гараева замечает мой растерянный вид и оглядывается.       — Ох, ёпта, — выругавшись, она накрывает глаза пальцами, забыв о макияже. — Только не это.       Я не знаю, почему Мел настолько счастлив, но судя по Кислову, подающему знаки конца света, и Хенкину, который приставляет к своему виску невидимый пистолет, ничего хорошего это настроение не сулит.       Стоны стыда Лолы отвлекают Анжелу, и она, закинув руку на спинку стула, оборачивается к парням, вслед которым несутся смешки. Киса оборачивается, и смешки тут же стихают. Никто не хочет связываться с нервным Кисловым.       — Если мы с Чеховой нападём на Меленина, — громко шепчет Лола, — у тебя будет секунд десять форы, чтобы съебаться.       Устало вздохнув, Анжела отмахивается и растягивает губы в неправдоподобной улыбке. Я жую внутреннюю сторону щеки, наблюдая за тем, как Мел стремительно, словно ледокол, пересекает оставшееся расстояние и, остановившись рядом со столом, опускается ниже, чтобы оказаться с Бабич лицом к лицу.       Киса, болезненно хлопнув меня по плечу, падает на соседний стул и шепчет на ухо:       — Мы пытались его отговорить. Не получилось.       — Отговорить от чего? — спрашиваю я также шёпотом, но в ответ Киса только качает головой и указывает подбородком на разворачивающуюся сцену.       Мел прочищает горло и, повысив голос, чтобы галдёж в кафетерии не заглушили его слова, произносит, глядя на Анжелку сверкающими глазами:       — Анж, я давно хотел тебе сказать... — Его голос дрожит, и я склоняю голову к плечу, чтобы отвернуться и не видеть того, что произойдёт дальше. Мне вдруг стало стыдно. Это самое чувство, когда делает другой, а стыдно мне. — Мы дружим с четвёртого класса, но ещё с первой встречи я понял, что ты — та самая. Ты особенная: самая красивая, умная, добрая, нежная. Тепло твоего сердца способно растопить вершины самых непреступных гор. Не прошло и дня, чтобы я не думал о тебе — каждый час, каждый миг.       Я вижу лицо Кисы, который с трудом сдерживает отвращение от слащавых слов Мела. Мне тоже не хотелось бы присутствовать при этом монологе, но я даже горжусь Кисловым, который в обычной ситуации уже бы демонстративно издавал рвотные звуки. Хэнк, сидящий по другую сторону, обнимает какой-то чёрный тубус и разглядывает присутствующих в кафетерии, старательно не глядя в сторону нашего романтичного меланхолика. И только Лола, раскрыв рот, во все глаза глядит на Меленина и внимает каждому слову, пусть они обращены ни к ней.       — А как же Ритка? — вырывается у неё, и Гараева тут же громко охает, метнув на Хэнка возмущённый взгляд — Боря пнул её под столом и сделал вид, что очень увлечён происходящим вокруг.       Мел бросает на Лолу короткий взгляд, но ничего не отвечает. Я говорила, что Рита и Мел встречались в девятом классе? Не помню. Да, такие вот дела. Но сейчас не об этом.       — Я, наконец, собрался духом, чтобы признаться в своих чувствах. — Сделав глубокий вдох, Мел шумно выдыхает и с трогательной улыбкой смотрит на ошарашенную Бабич глазами, полными надежды. — Анжела, я люблю тебя.       Вилка, зажатая в руке Лолы, с грохотом падает на пол. Я растерянно смотрю на парней, но они тут же отводят глаза — Хэнк поджимает губы и барабанит пальцами по крышке тубуса, а Киса морщит лоб и тут же расслабляет, а потом повторяет это странное действие ещё раз.       Нет, чувства Мела ни для кого не были секретом, даже для Анжелы. Но я не ожидала, что он когда-либо их озвучит. Пока не сказано вслух, Анжела может игнорировать любовь Мела. А теперь не сможет. Сказанного не воротишь.       Вероятно, после признания, Мел должен был всучить подруге цветы, но он застыл неподвижно. Анжела молчит, мы тоже. Проходящие мимо студенты бросают в сторону припавшего на одного колено Мела заинтересованные взгляды, и я вижу, как Козлова, повесив корзинку на предплечье, направляет в нашу сторону объектив камеры на телефоне. Ну всё, новая сплетня появится в Буднях уже через десять минут.       А ещё я замечаю Романа Сенина. Профессор философии медленно идёт мимо столиков и не может отвести глаз от Анжелы и Мела. Брови его нахмурены, а пальцы крепко, добела, сжимают края подноса. Он не тормозит, когда проходит в метре от нашего стола, но зато его фигура выдёргивает Анжелу из ступора, в который её вогнали слова Мела. Она содрогается всем телом и хочет вскочить, но я предусмотрительно удерживаю дурочку за локоть. Давай, кидайся с оправданиями к тайному любовнику, это же ничуть не подозрительно.       Опомнившись, Анжела падает обратно на стул, простонав, запускает пальцы в волосы и сгибается пополам. Лучезарная улыбка Мела начинает тлеть.       — Егор, ты... — выдыхает Бабич и качает головой, не глядя на парня. — Что ты наделал?       Хороший вопрос, только к чему он относится? К тому, что Меленин только что разрушил их дружбу, или к тому, что Сенин всё видел?       Мел нервно облизывает губы и смотрит на нас в поисках поддержки. А мы дружным молчанием отнекиваемся. Ещё чего не хватало, встревать в эту драму. Даже Лола не лезет, а ей обычно сложно удержаться.       — Что тут происходит?       Я вздрагиваю всем телом, услышав голос за спиной, и хватаюсь за сердце, перепутав стороны. Оглянувшись через плечо, вижу застывшую в недоумении Кристину Прокопенко с подносом в руке, а рядом с ней не менее удивлённую незнакомку. Моё внимание привлекают её шикарное вьющееся каре и миловидное личико. Точно не знаю её, эти каштановые кудри я бы запомнила.       — Что происходит? — повторяет Кристина, не дождавшись ответа, и кивает второй девушке на стулья за соседним, пока ещё пустым столом. — Возьми нам два.       Незнакомка послушно кивает.       — Ну, — криво усмехнувшись, первой отзывается Лола, — Меленин только что признался Анжелке в любви.       — Офигеть, — отвечает Крис, и её брови стремительно ползут вверх. — Зачем?       Вопрос только на первый взгляд кажется тупым. На самом деле меня мучает то же самое недоумение: разве Мел не понимал все эти годы, что он находится в самой жёсткой френдзоне из возможных. Все люки задраены, глухо, как в гробу. Что его сподвигло совершить это идиотское признание? Надеялся, что день, посвящённый любви, способен разбудить в Бабич чувства, которых и в помине не было?       Все ждут, что Анжела скажет хоть слово Мелу. Даже банальное «прости, твои чувства не взаимны», но Бабич молчит, как партизан, и бледная, как полотно. Она продолжает смотреть на Сенина, который уже сел за преподавательский стол и сделал вид, что студенческая драма его нисколько не интересует.       Внезапно Анжела вскакивает на ноги и, бросив что-то неразборчивое, на трясущихся ногах идёт к преподавательскому столу, а я бросаю на Лолу паникующий взгляд.       — Мы должны остановить её? — произношу я одними губами.       — Она не маленькая, — качает головой Лола. — Пусть сама топчется по своим граблям, умнее будет.       Я не разделяю мнение подруги: Бабич на эмоциях, она запуталась, и может натворить делов, поддавшись панике. После такого не умнеют, а жизнь себе губят. Но мои опасения оказываются напрасными. Сенин, как бы случайно, сбивает локтём нож, и тот падает на стол. Анжела, оказавшись рядом со столом, присаживается, чтобы поднять прибор, и Роман тоже наклоняется. Всё происходит всего за долю секунды: профессор бросает что-то короткое, Анж едва заметно кивает и, не изменившись в лице, отдаёт поднятый нож. Выпрямившись, она подходит к раздаче и застывает, изучая меню на день.       Мел так и сидит на одном колене перед уже пустым стулом, а мы переглядываемся между собой, не в силах подобрать утешительные слова для друга. Судя по выражению лица, из Кисы так и рвётся пресловутое «а я говорил», но он держится и молчит.       — М-да, — тянет Кристина, — как неловко.       То ли её слова так действуют, то ли у Мела заканчивается режим энергосбережения, но он подскакивает как ужаленный и, сотрясая в руках букет лилий, несётся прочь из кафетерия. Я вижу через большие панорамные окна, как Меленин выскакивает на улицу прямиком в тонкой водолазке и быстрым шагом пересекает дворик по мокрой земле там, где ещё не выстелили новый газон. Поскользнувшись на грязи, он чудом не падает и бежит дальше, оставляя за собой след из белых лепестков лилий.       Неловкое молчание затягивается. Мы словно бы оказались под стеклянным куполом, как в том, где находилась волшебная роза Чудовища из известного мультика. Уставившись на полную тарелку, я чувствую, как пустота проваливается в желудок и отодвигаю обед. А Киса, наоборот, вспоминает про голод и забирает мою еду, довольно кивнув. Хорошо, наверное, быть Кисловым — его почти ничего не может смутить.       — А вы не хотите пойти за ним? — вдруг подаёт голос незнакомка, усевшись по правую руку от Прокопенко. — Успокоить. Ваш друг, кажется, очень расстроился.       — Не-а, — отмахивается Киса, орудуя вилкой. — У Мела из-за Анжелки всегда башня отлетает. К нему лучше не подходить ближайшие пару дней.       — Когда в десятом классе Мел узнал, что Бабич встречается с другим чуваком, — усмехнувшись, продолжает за друга Хэнк, — то расхреначил все автоматы в старом парке аттракционов. Это обычное дело.       — Говнюк, — обижено буркает Киса, пережёвывая котлету. — Он Марио разъебал. Я ему за это пизды вставил. Стоп. — Он вдруг вскидывает голову, поправляет чёлку и, уставившись на новенькую за нашим столом, спрашивает: — А ты кто, блять, такая?       Девушку грубая интонация Кислова не обижает — она расплывается в милой улыбке и протягивает через весь стол раскрытую ладонь.       — Маша.       Киса хмурится, глядя на протянутую руку, но после недолгой паузы пожимает её, а потом смотрит на свои пальцы, будто не понял, что только что сделал. Лола, облизнув губы, с подозрением хмурится и задаёт вопрос Кристине, молча размешивающей сахар в стакане с чаем.       — Ты зачем её к нам привела?       Я неловко чешу нос. Почему мои друзья такие невоспитанные?       Кристина сперва отпивает чай, затем вытирает салфетки накрашенные коричневой помадой губы и, наконец, отвечает ледяным тоном:       — Это Маша, дочь отчима. Я говорила, что она в наш уник переводится.       — Оу.       Лола присвистывает и окидывает Машу оценивающим взглядом. Девушка ничуть не смущается и отвечает доброжелательной улыбкой.       — Я для вас угощения принесла. — Она расстёгивает молнию на сумке и вынимает довольно объёмный контейнер с жёлтой крышкой. — В честь знакомства. Кристина сказала, что представит меня своим друзьям, вот я и приготовила для вас печенье с шоколадной крошкой. Берите, пока тёплое.       Маша открывает контейнер и подталкивает его в центр стола. Лола привстаёт, чтобы взглянуть на печенье и недоумённо спрашивает:       — Тёплое? Ты что, с факультатива кулинарии пришла?       — Нет, — смеётся Маша. — Я их в микроволновке подогрела.       Киса первый тянется за печеньем и суёт в рот, не успев пережевать котлету. Довольно кивнув, он тут же берёт второе. Мы следуем его примеру, и только Кристина продолжает с отстранённым выражением лица пить чай. Думаю, идея привести новообретённую сестрицу в нашу компанию принадлежит не ей — скорее всего её об этом попросила мама. Так сказать, интегрировать девушку в новое общество. Непривыкшая делать то, что ей претит, Кристина теперь всем своим видом демонстрирует недовольство.       Я кусаю печенье и про себя замечаю, что оно действительно вкусное — крошится на зубах, а вязкий шоколад напоминает нутеллу. Автоматически вскидываю глаза на Лолу и вижу, что та застыла со странным выражением на лице и с поднесённым ко рту откусанным печеньем. Затем она хмыкает своим мыслям, доедает угощение и отряхивает руки от крошек.       — А как вас всех зовут? — спрашивает Маша, когда мы благодарим её за угощение. Точнее, это делаем только я и Хэнк. Лола продолжает задумчиво молчать, а Киса, не обременённый чувством благодарности, берёт новое печенье из контейнера.       — Оля, — первой представляюсь я. — Это Лола.       Гараева только кивает.       — А я Киса, — лыбится Киса, стреляя глазками. Ну вот, новая жертва намечена.       — Как? — удивлённо вскинув брови, переспрашивает Маша. — В смысле, как кот?       — Он тот ещё котяра. Все углы метит, — хмыкает Хэнк и отстраняется от возмущённого удара Кисы. — Я Хэнк.       — О, — вскидывает брови Маша и широко улыбается. — Прям как полицейский Хэнк из Детройта!       — Ты играла в Детройт? — удивляется Хенкин. — Реально?       — Конечно, — кивает девушка. — Дома, в Москве, у меня есть приставка, я много раз перепроходила игру на разные концовки. Но не успела на самую плохую пройти, времени всё не было. Теперь я здесь, а приставка дома.       — У меня есть приставка, — слабо улыбнувшись, говорит Хэнк. — Можешь на ней пройти, если будет время.       — Эй! — не выдерживаю я. — Ты мне обещал, что поможешь её пройти!       Хэнк вскидывает брови и ухмыляется.       — Ты уже пять лет просишься, а всё никак не придёшь.       — Теперь точно приду, — твёрдо обещаю я и решаю сменить тему: — Я, кстати, для вас кое-что приготовила.       Нырнув в сумку, я выуживаю из-под подарка Лолы и тетрадей мешочек с фенечками. С пыхтением пошарив в нём, по очереди вынимаю цветные браслеты и раскладываю на столе в соответствии с именами друзей. Браслеты для Риты, Мела и Гены остались лежать на дне.       — Вот, — гордо расправив плечи, я раздаю ребятам подарки, всем, кроме Маши, по понятным причинам. — С днём Святого Валентина!       — Уи! — взвизгивает Лола и тут же натягивает на запястье сине-фиолетовую фенечку с белыми буквами. — Ну наконец-то! Сколько я просила тебя сделать мне браслет?       — Слишком много раз, — хихикаю я. — Прости, там нет отсылок к слэшерам.       Парни и Кристина разбирают свои браслеты. Хэнк улыбается, Киса внимательно разглядывает подарок, а Крис обнимает меня.       — Спасибо, Оль, очень красиво.       — Я рада, что вам нравится. — Толкнув локтём Кису, я спрашиваю: — Тебе же нравится?       — Не понимаю, нахрена оно мне, но ладно. — Пожав плечами, Киса с трудом натягивает на руку фенечку и встряхивает ею, глядя на украшение, как на странное животное. Помесь тигра и зебры.       Я недовольно поджимаю губы. Типичный Киса. Вот если бы я сплела подарок из конопляных ниток, Кислов бы точно обрадовался, а потом нашёл способ скурить своё имя.       — Раз мы начали обмениваться подарками, — вдруг говорит Хэнк и поднимается на ноги, держа в руках тубус. — Держи, Олькинс, это тебе.       Мои брови против воли ползут на лоб, и я беру протянутый предмет.       — Что там? — Легонько встряхнув тубус и ничего не услышав, интересуюсь у Бори, севшего на место.       — Открой и узнаешь.       Крышка легко поддаётся — подцепив её ногтём, я поднимаю и заглядываю вовнутрь. Какая-то бумага. Подтянув уголок листа, вытягиваю её на свет, откладываю тубу с на стол и разворачиваю свёрнутый в трубку... плакат?       Вопль полнейшего — нет, охренительнейшего — восторга застревает в горле. И если у меня хватает воли, чтобы сдержаться от крика, то тело удержать не удаётся — оттолкнув стул куда подальше, я, пребывая в абсолютном счастье, прыгаю на месте как ненормальная. Знаете, на цыпочках и мелко-мелко перебирая ногами. Как дура, короче.       — Хэнк! — Я захлёбываюсь от переизбытка чувств — рожа сейчас треснет на части от улыбки, — и бросаюсь к другу. Обняв со спины за шею, прижимаюсь к тёплой щеке и визжу ему на ухо, не обращая на ошарашенные взгляды студентов никакого внимания. — Спасибо, спасибо, спасибо! Мне охренеть как нравится! Ты лучший! Нет, ты самый лучший!       Хэнк смеётся, хлопая меня по макушке, а я продолжаю сотрясаться от восторга.       — Ну и мрак, — громко фыркает Киса, — Чехова, ты сейчас обоссышься. Тебе что, Хенкалина на постер свой член распечатал?       Заработав от Бори болезненный тычок в бок, Киса морщится и отплёвывается, ворча себе под нос. Закатив глаза, я встаю перед ребятами и с гордостью демонстрирую плакат. На чёрном фоне в облаке дыма и света изображена одна из сцен моего любимого фильма, а наверху печатными буквами набрано имя режиссёра.       — Вот это жуть, — тихо выдыхает Кристина, глядя на подарок Хэнка. — Это что, граната?       Я хмурюсь. Где она на постере увидела гранату? На всякий случай оглядываю изображение и, хихикнув, отвечаю:       — Не-ет! Это камера телепортации! Ты что, «Муху» не смотрела?       — Это что, какой-то фильм? — интересуется Маша, внимательно разглядывая плакат, и привстаёт, облокотившись на стол кулаками. — The Fly. Ого. Ничего себе.       Её восклицание звучит скорее снисходительно, чем искренне.       — Это самый гениальный боди-хоррор всех времён! — гордо восклицаю я. — Кроненберг — великий режиссёр! А Хэнк подарил мне постер. Теперь поняли?       — У тебя с этими плакатами скоро крыша поедет, — фыркает Киса и крутит пальцем у виска. — Пустого места в комнате нет.       Поджав губы, я пинаю ножку его стула.       — Затихни, Кислов. Вот ты мне хоть что-нибудь принёс в подарок, а?       — А должен? — вдруг огрызается Киса, выскакивая изо стола. — Мы с тобой мутки не мутим, так схренали я тебе валентинки и веники таскать должен?       Выпалив это, он подхватывает валяющийся на полу рюкзак и стремительно уносится из кафетерия, расталкивая людей. Я застываю, как громом поражённая. Перевожу взгляд на Хэнка и тихо спрашиваю:       — Чего это с ним?       Хенкин пожимает плечами, растерянно глядя нашему другу вслед, и нагибается к полу, чтобы взять свой рюкзак.       — Понятия не имею. Может траблы какие, не знаю.       — А чё непонятного? — ехидно хихикает Лола, разглядывая фенечку на запястье. — Он же ебанутый псих. Кислову пальчик покажи, и он тут же в драку полезет. Не обращай внимания, Оль. Просто забей.       — Ты уже уходишь? — спрашиваю я, глядя на Хэнка, поднявшегося со своего места.       Тот кивает и поправляет лямку рюкзака.       — Догоню Кису. Надо всё-таки найти Мела и побазарить с ним. Вдруг он таблеток нажрётся или попытается вскрыть вены.       Я задумчиво хмыкаю. Вряд ли Мел так поступит, но Боря прав — лучше убедиться, что он на эмоциях ничего не сделает. Чужая душа — потёмки, даже если знаешь человека много лет.       Анжела, отстоявшая длинную очередь, возвращается к нашему столу с маленьким пончиком, политым клубничной глазурью, и едва не сталкивается с уходящим Хэнком. Бросив взгляд ему вслед. Анжела поворачивается ко мне, растерянно застывшей с развёрнутым плакатом в руке, и равнодушно спрашивает:       — Прикольно. Это «Муха»?       — Да, — расстроенно буркаю я и аккуратно сворачиваю плакат, чтобы убрать в тубус. — Хэнк подарил.       Хорошее настроение окончательно исчезло. Вот умеет же Киса подгадить, да так, что на душе теперь кошки скребут.       — Ваш Киса какой-то нервный, — с улыбкой говорит Маша, и я испытываю жуткое желание попросить её заткнуться. — Может, он обиделся, что Хэнк ему на день Святого Валентина ничего не подарил?       — Ему надо подарить раскраску-антистресс, — ехидничает Лола. — Говорят, они успокаивают даже душевнобольных. А Кислов как раз из этих, на голову опущенных.       Руки тянутся к телефону, чтобы набрать Кисе и спросить, какого хрена он так взъелся на простую шутку. Я ведь не имела в виду ничего плохо, просто хотела его пожурить. Мне нравится делать подарки людям, которых я люблю, но требовать обратного ни от кого не стану. Киса дарит презенты строго на день рождение и новый год, остальные праздники, например, восьмое марта, он принципиально игнорирует. Я к этому уже привыкла.       От выяснения отношений меня останавливает Анжела. Она берёт со стола телефон, откусывает пончик и спрашивает у сидящей возле Кристины Маши:       — Прости, мы не знакомы. Я Анжела.       — Маша, — улыбается в ответ девушка, но руку для приветствия не протягивает. Она никому её не протянула, кроме Кисы. Мелочь, но я обратила внимание.       — Славно, — не впопад отвечает Анжела и вешает сумку на плечо. — Ладно, мне идти надо.       — Стой, — окликает её Лола, когда Бабич уже разворачивается, чтобы уйти. — Ты Меленину что скажешь? Он тебе, типа, в любви признался.       — Ничего, — пожимает плечами Анж. — Я всегда говорила ему, что мы только друзья. Не знаю, почему он решил, что сегодня получит ответ, который ждёт. Я попозже с ним поговорю, когда он успокоится.       Махнув нам на прощание, Анжела кидает последний взгляд в сторону преподавательского стола и уходит прочь, а я запоздало вспоминаю про её именную фенечку. Чёрт, забыла отдать.       — М-да, — вздыхает Лола, отодвигая от себя пустую тарелку, — какой-то проклятый день.       — Почта Купидона! — торжественно возвещает Аня Козлова, плавным шагом приближаясь к нашему столику, и я замечаю красивый букетик тюльпанов, зажатый в руке. Лола закатывает глаза. Пошарив в своей корзинке, Аня выуживает на свет розовый конвертик и протягивает Гараевой: — Это для тебя.       Лицо Лолы стремительно вытягивается.       — Мне? — недоверчиво переспрашивает она, принимая протянутый конверт.       — Там твоё имя, — пожимает плечами Аня. — Значит тебе.       Лола не просто так удивилась. Она девчонка симпатичная, даже красивая, но все парни, которые пытались два с половиной года подкатить к ней, наталкивались на стену злобы и агрессии. Гараева мастерски разругалась почти со всеми представителями мужского пола нашего университета и была уверена, что больше никто не станет пускать по ней слюни. Ей больше нравится, когда парни её ненавидят, а не любят.       Я не успеваю поразмыслить над тем, кто оказался настолько смел, чтобы послать валентинку Гараевой, как рядом с моим ухом раздаётся громкое шуршание, и Козлова суёт мне под нос цветы, которые минутой ранее я заметила у неё в руках. Испуганно подпрыгнув на стуле, я ловлю букет и недоумённо смотрю на заклятую неприятельницу.       — Это мне?       Козлова закатывает глаза и громко цокает языком.       — Сегодня что, парад тупых вопросов? Вы уже двадцатые, кто меня об этом спрашивает. Да, тебе. Тюльпанов сегодня немного, я запомнила, кому и какие адресованы. Всё, я пошла, ещё дофига валентинок осталось.       Я во все глаза разглядываю букет в крафтовой бумаге. Невероятно красивые жёлто-красные тюльпаны. Невольно улыбнувшись, я прижимаю к ним носом и вдыхаю сладковатый необычный запах. Цветы пахнут словно свежая клубника. Удивительно, никогда такой сорт не видела.       — Стой! — окликаю я Аню, и она оборачивается, хлестнув новенькую крылом по лицу. Маша морщится, отмахиваясь от белых перьев, а Козлова этого даже не замечает. — Ты не сказала, от кого они.       Ровно подкрашенные брови Козловой удивлённо взлетают вверх.       — Чехова, ты чего? Икеа покинула Россию, а мозги — твою голову? От Святова, конечно же.       Я едва заметно вздрагиваю, услышав фамилию бывшего парня, и тут же себя пристыжаю: конечно, только он мог их мне подарить. Валя один из немногих, кто знает о моей безумной любви к тюльпанам. Киса ясно дал понять, что я ему не девушка, чтобы дарить цветы на четырнадцатое февраля, Хэнк уже подарил подарок, а Мел слишком занят своей любовью к Бабич, чтобы в этот день вспомнить обо мне.       Аня с ехидной усмешкой салютует на прощание, а я обвожу внимательным взглядом кафетерий. Столик футболистов рядом, всего в пяти метрах от нашего, но Святова там нет. Я его вообще не вижу в помещении.       — Выкинешь? — интересуется Лола, отдирая чёрными ногтями край конверта.       — А надо? — с тоской спрашиваю я, понимая, что не в силах избавиться от этой красоты даже под страхом смерти. Да, я без ума от тюльпанов, не надо осуждать мою слабость.       — Да нет, — пожимает плечами Гараева, продолжая бороться с намертво заклеенным конвертом. — Оставь, цветы же не виноваты.       — Кто такой Святов? — любопытствует Маша, но тут же осекается, услышав раздражённое шиканье Кристины. — Извини, мне просто стало интересно.       — Ничего, — вежливо улыбаюсь я ей. — Это мой бывший. Мы недавно расстались, но он всё равно сделал мне подарок.       — Это мило. — На щеках Маши появляются по-детски очаровательные ямочки. — После того, как я рассталась со своим бывшим парнем, он разбил мой ноутбук.       — Вот пидорас, — ругается Лола, и Маша согласно кивает, радуясь поддержке. Гараева вскидывает голову и, встретившись с новенькой глазами, качает головой. — Я не про твоего бывшего. Хотя он тоже пидорас. Сука, я сейчас его порву.       — Дай мне, — протягиваю я раскрытую ладонь, и Лола вкладывает в неё конверт. — Зачем ты мучаешься, если можно аккуратно оторвать сбоку?       Гараева пыхтит и закатывает глаза в ответ, а я быстрым движением открываю послание сбоку и вытряхиваю содержимое на стол. Из конверта вываливается сложенный вдвое лист бумаги в клетку — обычный, выдернутый из тетради. Лола тут же хватает его, разворачивает и быстро пробегает глазами по содержимому. Вдруг её губы искажает ехидная ухмылка, и она зачитывает письмо вслух:       — Здесь должны быть гандоны, но вам с подружкой-лесбухой они не нужны. Счастливого дня Святого Валентина, хо-хо!       — Господи, — фыркаю я и тут же раздражаюсь короткими смешками. — Это что за пародия на «Сплетницу»? Какая-то жалкая попытка оскорбить.       Со стороны столика футболистов раздаются оглушительный смех, и я рефлекторно поворачиваю к ним голову. Не думаю, что они смеются над нами, просто автоматическое действие. Но, какого-то хрена, спортсмены смотрят на нас, оскалив свои противные морды. И во главе этого парада клоунизма сидит Эдуард Попов — вратарь, отшитый Лолой. Так вот, кто автор гаденькой «валентинки».       Обернувшись к футболистам, Лола закидывает руку на спинку стула и широко улыбается вратарю, внезапно став приторно-милой.       — Зайчик, — воркует она, глядя на Эдика, — ты что, обиделся на меня?       Продолжая ржать, Эдик удивлённо вскидывает брови.       — Чё ты вякнула?       — Ох, ну милый, — качает головой Лола и продолжает сюсюкать, взмахнув письмом, — понимаю, тебе было неприятно услышать от меня отказ. Но пойми, я не лесбиянка. Причина, по которой я тебя отшила: боялась, что увижу твой милипиздрический хуй и блевану. Понимаешь? Это было для твоего же блага — не хотела добавлять к твоему комплексу маленького члена ещё один.       Гримаса лошадиного ржания застывает на лице Попова, а его друзья по команде, глушат смешки в кулаках, глядя в спину товарищу.       — Чё? — тупо спрашивает вратарь, которому, как оказалось, сложно воспринимать такие длинные предложения. Он тупо не всёк, как банально. — Чё ты сказала? Что у меня маленький хер?!       — О господи, — тяжело вздыхает Лола, словно ей приходится общаться с умственно-отсталым. — Да, именно это я и сказала, если сократить.       Крупное лицо парня наливается багровым цветом, ноздри широко раздуваются, пальцы цепляются за спинку стула, крепко сжимая. Эдик переводит красные от бешенства глаза на меня, и я, мило улыбнувшись, демонстрирую ему средний палец.       Пошёл нахуй, урод.       — Забей, братан, — с плохо скрываемым смехом хлопает его по плечам один из близнецов Кирилловых. Я так и не научилась их различать. — Тупые бабы, чё ты хочешь.       Эдик не сразу отворачивается, продолжая уничтожать нас свирепым взглядом. Устав от общения с дебилом, Лола отмахивается от него и разворачивается к нашему столу, комкая записку в кулаке.       — У вас всегда так весело? — интересуется Маша, оглядываясь на толпу футболистов, принявшихся утешать обиженного Эдика.       — Нет, — отвечаю я, — только по праздникам.       — Ага, — громко фыркает Лола, — а праздник у нас каждый грёбаный день. Обоссаться, какая веселуха.       Наши с Лолой и Кристиной телефоны вибрируют с разницей в несколько секунд, и я понимаю, что Козлова уже выложила новый пост в Буднях. Даю руку на отсечение, его тема — стоящий на одном колене Мел и Анжела, стремительно сбежавшая от его любовного признания.       Лола права — что ни день, то сраная веселуха.