Мы сделали это. Перезагрузка

5 февраля 2024 года

      То, что ещё не время вставать, я понимаю сразу, как, вздрогнув, просыпаюсь от орущего под ухом сигнала тревоги. С трудом продрав глаза, я шарю по кровати в поисках назойливо жужжащего телефона и нахожу его под подушкой. Щурясь, смотрю на экран. На нём высвечивается контакт: «Начальник дурки». Громко простонав, я смахиваю зелёную кнопку и прижимаю телефон к уху.       — Привет, мам.       — Ещё дольше не могла мать мариновать? — звучит в трубке суровый голос родительницы. — Я сколько ждать должна?       — И тебе доброе утро, — выдыхаю я, массируя пальцами веки. Скосив глаза на электронный циферблат часов в виде хамелеона из «Рапунцель», я недовольно хриплю: — Время шесть утра. Ещё даже не рассвело.       Комната стоит погружённая в полумрак. И снова темноту рассеивает золотисто-зелёный свет, а из приоткрытой двери ванной комнаты доносится шум вентиляции. С детства не могу спать в абсолютной темноте и глухой тишине. Без ночников, фонарей за окном, бормотания техники, жужжания машин во дворе. Вот оно, поколение детей, выросшее под звуки телевизора и спящее в машине с орущей магнитолой.       — Если бы ты вчера мне ответила, — не перестаёт ворчать мать, — то я бы сейчас не звонила.       — Извини, я была занята.       — И чем же? Позволь полюбопытствовать. — Мать даже не пытается скрыть яд в своём голосе.       — Утром снюхнула дорожку кокса, вечером отсосала дальнобойщику. Сама понимаешь, дел полон рот.       В трубке воцаряется молчание, и я улыбаюсь, представляя, как мамино лицо стремительно наливается краской и становится красным от бешенства. Последние пять лет доводить её до предынсультного состояния — моё любимое развлечение.       — Ты уже совсем оборзевшая, — шипит мать. — Куда только отец твой смотрит.       — Ты что? — притворно удивляюсь я. — Он же мой сутенёр! У нас с ним прибыль делится сорок на шестьдесят.       — Идиотка, — рявкает мать и бросает трубку.       Довольно хмыкнув, я блокирую телефон и, сунув его под подушку, заваливаюсь обратно спать. Вины своей я никакой не чувствую, совесть тоже нигде не чешется. Я абсолютно убеждена, что мать это заслужила. За всё то, что она сделала с отцом. А я ведь папина дочка.

***

      После стольких лет дружбы нам с девочками не нужно уточнять, где мы встречаемся для «Сос-завтрака». Выбравшись из переполненного автобуса и полной грудью вдохнув запах соли и выхлопных газов, я направляюсь к воротам П-образного здания из красного кирпича. Ранее ликёро-водочный завод, ныне кофейня «Два этажа» при кондитерской фабрике имени Кудинова — одного из бизнесменов нашего небольшого, но очень популярного курортного городка Вята.       Девчонки, разодетые кто как, уже ждут меня у крыльца, и я, ускорившись, спешу к ним. На лице сразу появляется довольная улыбка. Что бы ни случилось «до», «после» встречи с подругами всегда всё налаживается.       В «Двух этажах» шумно — играет музыка и гремят зёрна в кофемолке — и умопомрачительно пахнет свежим кофе и блинами. Ранние посетители снуют туда-сюда, и металлическая винтовая лестница громыхает под их ногами. В такую рань приходят только студенты и преподаватели, ведь всего через сотню метров по дороге вниз начинается кампус ВЧУ — Вятского Черноморского университета.       Мы с девочками занимаем столик у окна на втором этаже, и всё благодаря прыткости Лолы. Она замечает воркующую парочку, направляющуюся к нашему излюбленному месту за небольшой ширмой, и, обогнав их широким шагом, приземляется на один из стульев. Бросив рюкзак на соседний, она вскидывает глаза на возмущённых ребят и разводит руками:       — Меньше надо сосаться по дороге.       Девушка морщится, открывает рот, готовясь выпалить нечто грубое и сцепиться с Лолой в словесной перепалке, но парень вовремя подхватывает свою ненаглядную за талию и уводит в противоположную сторону. Лола, премило улыбнувшись, демонстрирует им в спину средний палец.       Дело вовсе не в желании сидеть только за этим столом и ни за каким другим. Лола Гараева патологически терпеть не может влюблённые парочки. Так что, если у неё есть шанс толкнуть плечом воркующих, застрявших посреди дороги, то она непременно это сделает. А если двое пожирают друг друга в общественном месте, Гараева долго будет сверлить их немигающим взглядом, пока люди не решат, что она сумасшедшая, и не свалят, пока целы.       Если на свете существует диагноз «аллергия на любовь», то Лола — его гордый носитель.       — Рисковая ты, — хмыкаю я, опуская на столешницу чек и табличку с цифрой «Восемь». — Она была готова вцепиться тебе в волосы.       — Ха, — широко улыбается Лола и, встряхнув джинсовой курткой с меховым подкладом, бросает верхнюю одежду на вешалку. Мы делаем то же самое. — Я бы с радостью. У меня после смены остался нерастраченный энтузиазм. Бабок не попиздишь, врачи скальпелем могут пырнуть, мёртвые вообще не двигаются.       — Мёртвые? — вскидывает брови Анжела, присаживаясь на стул рядом со мной. — В хирургичке что, трупы прямо в палатах лежат?       — Нет, почему? — пожимает плечами Лола. — В морге.       — Но ты не работаешь в морге, — не отстаёт Бабич. — Так откуда тогда они взялись?       — Да бля. — Лола хватает со стола чек и берёт в руки телефон, чтобы перевести мне деньги за завтрак. Хотя я несколько раз сказала, что плачу за девчонок. — В морге две бабы вместе забухали и на ночную смену не вышли. Так что, меня очень и очень просили подменить их. — Она испускает усталый вздох. — А я душа добрая, всегда на помощь приду. Что поделать.       — Дай угадаю, — улыбаюсь я, глядя на подругу, — тебе обещали хорошую оплату?       — Как за двойную смену, — отвечает Гараева, вскидывая два растопыренных пальца. — Хотя за такое положена сразу месячная зарплата.       — Нихера ты завернула, — прыскает Рита, поправляя в маленьком зеркальце прядки волос, свисающие по бокам от лица. — Мыть пол там, где даже нет пациентов с суднами.       — Вообще-то, — ехидно замечает Лола, откинувшись на спинку стула, — это больница, а не дом престарелых. Неходящие пациенты срут и ссут через катетеры. Кстати, — вскидывает она указательный палец, — вы знали, что мертвецы могут обосраться?       — С чего бы? — морщится Анжела, поправляя волосы.       — Ну, мышцы расслабляются и происходит испражнение, — с абсолютно серьёзным выражением лица поясняет Лола. — Но не всегда, конечно.       — А мы можем поговорить о чём-то, кроме обсирающихся трупов? — ёжусь я. Совершенно не та тема, с которой хочется начинать завтрак. — Не знаю, про единорогов или задницу Тома Холланда.       — А ты думаешь, когда Том помрёт, его сексуальная задница не обосрётся? — хихикает Рита, и Лола протягивает ей кулак, который та отбивает.       — Дурочки, — хмыкаю я. — Где там наша еда?       Демонстративно вытягиваю шею и заглядываю на первый этаж кофейни. Илюша Кудинов, в форме «Этажей», суетится перед кофемашиной, и над ним танцуют пары горячего воздуха. Поправив очки на носу, парень резво вертится на пятках и успевает вместе с тем обслуживать новых посетителей, пока ленивая Наташа Баранова медленно жуёт жвачку и, вооружившись карандашом, пробивает заказ на экране. Наш номер, кажется, ещё даже не начали готовить.       «Два этажа» и кондитерская фабрика — семейный бизнес, и, в отличие от старшего брата, Илья, с которым мы проучились одиннадцать лет за соседними партами, полностью вовлёкся в дело. Даже поступил на заочный факультет бизнеса и экономики, чтобы всё своё время уделять кофе, сэндвичам и привередливым туристам. Зато старший брат Рауль — полная его противоположность. Он даже не скрывает, что, будь его воля, он давно бы продал бесполезную для него «булочную» и организовал собственный бизнес. Ходят слухи, что в его съёмной квартире в центре города две комнаты оборудованы для съёмок вебкам-моделей. Слухам, конечно, не стоит верить на все сто процентов, но, как любит говорить Лола: «Про блядей не бывает слухов. Это факты». А Рауль Кудинов — самый настоящий ёбырь-террорист. Даже Киса, давно потерявший счёт своим бывшим, курит в стороне и даже не суётся в это дело. В королевстве блядства безраздельно правит Рауль.       — Кого высматриваешь? — интересуется Рита, толкнув меня коленом.       — Ваш здравый смысл, — отзываюсь я и хихикаю над тем, как Рита театрально закатывает глаза. — Но, походу, вы без него родились.       — Что, — улыбается Анжела, — и я тоже?       — Нет, что ты! — восклицаю я, прижавшись щекой к плечу подруги. — Я про них говорю. — Тычу пальцем в Лолу и Риты и демонстрирую им высунутый язык, пока они вскидывают факи.       С девочками мы дружим не первый год и даже не второй. С Лолой Гараевой нас посадили за одну парту в первом классе, когда Локонов Сева зарыдал прямо на уроке рисования. Несносная малышка испортила его рисунок самолёта за то, что он назвал её слонихой. Мы поладили не сразу — более того, весь первый класс её мама и мои родители регулярно ходили к классной руководительнице и проводили с нами воспитательные беседы. Безрезультатно. За один год я сломала ключицу, упав с качели, когда меня толкнула Лола, у Гараевой на лбу остался шрам от удара об стол, когда я подставила ей подножку.       Всё изменилось летом перед вторым классом. Лола тогда жила в одном подъезде с Хэнком, к которому я пришла в гости. Бросая друг на друга свирепые взгляды, мы зашли в кряхтящую кабину лифта, где каждый угол обоссали ещё до нашего рождения. Махина тронулась и с тихим лязганьем поехала наверх. И вдруг остановилась с резким скрипом. Мы застряли. У Лолы случилась паническая атака — замкнутое пространство, тёмные коричневые стены и потолок с тусклыми лампочками давили на неё и мешали дышать. Лола по сей день говорит, что если бы я не успокоила её, рассказывая дурацкие истории про своих «тупых» друзей, то до прихода ремонтников она бы не дожила. С этого наша дружба и началась.       Рита Грошева влилась в нашу пару незаметно, когда перевелась из гимназии в нашу самую простую школу. Это было в пятом классе. На уроке физкультуры нас поставили в одну команду на эстафете, и мы размотали пацанов. Киса бесился, Мел грустил, а Хэнк посмеивался. Зато мы с девчонками были невероятно собой довольны.       И вот с кем-кем, но с Анжелой мы не должны были дружить. Бабич я невзлюбила, когда в неё втрескался мой лучший друг Мел, а она дала ему отворот-поворот, запихнув поглубже во френдзону. Мне казалось, что Анжела — бессердечная сволочь, и я принципиально игнорировала её существование. Ясно давала понять, что думаю об этой сучке.       А в восьмом классе школа отправила всю нашу параллель на горнолыжный курорт в Сочи. Лола тогда не смогла, Рита заболела, а пацаны, проигнорировав всевозможные запреты учителей, с какими-то незнакомцами свалили париться в баню и купаться в джакузи под открытым небом. Не знаю, что они с ними там делали, но мы с Анжелой впервые остались вдвоём. Выбора не было, пришлось друг друга терпеть. Бабич предложила научить стоять на сноуборде, ведь она мастерски каталась, каждый год приезжая на Розу Хутор с родителями. Сперва всё было хорошо, но потом мы и не поняли, как резко покатились по горе вниз. Почему-то мы не догадались расцепить руки и летели вниз с истошным ором, крепко держась друг за друга. Остаток выходных я и Анжела провели в больнице: у меня была сломана рука в двух местах, у Анжелы — щиколотка. Прошли боевое крещение и скрестили нашу зародившуюся дружбу сломанными костями.       Железная лестница снова гремит, и на втором этаже появляется Илья Кудинов. Бывший одноклассник несёт в руках огромный поднос и по тарелке с вафлями, заваленными пятью шариками мороженого, я понимаю, что это наш заказ. Парень балансирует с тяжестью и, шаркая ногами, идёт к нашему столу.       — Ваш з-заказ, — заикаясь, произносит он и расставляет тарелки и кружки с дымящимися напитками. — Ещё что-нибудь будете?       — Нет, — отвечаю я за девчонок, — у меня не безлимитная карта!       — Ты сама захотела нас накормить, — фыркает Рита, пододвигая к себе кусок тыквенного пирога с пышной шапочкой из взбитых сливок. — Теперь не жалуйся.       — Даже не думала.       — Кудя, — Лола хватает вилку и, сунув зубчики в рот, бурчит, — твой батя на полном серьёзе решил стать мэром? Весь город его рожей обклеен.       — Угу, — кивает парень и поправляет очки на переносице. — У него скоро выступление на телевидении. Будет презентовать свои новаторские идеи.       — Какие, например? — вскидываю я брови, слизывая пенку с бананового латте.       — Улучшение инфраструктуры города, экология общественных пляжей и бухт, а также увеличение притока туристов, — перечисляет Илья, и Лола, не выдержав, вскидывает ладонь, прерывая парня.       — Он что, дурак? Мы уже заебались после каждого сезона убирать за ними мусор. Приезжают на отдых и, как свиньи, нам всё побережье гадят. Экология и туризм — вещи несовместимые.       — Зато они делают весомый вклад в развитие бизнеса, — вступает в спор Илья. — От них зависит вся наша экономика.       — Не убедил, — закатывает глаза Гараева и взмахивает вилкой. — Ладно, иди работать, улучшай нашу экономику.       Кудинов мнётся, вытирая ладони о чёрный фартук. Его щёк касается лёгкий румянец, когда он смотрит на Лолу, которая, в свою очередь, увлечена поеданием фисташкового мороженого. Мы переглядываемся с девчонками и делаем вид, что нас здесь нет: я орудую ножом, расправляясь с блином с ветчиной и плавленым сыром, Рита отправляет в рот огромный кусок пирога, а Анжела кусает свой клубничный пончик.       — Лола, — зовёт Кудинов, и Гараева вскидывает на него вопросительный взгляд, — а что т-ты сегодня делаешь?       — Сегодня? — чавкает Лола. — Ебусь с китайским и дрочу на внешнюю политику узкоглазых. А что?       — Может, — Илья судорожно сглатывает и дрожащим голосом продолжает: — сходим куда-нибудь вечером?       Лола молчит, глядя на стремительно краснеющего парня, и я пинаю её под столом, призывая подругу быть помягче. Илья втрескался в неё ещё в старшей школе, но Гараева раз за разом его отшивает. Но, надо отдать должное, Кудинов не сдаётся, хоть ему и не хватает напористости. Гараева, очевидно, уже привыкшая, поэтому она тяжело выдыхает и бьёт парня кулачком в бедро.       — Кудь, я лесбиянка. Отъебись, а.       От неожиданности я застываю, не донеся вилку с блином до рта, Рита давится капучино, а Анжела приоткрывает рот, во все глаза уставившись на нашу подругу. Лицо Кудинова вытягивается, он часто-часто моргает и, тихо буркнув нечто похожее на извинения, бросается к лестнице. Та снова гремит, пока он поспешно сбегает, сверкая пятками.       — Ты же не лесбиянка, — тихо говорю я Лоле, которая с невозмутимым видом возвращается к мороженому и вафлям.       — Да, — кивает она, — но я уже устала от его подкатов. Пусть отвалит раз и навсегда.       В этом вся Лола.       — Предлагаю вернуться к теме, ради которой мы и собрались, — говорит Рита, вытирая салфеткой уголки рта аккуратными движениями, чтобы не смазать розовый блеск на губах. — Вечеринка.       Меня невольно передёргивает, и я вздрагиваю. Лола несильно толкает ногой по щиколотке, и я посылаю ей взгляд «я в порядке».       — Точно? — вскидывает брови подруга. — Ты от одного упоминания этой ебучей тусы зеленеешь.       — Видимо, ещё не отошла, — морщусь я и засовываю в рот щедрый кусок блина. Горячий сыр тает на языке, подавляя привкус тошнотворного калейдоскопа из воспоминаний. — Судя по описанию Кисы, это и правда было экстази. Какая-то дешёвая его вариация.       — М-да, — качает головой Рита и трёт переносицу. — Не понос, так золотуха. Какой план действий?       — Оля, — мягко улыбается Анжела, ведя пальцем по краям кружки, в которой остывал молочный чай, — с чего начинается расследование?       — Хм, — сосредотачиваюсь я. — Сперва осматривается место преступления, затем опрашивают свидетелей. Если есть труп, то его осматривает эксперт. Ну и потом составляется список подозреваемых.       — Трупа нет, место преступления нам ни о чём не скажет, — загибает пальцы Лола. — Предлагаю сразу перейти к списку подозреваемых.       — Кто из парней показался вам подозрительным? — спрашивает Анжела, открывая в телефоне заметки. Молодец, список должен быть зафиксирован. — Я, правда, много кого там не знала.       — Да почти все были из шараги Локона, — фыркает Гараева. — Они там все наглухо отбитые. Список будет слишком длинным. Надо брать тех, кто знает Олю.       — Почему? — вскидывает брови Рита. — Думаешь, незнакомый парень этого бы не сделал?       — Сделал бы, — кивает Лола. — Но проще начинать со знакомых, разве нет? — Я киваю в ответ на вопросительный взгляд. — Анжелка, пиши: Локон.       — Ты подозреваешь его? — спрашивает Бабич, но всё же заносит первое имя в заметки. — Да Сева же безобидный!       — Это правда, — успокаиваю я Анжелку, уже готовую с боем защищать Локона, с которым они живут на одной улице в пригороде. — Но при составлении списка подозреваемых учитывают всех. А потом уже собирается характеристика и алиби. Так что, пиши.       Бабич недовольно цокает, но всё же соглашается. Мы несколько минут навскидку перебираем имена, описываем по памяти всех присутствующих на вечеринке, пытаясь собрать картину воедино (я, в основном, молчу и киваю, потому что кроме оставленного пива и кошмарного сна ничего не помню с субботнего вечера). Оказывается, все три моих подруги тоже не сильно хорошо помнят вечеринку у Севы, потому что не сочли нужным обращать внимание на мелочи. Мы чувствовали себя в безопасности и не нуждались в контроле происходящего. Это была наша главная ошибка — контроль должен быть всегда. Особенно, если ты пьёшь алкоголь.       — Надо Кристину эту вашу спросить, — выдаёт Рита, когда мы, вконец намучавшись, но вписав десяток имён, сдавленно выдыхаем. — Она же не пьёт, сто проц всё помнит.       — И как мы смотивируем этот вопрос? — вскидывает брови Лола и отодвигает от себя тарелку с разводами от мороженого. — Она же точно станет спрашивать: «А зачем? А что? А почему?».       — Вы не будете ей рассказывать?       Вопрос главным образом адресован мне, и я отрицательно качаю головой.       — Не стоит. Крис слишком своеобразная. Да и не особо умеет хранить секреты. Если парни узнают, они полгорода разнесут.       — Особенно Кислов, — фыркает Лола, а Анжела улыбается на это. — Этот вообще без тормозов. Нет, — она хлопает по столу. — Никаких Кристин.       Тихо усмехнувшись, я делаю последний глоток, чтобы допить почти остывший кофе.       С Кристиной Прокопенко мы познакомились, уже учась в университете. Кажется, это было начало второго семестра. Не помню даже, при каких обстоятельствах это случилось, ведь наши дороги не должны были пересечься: я учусь на юридическом, Лола на востоковедении и африканистике, Анжела на международных отношениях, а Рита и вовсе послала далеко и навсегда идею о высшем образовании. Кристина же учится на филологическом.       Я не могу сказать о Крис что-либо плохое. Она умница, красавица, действительно хорошая девчонка, но дружба с ней выходит... странной. Как общение с клёвым преподавателем. С ним интересно что-то обсудить, даже пошутить на чем-то или кем-то, но друзьями вы с ним никогда не станете. Между вами всегда будет невидимая стена. Так и с Крис: вроде рядом, а вроде и в сотне метров друг от друга. Поэтому у нас и существует два чата: в одном Прокопенко есть, в другом нет. Может, это неправильно, но как «должно быть» я тоже не знаю. Поэтому, пока так.       — О, гляньте! — оживляется Лола и привстаёт с места. Пальцами, которые только что вертели связку ключей, она тычет в сторону первого этажа. — Свет моих очей пришёл!       Тоже привстаю и вижу у кассы розовую куртку Локонова. Сева опирается на стойку и, вяло шевеля свободной рукой, делает заказ. Хоть не одной мне до сих пор хреново после тусовки.       — Локон! — кричит на всё кафе Лола, наплевав, что мешает этим кому-то. Парень слышит своё имя и поднимает голову наверх. Подруга принимается яростно махать рукой, рискуя угодить ключами по голове Анжелы. — Сюда иди!       Расплатившись и забрав свой стакан с кофе, Всеволод Локонов уныло плетётся в нашу сторону. Дело вовсе не в том, что он не рад нас видеть: просто Сева — студент третьего курса медицинского. И каждый разговор с ним начинается со слов:       — Давай коротко и по делу, я заебался и не держу в голове лишнюю информацию дольше десяти секунд.       — Да мы ненадолго, — отмахивается Гараева и, надавив парню на плечо, усаживает его на своё место. Запустив длинные пальцы в мелко завитые золотистые кудряшки бывшего одноклассника, Лола спрашивает: — Кто был на твоей тусе в субботу?       Сева вскидывает на неё возмущённый взгляд.       — Издеваешься? Там половина моего потока бухала. Как я всех помнить должен? — Открыв стакан с кофе, он опрокидывает в напиток сразу четыре пакетика сахара. От увиденного у меня сводит зубы. — К чему вопрос?       — Был ли кто-то, кого ты не звал? — не унимается Лола и крепче стискивает пальцами кудряшки. Сева морщится и пытается стряхнуть руку со своей головы. — Кто-то подозрительный.       — Да перестань рвать мне волосы! — взвизгивает парень, не выдержав. — Я только вчера в салоне был! Фу, брысь! — Он бьёт Гараеву по бедру, за что тут же получает смачного подзатыльника. — Да не было никого такого! Или был, но я не видел. И не помню! Только вон, видел, как Оля сралась со своим хахалем.       Длинный палец устремляется в мою сторону, а за ним и взгляды девчонок. Если бы я могла, то тоже посмотрела бы на себя с крайним изумлением. Опустив ладонь на грудь, с недоверием переспрашиваю:       — Мы с Валей ругались на твоей тусе?       — Ну как ругались, — морщится Сева. — Ты материлась как пьяный матрос и пыталась пнуть его по ноге, а Валя тебя держал. Но на его месте я бы скинул тебя в бассейн. Ты какая-то бешеная была.       От услышанного сводит желудок. Оставляю стакан с кофе и прячу дрожащие от волнения руки под столом. Анжела бросает на меня многозначительный взгляд:       «А он мог бы?...».       Но я отрицательно качаю головой. Нет, абсолютно точно нет. Валя не такой. Да, я сделала ему больно, когда порвала с ним субботним утром, но он бы не стал. Точно не стал.       Точно?       Противные мысли, не принадлежащие мне, бесят. Они пытаются чужими голосами заставить сомневаться в человеке, с которым я была в радости и спокойствии последние шесть месяцев. Это дорогого стоит. И я всё же не тупица, смогла бы почувствовать, что Валя не такой хороший парень. Что он способен сделать что-то плохое. Например, подсыпать наркоту и попытаться взять меня в невменяемом состоянии.       Смогла бы же, верно?       — Пацанов не было, — продолжает Сева, размешивая сахар в напитке, — это я точно помню.       Под «пацанами» он имеет в виду трёх моих лучший друзей: Кису, Хэнка и Мела. А не было их, потому что эти три оболтуса решили устроить «сосисочное» пати «без баб». Впрочем, мы с девочками не долго расстраивались, что нас не взяли на вечеринку: как только я сообщила, что порвала отношения с Валей, такси довезло нас до ворот загородного дома семьи Локонова, чьи родители свалили из города на пару недель.       — Всё? Допрос окончен? — нетерпеливо спрашивает Сева, глядя на Лолу. — У меня первой анатомия. Если опоздаю, профессор будет использовать меня, как подопытный материал.       — Вали, — великодушно разрешает Гараева, и Локонов тут же сбегает, махнув нам на прощание. — Ну и дела. — Плюхнувшись на своё место, она цепляет пальцы в замок и кладёт на них подбородок, внимательно глядя на меня. — Что думаешь?       — Про Валю? — Лола кивает. — А что думать? Скорее всего он решил продолжить разговор, с которого я слилась, но во мне уже была наркота. Вот и вела себя так странно.       — Мы же исключаем вероятность того, что он мог тебе так отомстить? — осторожно спрашивает Анжела. — Или из злости сделать это, чтобы получить желаемое? Тебя.       Меня всю передёргивает от её слов, и Бабич тут же тихо извиняется.       — Мне кажется, — встревает Рита, — Святов не мог так поступить. Даже от злости. Он слишком хороший для подобного дерьма.       — Все они хорошие, — цедит Лола, и зрачки её карих глаз сужаются до крохотных точек, — пока не задето их эго.       — Меня расстраивает, — воркует Рита, взмахнув длинными подкрашенными ресницами, — что ты так категорична, зайчик.       — Меня расстраивает, — с издёвкой вторит ей в ответ Лола, — что ты такая наивная, птенчик.       — Рита права, — встревает Анжелка. — Ты слишком обобщаешь. Не все такие.       — Ты на своего Канта намекаешь? — широко улыбается Гараева, а Бабич тут же заливается стыдливым румянцем и прячет взгляд, избегая смотреть на кого-либо из нас. — Даже не пытайтесь меня переубедить. В любом правиле есть исключение, подтверждающее это правило. Только двух представителей мужской половины планеты язык не повернётся назвать долбоящерами с хрупким эго: Том Хиддлстон и отец Оли. Они даже в одной возрастной категории.       — Артур краш, — мгновенно переключается Рита и мечтательно вздыхает, закидывая в рот остатки пирога. — Не мужчина — мечта.       — Оль, проверь, — смеётся Лола, глядя на Грошеву, закатывающую в экстазе глаза, — трусы всё ещё на ней?       Я делаю вид, что собираюсь заглянуть под стол, и мне тут же прилетает лёгкий шлепок по макушке.       — Оставьте мои трусы в покое! — возмущается она. — Вы две бесстыдницы!       Мы с Лолой и Анжелой хихикаем, а Рита изображает праведный гнев, хотя сама едва сдерживает рвущуюся улыбку. В кармане моей толстовки вибрирует мобильник, а Гараева тем временем продолжает:       — Короче, надо пройтись по каждому, но я бы в первую очередь проверила Святова и того чела, что с начала тусовки возле Оли тёрся, а потом съебался.       Продолжая слушать подругу вполуха и кивая невпопад, я вынимаю телефон и вижу вспыхнувшее уведомление от Хэнка.       Хэнки: Надеюсь, ты уже придумала достойное оправдание своему бесчестному поступку.       Мысленно чертыхаюсь: я же не предупредила его, что прогуляю физру.       Я: Господи! Боря, прости, пожалуйста! Я забыла написать!       Хэнки: Предательница.       Я: Ну Хэнки-и-и-и-и!       Шлю ему стикер с рыдающим Волдемортом. Всё, что связанно с Гарри Поттером, автоматически поднимает Хенкину настроение. Но не в этот раз.       Хэнки: Авада Кедавра.       Я: А чего ты сразу непростительным заклятьем кидаешься?! Просто свали с физры.       Хэнки: Поздно, уже полпары прошло. Макаров сказал, что за пропущенное занятие на прошлой неделе я должен сдать реферат по оздоровительной физкультуре и пробежать шесть кругов вокруг стадика.       Я: Вот же гандон! Но ты ведь всё ещё меня любишь?..       Хэнки: Я всё ещё тебя ненавижу. Увидимся на философии.       Хэнки: Если не придёшь, я всё расскажу твоему бате.       С шумом втягиваю носом воздух, борясь с возмущением. А вот это уже запрещённый приём. Нельзя так манипулировать друзьями!       Папа от меня никогда ничего не требует, только просит быть внимательной на дороге, звонить ему, если задерживаюсь где-то, и не класть болт на учёбу. Последнюю просьбу выполнять сложнее всего, потому что мне всего двадцать лет. Я хочу спать до двенадцати, гулять с друзьями в любое время и ходить на вечеринки. А преподаватели требуют, чтобы студенты не опаздывали к первой паре.       Справедливости ради мне нравится учиться в ВЧУ, хоть я и считаю некоторые предметы в расписании пустой тратой времени. Философия и логика, которые преподаёт один и тот же профессор, как раз в их числе. Ладно, логика ещё ничего, пригодится, но философия...       Перед моим лицом возникают наманикюренные пальцы и громко щёлкают. Я моргаю и поднимаю глаза на Риту. Она снова щёлкает и качает головой.       — Ты с нами?       — Да, да, — киваю я, убирая телефон в карман. — Извините, я здесь. Так о чём мы?       — О том, что надо прижать Святова к стенке и допросить с пристрастием, — говорит Лола.       — Нет, — перебивает её Рита, — просто поговорить. Без допроса.       — Может, лучше написать сообщение? — робко предлагает Анжела, которая не любит решать серьёзные вопросы тет-а-тет. Девочки бросают на неё недовольные взгляды, и она примирительно вскидывает ладони. — Ладно, поговорить так поговорить.       — Решено, — хлопает по столу Лола и поднимается, шаркнув ножками стула по полу. — А теперь погнали. Мне ещё на кафедру за рабочей тетрадью зайти надо. Ёбаные иероглифы.       Гараева демонстративно морщится и громко выражает недовольство, хотя мы все знаем — китайский язык она обожает. Как и рисовать эти самые «ёбаные» иероглифы.       Перед выходом я заказываю два капучино и один горячий шоколад с собой. Парни не простят мне, если я приду в университет без угощений для них. Для Хэнка также беру сэндвич с беконом и жаренным яйцом. Удерживая в одной руке картонный подстаканник, сую нос в крафтовый пакет, чтобы с наслаждением втянуть чудный запах еды. Замечательно утро, несмотря ни на что.       Улица встречает нас тёплыми солнечными лучами и свежим морским бризом. Я ёжусь от ветра и тут же согреваюсь под февральским солнцем. Зима в Вяте в этом году закончилась, так и не начавшись. Немного снега, подобно новогоднему чуду, выпало за два часа до начала две тысячи двадцать четвёртого года. Но когда мы проснулись следующим утром, от него уже не осталось ничего, кроме луж.       По улице, зевая и потягиваясь, бредут люди: кто на работу, кто на учёбу. Машины лениво едут по дороге, а дети, на самокатах и велосипедах, неспеша катятся по тротуару с покачивающимися на спинах рюкзаками. Небыстрым шагом достигнув ворот фабрики, мы идём к машине Анжелы. На столбе висит знак, запрещающий остановку, но Бабич, как и пятерым другим автовладельцам, всё равно — все знают, что штрафовать не станут, эвакуировать машины на штраф-стоянки тоже.       Утро понедельника в небольшом приморском городке на Крымском полуострове лениво приоткрывает один глаз. В этом месте спешить нельзя. Шаг должен быть плавным, размеренным, бежать и обгонять пешеходов без веской на то причины, вроде забытого молока на плите, — признак дурного тона. Кофе важно пить неспеша, пирожки смаковать и причмокивать, витрины магазинов разглядывать и обязательно подставлять лицо солнцу. Таковы правила жизни в Вяте. У приморья даже море ленивое. Его воды редко штормит, чаще Чёрное море остаётся спокойным и безмятежным, и только тёмная кромка у самого горизонта даже в ясный погожий день напоминает о том, что его нельзя недооценивать. Слишком много моряков и пловцов усыпало дно своими костями.       Потому туристов и недавних приезжих легко отличить от тех, кто родился здесь или провёл большую часть своей жизни. Туристы всегда бегут: нагруженные чемоданами, пляжным сумками или пакетами с сувенирами, они всегда торопятся. На электричку, на автобус, занять лучший шезлонг на пляже или забронировать место в ресторане. И только мы знаем: автобус и электричка обязательно опоздают, проигнорировав расписание, загорать полезнее на камнях, а в ресторанах брони просто нет. А те самые столики, где написано «резерв», предназначены для местных. Такие дела.       Местность в Вяте горная: улицы то устремляются высоко вверх, то резко обрываются и скатываются в самый низ, к морю. Все дороги, кажутся, ведут к морю: куда ни пойди, на горизонте обязательно покажется вода. От сильных материковых ветров нас защищает Черновый хребет, который испокон веков ласково называют Черничкой. Дома здесь не больше пяти этажей; высотки запрещено строить, хоть многие и пытались. Вдоль общественных пляжей рассыпаны небольшие гостиницы и хостелы, пятизвёздочных отелей вы здесь тоже не найдёте. А высокие земляные насыпи и обрывы прячут от любопытных чужих глаз красивые дикие бухты. Море там совсем другое — ему можно доверить свои тайны.       Если подняться на крышу моего дома, то в ясный безоблачный день можно увидеть вдалеке старый маяк — «Жемчужину Моря». Построенный из белого камня, бликующего на свету, словно россыпь жемчужин, большую часть времени он скрыт густым молочным туманом. К нему ведёт каменистая тропинка. Маяк этот давно пустует, а, может быть, он никогда и не работал. Его яркий свет не пробивается в ночи сквозь туман, и корабли не могут пришвартоваться, не видя берег.       С крыши Вятского Черноморского университета, его главного корпуса, можно во всей красе разглядеть другой маяк, действующий. «Капитан». Гордый, красивый, яркий, в красно-белую полоску, он построен на небольшой скале посреди бухты. К нему ведёт деревянный мостик, от падения с которого спасают только толстые верёвки, протянутые по краю. Во время сильного ветра мост нещадно раскачивает, и бесстрашные туристы скопом валятся в воду, вместе со своими телефонами и фотоаппаратами. Вокруг Капитана всегда летают белоснежные чайки, окружая его плотным крикливым облаком.       Я люблю этот город. Здесь мой дом.

***

      По дороге в университет Анжела подкидывает Риту до салона, где та работает. Зевающая Грошева в тысячный раз повторяет, что за мейкап невесты прилично платят, но работать в такую рань ей совсем невмоготу. Хлопнув дверью розового «Марчика», она шлёт нам воздушный поцелуй и взлетает по ступенькам на крыльцо. Замечаю в окне Ларису Кислову и взмахиваю рукой. Женщина отвечает мне тем же.       Машинка Бабич тормозит на университетской парковке уже через пять минут. Хоть до конца первой пары ещё есть время, на территории кампуса полно народу. Преподаватели нередко заканчивают занятия чуть ли не на полчаса раньше, ленясь начинать новую тему. Собственно, когда мы, взяв свои вещи, проходим мимо зоны, отведённой под курение, я замечаю преподавателей, болтающих со студентами в облаке дыма и сладкого пара.       На площади «встреч» — как называется открытое пространство перед главным корпусом — наши с девчонками пути расходятся: Анжела спешит оправдаться перед Кантом за свой пропуск, Лола идёт в сторону главных дверей администрации, а я, чмокнув каждую подругу на прощание в щёку, спешу к спортивному комплексу. Хэнк сбросил сообщение, что они с парнями будут ждать меня там.       Поправив лямку рюкзака на плече и перехватив поудобнее картонный подстаканник и бумажный пакет, я спешу в сторону старого футбольного поля, расположенного прямо за воротами нового спорткомплекса. Сама площадка давно заросла травой, краска на турниках потрескалась и осыпалась, кресла с трибун давно растащили, а те, что ещё оставались, были исписаны и изрисованы баллончиками краски. Ребята уже там и ждут меня.       Хэнк стоит на земле, ковыряя кроссовками старый щебень, Мел, закутавшись в коричневое пальто и серый длинный шарф, сидит на шатающемся сиденье, а Киса, опираясь корпусом тела на перекладину, что-то яростно втолковывает парням, показывая на свой телефон. В руках Хэнка тлеет сигарета, а Мел поедает кукурузные чипсы из ярко-зелёной упаковки. Меня они не видят. Зато я прекрасно слышу громкий голос Кисы издалека:       — Скучный ты, Хенкалина! — Хлопнув ладонью друга по плечу, Киса отклоняется назад и смеётся. — Васильевна отсосала и всё, других баб не существует?       — Прекрати нести хуйню, — беззлобно огрызается Хэнк и затягивается сигаретой. — Никому Ольга не сосала.       Малознакомый человек мог бы подумать, что речь престранным образом идёт обо мне, но я не единственная Ольга в этом университете. Конкретно в этот момент парни говорят об Ольге Васильевне, аспирантке филологического факультета, которая на полставки работает помощницей нашего философа, того самого Канта.       — Чё, рил? — орёт Кислов. — Ебать печаль-тоска! Теперь понятно, почему у тебя рожа такая кислая.       — Кислый ты, — улыбаюсь я, подходя ближе. — А у Хэнка всё в порядке с лицом.       Взгляд Хэнка тут же становится подозрительным; он щурится, быстро осматривает напитки, пакет с едой в моих руках и интересуется:       — Подлизываешься?       — Если да, — часто-часто хлопаю я ресницами, — это поможет завоевать твоё прощение?       Хэнк думает несколько секунд, после чего улыбается, демонстрируя глубокую ямочку на левой щеке и протягивает руку для объятия. Я тут же жмусь к другу, и он ерошит ладонью мои волосы, сбивая с головы шапку.       — Так уж и быть, прощаю.       — Мел, а я не понял, — удивлённо произносит Киса, и я оборачиваюсь к нему. — Мы что, тупо подтанцовка? Нас, значит, игнорят...       — Не ревнуй, — тихо посмеивается Мел.       — Не ревнуй, Кисунь, — отвечаю я вместе с ним и смеюсь, протягивая ладонь к Кислову. Он строит недовольное лицо, и я треплю его за ухо, спрятанное под вьющимися волосами. — Ну не куксись, а то и правда рожа скиснет.       — Да пошла ты, Чехова, — расслабляется Киса и обнимает меня за плечо, прижавшись животом к перекладине. — Чё пары прогуливаем?       — А ты что, был на первой? — вскидываю я брови, протягивая кулак, который Мел отбивает.       — Конечно же, нет! — морщится Киса. — За кого ты меня принимаешь?       — И правда, как я могла такое спросить. Вот, держите. — Я вынимаю стаканы из картонки, протягиваю капучино Хэнку и Мелу, а горячий шоколад Кислову. — А это, — пошуршав бумажным пакетом, протягиваю Хэнку, — сэндвич с беконом и яйцом.       — Охуенно, — с довольным видом изрекает друг и, вынув запакованный треугольник, сразу принимается уплетать угощение.       — И опять не нам, — тоскливо вздыхает Киса и, как-то слишком многострадально, хлюпает сладкий шоколад из своего стакана.       — Что вы обсуждали до моего прихода? — перевожу я тему, пока Кислов не завёл часовое нытьё о том, что он тоже хотел сэндвич с беконом и яйцом, хотя бекон он не любит, а извращение в виде яичницы между кусками хлеба вообще не понимает.       — Киса словил очередную девчонку на Дэйте, — зевая в шарф, отвечает Мел. — Хвастается.       — Во-первых, — Киса вскидывает указательный палец в воздух и выдерживает многозначительную паузу, — не словил, а замэтчился. Во-вторых, ты завидуешь. У твоей Бабич вместо сисек прыщи.       Я тут же бью Кислова по затылку картонным подстаканником. Он ойкает и возмущённо смотрит на меня.       — За что?       — За хамство.       — Блин, сорян, — ухмыляется Киса, — забыл, что вы с Анжелкой в одной команде играете.       Его взгляд опускается ниже, где под пальто и кофтой прячется моя грудь, и я тут же замахиваюсь. Парень ловит мою руку с подстаканником, но я тоже не пальцем деланная: Киса склоняется ниже, и я тут же бью телефоном, зажатым в ладони, его по лбу.       Ибо нехер.       Хэнк успевает поднять меня в воздух, как ребёнка, за подмышки и переставить, потому что Киса, взревев, пытается меня схватить.       — Кис, да прекрати ты, — смеётся Хэнк и удерживает Кислова, который, перепрыгнув через ограждение, пытается обогнуть Борю и достать меня — живой или мёртвой.       — А ну иди сюда, Чехова! — игнорирует его Киса.       — Вспомни, кто мой отец! — кричу я, выпрыгивая из-за плеча Хэнка.       — Да хоть сам Путин! — вконец разоряется Киса. — Я тебе щас пизду начешу!       От драки нас спасает только Хэнк, словно стена отгораживающий меня от Кисы. Правда, от самого Хенкина мне тоже пинок прилетает, потому что я продолжаю дразнить Кислова выкриками и высунутым языком. Знаю же, что за Хэнком ему меня не достать.       Успокаиваемся мы только после того, как Мел кидает в Кису чипсину. Она цепляется за волосы парня, и тот, схватив кончиками пальца, отправляет ее в рот. На этом и порешали.       Подхватив сумки, стаканы и ноги в руки, мы движемся обратно в кампус, переступая через заросли мёртвой травы. Голоса университетской жизни доносятся до нас как бы издалека, хотя, на деле, мы совсем рядом. Киса, моментально позабыв о шутливо-яростной стычке, толкает меня плечом и суёт под нос телефон.       — Смотри. — Он ведёт пальцем по экрану, и я вижу ворох однотипных фотографий красивой блондинки, чей профиль подписан как «Кисуля». — Скажи же, секс!       — Красивая, — не спорю я, хоть и считаю, что «Кисуле» не хватает изюминки. Её образ растворяется, как только фотографии исчезают из поля зрения.       — Мне кажется, — хмыкает Хэнк, вгрызаясь зубами в остатки сэндвича, — девушка не может объективно оценить сексуальность другой девушки.       — Почему же? — недоумённо вскидываю я брови. — У меня же есть глаза: что вижу, то и говорю.       — Хенкалина прав, — качает головой Киса. — Я вот хуй знает, норм чел или нет. Рожа и рожа. Вот, например, не понимаю, хули все бабы на Кудинова дрочат.       Говорит он, конечно же, о Рауле.       — Ну, — пожимает плечами шагающий рядом Мел, — он красивый. Вот всем и нравится.       — Чехова, — Киса закидывает руку мне на плечо и по-свойски потряхивает, — он красивый?       — Обычный, — не вдаюсь я в подробности.       Рауль и правда мне не нравится. Есть в нём что-то неприятное. И это «неприятное» сводит на минус все его внешние преимущества. В нём хорошее разве что только тело пловца. А в остальном — мешок, набитый дерьмом. И ведёт себя точно также.       — Вот видишь, Мел, — кивает Киса, — не всем бабам этот ёбырь-террорист нравится. — Он снова суёт телефон мне в лицо. — Да ты посмотри! Жопа, сиськи, всё на месте. Даже мордашкой вышла! Ваще секс.       — У меня такое чувство, — морщусь я и отстраняюсь, чтобы Кислов перестал тыкать телефоном мне в лицо, — будто ты не девушку для свидания выбираешь, а мясо на рынке. Как товар какой-то.       — А чё, хочешь сказать, что вы поциков не так выбираете? — Киса громко и демонстративно смеётся. — Ну, покажи свой профиль на Дэйте.       — У меня нет этого приложения.       — Чё, рили? — Парень вскидывает густые брови и чешет подбородок, запястьем. — Два дня, как рассталась со своим футболистом, и до сих пор не нашла себе хуй для перепихона? Теряешь хватку, Чехова. Но, так уж и быть, как лучший друг могу предложить тебе свою помощь.       Киса склоняет голову набок и нагло лыбится, заглядывая мне в глаза и провоцируя на перепалку. Но я лишь закатываю глаза и отмахиваюсь от него.       — Оставь свой хуй для Кисули, Кис. Мне Лола на четырнадцатое февраля обещала пингвина подарить.       — Пф, ху-е-та, — по слогам произносит он в ответ и принимается быстро печатать по клавиатуре на телефоне. — Короче, организую свиданку на сегодняшний вечер.       Кислов постоянно держит нашу компанию в курсе своих планов на вечер и ночь (трахаться, разумеется), но сегодня он с чего-то вдруг слишком сильно на этом зациклился. Все же и с первого раза всё поняли.       Мы проходим по тёмному коридорчику между стадионом и раздевалками. На поляне перед корпусом общественных наук кипит бурная студенческая жизнь. Мимо проезжает группка первокурсников на скейтах, спешат девчонки из оргкомитета с огромными коробками и мешками, из которых торчат огромные ангельские крылья.       — Кстати, чуваки. — Киса прицеливается и швыряет пустой стаканчик в мусорку, а затем наваливается всем весом на меня. — Гендосина звонил. Он в среду утром уже будет в городе.       — Правда? — обрадованно восклицаю я и чувствую, как с плеч падает один из балластов. — Слава богу, я уже вся извелась.       Гена мне как старший брат. Весёлый, беззаботный, с самым настоящим ветром в голове и по совместительству — барыга. Начинал от мелкого кладмена и дорос до того, что теперь старшие дилеры отсылают его на колёсах за «колёсами». Он уехал на материк две недели назад и с тех самых пор не выходил на связь. То, чем он занимается, не секрет для нас, но каждый раз, как мой взгляд падает на настенный календарь, внутри всё сворачивается и сдавливается тисками. Боюсь однажды проснуться и узнать, что Гена больше никогда не вернётся из своей «командировки».       — Надеюсь, он не привезёт ментов на хвосте, как это сделал Бурый в прошлом году, — усмехается Хэнк и делает глоток кофе из стакана. — То-то туристы тогда охуели.       А охуевать было с чего. Сперва по главной улице пронёсся крошечный зелёный «Марчик», а за ним — пять машин с мигалками. И всё под вопли рации: «Догоню, сука! Сам остановись!». Блестящим финалом этой истории стало то, что тачка Бурого вылетела на причал и слетела в воду, размозжив нос о перила. Сам наркокурьер успел выкатиться из машины, но сбежать не получилось — он налетел на тележку с хот-догами, перевернул её и сам шлёпнулся в воду.       — Я Гендосине посоветовал на контроле перед мостом не наклоняться и не кашлять, — ржёт Киса, и его длинные пальцы цепляют прядки волос у моего лица.       — Да его спрашивать не станут, если решат раком поставить, — говорит до этого молчавший Мел и едва заметно улыбается.       Расходимся мы на втором этаже нашего корпуса: Мел отправляется на экономику, Киса на пару по английскому, а мы с Хэнком, толкаясь и громко хохоча друг над другом, бежим в лекторий, где проходит философия. Стрелки огромных доисторических часов с римскими цифрами неумолимо приближаются к десяти часам, а это значит, что занятия вот-вот начнутся, и длинные витиеватые коридоры снова погрузятся в тишину.

***

      Мы с Хэнком, как и всегда, занимаем места на третьем ряду возле ступеней. Никому не нравится несколько метров пробираться между скамьями и партами, поэтому почти все студенты сидят по краям. А те, кто приходят позже, вынуждены, скорчив лица, просить других встать и пробираться на свободные места в середине.       Звонков, как в школе, у нас нет, поэтому то, что пара начинается, становится понятно, когда преподаватель, отложив телефон, поднимается со стула. Гомон постепенно стихает, и десятки пар глаз устремляются вперёд.       Философию и логику для нашего потока преподаёт сорокалетний мужчина. Сенин Роман Арнольдович. Статный мужчина в чёрной водолазке, идеально выглаженных брюках со стрелками и начищенных кожаных туфлях. Лёгкая седина слишком рано тронула его виски, но это не мешает профессору философских наук пленить сердца юных студенток. Я же с первой пары смотрю на этого человека с подозрением и презрением, но по личным причинам держу свою антипатию в узде. Да и не хочется портить отношения с человеком, который запросто может не допустить до экзаменов.       — Прошу тишину, — ровным голосом произносит Роман Арнольдович, хоть все и молчат. Он всегда начинает лекции и семинары с этих слов. — Поздравляю всех вас и нас с началом нового семестра. Я удивлён, но до сих пор никого из вас не отчислили. Для некоторых, должен сказать, это настоящие достижение. Попробуйте не обосраться и в этот раз.       На самом деле семестр начался ещё неделю назад, но Сенин не явился на первую пару по причине болезни. Хотя мы с девчонками знаем, что недолгие зимние каникулы после сессии он провёл на горнолыжном курорте со своей семьёй и о начале рабочего семестра попросту забыл.       — Ольга, — обращается преподаватель к аспирантке, листающей папку за кафедрой, — раздай, пожалуйста, учебный план.       Львова Ольга Васильевна, аспирантка филологического факультета, невысокая девушка двадцати шести лет. Миниатюрная, с детским лицом и робким невинным взглядом, одета, как и всегда, в скромную бесцветную одежду. Длинные светло-русые волосы собраны в низкий пучок, а на лице ни грамма косметики. Она с готовностью подхватывает ворох бумаг и, спустившись с кафедры, подходит к первому ряду. Отсчитав по количеству студентов листы, она пускает стопку по парте, а затем поднимается на ступеньку. Роман Арнольдович тем временем продолжает:       — В конце этого семестра вас ждёт не зачёт, как в прошлом, а экзамен, поэтому, прошу не пропускать пары. Со следующей лекции вас будут отмечать. Каждый пропуск будете отрабатывать написанием эссе и докладами. Три незакрытых пропуска — недопуск на экзамен.       — Вот же сука, — тихо вздыхает Хэнк, роняя подбородок на грудь. Он ненавидит философию, Сенина, и в прошлом семестре пропустил больше пар, чем вообще допустимо.       — Да ладно тебе, — с беззвучным смешком толкаю я его локтём. — Это же Сенин. Можно просто отмечаться и ничего не делать.       — Мне нравится ничего не делать в любом другом месте, кроме этой аудитории.       — Зато, — я подмигиваю другу и киваю на Ольгу, поднимающуюся на ступеньку нашего ряда, — будешь своей ненаглядной любоваться.       Жду, что Боря поднимет на аспирантку глаза и улыбнётся, но, кажется, он только сильнее хочет спрятаться под парту. Нахмурившись, хочу спросить, в чём дело, но тут подходит сама Ольга.       — Вот, ребята, — улыбается она, глядя только на одного Хэнка, — возьмите экземпляр себе и предайте дальше.       Невнятно угукнув, Хэнк суёт пачку листов мне в руки. Голова по-прежнему опущена, глаза шарят по конспекту, хотя я готова дать руку на отсечение, что нихрена он не читает.       Автоматически беру из стопки два листа для себя и Хэнка, остальное передаю соседке, а Ольга, словно громом поражённая, так и стоит, глядя на парня с удивлением. В её глазах плещется по-детски трепетное волнение.       — Ольга, поторопитесь, пожалуйста, — окликает аспирантку Сенин. — Лекция не резиновая.       Слова преподавателя приводят Ольгу в движение; она бросает тихое «прошу прощения» и поднимается к следующему ряду. А я, дождавшись, когда девушка окажется достаточно далеко, склоняюсь к другу.       — Что случилось?       — А что случилось? — качает головой тот, даже не глядя в мою сторону.       — Ты меня за придурка не держи, — тихо хмыкаю я и украдкой бросаю короткий взгляд на Ольгу. — Она чуть в лужу не растеклась при виде тебя, а ты нос воротишь.       — Оль, — Хэнк наконец поднимает на меня глаза и смотрит внимательно, даже пристально, — не надо.       Я тут же захлопываю рот и киваю. Не надо, так не надо.       В отличие от Кисы, Хэнк не любит говорить о своих отношениях. Не то, чтобы он их скрывает, скорее предпочитает обсуждать только с девушкой, с которой встречается. Киса то и дело подстёбывает его, комментирует всё, но я вижу, как Хэнку это не нравится.       О том, что Хэнк встречается с аспиранткой Ольгой, которая старше его на пять лет, мы узнали аж через три месяца после начала этих отношений. Киса случайно застал их, обжимающихся на последнем ряду пустой аудитории, и немедленно побежал трепаться об этом нам. Они тогда подрались, потому что Киса в своих высказываниях резок, а в шутках не видит грани.       Ольга не просто взрослая аспирантка, она — мать десятилетнего ребёнка. И даже это не самое шокирующе: отец ребёнка — Рауль Кудинов. Потрахались в девятом классе, стали родителями в десятом. Становиться отцом Рауль, конечно же, не планировал, поэтому ребёнка растила мать Ольги, а как только та закончила школу и поступила в университет, мальчик вернулся к родной матери.       Честно говоря, мы с пацанами так и не поняли, как Хэнк умудрился сойтись с Ольгой. И только Киса уверен, что это вскрылась тайная любовь Хенкина к потрахушкам с дамами постарше. Я же думаю, что его привлекла её кротость и тихий, спокойный нрав. Только вот не понимаю, для чего ему отношения с девушкой, у которой уже есть такой большой сын. Неужели это сильная влюблённость?       Хотя Лола, которой я по секрету рассказала об отношениях аспирантки и студента, уверена, что в Хэнке сработал комплекс героя и рыцаря — всё знают, что после смерти бабушки, сын Ольги и Рауля стал неуправляемым и сложным ребёнком. А сама Ольга со стороны и вовсе похожа на страдающую деву Марию — вечно грустные глаза побитой собаки. И только отношения с Хэнком зажгли в них огонь. Но, видимо, семь месяцев страсти и романтики закончились, и Ольгу вот-вот по голове долбанёт суровая реальность.       И всё же я молчу, потому что это одна из двух вещей, которых Хэнк попросил делать в нашей дружбе. Первое: не врать на прямой вопрос. Второе: не лечить по поводу отношений и всегда быть на его стороне. По сей день я исправно держу данное обещание.       Если с Кисловым связана большая часть моей жизни, то без Бори Хенкина я её и не помню вовсе. Мы всегда и везде были вместе: в садике спали на одной двухъярусной кровати, в школе ходили в одни и те же секции, ночевали в одной палатке в походах, ели из одной посуды и копировали привычки друг друга.       Посторонние люди считают нас близнецами — настолько мы похожи. Светловолосые, с ямочками на щеках, с редкими веснушками на левой стороне лица. Даже одна и та же группа крови с резусом — первая положительная. И только глаза разные. Мои — голубые, у Хэнка — мокрая трава в чистом поле после дождя. Яркие, живые, смеющиеся.       Мне не нужно рассказывать Боре о своих проблемах и плохом настроении — он всегда об этом знает. Ему не нужно говорить, что отец снова довёл его до бешенства своими упрёками — я всегда это чувствую. Нам не нужны слова, чтобы понять друг друга на парах, когда всем велено молчать. Один взгляд, две ухмылки, и всё ясно.       Если Киса своим присутствием дарит мне мурчащее спокойствие, то Хэнк — ясность. Рядом с ним я не беспокоюсь о будущем. Каким-то неведомым образом Боря даёт понять: «Всё под контролем, Оль. Не переживай, я за тобой пригляжу».       Оставив Хэнка погружённым в свои мысли, я беру в руки учебный план на семестр. Мелким шрифтом на весь формат альбомного листа растянулись бесконечные строчки с названиями тем. Часть из них — посвящены определённым философам и их течениям, многие фамилии я впервые вижу. Смотрю в самый конец учебного плана и вскидываю брови в недоумении. Последняя строчка короткая: экзамен. А напротив него жирный знак вопроса. Остаётся загадкой — это неуверенность в том, что мы до экзамена дотянем, или же Сенин решил оставить в секрете то, как будет проверять наши знания.       Фух, что-то я уже устала учиться. Вот бы снова каникулы. Но ближайшие длинные выходные только через три недели. А до лета — четыре месяца. Грусть, тоска, печаль.       Преподаватель решает не медлить и сразу приступить к сложному вопросу бытия: учение о сущем. Слушаю его вполуха и почти роняю голову на парту. Рассказывает Роман Арнольдович вовсе не скучно — даже живо и интересно, — но меня всё равно неумолимо тянет в сон. Словно в воздухе витают частицы какого-то снотворного. Чтобы окончательно не уснуть, украдкой разглядываю аудиторию. Кто-то лениво записывает лекцию, кто-то шарится в телефоне, а весь последний ряд даже не видно — упали головами на парту и уснули.       Хэнк тоже шарится в телефоне, листая ленту инстаграма. Я вынимаю мобильный и, сделав небольшую баррикаду из пенала и тетради, смотрю, что нового в чатах и на каналах. И судя по отсутствующим обновлениям, все нормальные люди сейчас спят. Рита написывает в чат «подруг» жалобы, что невеста ей досталась невероятно капризная: ей не нравится макияж, который она сама и выбрала. Говорит, что лицо выглядит толстым. Хотя, по уверениям Риты, невеста тупо перепила на девичнике, вот и заплыла. Щёки стали одутловатыми, а глаза превратились в щёлки.       Вдруг сверху в окошке всплывает уведомление из канала «Будни и страсти ВЧУ». Беззвучно хмыкнув, я бросаю быстрый взгляд на сидящую на первом ряду Аню Козлову и открываю сообщение.

Хэй-хэй, всем доброе утро (да, никакое оно не доброе, это дежурная вежливость)!

Напоминаю вам, дорогие подписчики, что в День святого Валентина на территории всего кампуса будет работать любовная почта. Четырнадцатого числа с самого утра в холлах каждого корпуса будут установлены почтовые ящики для ваших валентинок. А если вы хотите устроить для кого-то особенный сюрприз (конфеты, цветы, шарики), то нужно согласовать передачу с Ангелами Валентина накануне. То есть тринадцатого февраля.

Если кто-то ещё желает примерить на себя ангельские крылья и разносить повсюду любовь, то обращайтесь в оргкомитет. Места ещё есть.

Всем хорошего дня! Ваша А.К.

      Аня Козлова — моя одногруппница и одна из самых заносчивых девчонок, что я когда-либо знала. Мы учились в одном классе, а теперь ещё и в одной группе. Не сказать, что мы друг друга ненавидим, но причины для холодной войны у нас тоже есть. Например, наши родители, женившиеся друг на друге. Сводными сестрами мы так и не стали, а вот соперницами — очень даже вышли.       А ещё Аня жуткая любительница сплетен и всеобщего внимания. Поэтому она и завела телеграм-канал для университета, в противовес тому, что уже был. Но тот постил только будничные новости, например, меню в столовой. Аня же пошла дальше и стала публиковать различные сплетни, пусть даже непроверенные, от анонимных информаторов. Проще говоря, можно накатать любой текст, скинуть его на почту и вуаля — на следующий день это будет знать весь универ. Не стоит уточнять, что старый канал оказался забытым и заброшенным. Теперь все читают «Будни и страсти ВЧУ».       Заблокировав телефон и отложив его в сторону, я откидываюсь на спинку скамьи, и Хэнк, тоже потерявший интерес к содержимому своей ленты, устраивается рядом. Он сползает ниже и укладывает голову мне на плечо. В ответ я касаюсь виском его макушки. Друг быстро засыпает, имея свойство отключаться везде и в любой позе, а я продолжаю пялиться на доску поверх головы неустанно разглагольствующего преподавателя.       Сонный взгляд замечает движение справа. Моргнув, я медленно веду глазами по аудитории и смотрю на Ольгу. Она сидит за краешком преподавательского стола и усердно набирает текст в телефоне. Мобильник Хэнка оживает с тихой вибрацией, но Боря не просыпается, а я издалека вижу имя контакта: «Аспирантка Сенина».       Неужели Хэнк и правда потерял интерес к девушке настолько, что переименовал её из таинственного смайлика бабочки в нечто такое несуразное?       Ольга смотрит на Хэнка долгим пытливым взглядом, а затем встречается со мной глазами. Мне становится неуютно: я могу прочесть то, о чём она думает, по её бледному по-детски милому личику:       — Это твоя вина.