Все виды моего оружия

Глаза, отвыкшие от света, заболели от яркости солнечного дня, но я не закрывала их, задыхаясь от вернувшейся свободы и счастья. Я это сделала. Чтобы закрепить свою победу, я медленно на дрожащих от слабости ногах преодолела огромное — ну почему эта палата такая просторная? — расстояние до двери и вышла в коридор, где едва не упала на руки пораженной медсестры. — Что вы? Зачем вы? Нужно было просто позвать нас! Нельзя же так сразу… Медсестра возмущенно отчитывала меня, а я только счастливо улыбалась, твердо зная одно: я больше не хочу оставаться немым свидетелем жизни. Я хочу стать ее действующим лицом. В чем врачам нельзя было отказать, так это в скорости, с которой они передали новость о моем пробуждении семье и парадизцам. Окруженная суетящимися врачами, меряющими мне давление и пульс, заглядывающими в глаза и рот, проверяющими рефлексы и чувствительность конечностей, я смотрела на дверь со страхом и предвкушением, сладким ожиданием встречи. Наконец я увижу их, увижу впервые в мире без титанов, живых и невредимых. Увижу Эрена, Микасу, Майну, Пик… И Леви. Я увижу Леви после стольких ночей, что он ждал моего пробуждения, посмотрю ему в глаза, смогу так запросто коснуться, сказать, что слова брата не имеют надо мной никакой власти. И они пришли, сначала Эрен, Микаса, Саша и Жан, после Конни, потом вернувшиеся с радиостанции Ханджи, Армин и Хистория. Обнимали, смеялись, наперебой расспрашивали про выступление, рассказывали, как все вместе сочиняли текст. Помимо радио, Хистория была намерена посетить зоны интернирования, но не раньше, чем нанесет все нужные визиты в столице и посетит королевский театр по приглашению президента. Я улыбалась в ответ, а сама заполошно прислушивалась к шагам в коридоре в ожидании тех самых. — Примите еще одного сотрудника в посольство? — в шутку спросила я, но разведчики замялись. Ханджи неловко прикусила губу и ответила: — Понимаешь, Лара, мы и сами тут уже не очень нужны. Мы все-таки не политики и не чиновники, этим должны заниматься компетентные люди. Такие и приехали со мной из Митры. Наше время здесь, в Марлии, подходит к концу, надо только передать дела. Еще неделька — и вернемся домой. — Вернетесь… все? — с упавшим сердцем спросила я. Парадизцы смотрели на меня с таким пониманием, что мне стало больно. — Нам пришла смена, — сказал Армин. — Мы и так задержались здесь, многих ждут семьи. — Моя мама снова стала человеком, — с сияющими глазами признался Конни. — Я своим уже собрала подарки, — присоединилась к нему Саша. Я понимала, что все идет своим чередом, все верно, их дом — Парадиз, так с чего бы им еще задерживаться в Марли. В коридоре послышался стук каблуков Майны, и я набралась смелости спросить до ее прихода: — А Леви… капитан Леви сейчас занят? Наверно, я звучала жалко и глупо, но мне было все равно: я так сильно скучала по нему, так хотела увидеть, что готова была на что угодно ради этого. Парадизцы отвели взгляды, замялись, и только Ханджи тихо сказала: — Да, Лара, должно быть, так. Мы передадим ему, что ты спрашивала. Лицо опалило жаром стыда, и я замотала головой: — Нет, Ханджи, не нужно… Только бы он не подумал, что я так беспардонно навязываюсь. — Лара, наконец-то! — с непривычной душевностью поприветствовала меня Майна, и следом за ней вошла улыбающаяся Фина. — Ну, мы пойдем, — откланялся Эрен, и разведчики, поздоровавшись с Майной и племянницей в дверях, покинули палату. Я старательно улыбалась, хотя радость моя уже изрядно поблекла. Спрашивала про брата, про домашние дела, новости, а сама только и могла думать, как о том, что Леви не пришел. Может, еще рано, и он заглянет попозже? Майна присоединилась к настойчивым уговорам врачей хотя бы пару дней полежать в больнице, чтобы можно было контролировать мое состояние, но я согласилась только на одну ночь, до завтра. На словах — действительно чтобы последить за самочувствием. На деле — чтобы дождаться ночи и привычного прихода Леви. Но он не пришел и вечером, и, даже когда вся больница спала, я продолжала бродить по палате на ноющих ногах, то выглядывая из окна, то отворачиваясь к двери, то поправляя букеты, которым повезло: их некому было выбросить сегодня. В горле стоял комок, я едва сдерживала слезы, уже перестав придумывать оправдания и уважительные причины. Пора было взглянуть правде в глаза — Леви Аккерман не захотел приходить и потому не пришел. Наутро, так и не сомкнув глаз и дождавшись обхода, я собрала с помощью медсестер вещи и вернулась домой. Могли появляться исчезать титаны, государства, друзья и враги, но одно оставалось неизменным — я все еще была частью семьи Тайбер. Началась моя свободная одинокая жизнь, без титана, предков и без любви. Я начала ее с раннего утра следующего дня: глядя в глубины шкафа, вытащила когда-то пошитое и ни разу не надетое нежно-зеленое платье, причесалась, изменив своему вечному пучку и распустив часть волос, подобрала шляпку и шарф, чтобы разбавить скучный плащ и, выдохнув, вышла из дома до завтрака. До вечера у меня не было дел, а вечером, как сказала Майна, меня ждет первый за многие годы совместный выход в свет с семьей на какой-то спектакль в королевском театре. Столица кипела, служащие шли на работу, а я наблюдала за ними из-за стеклянных окон кафе, потягивая за столиком чай. За другими столиками кто-то наскоро перекусывал, просил завернуть с собой булочку, здоровался, встречался перед работой с коллегами, и я впервые в жизни чувствовала себя частью этой суеты. Очень незначительной, крошечной, как круассан, лежащий на блюдечке передо мной, но все же частью. В голове было тихо, но я не чувствовала себя забытой или одинокой, меня до краев заполняла тихая печаль. Федерико Шика писал, что между свободой и одиночеством тонкая грань, измеряемая счастьем. И если я мечтала о свободе, пора научиться быть счастливой. После завтрака я пошла по уже освободившимся улицам в университет, выписала в блокнот условия поступления на медицинский факультет осенью, требования к вступительному экзамену. Посидела в библиотеке с книгой, зашла в оранжерею. Город многоголосым эхом окружал меня, не вызывая отторжения или желания спрятаться, как раньше. Вот тот самый фонтан в университетском дворе, старый платан, шумные студенты. Теперь, когда у меня впереди были годы и десятилетия жизни, это все могло стать моим, я могла начать новую жизнь, новые знакомства и, возможно, новую любовь. За моей спиной послышался мужской голос: — Извините! Постойте! Вы забыли ваш шарф в библи… Я обернулась к говорившему, и он внезапно умолк на полуслове. — Извините, — повторил он, неуверенно протягивая мне мой шарф. — Вы, кажется, забыли… — Благодарю вас, я и правда оставила его. Мужчина лет тридцати был высок, темноволос, с располагающим открытым лицом, и рассматривал меня с тем вниманием, которого я обычно избегала. Но раз уж я решила начать свою жизнь, нужно привыкать общаться с людьми. Я терпеливо ждала, когда он передаст мне шарф, однако мужчина поравнялся со мной и пошел к воротам, оставляя мне следовать за ним. — Вы здесь учитесь? — с непосредственностью спросил незнакомец. Можно было бы пуститься в пространные объяснения, что когда-то закончила курсы медсестер, а теперь хочу получить полноценное образование, но зачем? — Нет, — ответила я. Он немного растерялся от моего ответа, однако продолжил: — Я преподаю здесь, недолго, правда, математику и статистику, вот готовился к лекции в библиотеке. Великолепная здесь библиотека. Вы… первый раз здесь? — Нет, — я снова ограничилась одним словом. — Ну да, тогда вы и так знаете, как здесь все устроено… — мужчина будто расстроился из-за моего ответа. — Сегодня прохладно, не находите? — Да, довольно холодно, — мне было интересно, куда же приведет нас этот разговор. — Время обеда, и, если вы не возражаете, я знаю уютный ресторанчик поблизости. Я остановилась возле самых ворот, посмотрела на выключенный фонтан, на мужчину, на шарф в его руках и вздохнула: — Я как раз думала о том, чтобы где-то пообедать. Только отдайте, пожалуйста, шарф. Как вы и сказали, прохладно. Преподаватель математики просиял, пробормотал извинения и протянул мне зеленую ткань. — Я Марк, — представился он с улыбкой. — Лара, — ответила я, чувствуя, что наконец неразрывно и навсегда связана со своим именем. В ожидании заказа я с ленивым вниманием слушала рассказы нового знакомого, рассеянно поглядывая в окно на оживленную улицу. Он был симпатичным, умным, милым, он бы точно понравился брату и даже Майне, красиво ухаживал. Жизнь с ним могла бы быть комфортной и размеренной, а любовь… Как говорила Аделаида, любовь нужно оставить служанкам. Так можно. Любовь отдать служанкам, сражения — военным, политику — чиновникам, путешествия — управляющим, приготовление чая — поварам, книги — литераторам, розы — садовникам, птиц — зоопаркам. Знать бы только, что тогда останется мне. Останутся размеренные, распланированные дни и вечера в кругу семьи, скучные разговоры, как этот, который все длился и длился, даже когда мы закончили есть. Останется нерешительность, моя проклятая трусость, которая не позволит мне поехать на Парадиз из страха встретить там его. Так я сохраню свою гордость, свои старые привычки, а значит — вернусь и к старой жизни. Леви не был добр или мил, не расспрашивал меня о моем прошлом, вообще почти не задавал вопросов, я знала о нем меньше, чем об этом мужчине, с котором знакома от силы час. Но Леви тащил меня за собой между крыш, рискуя жизнью, доставал из-под горящих обломков, сидел ночами у моей больничной койки. Я принесла ему — пусть не всерьез — клятву, и пришло время ее сдержать. — Извините, мне, кажется, пора. Мы с мужем вечером идем в театр. Марк подавился воздухом и закашлялся от моего признания, посмотрел мне на руку. Ну да, мы не обменялись с Леви Аккерманом кольцами, но разве это что-то меняет? Если я не задам ему вопрос сейчас, до его отъезда с материка, то не сделаю это никогда. И пусть только попробует сделать вид, что не замечает меня. В королевском театре моей семье не нужны билеты — для нас всегда пустует ложа. Это очень удобно, когда весь зал забит до отказа: помимо приглашенной парадизской делегации собрался весь цвет марлийской аристократии. Я была в королевском театре всего пару раз в жизни, но не удивилась, когда ко мне подошел старичок в лиловой форме театральных работников и радушно произнес: — Леди Тайбер, ваша ложа ожидает вас. Я подняла голову и увидела в ложе профиль Майны. Рядом сидел Уильям с бокалом шампанского и пристально смотрел на меня. За время в больнице я перебрала столько вариантов хлестких, умных слов для него, а, увидев, поняла, что ничего не хочу говорить брату. Ни сейчас, ни впредь. — Простите, могу я занять место в партере рядом со своим мужем? Бедный старичок уставился на меня широко раскрытыми глазами и неуверенно кивнул. — К-конечно, какой ряд? Леви я нашла сразу по той атмосфере отчужденности, которая собралась вокруг него, в отличие от живого возбуждения прочих зрителей. Новость о прибытии королевы Парадиза разнеслась по столице со скоростью пожара, и зрителей набилось в зал столько, что мест не хватало. С тысячей извинений мне освободили место рядом с Леви (надеюсь, его бывшего владельца отправили в ложу на радость брату), и я тихо села. Показалось, что вокруг стало еще тише, соседи сверлили меня внимательными взглядами, но я не смотрела на него, разглядывая сцену и зал с нового ракурса. Еще при жизни моих родителей для аристократов посидеть в партере было развлечением, экстримом, но я сейчас готова была сидеть хоть на ступеньках в проходе, лишь бы рядом с ним. Леви был в куда более простом и дешевом костюме, чем шили ему в модном доме Нортонов, но мне не было до этого никакого дела. Он сам был прежним, замкнутым и холодным, только билась венка на виске. На лице появилось несколько новых шрамов-ожогов, которые я рассматривала с жадностью, пользуясь тем, что он упрямо не смотрит на меня. Жаль только, что из-за долгих сборов я успела буквально перед самым началом представления, зато была уверена, что выгляжу идеально. На мне было еще одно творение Денизы, очередной лиловый шедевр, удобный и изящный одновременно. Леви наконец повернул голову, но смотрел он не на меня, а в сторону входа, и я, обернувшись, поняла, на кого. В ложу по соседству с ложей моей семьи прошла женщина, которую все ждали: Хистория в сопровождении Райнера и Ханджи осмотрела зал с благожелательной улыбкой и села. Ничто в ее фигуре не указывало ни на беременность, ни на страх. С ее стороны было феноменальной храбростью явиться в такое скопление народа, будучи уязвимой на виду всех, и разбросанные по всему залу и у входов парадизские военные были слабым утешением. Ханджи тоже не стала задерживаться рядом с королевой, отойдя к боковому выходу и осматривая зал, она будто не замечала меня. Начался спектакль, название которого я узнать так и не удосужилась. Меня бы это не остановило от того, чтобы поговорить с Леви, но неожиданно все мое внимание поглотило происходящее на сцене. Все началось с декорации, призванной изображать море и замок на его фоне. Замок был очень знакомых очертаний, и, стоило актерам произнести несколько реплик, как я поняла, что это за постановка. «Замок из песка» обрел высшую форму признания — экранизацию на главной сцене страны. Я смотрела на Хьюго и Кору в исполнении лучших актеров Марлии и не могла подавить улыбку: меньше всего эта изящная белокурая девушка напоминала Стужу, как и смазливый брюнет — Хало. И все же в них было столько таланта и очарования, что меня захватило и унесло вместе со всем залом в старый Нельин с его драмами и борьбой. Впечатлилась не я одна: в зале то и дело слышались вздохи, корпулентная дама, сидевшая передо мной, начала плакать еще на середине спектакля. Я знала наизусть каждое слово пьесы, знала даже, как все было на самом деле, но все равно не удержалась и, когда Стужу привели в штаб управления после разгрома «Крыльев свободы», в волнении схватилась за подлокотник кресла, но наткнулась на руку Леви. Меня обожгло воспоминанием, как мы сами летели над крышами, а после в отчаянии прощались на чердаке, не зная, что нам на помощь спешит Пик. Тогда у меня не дрожали руки, они затряслись и похолодели только сейчас. И я знала, что в жизни нам на ум не пришло никакой красивой фразы: никаких «Свободная Марлия» или «Свободный Парадиз». Я торопливо отдернула руку, но Леви неожиданно обхватил ее горячими пальцами и потянул за собой, вставая и направляясь к выходу. Опешив, я не стала вырываться, а послушно пошла за ним и только в проходе, оглянувшись на замерший в напряжении зал, спросила: — Не хочешь досмотреть? Леви только раздраженно мотнул головой. И, как бы мне ни хотелось остаться в зале, я пошла следом в фойе. Все с тем же тревожным непроницаемым лицом Леви довел меня до какой-то ниши в углу подальше от ослепительно блестящих зеркал, и я предприняла еще одну попытку сказать: — Я знаю, что мой брат сказал тебе про… Не дожидаясь окончания, Леви резко привлек меня к себе и поцеловал, напористо и отчаянно, крепко удерживая за затылок, и я пораженно выдохнула в его губы. Это было чистое счастье — после стольких недель неподвижности, изолированности от него ощущать на себе его горячие руки, и губы, и дыхание. Еще утром я думала, что смогу прожить без всего этого, смогу быть счастливой, наслаждаться жизнью, в которой не будет его. Самая наглая ложь самой себе, до такой даже мой брат не опускался. Я целовала Леви в ответ, выплескивая свою тоску по нему, гладила новые шрамы на лице, нежную кожу шеи, волосы, не обращая внимание ни на то, что мы находились в общественном месте, ни на донесшиеся из зрительного зала бурные аплодисменты. Все это померкло по сравнению с тем, что множество невысказанных слов, от которых немел язык, можно было отдать разом: и слова восхищения, и слова любви, и слова нежности. В этот момент я поняла, почему мы задавали друг другу так мало вопросов. Они нам не требовались, мы разговаривали другими способами. Не «Можно я тебя поцелую?», а касание губ в ожидании, что ответит второй. Не «Хочу увидеть твое тело», а осторожное развязывание корсета. Не «Можно ли тебе доверять?», а разрезание веревок. Леви не спрашивал, не холодно ли мне, а набрасывал пиджак на плечи, не таскался за врачом с вопросами о моем здоровье, а слушал каждую ночь мое дыхание. Мы даже не услышали приблизившиеся к нам шаги, и только безнадежный голос Ханджи заставил нас отпрянуть друг от друга: — Леви, если вся наша дипломатия полетит из-за твоего распутства, я сама тебя убью… Спина Леви перестала скрывать меня, и командующая удивленно воскликнула: — О! Леди Аккерман! Прошу прощения, — со смешком выдохнула она. — Ты же еще Аккерман? — подозрительно уточнила Ханджи, и я от неожиданности рассмеялась. — Надеюсь ею остаться. Неизменны, как море, помните? Прозвучало слишком лично, и повисла тишина. Ханджи со странным выражением лица повернулась к Леви. — Могу поспорить, что девиз Аккерманов «Упрямство до гроба». Я же говорила, она ждет тебя. — Очкастая, ты уже досмотрела спектакль? — раздраженно перебил Леви. Командующая только насмешливо прищурилась. — Там уже актеров раз третий на поклон вызывают. Не уходи с темы. Я так и не поняла, Лара: Вилли сказал, что расторжение будет послезавтра, мы под это подогнали наш отъезд. Мой счет к брату все рос и рос с каждым его поступком. Даже удивительно, как при нелюбви к Уильяму парадизцы продолжали его слушаться. — Не знала, что Леви успел жениться на моем брате. — А ты разве этого не хотела? — продолжала допытываться Ханджи, выставленной перед Леви ладонью призывая его к молчанию. — Конечно. Надиктовала ему свою волю в бессознательном состоянии. Так мечтала избавиться от Леви, что во сне бормотала. Так и сказала: выбрасывает свежие букеты, вымораживает комнату, хамит, развратен, отказывает в простейших просьбах. Оружие из рук выбивает. Леви покосился на меня. — Ты тоже не сахар. — Но ты и не любишь сладкое. Наши взгляды скрестились, и я с удивлением увидела на лице Леви облегчение. Даже привычная складка на переносице разгладилась, делая лицо мягче. — Я тут порылась в архивах в Митре, — ни с того ни с сего сказала Ханджи. — Знаете, как все-таки попали «Крылья свободы» на Парадиз? Я изобразила вежливое внимание, будто это было именно то, что в тот момент волновало меня больше всего. Леви, не скрываясь, закатил глаза. — Леви, это вообще-то тебя касается. Упоминание нашел в бумагах Исао Аккермана после его ареста первый командующий Разведкорпуса. Символ показался ему красивым, а поскольку о самой организации уже не помнили, то взяли его нам. Вот такая история. — А знаешь, Леви, — не успокаивалась Ханджи, — что еще я обнаружила в бумагах в штабе? Я на досуге посмотрела, когда ты брал последний отпуск. И знаешь, когда? Три с лишним года назад! Зрители начали выходить из зала, возбужденные, ошеломленные, но Леви с Ханджи мало побеспокоило это, они продолжали перепалку. — И что с того? — Скажу прямо: Леви, свали в отпуск. — Это приказ? — гневно прищурился Леви, теряя всякую расслабленность. — Да, Леви, это приказ. Если тебе мало моего приказа, давай дождемся Ее Величества. Поезжайте с Ларой в медовый месяц, чем плохо? Предложение было таким нелепым и странным, что я сочла его шуткой. Леви не успел ответить, потому что к нам подошли Микаса с Эреном, держась с подчеркнуто независимым друг от друга видом. — Вы уже уходите? — торопливо спросил Эрен. — Капитан Леви, если вы в посольство, то я с вами. — Нужно проводить Хисторию, — сказал Леви, но Ханджи отбила возражение: — У тебя отпуск. Забыл? Леви досадливо цыкнул, но на глазах толпы людей, начавших приглядываться к нам, не стал продолжать спор. Нам с ребятами было по пути, поэтому, оставив Ханджи в театре, мы пошли в сторону посольства. Стояла тихая весенняя ночь, теплая и ясная, на ивах набухли пушистые почки, сам воздух дышал чистотой и свежестью, легкостью. Я взяла Леви под руку, наслаждаясь прогулкой, и только дышащий нам в затылок Эрен нарушал идиллию. Я никак не могла понять, почему они с Микасой держались на расстоянии друг от друга, но быстро вспомнила их рассказы у моей постели, и до меня дошло. Микаса никак не переменилась по отношению к Эрену, но тот… Мальчишка совершенно растерялся после потери титана и никак не мог собрать свою новую жизнь. Я его понимала: попробуй после жизни с осознанием, что осталось тебе немного, и никаких долгих планов строить не нужно, стать человеком с будущим — возможно счастливым — которое нужно творить: говорить, делать, признаваться, идти навстречу страхам. Это только кажется, что, если пережил страх смерти, все прочие будут несущественными. Нет, все так же боишься отказа, боишься признаться, боишься… Леви неожиданно остановился и повернулся лицом к Эрену. — Сейчас развернулся кругом и пошел к Микасе, — капитан не пожелал проявлять такое же терпение и понимание в адрес подчиненного. — Сто тридцать метров до цели. Сто двадцать девять. Сто двадцать восемь… Эрен остановился, не двигаясь к нам, но и не возвращаясь к Микасе. Встревоженный взгляд его огромных глаз тронул меня, но не Леви. Аккерман потянул меня дальше по улице, но я тоже приросла к земле, обездвиженная испугом в глазах мальчишки. Кто бы мне сказал, что Эрен, не боящийся боли, смерти, риска, неизвестности, прошлого, заробеет перед красивой девушкой, да что там — другом — теплой весенней ночью. Микаса, наоборот, была совершенно спокойной, когда подошла к Эрену на те самые сто тридцать метров и встала рядом с ним, глядя на нас. — Лара… — странно торжественным голосом окликнула она меня, — капитан, — Леви нахмурился сильнее. — Я хочу сообщить вам, что… Эрен рядом с ней перестал дышать. — Киеми Адзумабито повторила свое предложение поехать на Хиидзуру, принять наследство моей семьи, и Хистория подтвердила, что это будет нам полезно. И отпустила нас. — Вас? — уточнила я, желая услышать имя спутника. — Вас… — повторил Эрен бледными губами. — Мы отплываем послезавтра, и… — не пожелала вдаваться в детали Микаса. — Послушай, Микаса, — хрипло начал Эрен. Девушка развернулась к нему с поистине аккермановской скоростью, и даже гневный прищур выдавал в ней родство с Леви. Я никогда не видела ее такой разозленной и не желала бы увидеть еще раз. — Нет, это ты хоть раз в жизни послушай меня, Эрен! Я всегда шла за тобой, ты это знаешь. Но с исчезновением титанов ты ведешь себя, как полная задница, и мне это надоело! Как будто я докучливый незнакомец, от которого ты сбегаешь под любым предлогом. Она замолчала на секунду, отвела взгляд и снова посмотрела на Йегера. — Мне больно, Эрен… — неожиданно тихим голосом призналась Микаса. — Я не понимаю, что с тобой происходит. Кто я для тебя теперь? Неужели наша дружба существовала, только когда были титаны? Так что либо ты едешь со мной в Хиидзуру, либо… либо я поеду одна и больше не потревожу тебя, как ты того хочешь. В голосе Микасы к концу речи послышались слезы, и я хотела бы утешить ее, но на это способен был только один человек. Эрен смотрел на нее недоверчивыми счастливыми глазами и молчал, непоправимо молчал. — Ты же этого хотел? — тихим усталым голосом спросила Микаса, и Эрен наконец очнулся. — Нет. Я хотел и хочу другого. Не обращая ни малейшего внимания на нас, он в два шага подошел вплотную к Микасе и поцеловал ее. Несмотря на трогательность момента, мне было смешно от схожести способов решения недомолвок командира и подчиненного. Не сговариваясь, мы с Леви отвернулись и пошли дальше, уже не связанные присутствием молодежи. На перекрестке Леви остановился, вопросительно глядя на меня. Дорога прямо вывела бы нас к моему дому, направо — к посольству Парадиза, где я еще ни разу не была. Я не видела никаких препятствий к тому, чтобы остаться с Леви этой ночью, поэтому крепче прижалась к нему, и мы свернули. Как бы я ни была счастлива, тело еще не привыкло к долгому бодрствованию, с каждым шагом я все сильнее чувствовала давящую усталость и опиралась на руку Леви. Перед крыльцом я остановилась, обреченно глядя на длинную лестницу с высокими ступеньками и собираясь с силами. — Ты в порядке? — не понял моего замешательства Леви, и я вынужденно призналась. — Извини, устала. Одна минута, и я… Не дожидаясь моих слов, Леви просто подхватил меня на руки. Я не стала возражать, уткнувшись носом в воротник его пальто и вдыхая родной запах. Комнаты Леви были небольшими, бедно обставленными и кажущимися даже пустыми. Во мне осталось слишком мало сил, чтобы подробно все осмотреть, я только приняла рубашку Леви и ушла в ванную комнату, надеясь, что не усну там. Когда я вышла, Леви стоял у стола в кабинете, перебирая бумаги с отсутствующим видом. Я осторожно обняла его со спины, и он признался: — Я не могу сейчас отдыхать, когда столько всего нужно сделать на острове. Я не видела в этом никакой проблемы. — Тогда поедем туда. Он удивленно обернулся, не выпуская стопки из рук. — Ты согласна поехать на Парадиз? — А почему нет? Думаю, там тоже нужна медсестра. Только осенью я бы хотела вернуться и поступить в университет в Марли, это ничего? Леви опустил взгляд на бумаги в руках, усмехнулся. — Ничего. Спальня по коридору налево, иди, я в душ. Мебель в спальне была такой же скудной, как в кабинете и гостиной: кровать, тумбочки и шкаф, но было и одно отличие, очень существенное. Уже распустив волосы и опуская шпильки на тумбочку, я коснулась ее поверхности и замерла: от пальцев осталась темная полоса. Тумбочка была в пыли, как и изголовье кровати, и подоконник. Вернувшийся из ванной Леви застал меня безудержно хихикающей: я была одновременно поражена и тронута, что за все ночи отсутствия хозяина дома его спальня так заросла пылью. Леви тоже заметил это и брезгливо отшатнулся, со злостью и смущением пояснил: — Я не ночую в спальне. Здесь последнее время убиралась экономка. — Вы всегда так много говорите, когда приводите девушку в дом, лорд Аккерман? — всхлипнула я, понемногу успокаиваясь. — Что будем делать? Так поспим или будем убираться? Леви цыкнул, оглядываясь, и предложил третий вариант: — Есть диван в гостиной. Ты там поместишься. — Нет. — Точно поместишься. Было страшно признаваться, еще страшнее смотреть ему при этом в лицо, поэтому я уставилась на пол. — Леви, я все ночи в больнице мечтала о том, чтобы ты уснул рядом со мной. Я пойму, если это неприемлемо для тебя… Аккерман только закатил глаза, отворачиваясь. — Пошли уже. На диване — чистом и хрустящем — вдвоем было тесно, но так упоительно хорошо, что я едва не мурчала под боком у Леви. Уставшее тело наслаждалось долгожданным отдыхом, а я никак не могла поверить, что это реально: ночь, и это здание, и шаги элдийцев в доме, и стук сердца под моей рукой. Взбаламученная этой близостью, я никак не могла уснуть и осторожно пыталась найти удобное положение. — Прекрати вертеться, — не открывая глаз, сказал Аккерман, и я замерла. — Ты сказала, что устала. Но, Лара, я не железный, и если ты продолжишь в том же духе… Я не сразу поняла, о чем он, а когда поняла, подняла голову и проверила, серьезно ли он говорит. Лицо Леви оставалось смертельно серьезным. По телу пробежала знакомая жаркая волна, сметающая усталость. — И это прекрасно, что не железный, — прошептала я, целуя его, и Леви одним слитным движением переложил меня к себе на грудь, отвечая на поцелуй. Я опустила ноги по сторонам его тела, уместившись на бедрах, и Аккерман резко отстранился. Посмотрел на меня с изрядной хмуростью. — Что тебе неймется? Сидеть на мужчине было неудобно неудобно и морально, и физически. В конце концов, человек не приспособлен к сидению на нем других людей, особенно людей взрослых. И да, он прав, мне неймется. Можно было много сказать про животный ужас бездействия и уязвимости, признательность за то, что не оставлял меня в это страшное время, про то, как много можно передумать и о многом пожалеть, когда заперт в тюрьме своего тела. Но так я и вовсе скачусь до сентиментальных признаний, которые его не обрадуют. Поэтому я поправила рубашку, норовящую сползти с плеч, и ответила предельно честно: — Я и так слишком долго спала. И я не только про последние два месяца. Я с трудом вспоминала годы, предшествовавшие решению пойти учиться и работать. Что я тогда делала, кроме тренировок и саможалений? Чем были наполнены мои дни, неимоверно, мучительно длинные? — И я все слышала. Спасибо. Он длинно выдохнул, складывая на груди руки. Казалось, его совершенно не смущает наше расположение относительно друг друга. Не опуская изучающий, внимательный взгляд с моего лица, он спросил: — Ты хочешь сбежать с нами от брата? — Ни от кого я не сбегаю, — впервые в жизни эти слова были чистой правдой. — Я просто хочу поехать с то… с вами. Я замерла, испуганная оговоркой, но Леви только хмыкнул и потянул меня к себе за собственную рубашку. — И зачем? — остановив меня на полпути, спросил он, и мое сердце испуганно замерло. Что, если я все это придумала? Нафантазировала себе историю, которую якобы прочитала по его мимолетным фразам, действиям, жестам? Глаза Леви блестели в лунном свете, льющемся из окна, и я внезапно поняла, что ответ на этот вопрос не зависит от того, права я или нет, правильно ли расшифровала его действия или все придумала. Ответ был во мне, но сообщать ему его так легко я не собиралась. Я самостоятельно наклонилась еще ниже к Леви, практически легла на грудь и спросила с той же интонацией: — Затем же, зачем ты приходил ко мне в палату каждую ночь, выбрасывал мои букеты, укрывал меня одеялом, читал мне… Договорить мне не дали. Леви резко сократил оставшееся между нами расстояние, заканчивая допрос. Мужские руки скользнули мне на лопатки, короткий выдох щекотнул щеку, и подбородок уперся в мое плечо. Мне потребовалось несколько секунд, чтобы понять, что это было объятие: таким неловким, каким-то угловатым оно было. Неловкость была обоюдной: тело Леви подо мной напряглось и закаменело, как и мое, в первые мгновения захотелось отпрянуть, отстраниться с извинением, и только тихое настороженное дыхание у моего уха отговорило от этой идеи. За всю жизнь меня обнимали так всерьез только мать, один раз — на Парадизе — Уильям, много раз — парадизцы, но это объятие оказалось волнительнее прочих. Собравшись с мыслями, я осторожно выпрямила ноги, целиком расположившись на Леви, и в ответ обвила его руками. Аккерман слегка вздрогнул и снова застыл, как и я, в тишине дома. Почти тишине. Где-то с нижнего этажа доносился голос Эрена, неподалеку слышалась льющаяся из крана вода, на улице затихали шаги редких поздних прохожих. Но громче всего звучало напротив моего его сердце, билось быстро, заполошно, вразнобой с моим. Никогда бы не подумала, что у Леви может так быстро биться сердце. Завороженная этим звуком, я прижалась к нему, слушая, как оно спешащими часами разбивает тишину. Рейвен когда-то думала, что часы в Элдоре отмеряют время титанов, и была неправа: наше время отмеряет стук сердец наших любимых людей. Где-то в доме звучали сердца Эрена и Микасы, Саши, Ханджи, Армина, в паре кварталов от нас стучали сердца Уильяма, Майны и племянников. Сердце, отделенное от моего только ребрами, мышцами, кожей и тканью, наконец успокоилось, и мое следом за ним, мы расслабились, срастаясь до того, что стали дышать в унисон, и я закрыла глаза, растворяясь в коконе его рук. Где-то внизу разделся отчетливое «Дзинннь!», которое может издать только фарфор, столкнувшийся с плиткой, и руки на моей спине напряглись. — Убирай быстрей! — драматичный шепот Конни мог разбудить весь дом. — Это же чашка капитана Леви! Может, не заметит до отъезда… Я почувствовала негодование Леви всем телом и тихо рассмеялась. — Я подарю тебе другую, какую захочешь. Отстранившись, я посмотрела в его все еще умиротворенное лицо и поняла, что он не злится. — С тебя достаточно подарков, теперь моя очередь. Неожиданно после объятия сидеть на нем оказалось намного естественнее, привычнее, даже удобно. — Ну хорошо… — потянувшись, я завязала волосы в слабую косу. — Какой у вас здесь чай? Вместо администрации для оформления развода через день я сходила в банк и получила две чековые книжки к моему счету: одну мне и одну мужу. Я не сказала Леви, но он правильно не согласился на предложение Майны. У него и так есть доступ к деньгам моей семьи, мы ведь так и не заключили брачный договор. Брат забыл, а я не напомнила перед свадьбой, а сейчас это и подавно было не нужно. Я не знала, останемся ли мы на Парадизе или все же съездим куда-нибудь еще, например, как когда-то Рейвен с Томасом, можем объехать все владения семьи, включая чайные плантации в колониях, не знала, где мы в конце концов будем жить. В любом случае я не видела причин отказываться от того, что могла мне дать семья. Несмотря на недовольство Ханджи, отплывали мы вместе с ней, Хисторией, Райнером и ребятами. Только Эрен с Микасой должны были отплывать в Хиидзуру позже и провожали нас на пристани. — Хиидзуру согласны вооружить нашу новую армию в обмен на договор о военном сотрудничестве, — Ханджи с Хисторией наставляли Микасу. — Обязательно уточни, что… Глядя на синюю ясную даль, я осмелилась задать Эрену вопрос, не дававший мне покоя последние месяцы: — Эрен, ты ведь знал, как все закончится? У мальчишки снова отрасли волосы, и морской бриз трепал их, как вздумается. Над головами истошно вопили чайки, портовые кошки хищными тенями скользили вдоль воды. — Нет. Этого ни я, ни Хало не предвидел. Я увидел этот путь, как и ты, уже у Координаты. — В каком смысле? — нахмурилась я, глядя на приближающегося к нам Леви. Эрен удивленно повернулся ко мне. — Ты же видела детей. — Я думала, это кто-то из предков. Эрен хитро улыбнулся. — Мимо. Это как раз потомки. Я хотела уточнить, но закрыла рот, вспомнив, как они выглядели. Эрен не казался ничуть смущенным. — Я выбрал этот путь, потому что на нем видел седую и счастливую Микасу в окружении внуков. Это было… это было очень маняще. Сильнее прочего. Подошедший Леви подозрительно оглядел нас с Эреном и спросил: — Отчаливаем через десять минут, вы готовы? Ханджи моментально обернулась к нему, кивнула и забрала от нас Леви. Я задумчиво смотрела ему в спину и рассеянно думала, что в целом не против такого исхода. Дети так дети, когда-нибудь нужно будет над этим подумать. Словно в ответ на мои мысли ветер донес насмешливый голос Ханджи: — И все же вы зря. Поехали бы в нормальный медовый месяц, сделали ребенка… — Очкастая, ты последний человек, с которым я буду советоваться, когда мне заводить детей. — А зря, если бы посоветовался, я бы сказала, что ты не оставляешь своим детям шанса перерасти тебя. — Зато они будут светлее твоих, — вяло отругнулся Леви, и я смущенно отошла подальше. Здесь, буквально в шаге от бетона, расстилался песок с редкими вкраплениями раздробленных раковин. Я попрощалась с Майной, племянниками и Пик в Марли, но так и не набралась храбрости поговорить с Уильямом. Сейчас, когда мы оба лишились наших раковин, оказалось, что я готова простить ему далеко не все. Что-то из сделанного им зла удалось исправить, но многое — нет. Мне нужно было время, чтобы обдумать это, и оно у меня вскоре будет. Где-то в глубине порта хрипло каркнула ворона, и я отряхнула руки от ракушечной пыли. Ветер подхватил осколки перламутра, играясь, и понес их над весенним солнечным миром, возвращая морю.